как заставить Ли Минхо ревновать

***

в дождь категорически не хочется вставать с кровати. даже не так. в дождь во-о-обще не хочется просыпаться, приносить своё сознание в этот бренный мир, полный страданий и лишений, чтобы делать вид обычного, нормативного члена общества, которому не наплевать на себя и людей вокруг.

вот именно так думает Минхо, когда в четыре часа вечера он падает на диван после душа и больше не намеревается подниматься до конца своей жизни. ну, может быть, только чтобы сходить в туалет. но и то ему кажется, что он скорее умрёт на мягких подушках, накрытый пушистым покрывалом, чем успеет захотеть чего бы то ни было в этой жизни кроме сна и неподвижного лежания.

Хёнджин занят работой, Феликс и Чонин, наслаждаясь своими выходными, абсолютно не обращают на Минхо внимание, Джисон, Чанбин и Чан на студии, работают до последнего, пока Джисону и Чанбину не захочется домой, потому что будь воля Чана — он бы заперся в своём офисе до скончания времён и работал бы, работал, работал… и Минхо это полностью устраивает. его полностью удовлетворяет, что он в полном одиночестве разлагается на диване, вдыхая его пыльный запах под шум осушителя воздуха и криков Чонина и Феликса, пока они погружены в компьютерные игры. и, судя по звукам, выигрывает, как обычно, Чонин, заставляя Ликса с хриплыми крикам-рыками бросаться и щекотать их макнэ. Минхо не нужно заботиться о том, что нужно готовить, потому что сегодня очередь Феликса, а если ему станет слишком лениво, они просто закажут еды и будут ждать своих без устали работающих парней у них на кровати. Минхо не нужно заботиться о том, чтобы прибраться в доме или поставить стирку, потому что это обязанность Чанбина, который будет этим заниматься, скорее всего, уже завтра, и привлечёт к этому Хёнджина, потому что слишком сильно любит его. и любит его страдания. а ещё Минхо не нужно беспокоиться о том, чтобы поехать и помочь кое-кому добраться до их дома, потому что этот кое-кто даже не собирался сегодня к ним приходить. не то чтобы Минхо не хотелось принимать гостя, но…

но сегодня дождь. и сегодня середина апреля.

и именно сегодня, когда единственная забота Минхо заключается в том, чтобы продумать детали неожиданно нуждающейся в изменениях хореографии его младшего класса, у него болит каждый сустав в теле.

настолько сильно у него болят суставы, насколько он любит танцы. и каждый подтвердит, насколько это невыносимая боль.

в такие моменты ему ничего не помогает. Минхо пытался разобраться, что с этим делать, когда любое движение вызывает боль, схожую с разрывом сухожилий, когда вздохи кажутся попытками проглотить стекло, а повороты головы сопровождаются ненормальным потемнением в глазах. и ни сон целый день, ни успокаивающие мази, ни согревающий душ, ни тёплые объятья Феликса или Джисона — ни что не помогает справиться с удушающе-сковывающей болью. поэтому Минхо борется с этим самым простым и очевидным способом: он лежит. лежит и не шевелиться, укрываясь тёплым одеялом, дышит через раз, пытаясь игнорировать любой звук, который мог бы его раздражать. то есть — любой.

поэтому сейчас он здесь, в гостиной, лежит на диване, а не в своей спальне, которая соседствует с комнатой Хёнджина и с комнатой Чонина. с одной стороны порнушные стоны, с другой стороны яростные крики победы.

Минхо любит своих парней, они любят его, но ничего не поможет заткнуть их всех, чтобы Минхо спокойно пережил остатки дня после изнуряющей тренировки в студии и высасывающей всё хорошее из его старых костей боли.

как хороший младшенький, Чонин предлагал ему свою помощь, предлагал накормить и даже размять спину, но взгляд, которым его наградили, дали Чонину пять секунд, чтобы заткнуться и смыться с глаз долой. и всё, на что Минхо надеется, что до конца дня его никто больше не будет тревожить и что он отрубится где-то через два часа, чтобы беспокойно проспать следующие часов двенадцать, а завтра утром встать с больным телом. только не из-за суставов, а из-за мышц. а с этой болью Минхо умеет бороться куда лучше.

***

когда Минхо открывает глаза, он сначала не совсем понимает, что не так.

сквозь сон, он отрывает голову от подушки, на которой он лежал, и со стоном приподнимается на руках, в поисках часов или телефона. на телефоне, брошеном на журнальном столике и угрожающем через пару минут разрядиться, показывают только половину седьмого. блять! он не проспал и трёх часов, а чтобы пережить эту боль, нужно куда больше времени.

в гостиной всё ещё темно, как и в столовой и кухне, но из коридора доносятся голоса, немного встревоженные и чересчур громкие. наверно, вернулись Чан, Джисон и Чанбин, и Минхо просто нужно прикрикнуть на них, и голоса Чонина, Феликса и Сынмина станут тише, чтобы Минхо уснул обратно.

стоп, Сынмин?!

резко подрываясь на диване и просыпаясь за чертовски короткий срок, Минхо спрыгивает на пол и шатающимися движениями идёт на свет. и голос.

— …ну написал бы нам! Минхо-хён бы забрал тебя.

— я не думаю, что это была бы хорошая идея.

— не придумывай, Минни. он бы с радостью.

— я сомневаюсь.

Чонин и Феликс умолкают, как только видят его. наверно, волосы у Минхо выглядят ужасно. и вид заспанный. и злое выражение лица явно их отпугивает. они молчат с виноватым видом, неосознанно пытаясь спрятаться друг у друга за спиной, тупят взгляд и словно стараются стать меньше, чем они есть. их надутые мордочки не могут разжалобить Минхо.

но лицо Сынмина может.

парень стоит за их спинами, ровно, не колеблясь и совершенно не понимая, что происходит. его взгляд бегает от макушек Феликса и Чонина к лицу Минхо, пытаясь понять, что же происходит, но замечая рассерженные глаза старшего, тоже немного тушуется и наклоняет голову.

— прости, хён, я не планировал к вам сегодня приходить, но мне захотелось с вами увидеться. а потом этот дождь пошёл, и у меня не было зонтика, а ваш дом ближе моей квартиры, и я…

— помолчи.

в эту же секунду Минхо жалеет о своей резкости, сжимая пальцами виски и сильно закрывая глаза. у него болит голова, просто раскалывается, почти синхронизируясь волнами спазмов в затылке с завывающим ливнем за окнами. он действительно жалеет, но ничего не может поделать с тем, как он реагирует на дискомфорт.

— прости, Сынмин.

на его слова тот никак почти не реагирует, тихо мямлит и переступает с ноги на ногу, пытаясь не задеть носками лужи воды.

в этот момент Минхо присматривается к нему внимательнее и замечает, что он весь мокрый. отодвигая практически приклеенных друг к другу виноватых Феликса и Чонина, Минхо смотрит, как джинсы и любимая толстовка Сынмина блестят неравномерными следами дождя, а с волос не переставая капает на его лицо и одежду.

чёрт… думает Минхо, сжимая кулак с рукавом Чонина.

— хён, прости, пожалуйста, мы не хотели тебя будить, честно, просто…

— помолчите!

