Они как будто в отпуске, думает Лайла. От самих себя. И друг от друга — после шести с половиной лет в метро. Кто-то не выживает так долго в браке. Например, она.
Это место — дом в лесу — не вневременной, где ты ставишься на паузу. Где можно переждать, передохнуть и — выдохнуть. Набраться сил. Перелистать карту. Вырастить помидоры. Которые испортятся, если не следить за ними. Сейчас Лайле сорок два — как ответ на главный вопрос. А у Лайлы его даже нет, она не знает, о чём спросить Вселенную. Вернутся ли они домой? Когда? Зачем им возвращаться? Вселенная — не золотая рыбка: её можно попросить только раз. А Лайла — не помидор: если за ней следить, она портится сильнее.
— Это ещё томатный сок или уже твоя кровь? — спрашивает Пятый и задевает пальцами нож в её руке.
— Задумалась немножко, — отвечает Лайла. — Об отпуске, знаешь.
— Я однажды был на пенсии, — говорит Пятый. — Пару часов.
— Пенсия! — Лайла смеётся. Потом откладывает нож и оборачивается к Пятому. — Они же все живы?
Пятый дует в ложку над кастрюлей с супом. И получается вздох из-за вопроса Лайлы.
— Я не знаю, — говорит Пятый. — Но надеюсь.
— Подбадривать — это не твоё.
— Что я могу сказать. Ну да, не моё.
Лайла прислоняется к его плечу, берёт за запястье и суёт ложку себе в рот. И обжигается. Остужать — тоже не его.
— Я не чувствую вкуса, — говорит Лайла, царапаясь языком о зубы.
— Тебе вкусно. — Пятый улыбается, погружая ложку в кастрюлю. — Я варил картон и получалась картошка.
Когда он улыбается, две маленькие родинки падают в ямку на щеке. Он улыбается, когда Лайла говорит о чём угодно, кроме возвращения. О супе, о занавесках, о капканах, о месячных, об экономии электричества. И если они в отпуске — то всё хорошо.
— Ты смотрел сериал «Разделение»? — спрашивает Лайла. Она продолжает держать его запястье, пока он размешивает суп. Супу не требуется столько размешиваний. Никакая еда не будет съедобной, если они вместе её готовят.
— Нет, — отвечает Пятый. — Хороший?
Лайла обдирает катышки с воротника его свитера. Говорит:
— Очень.
Очень похоже на них.
— Извини, — говорит Пятый. — Я не особо смотрю сериалы.
Он пожимает плечом, когда Лайла касается его ключицы. Он снова улыбается.
— Нет времени, — отвечает Лайла. — Понимаю.
Наконец Лайла понимает, как это случается. Как крушатся браки. Как гибнет влюблённость, не доживает до любви.
— На самом деле нет, — говорит Пятый. — Если ты об этом.
Он оглядывается, и Лайла вздрагивает как от сна, в котором упала. Эта кухня могла быть сном. Чьим-то — не её. И не его. Они шли в эту кухню шесть с половиной лет. Они могли не дойти.
— А о чём ты? — спрашивает Лайла шёпотом. Они дошли так далеко, где между её шёпотом и его ртом — не существует пространства.
— Мне просто, — говорит Пятый, провалившись взглядом в пол, и ей остаётся наблюдать его ресницы, как мурмурацию, — скучно так долго сидеть перед телевизором.
— И ничего не делать, — говорит Лайла. — Никакого интерактива. Понимаю.
Она целует его, прежде чем он поднимет глаза. Она целует его и продолжает думать о супе. О ложке, которая там утонула. О том, что от Пятого пахнет лавровым листом. О том, что с Диего они могли бы так же. О том, что с Пятым им достались все штампы кино. И о том, что целоваться с Пятым ей очень хорошо.
***
Здесь они не используют суперспособности.
