Дни проходили один за другим и каждый был похож на предыдущий. Раскат просыпался на мягкой постели рядом с безмятежно сопящей своими смешными дырочками Бестолочью, сладко потягивался, невольно тревожа ее своим движением, и неторопливо вставал под счастливый щебет маленькой самочки. Пока он разминался и собирался, мягкотелая крутилась вокруг, пытаясь помогать. Она научилась подавать оружие и маску, иногда Раскат даже позволял ей застегнуть какое-нибудь крепление на его доспехах — почему-то это вызывало у Бестолочи уйму восторга. Потом Раскат шел на Охоту. Или на охоту. В зависимости от того, собирался он брать трофей или просто хотел есть. Со временем второе стало происходить гораздо чаще. В округе водилось слишком мало достойной дичи. После того как поиски подходящих экземпляров для трофейной стены несколько раз подряд увенчались неудачей, Раскат из-за постигшего его разочарования решил вообще никуда не ходить и трое суток предавался непозволительной праздности. Он спал, покуда солнце не достигало зенита, затем выходил на вершину пирамиды греться под палящими лучами, а вечером обходил город, дивясь, насколько быстро аборигены обживаются на базе Инженеров. Неказистые хижины росли как грибы после дождя, а монументальные технические сооружения покрывались какими-то орнаментами, очевидно, превращаясь в сооружения культа. Занимать другие пирамиды мягкотелые не решались, они лишь украшали помещения по своему разумению — сначала цветами и рисунками, выполненными при помощи каких-то природных красок, а затем и примитивными барельефами, желая получить постоянный эффект. Ради интереса сын Зноя пытался разобраться в этих каракулях, но мало что понял. Хотя в одном из изображения почти что узнал себя. И какое-то подобие Бестолочи рядом.

Бестолочь, кстати, когда прознала о его прогулках (даром что самец ходил под скрытием, чтобы местные не доставали), повадилась его сопровождать. Еще и, паразитка такая, требовала, чтобы он был без маскировки, видно ей плохо, мол. Впрочем, после нескольких сеансов показательного рычания и пары выстрелов в воздух, мягкотелые смекнули, что ходить всей гурьбой вслед за «богом» и его «женой» не стоит. Они начали держаться на почтительном расстоянии, лишь с благоговением выглядывали из своих хижин, когда «божественная чета» изволила проходить мимо.

Только три особи отваживались не просто подходить к Раскату, а заявляться прямо в его опочивальню, причем происходило все это явно с подачи Бестолочи. Это были те самые старики, которые в самом начале «поженили» сына Зноя с местной — видимо, шаман и шаманка, — а также одетый вычурнее прочих упитанный самец средних лет, как догадывался Раскат, — вождь этого племени. Они являлись по одному или же все вместе, всегда приносили какие-то подарки (которым яутжа при всем желании не мог бы найти применения), а потом что-то говорили. Бестолочь стояла рядом и делала вид, что передает их слова своему «супругу». Раскат на всякий случай в такие моменты просто стоял молча, чтобы мелкая не вздумала и его слова как-то им переводить. А то, чего доброго, оказалось бы потом, что по его милости подающая надежды цивилизация мягкотелых сама себя угробила.

По вечерам у аборигенов случались праздники. Бестолочь всякий раз тянула Раската смотреть и он поддавался, но с условием, что смотреть они будут с вершины пирамиды. Хотя, судя по расстроенному виду малявки, ей очень хотелось пойти к кострам и танцевать полуголой вместе с сородичами.

— Ну так иди и пляши на здоровье, я отсюда погляжу, — каждый раз, закатывая глаза, говорил Раскат, только она без него ни в какую не шла, продолжая липнуть к своему ненаглядному «супругу», но при этом неизменно притопывая на месте в такт незамысловатой музыке.

С приходом ночи они возвращались на ложе. Сын Зноя обнимал самочку за бедра и утыкался жвалами в ее живот, как в мягкую подушку, а «женушка» ласково ворковала у него над ухом, перебирала гриву, вплетая между знаками почета нитки бус и перья пернатых тварей, и гладила своими маленькими ладошками шею, спину и плечи. Это были необычные ощущения, но… приятные. И Раскат непроизвольно начинал урчать от удовольствия, а после — быстро засыпал, чтобы наутро проснуться от первых солнечных лучей и все повторить с незначительными вариациями.

Он потерял счет дням, он совсем размяк… Он уже не помнил, когда в последний раз бывал на ночной Охоте, и трофеи уже давным-давно не пополняли его стену. Пожалуй, эти игры в бога зашли слишком далеко.