в этот раз Минхо не жалеет так же быстро, как раньше, что крикнул на Чонина. потом он обязательно извиниться и даже позволит себе зарыться носом в его волосы, обнимая его и прижимая ближе к себе в кровати. но чуть позже.

сейчас ему нужно позаботиться о Сынмине и том, чтобы он не заболел.

не тогда, когда у него ещё два экзамена на носу.

— Чонин, отведи Сынмина в ванную и проконтролируй, чтобы он принял очень горячий душ. Феликс, неси тряпки вытирать все эти лужи, — Сынмин пристыжено смотрит себе под ноги, но ничего не говорит.

не дожидаясь какой-либо реакции, Минхо уходит на кухню. за его спиной слышаться шорохи и шёпот Чонина о том, что Сынмину действительно стоит погреться под душем и где Феликс может поискать половые тряпки. видимость активной деятельность позволяет Минхо немного успокоиться. о Сынмине позаботятся, ему помогут отогреться, дадут одежду и уложат спать в одну кровать, сплетаясь ногами и руками под толстым одеялом, шепча какие-то глупости на ухо, бесконечно лениво целуясь и засыпая под шорох деревьев и дождя за о окном. скорее всего, ему не дадут спокойно расчесать волосы и заставят сесть на бортик ванны и высушат волосы самостоятельно, его накормят какой-то заказанной едой и включат любимую дораму в окружении ласковых объятий и тёплого смеха.

блять. Минхо не ревнует.

на кухне он находит свои обезболивающие, чтобы хоть как-то справится с головной болью, пока слышит звуки льющейся воды в ванной и разговор Феликса с кем-то по телефону.

— …он промок, но всё нормально. хён отправил его в душ, чтобы прогрелся. надеюсь, Минни не заболеет. — тишина. — мне кажется, у хёна снова ломота, но он пока что молчит. — снова пауза. — мы старались его не тревожить, но всё равно разбудили, — в его голосе слышится намёк на истерику.

прерывая этот неловкий момент заговорившей внутри совести, Минхо открывает кран, чтобы набрать воды. слышать расстроенный голос Феликса — всё равно что быть виноватым в конце света. наверно, стоит потом извиниться и перед Феликсом.

— Феликс-хён, можешь принести полотенце для Сынмин-хёна из моей комнаты? — Чонин обращается к Феликсу, но Минхо тоже дёргается.

блять!

он определённо не ревнует.

маленькой частью себя, Минхо очень хочется самому пойти и принести полотенце Сынмину, потом пойти в ванную комнату, вытереть его мокрые волосы, взглянуть в эти влажные щенячьи глаза и поцеловать надутые губы, обкусанные и обветренные. ладно, можно и в щёку, но обнять за хрупкую талию, завернуть в миллион одеял и посадить на диван с тарелкой рамёна и чашкой обжигающе-горячего чая. зелёного чая. и возможно даже прижаться грудью к его спине, обнять за плечи и уснуть сидя, за просмотром чего-угодно по телевизору.

шуршание носков Феликса по полу и звук открывающейся двери ванной комнаты совершенно не упрощают жизни Минхо.

он стоит у столешницы в полной темноте, сжимая её край и опустив голову на грудь. в затылке и висках боль перестаёт вибрировать в такт ветру и дождю, но внутри, в грудной клетке за рёбрами, начинает ныть.

вода из крана всё ещё течёт.

за спиной снова слышится звук открывающейся двери, но Минхо никак не реагирует. ему стоит уйти куда-нибудь, где будет тихо, но он в тайне тешит себя мыслью, что это он снова услышит голос Сынмина, менее расстроенный и куда более бодрый, прежде чем он уйдёт спать. но вместо этого слышится голос Феликса «хён!» и «Ликси, я буквально потный и в сперме! не надо меня обнимать» от Хёнджина. что ж, ещё на одного человека вокруг Минхо больше. очаровательно.

— Минни тут? я слышал его голос.

— да, он пришёл, но попал под дождь…

дальше слушать не хочется. Минхо злится на себя, что не может помочь. ему больно стоять, но куда больнее стоять и ничего не делать, пока Хёнджин интересуется у Сынмина, не нужно ли ему что-то. бодрый голос в ответ делает невыносимо больно.

так Минхо обнаруживает себя возле плиты, готовящим рамён.

и он совершенно точно ревнует.

***

то, что он видит — его смерть.

карма.

десятый круг ада.

греховный образ, который воплотился из самых грязных фантазий — это теперь Сынмин, сидящий на краю дивана, пока Чонин сушит его волосы. аккуратные пальцы в кольцах перебирают рыжие пряди, едва влажные, даже уже сухие, но взгляд у Инни такой заворожённый и нежный. и Минхо, так-то, может его понять.

с кухни хороший обзор на них двоих: раскладывая приборы на островке, он видит их обоих, таких домашних и нежных, уставших, но довольных обществом друг друга. если бы это было возможно, глаза Чонина стали бы розовыми сердечками, а Сынмин мурлыкал бы от того, как длинные и узловатые пальцы массируют его голову и нежно перебирают волосы, распределяя масло.

и всё было бы хорошо — Минхо искренне нравится, когда его партнёры удовлетворены и счастливы, если бы не «но». два «но».

первое: Сынмин не их партнёр.

второе: Сынмин.

то, что он видит — его смерть. извращённое жестокое убийство с графичным расчленением и выпотрошением на глазах многомиллионной публики под восторженные крики и лозунги «вперёд!» и «fighting!». возможно, Минхо преувеличивает из-за огромной дозы обезболивающего в организме, но он в принципе не склонен к преувеличениям и ревности, но то, что он видит, делает из него… вот такого человека.

и не то чтобы ему никогда не доводилось видеть чего-то подобного, что он видит сейчас, но… блять, это же Сынмин!

и по всеобщему признанию Минхо испытывает просто колосальную слабость к этим щенячим глазам.

Чонин продолжает ворковать над усталым, но явно покорным чужим действиям, Сынмином, а Минхо думает, что ему стоит сосредоточиться на кастрюле, иначе не миновать пожара. всё почти готово, чай заваривается, но парень не отлипает взглядом от едва кипящего бульона. это — куда безопаснее, чем наблюдать за двумя самыми младшими его товарищами.

блять! Сынмин не его.

бульон выглядит интригующе. и боль в суставах почти проходит, но Минхо кажется, что лучше бы у него была боль такой степени, из-за чего он не смог бы не то что готовить — передвигаться или даже оставаться в сознании не получалось бы. лучше бы он был прикован к кровати и мучился от простреливающих каждую конечность судорог, лучше бы потерял зрение на сутки, лучше бы застрял до ночи в студии, прогоняя новую хореографию, лучше бы отправился на свидание с Джисоном, о котором тот так бредил, лучше бы…

да лучше бы что угодно, только не греховный образ Сынмина.

без всяких проблем Минхо узнаёт носки Чанбина на его ногах. только он может носить такую цветастую ерунду кричащего цвета вместе с его остальными тусклыми образами. длинные носки ярко-зелёного цвета с фиолетовыми полосками почти на половину скрывают худые и накачанные икры. пальцы Сынмина растопырены, свод стопы слишком плавный, худые лодыжки, ахилово сухожилие абсолютно непотребно облегается носками.