Лайла смотрит, как Пятый подметает теплицу, и вдруг понимает это. Единственный — первый — дом, где они не колдуют. Где нет в этом потребности. Из каждой вылазки они возвращаются сюда. Вместе или по отдельности, но — друг к другу. Лайла смотрит, как Пятый подметает теплицу, и думает, что вот — его пенсия. Время, где он остепенился. Никакого больше апокалипсиса. Пятый на нём и не был помешан. Пятый им был травмирован. А теперь. Здесь. Нельзя поставиться на паузу, но можно — остановиться. И просто быть. Сейчас Пятому семьдесят — и двадцать пять. Ему как будто нигде не место и не время. Кроме здесь.
— Хорошо бы ещё стёкла помыть, — говорит Лайла.
— Сегодня? — спрашивает Пятый, выгребая веником сухие ветки и листья из-под стула.
— Устал?
— Да нет.
Он сметает мусор в совок и оглядывается. Улыбается. Лайла улыбается в ответ.
— Набрать воды? — спрашивает.
— Давай, — отвечает Пятый.
Он так хорош в уборке не потому что Лайла заебалась от быта и отлынивает. Это просто — совпадение. Так сложилось, что Лайла с ним здесь тоже. Она могла бы не быть. Могла бы не заблудить их так безвозвратно. Лайла — это случайность, которая случилась с Пятым. А этот дом существует во всех ветках вероятностей. Где-то он брошен, как здесь. Где-то его подметает Пятый-без-Лайлы. Где-то они не вернулись в него. Где-то — вообще не нашли. Где-то Пятый состарится и умрёт в нём.
— Сейчас, — говорит Лайла и никак не уходит. И рот содрогается от улыбки.
***
Лайла гладит его волосы. Он так не заснёт. Никогда не засыпает. Не может просто закрыть глаза и остаться под её руками. Тянется тоже к её волосам, к её руке. Тянется тоже гладить и отдавать. Пятый не умеет быть с кем-то. Пока Лайла раздражала его, он не видел, что она голая дерётся с ним в сауне. Бросил ей трусы, когда она попросила. Не въехал в флирт о коленках. У него было сорок лет изоляции и не было времени научиться. Ему досталось тело подростка, которое должно было естественным образом направить, и всё равно из него выросло дерево.
Лайла целует его в нос и прижимает ладонь к его уху. Он сразу же тянется целовать её в ответ. Его поцелуи не повторяют поцелуи Лайлы. Они в губы, в шею, между ключиц. Пятый знает, что и как делать, но как будто — по методичке.
— Пятый, — говорит Лайла. — Иногда ты можешь ничего не делать. Просто лежать.
Его рот застывает на её плече.
— Не потому что я не хочу, — говорит Лайла. — Но ещё я могу хотеть чего-то другого. Если я целую тебя, это не всегда команда к действию. — Лайла говорит это и закрывает лицо ладонями, смеётся сквозь них, как глупо прозвучало. — Извини. Я о том, что... Тебе необязательно отвечать. Я хочу тебя целовать... Мы можем целоваться и дальше ничего не делать. И я...
— Я тоже хочу целовать тебя, — говорит Пятый ей в шею.
Лайла дотрагивается до его лопатки. Чертит пальцем к позвоночнику.
— Прости, — говорит. — Я не хотела тебя как-то пристыдить. Целуй меня всегда, когда хочешь.
— Если ты хочешь.
Пятый поднимает голову, и Лайла отворачивает лицо, чтобы не видеть его глаза. Спустя двенадцать лет она осталась трусихой. И Пятого ещё тут учит. Господи.
— Я хочу, — говорит она, разглядывая мятый угол его подушки. — Ты как будто не заметил.
— Не знаю, насколько ты влюблена в меня, — говорит Пятый.
— Я тоже не знаю, — отвечает Лайла и первая бросается на свою половину постели спиной к нему.
Она не хотела. Это всё фильмы и сериалы. И может, немного — мама её так воспитала.