«Что я скажу Вожаку, когда придет время возвращаться? Какую информацию я передам клану? В чем моя польза, если я только и делаю, что валяюсь, ем да бесцельно брожу туда-сюда, еще и позволяя невиданные фамильярности самке дичи?» — как-то раз задался вопросом Раскат, осматривая свои немногочисленные трофеи. Гораздо больше за последнее время он принес шкур, которыми Бестолочь застелила полы и лежанку, и мяса, которое она с аппетитом съела. Его стараниями самочка, кстати, хорошо поправилась за последнее время. Но на этом достижения сына Зноя заканчивались. Тогда как у Пожара где-то там, по его словам, уже была стена из черепов… Хотя с момента того разговора самцы больше не виделись и на связь не выходили. Но почему-то складывалось ощущение, что сын Ясного своего не упустит.

Нет, следовало это прекращать. Как можно скорее. Пока не стало поздно. Раскат жил здесь, как детеныш в гареме, даже хуже. Детеныши хотя бы учатся, познают мир, готовятся стать воинами и производительницами, а он? Он проводил время абсолютно бездарно. И с каждым днем, даже с каждым часом все глубже тонул в этом болоте безмятежности и лени.

Мысль о необходимости покинуть пирамиды появилась у Раската в один из вечеров. Самец уснул, но на этот раз спал беспокойно. К утру мысль стала лишь крепче и убедительнее. Днем охотник впервые надолго отогнал от себя не только всех мягкотелых, но и Бестолочь. А к вечеру он окончательно принял решение. Он вытащил из гривы перья, облачился в доспехи и, нанизав добытые черепа на трос, закрепил их за спиной; свернул несколько шкур — те, которые изначально планировал забрать с собой, проверил оружие и аптечку, после чего включил скрытие и покинул пирамиду без сожалений. Он знал, что так будет лучше — и ему, и Бестолочи, и всем ее сородичам. Боги — они должны быть на небесах, лишь тогда смертные научатся принимать решения самостоятельно.

На границе поселения Раскат встретил несколько припозднившихся мягкотелых, что собирали в лесу листья для крыш. Со своими огромными вязанками, они были похожи на гигантских двуногих стригунов [1]. Самца они почтительно обошли стороной, и он смог продолжить свой путь, на всякий случай перебравшись в древесные кроны, где его было сложнее заметить.

Поразмыслив, сын Зноя решил углубиться в горы, которые так толком и не исследовал, хотя собирался с момента прибытия. Добираться туда, где могла водиться приличная дичь, предстояло не день и не два, а вся эта история с мягкотелыми заставила воина слишком долго раскачиваться на подобное путешествие. Но теперь его, к счастью, ничто не сдерживало.

Однако все произошло не так, как он представлял. К ночи самец преодолел даже меньше половины необходимого расстояния. Выбрав раскидистое дерево, он расположился на отдых в развилке и тут же обнаружил неприятную для себя деталь: спать на ветке, ничем не защищенным от пронизывающего ветра, далеко не так приятно, как в теплом помещении на травяной перине. Раскату, конечно, и в менее приспособленных для сна местах доводилось ночевать, но постель, которую сделала для него Бестолочь, была не то что мягче койки на клановом корабле, она была мягче всего, на чем самец когда-либо лежал. И вот такой внезапный контраст весьма действовал на нервы. А стоило охотнику с трудом забыться поверхностным сном, как полил дождь.

Громко выругавшись, Раскат поднялся, пересел поближе к стволу и, отряхнувшись, включил греющую сеть на полную мощность, но это не сильно спасло. Холодные капли жалили гриву и противно стекали под доспехи, в поясницу дуло, ноги вообще заледенели. Чтобы не замерзнуть окончательно, он принял решение двигаться вперед, но ветки стали слишком скользкими, а по земле текли настолько бурные ручьи, что идти становилось невозможно. В конце концов обессиленный самец добрался до какой-то щели в замшелой скале и забился в нее. Там было очень сыро, но хотя бы не проникал ветер, так что пространство быстро нагрелось. К сожалению заснуть все равно не вышло, так как сеть из-за критической влажности начало подкорачивать.

К утру дождь стих, но полностью не прекратился. Раскат покинул убежище и пошел дальше. Лишь к концу дня он достиг окутанного туманом высокогорья. Это было совсем не то, что он ожидал. Ни агрессивных аборигенов, ни крупных хищников здесь, похоже, отродясь не водилось. Охотник не нашел ни следов, ни помета крупных тварей, ни остатков их трапез. Все, что ему попалось, — это огромные флегматичные летуны и пугливые копытные с длинными шеями и слипшейся в сосульки шерстью.

Вечером Раскат прикорнул в неглубокой пещере, а с наступлением темноты вышел на ночную Охоту. Но снова остался ни с чем, лишь утомился и продрог. С рассветом, окрасившим горы в золотисто-розовые тона, самец набрел на небольшое озеро, питающееся от нескольких родников. Вода была прозрачной, но тоже очень холодной.