футболка — огромная и мягкая — совершенно точно из гардероба Чана. эта милая жёлтая футболка с какими-то яркими надписями — подарок Феликса — смотрится на Сынмине комично большой, обнажая острые ключицы, но скрывая тонкую талию. талию, настолько хрупкую и маленькую, даже меньше талии Джисона, из-за чего образ Сынмина выглядит кукольно, как бы он не старался отмахнуться от каждого такого слова Чонина (или Феликса. или Чана с Чанбином).

пальцы, играющие с краем этой футболки, в кольцах. но не в таких, какие носит Чонин. те большие, массивные, больше одного на каждую руку не наденешь. эти же, которые украшают музыкальные пальцы Сынмина, в кольцах Феликса. его хобби по бисероплетению вышло из-под контроля пару месяцев назад, и он подарил каждому по сотне таких колец, и единственный, кто их стал носить постоянно, стал Сынмин. и кольца рвались, терялись, разнашивались. Феликс подарил в конечном счёте набор красивых металлических изящных колец. по три кольца на каждой руке украшают пальцы, которые теребят край жёлтой футболки Чана, открывая миру бледные худые бёдра, которые не скрыты ни чем.

в очередном таком приступе дёрганья футболки, Минхо видит бельё Сынмина. точнее, бельё Джисона. а если быть ещё точнее: чёрные женские трусы с милым бантиком спереди. естественно, такого барахла у Джисона было предостаточно, чтобы поделиться с Сынмин неиспользованной парой. точнее, на это надеется Минхо, всеми силами абстрагируясь от того, как должно быть хорошо задница Сынмина смотрится чёрном белье.

последняя деталь этого образа — длинная серьга в одном ухе и гвоздик в другом. да, Минхо помнит, что Сынмин был в этих серёжках, когда пришёл в квартиру, но с остальными вещами этот подарок от Хёнджина выглядит особо привлекательно и вызывающе. даже слишком вызывающе. особенно с растопыренными пальцами ног и теребящими край футболки пальцами рук. весь такой невинный и застенчивый на первый взгляд. а на второй — похотливая маленькая шлюха, которая только и мечтает, чтобы ей засадили по самые глан…

— еда готова!

Минхо как может, пытается перекричать шум, но Чонин слышит его и сразу же выключает фен, проводя по волосам Сынмина в очередной (наверное, миллионный) раз. они о чём-то говорят, а затем медленно и очень-очень томно целуются. Чонин нежно склоняется над Сынмином, от чего последний выглядит абсолютно маленьким и невероятно нежным. сердце Минхо пропускает удар — он не знает, какого это, целовать Сынмина.

— приятного аппетита, хён!

и начинает сворачивать шнур от фена, провожая Сынмина (абсолютно точно не его задницу) влюблённым взглядом.

— а ты куда, Чонин-а? — интересуется Минхо, теряя макнэ из поля зрения в гостиной, но находя в коридоре, куда выходит дверь на кухню.

— Хёнджин-хён попросил нас с Феликсом посмотреть с ним что-нибудь. он очень устал и хочет спать. — видимо, на лице у Минхо отображается неподдельный ужас, но он готов спорить, что ни одна его мышца не дрогнула. — но скоро приедут хёны со студии, так что не переживай.

и испаряется вне досягаемости Минхо.

это кара небесная, когда к нему приближается Сынмин.

последний кусочек пазла складывается, когда парень ощущает на нём запах геля для душа и масла для волос Чонина. пускай он и самый младший из них, но ещё и самый ухоженный. несколько этапный уход за лицом, куча баночек и скляночек с кремами, сыворотками, шампунями, гелями и мазями заполняют его полки в ванной комнате, так что Минхо не доставляет сложностей почувствовать оседающий в ноздрях сладко-фруктовый аромат на Сынмине, пышущем радостью после душа, нежной заботы и всеобъемлющего внимания со стороны симпатичных ему парней. этот запах настолько приторный и разъедающий рецепторы — Минхо уверен, что, если бы не несколько таблеток сильного обезболивающего, у него разболелась бы голова.

— спасибо большое за еду… — тихо говорит Сынмин, несильно кланяясь и садясь за стол.

почти на сто процентов Минхо уверен, что у него сейчас скручены ноги. и что он нервничает.

они начинают есть. без разговоров и даже не переглядываясь. точнее Сынмин полностью погружён в свою тарелку, рассматривая нарезанные перья зелёного лука, а Минхо рассматривает Сынмина.

на Сынмине носки Чанбина, бельё Джисона, футболка Чана, кольца Феликса, серьги Хёнджина, средства для ухода Чонина… Минхо сжимает палочки в руках. вот блять! его глаза округляются, когда он начинает, впервые за весь вечер, думать ясно, и понимает.

на Сынмине есть вещи каждого из его парней.

кроме самого Минхо.

казалось бы, что ему ещё надо. шорты? домашние штаны? толстовка? кофта? повязка на волосы? нет, ничего нет.

это съедает Минхо изнутри, и он отставляет от себя тарелку, в которой, по сути, был только бульон. почти всю лапшу и остатки вчерашнего мяса он положил в тарелку Сынмина, добавил лука и половинку яйца, поставил перед ним чашку горячего чая, а себе оставил только немного бульона и немного лапши. он думал о заботе, о том, чтобы не дать Сынмину заболеть, думал о комфорте и прогонял от себя вину за то, что не может ничем больше помочь, потому хреново себя чувствует, а в итоге получает что?

его охватывает ярость. но всего лишь на мгновение.

теперь он чувствует грусть.

и ревность.

а ведь Сынмину даже не нужно прикладывать усилия, чтобы заставить Минхо ревновать. ему нужно просто зайти на кухню в одежде каждого парня, кроме одежды самого Минхо, чтобы заставить его чувствовать себя так, словно именно он промокший несчастный щенок, а не Сынмин.

и ведь это какой-то абсурд. это просто одежда, просто какие-то предметы уходовой косметики. просто молчание и взгляд в тарелку, словно Ли Минхо никогда не существовало. будто бы Минхо для Сынмина — какой-то ненужный, бесполезный или даже мешающий элемент, от которого хочется если не избавиться, то игнорировать. и у Сынмина это отлично получается.

он не говорит ни слова, ужиная и не обращая внимания на то, что парень напротив не ест, молчит и съедает его взглядом. впервые за вечер — не в сексуальном плане.

обычно гордый и равнодушный Минхо чувствует себя уязвлённым и потерянным из-за какого-то человека. из-за человека, который даже не его парень. который даже не занимался с ним сексом. и не целовал.

но, по словам Чана — у Минхо особая слабость к Ким Сынмину. и Минхо не думает, что это хорошо, когда слова начинают сами выскальзывать из его груди.

— Ким Сынмин.

взгляд, который поднимает парень, кажется затравленным и совершенно несвойственным ему. слишком перепуганный и эмоциональный.

— хён?

почему его голос дрожит? ему холодно? Чонин не сделал воду достаточно горячей и настроил её под себя (то есть сделал прохладной)? Феликсу и Хёнджину всё-таки стоило дать ему шорты? в доме где-то открыто окно? не настроен достаточно высоко термостат?