Лайла поворачивается обратно. И застаёт Пятого — он сидит, раскинув колени, бросив между ними руки, и смотрит в стену. На стене, конечно, много интересного осталось от хозяев, но не настолько.
— Пятый, — говорит Лайла и сдвигает к нему пальцы по одеялу.
Насколько она влюблена. Она постирала это одеяло. Перестирала всё постельное бельё в доме, чтобы они заново наспали что-то своё. А Пятый починил проводку, чтобы на них светили лампы. А Лайла отловила всех мышей. А Пятый выбил ковры. А Лайла вставила стёкла в окна. А Пятый заменил петли на дверях.
— Пятый, — говорит Лайла, просунув пальцы под его колено. — Очень сильно. И, честно, я бы не хотела тебе что-то доказывать. И чтобы ты доказывал мне. Хотелось бы обойтись без этого.
— Да, конечно, — отвечает Пятый. — Мы обойдёмся.
— Но ты уже сидишь вот так, — говорит Лайла и гладит его колено. — И это самое ужасное, что я видела.
— Кроме апокалипсиса, — отвечает Пятый.
— Нет, — говорит Лайла. — К сожалению, нет.
Пятый оглядывается, и Лайла смотрит ему в глаза. Она готова смотреть ему в глаза. Готова видеть — насколько он влюблён.
***
Лайла достаёт карту и смотрит, сколько ещё станций осталось им проехать. Проехать и отметить, что они все — не те. Сколько ещё вероятностей, что они выживут, выйдя из метро. Сколько ещё лет без возможности почистить зубы и сменить прокладку.
Лайла достаёт карту, пока Пятый на вылазках. Карта выглядит плохо. Она помята, и станций осталось много. Каждая из них может быть той самой. Каждая из них может навсегда отдалить их от этого дома. И не вернуть домой. Это — лотерея. И выбор. Всю жизнь Лайла выбирала остановки, но не пристанища. И если бы там, в её ветке, не остались её дети — без неё. Если бы она не влюбилась в Диего. А сразу — в Пятого. Или лучше — ни в кого из них. Ни в кого из никого.
Лайла обнимает граммофон и плачет.
***
Лес — это хорошо. Говорила мама. Ориентируйся вот так. Делай вот это. Не смей делать иначе. Спасибо лесу, что маме так и не удалось его испортить.
Лайла просто ходит по нему. Не смотрит, куда там обращается мох и с кем сплетничают пни. Вот тут обитают мелкие лягушечки. Можно сесть на корточки и ловить их горстями. А тут под мохнатой травой можно поискать грибы. А здесь можно встать и оглядеться. Подышать. Впустить немного леса внутрь. Стать самой чуть-чуть лесом. Пахнуть сыростью под камнем. Пахнуть кедровой шелухой. Пахнуть соком на изнанке коры.
Свет калечится о ветки и не достаёт до глаз. А глазам не хватает света. Нигде не хватает. Вот так посмотреть и чтобы — просто взгляд.
Лайла возвращается и тушит картошку с грибами. Сметану бы. Можно завести коров или коз. Хотя бы куриц, и будут яйца. Пятый, а ты смотрел сериал «Извне»? Даже там они как-то получше выживают. Из граммофона поют «ABBA», и Лайла подпевает, и улыбается диалогам, которые не случатся. Пятый любит грибы. Лайла улыбается.
***
Пятый говорит, что его подстрелили.
— В смысле, — говорит Лайла и смеётся. — Как подстрелили?
Он же сам пришёл. Пришёл. И выглядит нормально.
— Где? — спрашивает Лайла. Она осматривает его всего.
— Охотник какой-то, видимо, — говорит Пятый. Он держится за локоть, наконец Лайла замечает. Дёргает его руку.
— Дай посмотрю.
— Да ничего такого.
— Тогда не надо говорить, что тебя подстрелили.
