Wind verzweifelt nun und ruht

Венти, Барбатос, никогда не любил сражения. В конце-концов, что может быть более жестоким способом украсть чью-то свободу – чью-то жизнь – как не опустить кого-то, сбить их с ног, сломить дух, сказать, что они недостаточно сильны, чтобы свободно существовать? Что может быть более жестоким способом воспользоваться своей свободой, чем забрать чужую?      

Вокруг Элементалей Ветра всегда было множество крупных и сильных зверей, которые наслаждались, щелкая челюстями рядом с их крыльями, в погоне за вкусом ветра. Эти малыши не бойцы – они парят, смеются, поют вместе с природой, они направляют пыльцу цветов и птиц высоко в небо, но у них нет ни когтей, ни неповоротливых тел, ни секретного жала, которым они могли бы защитить себя, также как нет и у ветров.     

Но ветры коварны – они воют в ущельях и словно песни сирен манят людей в неизвестность навязчивым, таинственным голосом. Запросто меняют направление, неся запах добычи хищнику и наоборот. Сдувают снега, людей и домишки с утёсов и гор, замораживая кровь безрассудных путников зимой, вызывая обморожение их лиц и конечностей. Нагоняют песчаные бури, настолько свирепые, что легко сдирают кожу с костей летом.      

Венти – старый друг Барбатоса, у которого не было ни имени, ни истории, пока он не возглавил восстание, принесшее свободу Мондштадту, который жил безымянным, недостойным сиротой и умер безымянным, непризнанным героем, - знал, что ветры однажды предадут его; он знал в свои последние минуты, что шквалы, помогавшие стрелам его народа попадать в цель во имя свободы, направят стрелы врага в него. Да, Барбатос – это ветры, но ветры – не Барбатос, и он никогда бы не подумал о полном их подчинении, не тогда, когда достаточно было просьбы.      

На этот раз нет, не хватило. Безымянный, отверженный герой Мондштадта истёк кровью со стрелами в сердце и песней на устах.      

Для любого другого будущего Архонта осознание того, что ваше желание свободы стало причиной смерти вашего друга, означало бы путь без возврата, заставило бы желать абсолютной власти над всем, чтобы ничего подобного больше никогда не случилось; для Барбатоса же, чей старый-единственный-лучший друг умирает на его руках, улыбаясь и шепча: «Ты не виноват, дорогой, это лишь твоя природа», - это знаменует момент, когда он принимает решение отринуть всякую связь со смертным миром.      

Барбатос помнит, как в первые дни переворота его дорогой друг пел песни, в которых слова «свобода» и «смерть» легко заменяли друг друга. Он помнит златокрылого адепта, забрызганного пролитой кровью, каждый день умоляющего о свободе, которую смерть подарила бы ему. 

Барбатос-Дух запутывал в волосах людей цветы; Барбатос-Архонт пускала в их сердца стрелы, и за что?

Свобода бывает разной; кто он такой, чтобы пытаться контролировать, что она значит для его народа?

.

Первое деяние Барбатоса как Архонта – эгоистично: он принимает форму того, кого следует помнить как спасителя Мондштадта.      

Второе – изменение ландшафта до неузнаваемости. Суровые скалы сглажены до холмистых полей, глубоких ущелий, заполненных водой. Барбатос не хочет видеть Монд таким, каким он был пока жил его дорогой друг, потому что он не может вынести подобного зрелища.

И если он использует тяжёлую работу, чтобы справиться со своей болью, своей яростью – что ж, рядом нет никого, кот бы мог его отругать. Больше нет.

Третье, что он делает - хоронит Амос и его дорого друга на полянке, что раскинулась рядом с бурлящим ручьём, где, конечно же, собирались бы животные и порхали бы певчие птицы.      

Барбатос сидит рядом с их могилами в течение, кажется, многих лет, напевая все песни маленького Барда, которые он может вспомнить, но как бы он ни старался, его голос совсем не похож на голос его дорогого друга.

Я уже начал тебя забывать? – задаётся он вопросом; сколько ещё нужно песен, прежде чем он забудет оттенок голубого в его глазах, звон его смеха?

Сколько пройдёт лет, прежде чем Монд забудет своего спасителя?