— почему ты не взял мою одежду, Ким Сынмин?

если бы это спросил Джисон, это звучало бы плаксиво и даже немного жалко. если бы спросил Чанбин, то было бы слащаво мило, совсем как он любит делать, чтобы показаться младше своего реально возраста, и сделал бы эгьё, чтобы совсем растопить любое ледяное сердце (собственно, как он и сделал с Минхо три года назад, прежде чем наброситься и вытрахать всю душу, доведя трижды до невероятного оргазма). если бы спросил Чан, то звучало бы беспокойно. если бы Чонин — немного равнодушно и небрежно.

Минхо спрашивает со злым вызовом, скрывая неуместную печаль и тоску, как будто этим действием Сынмин убил каждого второго человека на планете.

хотя, в этом случае ему было бы решительно всё равно. особенно сегодня.

— прости, что, хён?..

отрываясь от своей тарелки и отставляя её в сторону, Сынмин медленно выпрямляется, стараясь не показать свою нервозность и делая лицо максимально бесстрастным. но Минхо видит, как за этим действием таится предупредительно-выжидающее состояние перед прыжком-нападением.

хотя, в этом случае — прыжком-побегом.

— на тебе вещи каждого, кто живёт в этом доме, Ким Сынмин, кроме моих. это очевидно.

когда-то, месяцев десять-двенадцать назад, он слышал разговор Чонина и Джисона. Чонин говорил о том, что Минхо настолько безэмоциальный и холодный в проявлении чувств, из-за чего ему пришлось проводить много времени, наблюдая за ним, чтобы понять, что он чувствует, и что он дольше всех в него влюблялся, пока не понял все тонкости общения. Джисон на это удивился, ответив, что Минхо — самый эмоциональный человек, которого прочитать так же просто, как учебник для детей.

так вот, Сынмин — зеркало Минхо почти с идеальной точностью поставленное в соседнюю от него раму.

их гляделки продолжаются недолго, но этого хватает, чтобы Минхо растерял всю свою уверенность и почувствовал, что, возможно, отпугнул парня от себя. наверно, им обоим нужно время, чтобы влюбиться друг в друга и сблизиться, но у Минхо уже готов огромный и нескончаемый список того, за что Ким Сынмина можно любить. один из первых пунктов: красивые глаза. где-то рядом: независимость.

а также: умение противостоять Минхо.

но сейчас это бесит.

— я не думал, что это так важно для тебя.

— в смысле?

— я не думаю, что ты действительно дал бы мне какую-то одежду, но если тебя смущает, что на мне нет штанов, потому что я тебе противен, то я пойду и попрошу шорты у Хёнджина или Чонина.

всё-таки это был прыжок-нападение. и это реально бесит.

между ними оглушающее молчание, которое больше похоже на противостояние двух титанов, желающих сломить другого во что бы то ни стало. холодная война, где из активных действий лишь пристальные взгляды, прожигающие до самой души. и Сынмин преуспевает в этом: его лицо больше не выглядит так жалко и испуганно — он почувствовал опасность и настроился на драку. ну, естественно, он здесь в максимально уязвимом состоянии, поэтому и не может не ощетиниться и не сопротивляться. и в этой реакции Минхо винит только себя. и свои брошенные однажды резкие слова.

— айщ! почему ты считаешь, что ты мне противен?!

— ты сам сказал так, хён, — у него непроницаемое лицо с толикой вызова.

Минхо хочет поцеловать его как никогда раньше.

— только не говори, что ты обиделся, Ким Сынмин! ты же не такой.

— откуда тебе знать, Минхо-хён? я тебе не нравлюсь — ты не можешь знать какой я.

ох, этот прищур. ясно, это надолго.

за пять месяцев они впервые говорят друг другу столько. да, возможно, это вина Минхо, потому что он слишком аккуратно ходит возле этого парня, итак стараясь не сказануть ничего лишнего, чтобы не было как с Чонином или Хёнджином. он опасается и приблизиться к новенькому в их кругу, боясь за душевное равновесие их поликулы, потому что уход Уджина все пережили тяжело, и задача Минхо, как второго по старшинству, защитить своих донсэнов от возможной боли и предательства. да, Минхо просто защищает себя и своё уж слишком чувствительное сердце.

но всё равно жалеет, что поставил под сомнение свою заинтересованность в новом парне.

но извиняться он за это не собирается.

— с чего ты взял, что ты мне не нравишься?

блять, блять, блять!

голос начинает дрожать. это совсем не то, чего Минхо хотелось. он показывает слабость — это недопустимо. особенно при Сынмине. особенно один на один. особенно тогда, когда в чужих глазах видно недоверие и злость.

начинает возвращаться головная боль вместе с ревущим за окном дождём.

— ты никогда не показывал обратного. ты только и делаешь, что смотришь сквозь меня, как будто игнорируешь, а когда смотришь, то выглядишь так, словно желаешь, чтобы я ушёл. ты ни разу меня не обнял, не заговорил со мной и даже не проявлял внимание. сложно представить, что тебе хоть капельку интересно сблизиться со мной. даже сейчас ты накричал на меня из-за того, что я помешал вам!

перед Минхо больше не щенок — это злой пёс, готовящийся к атаке. точнее, он уже напал. и ударил по самому больному. растерзал горло, и теперь Минхо захлёбывается своей кровью и задыхается.

не чувствовать свои вины перед Сынмином он не может. как и злости. разве он не видел, как Минхо заботился о нём?! разве то, что он отправил его в горячий душ и приготовил еду — разве это не забота? разве то, что перед Сынмином стояла порция больше и разнообразнее, чем перед Минхо — это не забота? разве зелёный чай в любимой кружке Сынмина мятного цвета, которая была куплена специально для него — разве это, блять, не забота?!

Минхо задыхается от злости и боли. ему опять приходится сталкиваться с этим. с недопониманием от того, в кого он по уши влюблён. с тем, что его действия — всего лишь действия. и что от него ждут слов и объяснений в любви многотомниками, а не простым и тихим вниманием к деталям.

блядский Ким Сынмин.

и Минхо взрывается.

— Ким Сынмин, если ты считаешь, что ты мне не нравишься, то, блять, не смей со мной разговаривать! я тебе не Крис, который будет тебе писать целыми сутками и расспрашивать, позаботился ли ты о себе. я не Бин, который все свои деньги будет тратить на твой грёбанный кофе и жареную курицу. я не Хёнджин, который будет рисовать тебя каждую секунду и покупать тебе кучу безделушек. я не Джисон, который будет смешить тебя и обнимать во сне как удобную подушку. я не Ликс, который будет пытаться сравнивать ладони и печь тебе пожизненный запас брауни. я не Чонин, который будет звать тебя к себе смотреть дорамы и делиться впечатлениями о книжках. и, блять, Ким Сынмин, если ты считаешь, что я такой же, как и они, то ты глубокого ошибаешься.