Лайла нащупывает в складках рубашки мокрое. Не смотрит, не приглядывается, какого оно цвета. Щупает дальше. Пятый стоит перед ней безответный. Хоть бы вздохнул. Под пальцы попадается жгучая рана, длинная, неглубокая.
— Тебя просто задело пулей, — говорит Лайла.
— Как в кино, — отвечает Пятый.
— У нас тут всё как в кино, — говорит Лайла и разрывает ткань рубашки. Наклоняется и замирает. Она что... Что она хочет сделать? Облизать его рану? Так они теперь лечатся?
Лайла просыпается и выдыхает навзрыд. Оглядывается быстро: Пятый спит лицом к ней, в одеяле по шею. Лайла дотрагивается до его плеча. Гладит. Потом толкает пальцем.
— Пятый, — шепчет.
— М-м-м, — отвечает Пятый и хмурится, обтирается подбородком о край одеяла.
— Пятый!
Он открывает глаза. Словно не спал. Не спал никогда в жизни. Лайла придвигается к нему и обнимает изо всех сил. Тычется носом в его горячие от сна костяшки пальцев. Говорит:
— Мне приснилось, что тебя подстрелили. И ты мне сказал об этом. Настоящий ты не сказал бы.
— Ну, может, сказал бы, — бормочет Пятый и вытягивает из-под одеяла вторую руку, чтобы обнять её.
— Тебя ранили в локоть.
— Тогда не сказал бы.
— Вот именно.
Лайла прижимается к нему плотнее, закрывает глаза и вдруг начинает плакать. Просто нос куда-то не туда повело и защемило.
— Ты плачешь? — спрашивает Пятый. — Из-за того, что меня ранили в локоть у тебя во сне? Кто меня может ранить? Мы пока никого не встречали.
— В хорошем кино тебя должны убить в конце, — говорит Лайла.
— Хорошо, что мы в плохом кино, да?
Лайла смеётся и вытирает нос об одеяло. А Пятый гладит её по спине.
— Тебе тоже снятся кошмары? — спрашивает Лайла.
— Конечно снятся, — отвечает Пятый.
— Но ты не расскажешь.
— Нет.
***
Прошлые хозяева хорошо тут жили. Оставили им столько прикольных шмоток. А на чердаке — вообще. Лайла потрошит коробки, листает семейные альбомы и думает о том, как бы не долистаться до того фильма с Николь Кидман. Где на самом деле всё не так хорошо. Лучше бы на чердаке она нашла гроб и гофрированную бумагу. И про них с Пятым снял Тайка Вайтити.
— Как это скучно, — говорит Лайла. — Вы были просто людьми?
— Ты что-то нашла, дорогая? — спрашивает Пятый снизу.
— Ничего интересного, — отвечает Лайла. — Ни одного призрака! Ни единого полтергейста!
— Какое разочарование, — говорит Пятый. — Посмотри внимательнее.
— А что? Ты припрятал тут призрака для меня? Как это мило.
— Ты смотрела первый сезон «Американских историй ужасов»?
— А ты уже успел посмотреть?
Лайла оглядывается. И усмехается в сжатые ладони. Это херня работает. Чердак пыльный и тёмный. Тот манекен в углу как будто стал ближе.
— Спасибо! — говорит Лайла. — Мне стало немного жутче. Тут, кстати, манекен. Хозяйка, наверное, шила.
— Или это был хозяин, — отвечает Пятый.
— Ты как будто знаешь больше меня об этом доме.
— Это была шутка.
— А! Я поняла. Тебе спустить этого манекена?
— Плохо тебя слышу. Я только что въехал в туннель.
— Я всё равно спущу. Может, кто-то из нас начнёт тоже шить. Ну, знаешь, новое хобби.
Лайла перешагивает через коробки и тянется к манекену. А манекен тянется к ней.
— Ведёшь себя как бездна, да? — говорит Лайла. И наблюдает, как её ладонь тает в темноте. В сантиметре от руки манекена. У манекена для шитья не должно быть рук. Не должно быть головы. Кто тогда дышит ей в лицо? Ладно, никто. Лайла берёт манекен и тащит на себя.