Сняв маску, сын Зноя наклонился, чтобы напиться. Из озера на него глядел недовольный, взъерошенный юнец с невыспавшимися, мутными от кровоизлияний глазами. Раскат с минуту глядел на свое отражение, затем нахмурился и склонился к водной глади ниже. Что-то было не так…

И вдруг сердце упало. Знак клана! Его не было! Законное место кольца — один из передних отростков справа — пустовало! Все еще не веря, что подобное возможно, самец поворошил гриву, но лишь убедился, что отражение не лжет. Только каким образом? Знак фиксировался прочно, чтобы его снять, требовалось вытащить стержень, пронзающий отросток. Случайно соскользнуть кольцо не могло, разве что Бестолочь…

Воин сжал зубы и бессильно завыл. Стало быть, залог взяла? Но как она вообще узнала, какой из знаков на гриве «супруга» самый ценный? Да какая теперь, к черту, разница… В сложившейся ситуации оставалось два варианта — либо вернуться и отобрать кольцо у мелкой воровки, либо отрезать отросток и притвориться, что знак утерян в бою. Первый вариант был унизительным, второй — крайне болезненным и вдобавок нечестным, но придумать третий Раскат так и не смог.

«Ладно, все равно тут ловить нечего, — решил самец. — Вернусь, заберу знак клана и направлюсь в строну равнин. Возможно, там будет что-то стоящее».

Откладывать возвращение он не стал — чем дольше бы он тянул, тем больше была вероятность, что Бестолочь куда-то реализует его вещь или просто-напросто потеряет. Попив воды и умывшись, Раскат собрался с духом и пустился в обратный путь.

Раздающимся где-то вдалеке крикам самец придал значение далеко не сразу. Сначала он думал, что это надрывается какая-то пернатая тварь, и продолжал спуск, но со временем ему начало казаться, что в звуках есть что-то неуловимо знакомое. Расстояние и эхо искажало их, но чуткий слух охотника было трудно обмануть.

Сложно сказать, что именно заставило его изменить направление и пойти проверять, но видно боги все-таки были как-то в этой истории замешаны. Воин пошел на звук и вскоре совершенно четко различил голос мягкотелого. Вернее, мягкотелой, причем, вполне конкретной. Только как это вообще возможно? Может, просто мерещилось?..

Однако подойдя к глубокой расщелине и поглядев вниз, самец тут же получил подтверждение своей странной догадке.

— Бестолочь?! Ты как туда попала, дура? — усаживаясь на корточки и удивленно склоняя голову набок, прорычал сын Зноя.

Бестолочь, плача, потянулась к нему лапками. Ее физиономия распухла от слез и была перемазана в грязи, на лбу красовалась огромная ссадина, ладошки тоже были все грязные и окровавленные. Видимо, самочка провалилась и теперь тщетно пыталась выбраться, но без когтей и достаточной физической силы это превращалось в непосильную задачу.

Неужели она пошла искать своего «бога»? Одна, среди ночи, под дождем… И как она вообще сюда добралась на своих маленьких пухленьких ножках? Да еще и так быстро? Возможно, знала короткий путь… Который, тем не менее, оказался весьма коварен.

— Ладно, не реви, я сейчас за тобой спущусь, — вздохнул Раскат, опираясь на руки и заглядывая глубже в расщелину. Природная ловушка, в которую угодила самка, оказалась довольно хитроумной. Издали ее вообще не было видно — загораживали кусты. При этом вход был довольно узким, а вот дальше каменный мешок расширялся. На дне скопилась земля с листовым опадом, благодаря чему пленница не расшиблась насмерть. Но если бы Раскат проигнорировал вопли и не пришел на помощь, она бы просто умерла тут от голода и жажды.

Использовав для подстраховки трос, самец осторожно слез на дно расщелины, и Бестолочь сразу же кинулась его обнимать. Вцепилась так, что не оторвешь. Оставалось лишь прижать ее одной рукой и подниматься по тросу, используя только три конечности. Удобнее было бы перекинуть мягкотелую через плечо, но не получилось — применив силу, яутжа рисковал ее повредить.

Оказавшись на поверхности, Раскат все-таки смог расцепить объятия «женушки» и более пристально осмотреть ее на предмет повреждений. К счастью, самочка отделалась несколькими ссадинами. Значит можно было потребовать от нее назад свою вещь и отпустить на все четыре стороны.

Да только вскоре выяснилось, что у самочки кольца при себе нет. Хотя она прекрасно поняла, что сын Зноя от нее хочет. Она даже попыталась изобразить нечто вроде извинений. Но знаками объяснила, что потерянная вещица находится дома — в целости и сохранности.