ох, это было резко. неожиданно Минхо сдувается. гнев проходит почти за секунды, когда он думает о своих парнях. эти знаки внимания оказывали и ему, и за это Минхо безумно благодарен, потому что эти шестеро приняли его таким, приняли и полюбили, не говоря никогда «я знаю, что тебе не нравлюсь». возможно, думали об этом, возможно говорили друг с другом об этом, но никогда — в глаза Минхо. и всё потому, что они мягче его, потому что внимательнее к деталям и открыты к любому человеку. они такие все добрые и человечные — поэтому поняли и приняли симпатию Минхо.

но Минхо и Сынмин — почти идентичные отражения королевства кривых зеркал. да, Сынмин более зажатый, менее тактильный, брезгливый, хитрый и тихий. да, Минхо громкий, любящий внезапные прикосновения, наглый, нетерпеливый и активный. но им обоим нужно слишком много времени, чтобы понять друг друга: чувства — не их сильная сторона, и Минхо это понимает. слишком мало слов, слишком много действий — их стихия. и если он это понимает, то Сынмин нет. он не привык к тому, что к нему проявляют симпатию и бережное внимание, поэтому и распознать этого в действиях Минхо сложно.

и как же это злит!

лучше бы тут был Чан, который умеет объяснять такие вещи.

— а какой ты, Ли Минхо? я не заметил, чтобы ты старался показать, как я тебе нравлюсь. ты только и делаешь, что игнорируешь меня и ругаешься!

на лице Сынмина читается злоба. такая чистая и яркая, словно Минхо хочет его унизить. но, по правде говоря, Минхо хочет это сделать. хочет доказать, что Сынмин не прав.

они оба уязвлены и ранены.

— я не собираюсь тебе доказывать, что ты не прав, когда ты сам не проявляешь ко мне хоть какое-то внимание! ты обходишь меня стороной и не предлагаешь провести со мной время. это игра для двоих, Сынмин. и не только я облажался.

— ты — ледяная стена, хён! я не знаю, как к тебе подступиться, чтобы не получить очередной надменный взгляд и злой смешок!

их голоса гремят по дому. будь тут Крис, он бы уже давно был рядом и пытался помирить их. хотя что тут мирить? кого? они и не ссорились. они и не мирились.

такие одинаковые, но слишком разные.

в коридоре появляется Чонин.

— хёны, всё в порядке? мы услышали крики…

— Чонин-а! возвращайся в комнату!

даже не поворачивая головы в его стороны, Минхо знает, как выглядит их макнэ. его огромных расстроенных глаз он сейчас не выдержит. как и поднятых в испуге плеч, и дрожащей нижней губы.

хорошо, что это был не Феликс. Минхо бы заживо себя съел — он не может так просто кричать на солнечного мальчика.

но потом он обязательно перед ними двумя извинится.

сука, этот блядский Ким Сынмин портит всё, что Минхо годами строил одним своим упрямым взглядом. всё самообладание рушится под этим взглядом, ненавидящим и презирающим. от этого взгляда Минхо прячется за тарелками, которые он относит к раковине.

с таким остервенением он начинает тереть их губкой, из-за чего запястья начинают болеть.

чёртовы суставы. чёртов Ким Сынмин.

не раздумывая о том, как это выглядит, Минхо поворачивается в пол-оборота и смотрит прямо в глубину карающих пристальных глаз.

— я первый сказал Крису, что ему стоит позвать тебя к нам, — начинает Минхо, тут же отводя взгляд на раковину, — я сказал Джисону и Чанбину привезти мебель в свободную комнату на первом этаже, чтобы тебе самому не пришлось этим заниматься, если ты решишь к нам переехать; я выбирал ебучие шторы и покупал постельное бельё. это я помогал Хёнджину выбирать эти серёжки, когда ты упомянул, что всегда хотел проколоть себе уши, я подтолкнул Джисона позвать тебя записать пару песен в эту их дурацкую студию, откуда Крис не вылезает сутками, я предложил Феликсу позвать тебя с нами в танцевальную студию, когда увидел, как тебе нравятся его танцы; я принёс Чонину презервативы и смазку, потому что он весь извёлся, желая с тобой переспать, и стёр себе, блять, все ладони, а потом перепугался до ужаса; и я видел, как он тебя целовал спустя два часа возле его комнаты. — от этого воспоминания начинает снова тянуть за рёбрами, сдавливая лёгкие. Минхо выключает воду и убирает тарелки на полотенце, мокрыми руками проводя по волосам. он опускает плечи, стараясь словно стать меньше, чем он есть, ругая себя за каждое произнесённое слово, ненавидя быть откровенным в разговорах и уязвимым. — я приносил тебе лекарства, когда ты заболел, хотя твоя квартира тогда была в часе езды от моей студии, а мне нужно было вести выпускной концерт детей. — голос его тоже смягчается, и Минхо подводят неожиданные слёзы. боль или гнев вызывают их — он не знает. — я подвозил тебя, когда ты опаздывал в университет, и я ждал тебя, когда ты сдавал свой промежуточный экзамен три недели назад. я специально купил зелёный чай и персики, потому что они тебе нравятся.

под конец, голос его затихает. а за спиной не слышно ничего. на мгновение, ему кажется, что он разговаривает сам с собой в пустой кухне, выкрикивая самые глубокие свои мысли, эмоции и чувства в никуда. и это злит. его обвиняют в холодности, а потом игнорируют, словно признание — ненужный звук, который даже не лучше белого шума. игнорирование и обида самые невыносимые вещи для Минхо, привыкшего к превратному пониманию. зачем он вообще затеял весь этот разговор? зачем полез под кожу тому, кто даже не считает его за человека?

ревность — новое чувство, которое бесит Минхо.

его голос становится резким, когда он стремительно поворачивается и впивается взглядом во всё ещё сидящего за кухонным островком Сынмина.

— блять, и, в довершение, сегодня, именно в тот редкий день в году, когда я отрицаю существование всего живого в этом мире, когда очередь готовить Феликса и когда у меня болят суставы из-за погоды так сильно, что я готов приложиться головой о стену, чтобы стало хоть немного легче, я всё равно встал с этого блядского дивана, где ты только что ворковал с Чонином, и приготовил тебе рамён, чтобы ты согрелся и не был голодным! и что я получаю в ответ? что я тебя игнорирую?!

и Минхо замолкает так же резко, как начал говорить. в него впивается поражённый потерянный взгляд, совсем как несколько минут назад, когда Минхо задал свой вопрос. вопрос, с которого всё началось.

не то чтобы Минхо добивался этого, но Сынмин сейчас выглядит готовым разрыдаться. сильно и не уместно. он надувает щёки — он всегда так делает, пытаясь сдержать слёзы, обхватывает себя руками, но продолжает смотреть прямо в глаза Минхо, словно пытаясь отыскать в них что-то. и Минхо даже не знает что делать. он никогда не доводил никого до слёз, по крайней мере не намеренно и не в сексуальном плане, и он никогда не видел Сынмина настолько разбитым и расстроенным, чтобы знать, что делать.

он корит себя за то, что дал волю эмоциям и чувствам. никогда это не оборачивается чем-то хорошим. обычно, конечно же, потом плохо самому Минхо. но впервые правда, вроде бы приятная и ни разу не обидная, делает плохо кому-то другому.