— Лови, — говорит она и бросает манекен из люка вниз. Выглядывает следом. — Пятый? Поймал?
А какое у неё хобби? У неё оно вообще есть?
***
Манекен бесит. Стоит в их спальне. Лайла почистила его от пыли. Примерила ему свои платья, которые висели в хозяйском шкафу. Пятый нашёл в подвале швейную машинку. Вот это интересно. Машинка в подвале, а манекен на чердаке. У Пятого нашлось много аналогий. От древних писаний до сегодняшних дней. Он их все перечислил. Лайла заебалась бы гуглить, если бы вдруг захотела.
Потом она ушла в спальню, обняла манекен и прошептала ему:
— Он слишком начитанный. Это катастрофа. Мне скучно.
Шить ей так и не захотелось.
Через неделю Пятый напивается из хозяйских погребов и говорит:
— Я всё слышал.
Лайла подвязывает перцы в теплице. Оглядывается на дверной проём. Пятый там еле держится.
— Допустим, — говорит Лайла.
— Скучно, да? — Брови Пятого отчаливают. — Тебе. Со мной.
— Ну бывает, — отвечает Лайла.
— Шушукалась там, — говорит Пятый и ударяется виском о дверь.
— Не там, — говорит Лайла. — Спальня в другой стороне. Справа. Если ты об этом.
Она улыбается, а Пятый закидывает ногу на ногу и не падает. Успех!
— Тебе ещё и смешно, — говорит он.
— Ты очень мило выглядишь. Ничего не могу поделать.
— Мило выгляжу, значит.
Пятый хватается ладонью за дверной косяк и отталкивается. Заносит ногу и ставит её на порог.
— Вот это было ловко, — говорит Лайла.
Пятый усмехается. И вскидывает бровь.
— О, а это что, флирт? — спрашивает Лайла.
— Ты за дурака меня держишь? — спрашивает Пятый и опускает голову.
У Лайлы выпадают верёвочки из рук.
— Пятый, — говорит она. Бросает совсем эти верёвочки и идёт к нему. — Ты чего? Конечно нет. Пятый.
Она ловит его голову в ладони. Он выдыхает.
— Думаешь, я не знаю, — говорит.
— Что знаешь? — Лайла приподнимает его лицо и присаживается на корточки, чтобы посмотреть в глаза. Пятый их не прячет, не скрывает, но не смотрит прямо. И из того, что Лайла видит, — ему там наснимали самые жёсткие режиссёры.
— Считаешь меня мелким недоноском.
— Пятый.
— Или уебанским сраным дедом. Застряла тут со мной.
— И трахаюсь, потому что больше не с кем.
— Именно так. Больше не с кем. Вот только я.
— Думаешь, мне настолько трахаться хочется?
— Я уже не знаю.
— Ты точно напился? Очень складный диалог получается.
— Я не знаю, — говорит Пятый и садится на порог. Как тогда в постели.
Лайла ставит колени между его колен. Не даёт его рукам упасть. Прижимает его пальцы ко рту. Они прохладные, обветренные, пахнут пылью, пахнут домом, этим домом.
— Я тоже не знаю, — говорит Лайла. — Но сейчас мне важно, чтобы тебе было хорошо. Вряд ли я влюбилась в тебя, чтобы выжить. Я выжила бы одна. Мы столько лет пробыли вместе, и правда могли влюбиться, только потому что больше никого другого не видели. Мы были друг для друга единственными безопасными людьми шесть с половиной лет. Так что у себя спроси тоже, ладно? Насколько твои чувства непринуждённы.
Взгляд Пятого замерзает на какой-то точке её колен.
— Может, я любил тебя всегда, — говорит он.
— Конечно нет, — отвечает она.
— Ты не имеешь право... не имеешь право отрицать это. Я так сказал.
— Ну тогда мне очень жаль, что это не было взаимно.