«Дорогой друг, я ещё не готов отпустить тебя. Прости мне моё эгоистичное желание, но я хочу, чтобы тебя запомнили таким, каким ты должен быть.

Будь свободным хотя бы в смерти.»

.

Он решает назвать это тело Венти, ибо он – ветер, и он будет нести песни и истории своего дорогого друга своему народу, пока они не останутся в их сердцах навсегда.      

Лиру своего дорого друга он оставляет своему народу, напоминанием об его отказе контролировать их, их свободе, за которую боролись и будут бороться снова, коль потребуется.

Он не может заставить себя играть на ней, но это, конечно, уже совсем другая причина.

Итак, Барбатос исчезает так же быстро, как и появился в Мондштадте. На его место приходит бард Венти, поющий для людей его дорогого друга песни. Который наблюдает, как те становятся старше, счастливее. Наблюдает, как они познают полёт, солнце и свободу. Он поёт о своём друге, и об Амос, и о Рагнвиндре, и о свободе, пока не становится уверен, что его наследие будет продолжено, пока не убеждается, что каждый житель Монда знает их наизусть.      

Его работа окончена. Бард Венти уезжает из Города Ветров одной звёздной ночью; он ложится возле могилы своего дорого друга и крепко спит, ибо своему народу он уже не нужен. Каждое существо рождается свободным – теперь, когда они освободились от тирании Декарабиана, ему нет необходимости учить, что такое свобода. 

     * * *  

Пока не просыпается однажды, сотни и тысячи лет спустя, а в его городе – рабы. Звенят кандалы на их ногах, затягиваются петли на их шеях, и ответственные за всё это прикрываются его именем.      

Барбатос сбрасывает свою бренную кожу и ведёт свой народ к свободе, скорбя – он предполагал, что его люди способны на многое, но на подобную жестокость.… Не в первый раз ему приходит мысль о том, что для одних свобода состоит в порабощении и причинении боли другим – он знал это всю свою жизнь. Но впервые он решает: ему нужен способ предотвратить подобное, не навязывая при этом свою волю.      

Битва жестока, но, в конце концов, Венесса возносится в Селестию, Мондштадт снова свободен, а Венти шепчет ветрам то, что он сказал всем своим людям – если я вам понадоблюсь, произнесите моё имя, и я приду; свобода, как смерть, поджидает в каждом уголке мира. Он волен в своём нежелании править королевством, но он не собирается позволять своему народу страдать в цепях – его дорогой друг был бы опечален, и, как Барбатос начинает понимать, он тоже.   

     * * *  

Молитвы пробуждают Барбатоса от сна без сновидений, горячие, не имеющие числа, и каждое слово отдаётся в голове ослепляющей болью, до звёзд в глазах.

- Пожалуйста, моя дочь пропала…… Мой старший брат так и не вернулся домой… … Племянница ушла в лес и уже три дня… …Больно, Барбатос, Господи, я хочу, чтобы боль ушла… …не хочу больше чувствовать… …Умоляю тебя, Анемо Архонт……пожалуйста, лорд Барбатос… …. Помилуй наши души… …Верни наших пропавших детей домой!...     

Кто-то вредит его народу, вредит детям. Так сильно, что те ищут иной лик свободы, о котором не должны бы узнать, пока сами не состарятся и не проживут счастливую, полную жизнь.      

Ветры воют в Шепчущем Лесу, взметая опавшие листья в вихри, вырывая цветы с корнем, вторя бессловесной ярости Барбатоса. Хрустальные бабочки разлетаются кто куда, птицы спешат к своим гнёздам, где распушив перья и беспокойно чирикая, спрячут своих маленьких птенчиков.      

Похоже, очень скоро кто-то прочувствует на себе редко замечаемую грань личности Барбатоса.      

.

Найти виновника легко; лёгкие дуновения доносят до его ушей каждый шепоток о зле, совершаемом на его земле, сколь бы тихим он ни был, а мучительные крики его детей отнюдь не тихие.      

Бард Венти умеет обращаться с луком и стрелами, помимо ещё нескольких видов оружия; Барбатос же в нём не нуждается, ибо ветры в Мондштадте повсюду – и они тоже ревут в праведной ярости.      

У гор Буревестника всегда был суровый характер. Барбатос не менял их так же, как другие части страны, может из-за ностальгии, а может быть и из-за чего-то ещё, что он отказывается называть, но что связано с памятью о Декарабиане.      