не выдерживая этого ищущего взгляда и расстроенного выражения лица, Минхо сдаётся и убегает. скорее отворачивается спиной, но для него это всё равно, что побег от правды и реальности.

— я не знал… — раздаётся сзади. блять, его голос звучит ещё хуже чем то, как он выглядит.

— конечно ты не знал. я и не хотел, чтобы ты знал.

никто из его нынешних парней не пытался его никогда изменить. все понимали и принимали его таким, какой он есть, и Минхо сам никогда не стремился стать «лучше», чем он есть, как минимум потому, что не знает, что значит «лучше». стать более открытым и эмоциональным — для него это слабости, которые не могут сделать его лучшим человеком (как минимум для себя). стать жизнерадостным и дружелюбным — Минхо реалист, который терпеть не может человечество. поэтому попытки стать лучше в каком бы то ни было смысле для него звучат как пустой звук. он никогда не был и не будет идеальным и удобным членом общества, а имея нескольких близких людей рядом, о большем даже и мечтать не хочется.

но слыша, как Сынмин шмыгает носом и встаёт со своего места, Минхо винит себя во всех своих словах и отчаянно хочет стать лучшей версией себя. и его даже не пугает, что остальные будут винить его в том, что у них не появится восьмого члена поликулы, или что на него будет злиться Феликс и Джисон. или что это будет похоже на уход Уджина — слёз Хёнджина Минхо не переживёт, даже если это будет не его вина. его скорее пугает, что он настолько сильно оттолкнёт Сынмина, из-за чего не просто разрушит его хрупкую связь с ними семерыми — а с остальным миром.

всё-таки у него есть к Сынмину слабость. и она намного больше, чем могло показаться.

нет, он не испытывает к нему жалости. просто сочувствие и невыносимую нежность, которую Минхо не привык делить ни с кем, кроме Джисона и Чонина. к Джисону, как к родственной душе, а к Чонину, как к самому младшему. но Сынмин… может из-за его милых повадок скрещивать свои ноги так, словно он пытается их связать, или своей широкой искренней улыбкой, или из-за дурачливого поведения со старшими, или из-за любви к фотографированию каждого достаточно милого облака, или из-за своей надушенной педантичности, которая делает из него не молодого парня, а дряхлеющего старика, или из-за этих щенячих глаз — Минхо хочет назвать его «Минни» и утащить куда угодно. сделать всё, чтобы Сынмин никогда не переставал улыбаться своей самой заразительной улыбкой в мире.

в уголках глаз собираются первые призрачные и унизительные слёзы.

и они мгновенно срываются с его ресниц, когда он ощущает как длинные худые руки обвивают его талию со спины.

Хёнджин единственный выше Минхо, и ему всегда приходилось немного наклоняться, чтобы обнять его. иногда он подшучивал над Минхо на этот счёт, потом, конечно же, получая кучу угроз о салфетках и прочем, но затем извинялся и снова обнимал.

и он был единственным. до Сынмина. Сынмина, который сутулиться, опуская плечи и шею, чтобы положить голову на плечо Минхо, и обнимает со спины своими длинными костлявыми руками, пальцами с кучей колец сжимая футболку Минхо и прижимаясь к нему всем телом. и этот контакт внезапен настолько, что у Минхо даже не возникает желания противиться. и потому что это слишком приятно — чувствовать объятия Сынмина со спины, пахнущего гелем для тела и шампунем Чонина, а ещё зелёным чаем и кондиционером для одежды, который используется для всей одежды в этом доме. весь этот шлейф ароматов делает его максимально уютным и своим. он вписывается в этот дом и эти отношения с скрупулёзной идеальностью, из которой состоит весь Ким Сынмин, и Минхо нужно будет умереть, чтобы признать, что отпускать его не хочется.

— хён, прости.

голос Сынмина звучит приглушённо, но шея, куда утыкается его лицо, тут же покрывается мурашками. ещё никогда он не был так к нему близок. ещё никогда Минхо не ощущал его дыхание на своей коже, а рук — на своём теле.

— мне не стоило говорить, что ты игнорируешь меня. и вообще всё, что я сказал, мне не стоило говорить.

он снова шмыгает носом, и у Минхо развязываются морские узлы за рёбрами. его пробирает на тихий смех и невероятную нежность к расстроенному и смущённому Сынмину, которому явно трудно говорить это. пытаясь развернуться в его руках, Сынмин только крепче сжимает его талию и прижимает к себе, и Минхо понимает намёк: говорить всё это не в лицо проще, чем смотря в глаза. он сам так сделал, поэтому не может осуждать за это парня. и поэтому просто накрывает чужие руки, увитые кольцами, своими, переплетая пальцы.

— ты прав. мне тоже стоило попытаться проявить хоть какое-то внимание…

слова затихают, а хватка усиливается. и Минхо не выдерживает. он ждал несколько месяцев, чтобы сделать это, и ничто, даже уютные объятия Сынмина, не смогут его остановить. кое-как вывернувшись из крепких рук, за несколько мгновений и пару ловких движений, Минхо прижимает Сынмина к столешнице с одной стороны, с другой — своим телом, и крепко держит его лицо в своих руках. преступно милое и потерянное, немного красное от слёз и абсолютно сексуальное.

— айщ! Ким Сынмин, прекрати!

с Чаном первый поцелуй был похож на отчаянный глоток воздуха. и с Джисоном тоже. Минхо казалось, словно он выныривает из океана и хватает чужие губы — лишь бы только выжить и не захлебнуться в удушающей примитивности будней. он гонялся за кислородом между чужих губ и пытался откусить свободы чуть больше, чем мог.

с Хёнджином это был медленный, даже вальяжный, горячий поцелуй, словно у них было всё время мира, чтобы распробовать каждый миллиметр чужого рта, погружаясь в горячую похоть не стремительным падением, а медленно накатывающими волнами жара и возбуждения, которые начинались с кончиков пальцев, перебирающих чужие длинные волосы, и языка, небрежно скользящего по зубам, и перемещались в центр груди к солнечному сплетению, где разрывались на мелкие капли, оседающие в горле и по всему телу.

с Чанбином хотелось на секунду замереть, чтобы перевести дыхание и успокоить часто бьющееся сердце: как такой грубый внешне человек мог так нежно и деликатно скользить по его шее, медленно и коротко касаясь свои губами чужих губ, пытаясь скорее не распробовать их одним коротким рывком, а продегустировать несколькими едва заметными подходами, скорее дразня, чем успокаивая.

с Феликсом первый поцелуй не мог быть никаким, кроме как медленным и нежным. это словно касаться солнца — главное не обжечься, иначе Минхо подпалит крылья слишком сильно и упадёт в удушающие объятья похоти настолько стремительно, насколько с Феликсом этого не хочется. приходится хватать светлые волосы, отстранять от своего лица и нападать на хищный оскал, чтобы услышать в итоге низкий рокот в его груди и остаться без крыльев.

с малышом Чонином Минхо действовал деликатно всегда. особенно когда зажал в угол и медленно первый раз поцеловал, держа его руки над головой и аккуратно кусая нижнюю губу, чтобы не испугать. и это неторопливое и постепенное исследование ртов друг друга переходит в яростные укусы, которые Минхо воспринимает как вызов, который Чонин всегда ему бросает. это борьба — не поцелуй. но лёгкий привкус крови не портит его ни разу.