— Тебе жаль.
— Да, жаль. Я ничего не могла дать тебе до того, как влюбилась.
Пятый кивает. И ударяется носом о нос Лайлы.
— Я понял. Понял тебя. Всё, что ты... — Он дёргает головой и отворачивается. — Мне надо в постель. Или в уборную.
Лайла смеётся. Нечаянно. В уборную — серьёзно?
— Подержать тебе волосы? — спрашивает она.
Пятый выдёргивается весь из её рук. Поднимается. Кое-как. Но как-то у него получается.
— Отъебись, — говорит он перед тем, как уйти.
В уборную. Лайла слышит, как его там не тошнит. Он просто пускает воду в раковине. Может, смотрит на себя в зеркало и думает, какой он долбоёб и как после такого просыпаться завтра. О, мой хороший, тебе в любом случае придётся.
А Лайла сидит и смотрит на свои колени. А потом возвращается к перцам. Сами себя они не подвяжут, так ведь?
***
Утро наступает. И для Пятого тоже. Лайла задерживается в постели, чтобы он успел проснуться и всё осмыслить. Вспомнить вчерашнее. Захотеть подохнуть. Лайла лежит к нему спиной и притворяется, что спит.
— О боже, — шепчет Пятый. Он, наверное, схватился ладонью за лицо.
— Блядь, — говорит он чуть позже.
Лайла грызёт одеяло. Слышится шорох. Не в её сторону. Он встаёт. Лайла зажмуривается. Старается не моргать. Приоткрывает рот. Как будто правда спит. Пятый выходит из комнаты. Несколько шагов до кухни. Льётся вода. Он пьёт. Ходит по кухне. Замирает. Снова ходит. Снова замирает.
Да уж. Лайла не для этого задержалась. Если бы она уже сидела на кухне и пила чай с печеньем, случился бы какой-то диалог. Она хотела ему облегчить пробуждение, а не затруднить. Она переворачивается на спину и орёт:
— Пятый! Иди сюда!
Кухня отмирает. Но шаги не доходят до спальни. Заканчиваются на ванной.
— Пятый! — кричит Лайла. — Потом иди сюда! Я не злюсь!
Она накрывает лицо ладонью и смеётся. Что-то такое и мог снять Тайка, нет?
Пятый стучится. Сука, он серьёзно?
— Пятый, — говорит Лайла. Она сидит в постели, подложив под спину и его подушку тоже.
Он открывает дверь. И смотрит вниз. Но лицо в целом гордое. Лайла не станет, как вчера, умиляться. Ему такое не нравится. Она поняла. Но что ещё делать — это загадка.
— Я не знаю, что сказать и как себя вести, — говорит Лайла. — Только не говори, что ты тоже!
— Нет, я знаю, — отвечает Пятый. Он как призрак в дверном проёме. — Это было очень плохо.
— Ну не совсем, — отвечает Лайла. — Ты закрыл некоторые мои дыры. И я извиняюсь. Что воспользовалась твоим состоянием.
— Я рад, что закрыл твои дыры, — говорит Пятый. И он сам как дыра. Его голос как дыра. Примерно такая: немножко чёрная.
Лайла отлипает от подушек. Спускает на пол ноги. В сентябре это чуть-чуть неуютно. Но ничто не сравнится с Пятым, конечно.
— Пятый, — говорит она. — Тебя ещё можно называть как-то иначе? Милый, хороший мой, ну иди сюда.
Пятый хватается за нос, потом за затылок. Отворачивается.
— Бесполезно, — говорит Лайла. — Ты нравишься мне каким угодно. И я согласна никогда больше не трахаться с тобой, но это всё не изменится.
— И то, что я вчера сказал, — говорит Пятый.
— Это очень больно, — говорит Лайла, — что в своём доме ты чувствуешь себя так неуютно, таким неприкаянным, как будто тебе тут могут быть не рады. Перестань стоять там в дверях, иди сюда, ты имеешь право в любое время лечь на эту кровать. Я выйду, если тебе хочется побыть одному.