— Что ж, пошли тогда домой, — смирился Раскат. А какие еще были варианты?

Бестолочь радостно защебетала и заковыляла вниз по склону. Видимо, ногу она все-таки ушибла. Или обе… Раскат немного понаблюдал за ее передвижением, снова вздохнул, потом догнал и подхватил на руки. Если бы пришлось приспосабливаться к ее темпу, путь занял бы еще как минимум трое суток.

Возвращение «бога» аборигены праздновали долго и бурно. В то время как сам «бог» с наслаждением развалился на лежанке, расправляя уставшую спину и немного разомлев от долгожданного тепла. В пирамиде было сухо, пахло сеном и шкурами, снаружи доносило запах дыма. И от этого смешения ощущений и запахов, стыдно признаться, на душе становилось невероятно спокойно…

Бестолочь суетилась, приводя себя в порядок. Она умылась и намазала ссадины соком каких-то растений, переоделась в чистую одежду и надела украшения на шею, запястья и волосы. Потом она притащила ворох перьев и принялась заново привязывать их к гриве дремлющего яутжа.

— Ну прекрати, — вяло отмахнулся Раскат, однако его недовольство просто проигнорировали.

Некоторое время он терпел, затем встал, потряс головой, избавляясь от избытка мусора, и поймал «женушку» за руку.

— Где моя вещь? Не думай, что я забыл. Я совсем не ради тебя сюда вернулся, и не надейся, — строго проговорил самец.

Самочка жизнерадостно оскалилась и закивала, а потом сама схватила его руку, слезла с кровати и потянула за собой. Делать нечего, пришлось встать и пойти с ней.

Они спустились со ступеней и направились туда, где горели костры и звучали грубая музыка с разухабистым пением. Старый жрец отделился от группы танцующих сородичей, уверенно двинувшись навстречу обалдевшему «божеству» и его довольной «супруге», которая несмотря на все трудности отыскала беглеца в горном лесу и вернула обратно. Широко улыбаясь щербатым ртом, мягкотелый вытянул вперед руку и раскрыл ладонь.

— Угу, спасибо, — мрачно буркнул Раскат, забирая кольцо и сразу же возвращая его на место. Отросток пришлось проткнуть заново — найти на ощупь старое отверстие уже не получилось. Но изумление, которое пришлось испытать сыну Зноя в следующий миг, заставило немедленно позабыть о боли. Продолжая радостно шамкать ротовым отверстием с жалкими остатками зубов, жрец показал на свое новое ожерелье. В центре выделался крупный камень с неумело вырезанным… знаком клана Булавы.

— Вы какого Жесткача творите? — задохнулся от возмущения Раскат. — Вы не в клане и вы даже не яутжи, у вас права такого нет!

Но подтянувшаяся толпа мягкотелых, судя по всему, расценила его возглас как одобрительный. Аборигены запрыгали на месте и заорали, гордо демонстрируя «богу» ожерелья с точно таким же знаком. В это время жрец поманил к себе Бестолочь и торжественно завязал на ее шее нитку бус. У «супруги божества», в отличие от остальных, знак был изображен не только на центральной бусине, а вообще на каждой.

— Да вы ничего не поняли… — слабеющим голосом простонал Раскат. А Бестолочь, лучась от счастья, снова вцепилась в его руку и потащила ближе к костру, где уже собирался гигантский хоровод из беспорядочно дергающихся потных тел, наряженных в цветные перья. Музыка звучала все громче и ритмичнее, а в воздухе появился еще какой-то незнакомый сладковатый запах. Краем глаза сын Зноя успел заметить, как жрец что-то подкидывает в костер, но волны жара не позволили различить, что именно…

— Ну что ты делаешь, — щурясь от ослепительного, высоко вздымающегося к небу пламени, попытался протестовать Раскат, но вдруг поймал себя на том, что не может противиться самке и безропотно идет к огню, начиная непроизвольно ловить усиливающийся барабанный ритм.

Глядя на то, как силуэт Бестолочи извивается перед ним, растворяясь в стремительно распространяющемся горячем мареве, самец вдруг осознал, что тоже начинает раскачиваться в такт. А самка, танцуя, оказывалась все ближе и ближе. Вот их тела соприкоснулись и пальцы переплелись. Теперь Раскат чувствовал каждое движение своей маленькой партнерши и мог повторять за ней, как будто они одно целое. Он не знал, почему это делает, он понятия не имел, почему остается и позволяет собой руководить, просто ослабил контроль над телом и отпустил мысли куда-то далеко-далеко. Западня, в которую попал молодой охотник, окончательно захлопнулась, но сейчас это не имело для него никакого значения. Впервые в жизни он ни о чем не переживал.