с Сынмином всё по-другому. его кожа под пальцами кажется бархатисто-нежной. дрожащая грудь содрогает и рёбра Минхо, крепче сжимающие лёгкие и заставляющие задыхаться. его губы солёные. и с первой секунды их невинного прикосновения, голова Минхо начинает кружиться: это не похоже ни на один его предыдущий поцелуй, который он когда-либо делил впервые со своими партнёрами (сердце учащает ритм при мысли о том, что Сынмин — его партнёр). это не похоже на удушающие поцелуи Джисона и Чана, аккуратные поцелуи Чанбина, пошлые Хёнджина, яростные Чонина или опасные Феликса.

это голодная нежность, которая отражается в громком вздохе Сынмина, оставляющего обжигающие следы своих ладоней на шее Минхо. они не торопятся, не кусают друг друга, но с жаждой исследуют рты, утопая в том желании, которое тянуло их на дно день за днём. одна рука Минхо перемещается на чужой затылок, другая исследует шею, ключицу, грудь и замирает на талии, сжимая преступно кукольную-хрупкость и притягивая ближе к себе.

очередной вздох покидает рот Сынмина, и на своих губах Минхо ощущает вибрацию чужого нетерпения. теперь обе руки покоятся на фарфоровой талии Сынмина, и поцелуи становятся громче. их слюна скользит между губ, делая звуки влажными, преувеличенно пошлыми и нетерпеливо-страстными.

Минхо не знает, как он жил без этого. как жил без этого все эти пять месяцев.

как жил всю жизнь.

их поцелуй разрывается с тихим звуком блядство… и таким же тихим смехом Сынмина. до последнего Минхо не хочет открывать глаза, боясь, что талия в его руках — лишь плод изголодавшегося воображения, а эти поцелуи — сублимация с кем-нибудь другим из его парней. он крепче сжимает глаза, лбом упирается в чужой лоб и как на духу чётко в звенящей тишине кухне произносит:

— я никогда не считал тебя противным, или что там напридумывала твоя тупая голова.

снова слышиться тихий смех Сынмина.

Минхо осмеливается и открывает глаза, с неохотой выпрямляясь и заглядывая в нежно-ореховый взгляд.

наверно, Хёнджин правильно делает, что пытается на своих холстах запечатлеть каждую секунду жизни Ким Сынмина, а Джисон посвящает ему наинежнейшие баллады. не зря застенчивый Чонин увидел в простом, на первый взгляд, конечно же, денди самого удивительного парня, любящего пушистые свитера и не сочетающиеся носки.

и совершенно зря Минхо боялся отдать своё сердце в его руки, потому что, на самом деле, оно уже давно принадлежало Сынмину.

— правда?

— я слышал каждый стон, который из тебя вытрахал Инни своим членом и Чанбин языком, — Минхо намеренно делает лицо и голос серьёзным, наблюдая, как ужас и румянец расползаются по лицу Сынмина. — и я никогда сильнее не кончал, представляя как трахаю тебя своими пальцами.

тихое признание даётся Минхо куда проще в пустой кухне, смотря в глубину больших глаз и мечтая забраться в них глубже.

этот милый румянец ползёт по щекам на шею.

блядский Ким Сынмин.

— хён! — он бьёт Минхо в грудь ладонью, но взгляд не отводит, быстро облизывая нижнюю губу языком, а затем прикусывая.

— ты считаешь, что ты мне противен и неинтересен, но всё, о чём я думал последний час — как заставить тебя надеть шорты. желательно свои. иначе я не знаю…

пошлости — стихия Минхо. это проще, чем откровенно говорить об эмоциях и чувствах, которые он испытывает к близким и дорогим ему людям. зачем говорить «я тебя люблю», если можно вместо этого шептать «я трахну тебя лучше всех»? и то, как легко это соскальзывает с его языка, кажется менее странным, чем может показаться Сынмину.

а Сынмину, видимо, и не странно.

он прерывает речь, наполненную пошлостями и откровенностями, тем грязным поцелуем, какой планировал Минхо подарить Сынмину, прежде чем утащить в спальню. хотелось бы сегодня, сейчас, но так быстро заработать расположение Сынмина он не планировал.

видимо, планы меняются.

видимо, это не все сюрпризы на сегодня.

— если ты трахаешься и в половину так же хорошо, как танцуешь — я буду ходить только в твоих шортах, хён.

ладонь в кольцах скользит по спине Минхо, очерчивая лопатки и рёбра, порхает над талией и останавливается на резинке чужих шортов, поддевая резинку.

— Ким Сынмин, блять!

***

на кровати Минхо у Сынмина греховный образ.

он нерешительно рассматривает чужую комнату, скорее из-за интереса, а не смущения. пока Минхо закрывает дверь в комнате, ему снова начинает казаться, что перед ним плод его больной от обезболивающего фантазии, смутно напоминающей интересного парня, с которым отчаянно хочется замутить. но чёткий голос в оглушающей тишине заставляет Минхо полностью удостовериться в том, что всё это — реальность.

— хён?..

звучит немного плаксиво.

ладно, преувеличенно плаксиво. Минхо сдаётся и оказывается рядом за пару секунд.

даже в темноте видно блестящие ореховые глаза.

их поцелуи начинаются с невинно медленных прикосновений губ, пока они ложатся на кровать, сталкиваясь руками и разделяя один вздох на двоих. один стон на двоих, когда Сынмин оказывается под Минхо, прижатый к кровати слишком сильно, чтобы попытаться вырваться. но смотря на Минхо снизу вверх, он выглядит опьянённо-восхитительно, выгибая спину, чтобы их тела соприкоснулись.

Минхо скользит пальцами по длинной трепещущей шее, улавливая едва заметное биение вены и фактурное перекатывание кадыка, достигает ключиц и на пробу медленно ведёт вдоль кости пальцем, поддевая и отодвигая широкий ворот футболки. Сынмин весь состоит из острых краёв, нащупывать которые доставляет огромное удовольствие и сильный прилив адреналина. либо порежешься, либо сломаешь. под тканью чувствуется холодная дрожащая грудь, к которой хочется припасть ртом и зубами, наставить лиловых хаотичных пятен и превратить в млечный путь со звёздами-каплями. чуть ниже — трепещущий живот. если бы не нужно было держать себя над хрупким телом, Минхо бы сжал талию двумя ладонями и приподнял бы к себе. вертеть Сынмина в своих руках, перебрасывать на постели, закинуть себе на бёдра и трахнуть в воздухе — всё это Минхо мечтает однажды сделать с ним.

— хён…

— Минни…

они обмениваются ничего не значащими обращениями. руки Сынмина говорят куда больше его рта, когда впиваются в чужие бёдра между его ног. до боли, до покрасневшей кожи, до полного отрезвления Сынмин сжимает чужие бёдра, и Минхо громко стонет. это его самая чувствительная точка, слабое место и Ахиллесова пята. даже Чан не сразу понял, где прикоснуться и с какой силой, чтобы заставить Минхо дрожать и стискивать зубы — Сынмину же удаётся это с первого раза.