Именно здесь прячется преступник, уверенный, что высокие скалы защитят его секреты, забывающий, что ветер по природе своей не может быть остановлен простыми камнями, он просто сменит направление. Ветер всегда найдёт дорогу.      

Охранников Фатуи у входа в лабораторию сносит в сторону порывом ветра, так сильно, что их черепа раскалываются об острые выступы. Их громоздкое оружие с грохотом падает на землю и тут же разбивается о валуны. Это уже не люди, нет, - шепчут Барбатосу ветры. – Это – успешный результат того, что они делают с детьми.       

Выдох в направлении высокой металлической двери, и она беззвучно раскрывается; Даже когда Барбатос входит, стуча босыми пятками по холодным плитам и распахнув крылья за спиной, с развеваемой на мягком ветру белой мантией, не слышно ни звука.      

Эти клинически чистые, закованные в сталь коридоры, прорытые в скале, сверкают совершенством, но запах гниения и смерти и приторно сладкий, одуряющий вкус останков божества и его горькой обиды густо висит в воздухе. Ветры не могут унести его прочь от Барбатоса, как бы они ни старались, но это нормально – он давно привык к подобному, ведь Декарабиан всё никак не даст покоя Мондштадту, даже спустя столько лет.      

Вихри шипят ему, что цель находится прямо за самой тяжёлой дверью в этом затерянном месте, тем не менее едва ли способной заглушить крики его народа. Потоки вокруг него превращаются в резкие, леденящие шквалы, треплющие его мантию вокруг ног, завывающие в слишком пустых коридорах. Когда он заворачивает за угол, один из Фатуи нападает на него, совершая ошибку; с глухим треском влетев в стену, он уже не встаёт. Та же участь ждёт и остальных.      

Достаточно скоро, когда не остаётся ни охранников, ни учёных, кроме главного, виновника – грешника, они достигают Двери. Вот она перед ним, тяжёлая, железная, как и та, что у входа; но ему не нужно вскрывать её, та сама со скрипом распахивается.      

Выходит высокий худощавый мужчина в маске и тем пустым маниакальным ликованием в глазах, что всегда есть у людей, мнящих себя выше всех. Элитный Предвестник Царицы Иль Дотторе, Доктор, выглядит польщённым, когда видит Архонта, стоящего перед ним, и раскрывает руки, словно восхищаясь чудом.      

Ветры, доносящие каждое слово до Барбатоса, треплют пальто, путают волосы, воют в ушах, не дают произнести ни слова в присутствии их Архонта – этот маленький смертный, который обожает обирать людей до нитки и осмелился на подобное в Монде – нет, ветры его не любят, как и Барбатос.      

Барбатос никогда не любил сражаться, никогда не любил отнимать жизни, никогда не любил даровать именно такую свободу, потому что так она больше похожа на наказание – сгинуть без возможности быть запомненным, погрузиться забытым в пески времени.      

Но этот человек осмелился протянуть свои лапы к его народу, осмелился навредить и лишить его свободы и ждёт, что его не настигнет возмездие? Он заслуживает наказания.      

Перед ним Иль Дотторе замирает, открывая рот, не в силах издать ни звука; Барбатос с безразличием наблюдает, как мужчина хватает себя за горло, как губы становятся болезненно синими, как выпучиваются красные глаза, когда до мужчины доходит, что схватка, из которой он ожидал выйти победителем, заполучив себе новенький экземпляр, не схватка вовсе.      

Ничто не зависело от его сил или скорости, ветер – это всего лишь движущийся воздух, а что есть дыхание, как не воздух движимый организмом?

Последние мгновения Доктора проходят в страданиях, гораздо меньших, чем тот заслуживает, но где-то здесь всё ещё находятся дети, которые не отчаялись, и Барбатос не будет тратить своё время на никчёмных существ, ничего не смыслящих в доброте или человечности.      

.

Ветры ведут его к его народу, избитому, покрытому ранами и истекающему кровью, со страхом в маленьких сердцах и его именем на устах. А те, к кому он опоздал, призраки, следуют по его стопам, приветствуя его песнями и гомоном, увлекают за собой и как расцветают сесилии на ветру в них расцветает радость.      