Пятый становится ещё чернее в дверном проёме.
— Я так не могу, — говорит он.
— Можешь, — отвечает Лайла. — Ты можешь напиваться и выговаривать мне.
— Это абьюз.
— Это станет абьюзом, когда я начну поддаваться тебе. Если кто-то из нас начнёт бояться. Если кому-то из нас станет плохо находиться в этом доме.
— Мне сейчас хочется уйти, — говорит Пятый, и дверь закрывается.
— Тогда уходи, — отвечает Лайла. Она падает на кровать и закрывает глаза. В самую глубину, где тишина леса.
***
Пятый пропадает весь день.
Что, если он заблудился — теперь один. И не возвращается, потому что не может, не знает как. Мог ли он расстроиться так, чтобы сесть в поезд? Без карты. Лайла проверила: она там же, где была. Кажется, Пятый не трогал её вообще с тех пор, как они здесь.
К вечеру Лайла выходит через теплицу в лес. Воздух как лайм со льдом. В такие вечера гулять, держась за руки, а не тревожно вглядываться во тьму деревьев и в собственную.
Что делать, если Пятый правда потерялся? Сколько теперь между ними лет? Такую пропасть им уже не наверстать. Если Лайла останется ждать — детей она никогда не увидит. И может не увидеть, если тоже сядет в поезд. Они шесть с половиной лет катались вслепую. Лайла в ужасе закрывает лицо ладонями. Она даже не может воспользоваться силой Пятого, когда его нет рядом. Чтобы прыгнуть наобум, наудачу. Зато может вырубить лес взглядом. И посмотреть, не там ли Пятый слоняется.
— Пятый!
— Я здесь, — говорит Пятый из теплицы.
Лайла оглядывается и выдыхает стон. Сердце прошибает морозом.
— И давно ты здесь?
— Несколько минут. Смотрел на тебя.
Пятый во вчерашней одежде, с вчерашней щетиной, похмельный и пасмурный. Хочется подойти и обнять. Но, наверное, стоит на него злиться. Или не стоит? Это же Лайла сама насочиняла, что он её бросил — и как она бросит его.
— Я не использовал силу, — говорит Пятый. — Мне уже не тринадцать, чтобы так психовать и уходить из дома. Ты же подумала об этом?
— Подумала.
Лайла всё-таки подходит к нему. Но не обнимает. От Пятого пахнет сырой землёй. Значит, лес, его он выбрал для проветривания головы.
— То, о чём ты сказала утром, — говорит Пятый и смотрит ей в глаза, как в простор. — Я согласен, не дурак. До психолога дойти пока не удалось, но я много читал. И в апокалипсисе, и когда вернулся. Да и сам думал. Отец нас всех семерых угробил, но это не повод ползти на кладбище или становиться мудаком. Даже Лютер в конце концов понял. Но на практике это трудно.
— Я понимаю, — говорит Лайла. — И прости. На словах я такая красивая, сияю и преисполнилась, но это неправда. Мне очень страшно. Страшно похерить нас с тобой.
Рот Пятого вздрагивает. Словно воспоминание об улыбке.
— Извини за вчерашнее, — говорит он. — Но в какой-то степени я рад, что это произошло.
— Конечно. Это хорошо, что ты сказал о том, что болело и нарывало в тебе. Можно тебя обнять?
Брови Пятого тоскливо преломляются.
— Не спрашивай.
Лайла заправляет ему за ухо волосы, гладит щёку и обнимает. Закрывает глаза, втягивая носом запахи леса с его плеча.
— Я знаю, что когда мы вернёмся, — говорит Пятый, — нас не станет.
У Лайлы в сердце гибнут птицы от этих слов. Она обнимает Пятого крепче. И говорит:
— Я знаю, что ты не собираешься возвращаться.
— Прости.