Барбатос выводит детей из клеток, держит их за руки, гладит по головам, прячет под крыльями и поёт им все песни, что приходят на ум, пока их глазёнки не разгораются жизнью и надеждой, пока не закапают слёзки облегчения и не раздадутся робкие хихиканья. Когда же они достигают поверхности, позади порывы ветра разрушают туннели и рвут на клочки всё и всех, что ещё внутри.      

- Та песенка, которую ты только что спел, - говорит одна из девчушек с ухмылкой на личике, - я хочу выучить её. Научи, пожа-алуйста?      

- Да, пожалуйста? – К ней присоединяются ещё несколько живых и мёртвых, и Барбатос поёт для них и вместе с ними, пока живые не устают кружиться в танцах, а мертвые не уходят на покой.

         * * *  

Фигура с божественным голосом в белом капюшоне с простёртыми в воздухе сияющими крыльями, ведущая в город группу детей, и встающее солнце погружает их лица в тень – вот картина, которую жители Монда видят этим утром.      

Флора, забыв и лейку, и цветы, бросается к друзьям, которых, как она думала, больше никогда не увидит. Донна падает на колени и рыдает, когда один из мальчиков машет ей рукой с сияющей улыбкой. Бард Хелен свешивается со своего балкона так далеко, как только может, смотря широко раскрытыми и неверящими глазами. Даже Вагнер поднимает голову от своей работы и смотрит с чем-то очень близким к изумлению, а рядом Шульц роняет свой молот в огонь и начинает молиться.      

Появился Лорд Барбатос, вторит словам ветер, разносящий слова по Мондштадту, Лорд Барбатос вернул нам наших детей!      

Когда Барбара и другие сёстры добегают до главных ворот, Барбатос уже уходит, медленно исчезая, как мираж. Но спешат они не к нему. Барбара обнимает каждого ребёнка и лечит их раны улыбкой и песней, а в награду получает сияющие улыбки и рассказы о погибших, что ушли счастливыми и свободными, и о песнях, которые Барбатос пел им.      

Дуновение, легкое, почти неощутимое, ерошит волосы Барбары; позади, невидимый, Барбатос гладит её по голове с мягкой улыбкой.

- Какое же ты хорошее дитя, - хвалит он, и Барбара, придерживая поврежденное запястье ребёнка, чувствует, как в её груди оседает комок тепла. 

   * * *

У Дотторе не было Глаза Бога, зато была ужасная привычка исчезать на месяцы для проведения экспериментов; к тому времени, как кто-то заметил неладное, Двалин уже спасён от порчи, и Синьора, уверенная, что измученный, слабый божок в своей смертной форме не сможет дать отпор, пытается украсть Сердце Бога.      

Но ветры Мондштадта любят Барбатоса, бывшего некогда одним из них, никогда не заставляющего их делать то, что им не по нраву, всегда спрашивающего разрешения и всегда мягкого с ними. Они любят Венти, который поёт им на древнем языке, который не обиделся на них, даже когда они убили его друга и который любит ветер так же, как и свободу. Поэтому Синьора летит со ступенек Собора прямо на твёрдый гранит площади, теряя сознание от удара, а вслед за ней агенты Фатуи, стеная от боли.      

Барбара Пегг и Джинн из клана Гуннхильдр выбегают на улицу, чтобы увидеть, как знаменитый пьяница и бродяжка бард помогает подняться Путешественнику. Всё вокруг усыпано ледяной крошкой, а Паймон плачет оттого, что злодеи напали ни с того ни с сего и заморозили до хрустящей корочки. Как Действующий магистр, Джинн скрывает свою враждебность к посланнику Снежной и сохраняет профессионализм, даже вызывая подкрепление, чтобы собрать лежащих членов Фатуи; толпа прихожан, выбежавшая из дверей при первых же звуках драки, в свою очередь не столь учтива.      

Дипломатические отношения между двумя королевствами совершенно испорчены и всего через несколько часов новость о нападении Фатуи прямо перед храмом Архонта – самая горячая сплетня в Гавани Лиюэ.      

Что же, думает Тарталья, пока машет Консультанту из похоронного бюро, с которым согласился встретиться за ужином, упрямо игнорируя все подозрительные взгляды, теперь я знаю, как делать не надо.