они не спешат раздеваться. точнее, Минхо не спешит его раздевать. он приподнимается — одна рука на кровати, другая на бедре Сынмина — и разглядывает этот совершено блядский образ под собой. только футболка и бельё. растрёпанные едва влажные волосы, блестящие губы, красные щёки — совершенно. чужие руки тянутся к лицу, губы шепчут бессмысленные просьбы, таз подлетает в поисках трения, но Минхо глух для этого. и слеп. всё его внимание скользит от непотребного лица к ещё более непотребному образу чужих бёдер.

если бы можно было сделать конкретный слепок тела Сынмина — это была бы самая любимая статуя Минхо.

фарфорово-хрупкая талия под огромной футболкой теперь имеет острые контуры чужих жадных ладоней, край футболки задирается и обнажает девственно-молочные бёдра, практически лишённые лишнего веса — стройные тонкие бёдра, дрожащие и раздвигающиеся. между футболкой и началом бесконечных млечных просторов виднеется единственная более притягательная вещь: чёрное бельё, мягко огибающее пах с нереалистично порнографичной точностью и выставляющей на показ ярко-контрастирующей с белым постельным бельём скрытые тканью волнообразные складки половых губ. если не богоподобному телу Сынмина писались песни о любви, ставились пьесы и возводились памятники — Минхо сделает это всё сам.

то, как похабно под ним раскинуто тело — поэтично.

— хён, пожалуйста!

обеими руками Минхо подхватывает чужие бёдра, содрогающиеся под его холодными ладонями, сгибает ноги в коленях и ставит чуть шире. садясь на пятки перед пошло-поэтичным телом Сынмина, Минхо жалеет, что не сделал это раньше.

через ткань футболки видно острые соски.

и Минхо медленно крадётся по телу под ним вверх в прыжке-нападении, нацеливаясь на губы, но оставляя одну руку на мягком бедре. ладонь скользит от колена к ягодице, сжимая её мягкость и перекатывая между пальцами, играется с впивающейся в плоть резинкой, и губами Минхо ловит громкий стон, когда тело Сынмина прижимается достаточно близко к телу Минхо для получения удовлетворения. раскрытый широко рот Минхо нравится дразнить небрежными-посасывающими поцелуями, прижимаясь грудью к груди, пока о его член трётся Сынмин в поиске кайфа.

— такой нуждающийся щеночек.

и Сынмин стонет в ответ, скуля хён, хён, хён… когда между ними не остаётся ни миллиметра свободного воздуха. полностью вжимая Сынмина в матрас, Минхо чувствует, как сдавливается чужое дыхание, как закатываются глаза, и из горла рвутся чистые стоны, хрусталём бьющиеся о стены комнаты и эхом отражающиеся в груди Минхо, когда он сам на пробу шевелит бёдрами.

они стонут в унисон.

всё тело Сынмина зарыто в постели. он выглядит тонущим в горячих зыбучих песках, разбивающимся о высокие скалы и парящим между облаков. со всех сторон его окружает безмерная мягкость одеял, подушек и нежного взгляда Минхо, который окидывает всё тело под собой одним плавным, горячим мазком, словно слизывая дрожь и похоть на пробу. Минхо — Гренуй. он собирает каждую унцию вкуса и запаха кожи, зарываясь в разбросанные по постели рыжие волосы носом, вдыхая лёгкий запах пота, яркий аромат шампуня и совершенно естественный дух кожи шеи, к которой жмётся губами. вена напрягается так сильно, словно жаждет внимания, иначе — лопнет. и Минхо готов уделить ей достаточно внимания, прикусывая тонкую кожу зубами, рукой снова до боли сжимая мягкое бедро, которое в очередном бездумном толчке прижимается к боку Минхо.

на вкус Сынмин так же восхитителен, как на вид.

заикающиеся стоны догоняют Минхо, когда рука с бедра плавно скользит вверх, словно змий искуситель, ищущий свою жертву. эта жертва — чувствительный сосок, после прикосновения к которому Сынмин протяжно стонет, бёдрами впиваясь-вплавляясь в матрас, а грудью взлетая выше. своей ухмылкой Минхо щекочет небольшой засос на шее и носом скользит по подбородку и щеке, останавливаясь возле уха.

— щеночек Минни.

конечно же, Минхо знает, какая будет реакция. пальцы в волосах, поскуливающий стон и попытка прижать чужое тело ближе к своему — так действует разгорячённый и возбуждённый Сынмин, ругаясь и шепча просьбы. и кто такой Минхо, чтобы противостоять мольбе. он сам готов сейчас стечь безвольным потоком ручья к чужим ногам и позволить по себе ходить — как Христосу по воде. но стоны, которые клокочут в чужой груди делают из Сынмина Иуду. грешника, который поддался похоти и разврату в погоне за оргазмом и влажными поцелуями, которыми Минхо осыпает заострённое красивое лицо, терзая пальцами мягкую грудь под футболкой, мечтая осыпать её мириадами солнц и лун, а к ногам кинуть огонь, как Прометей, чтобы потом вечность страдать, но видеть, как в языках пламени танцует возбуждённо-фарфоровое тело под ним.

их губы снова встречаются в поцелуе. в том самом: опасном, небрежном и оглушающем. языки неаккуратно скользят по зубам, заигрывая с острыми краями и опасным игривыми укусами, которые Минхо оставляет, желая дразниться и целоваться до конца времён. они прижимаются губами, словно пытаются остаться друг с другом, и затем отстраняются как пальцы Бога и Адама, сотворяя свою реальность в этих ласках — такую дикую и горячую, скручивающую внутренности в верёвку для висельницы, играя с жизнью и смертью на краю обрыва в крови и свете луны так близко духовно, как физически.

и рука Минхо опускается в глубины Мордора, обжигаясь и обжигая, ложась на влажную ткань нижнего белья Сынмина.

— блять!!!

вскрик Сынмина заставляет усмехаться. их губы теряются: губы Минхо в тонкой шее, губы Сынмина между стонами. руки Минхо теряются под поясом чёрного белья, рука Сынмина в чужих волосах на затылке.

первое прикосновение такое влажное, такое трепетное и такое аккуратное, словно есть страх сломать каждую кость чужого тела. то, с какой лёгкостью скользит рука по лобку и идеально касается опухшего твёрдого тела, заставляет и Минхо стонать. горячо. под пальцами обжигающе горячо. внутренности Минхо горят таким же пламенем, а голос в голове твердит «моё, моё!» и сопротивляться этому голосу он не может, обводя одним пальцем клитор по кругу. и реакция вспыхивает ответным пламенем в груди и горле Сынмина моментально. он стонет-скулит, пытаясь вдохнуть поглубже и заставить чужие пальцы на своей вульве двигаться увереннее и быстрее. но Минхо хочет не этого.

он хочет заставить Сынмина кричать.

одним пальцем приподнимая капюшон клитора, второй уверенно ласкает обнажённую головку. под прикушенной кожей шеи слышится рокочущая мелодия убийственно-опасных Сирен, заманивающих в свои сети. действия всего двух пальцев заставляют тело, тонкое и небольшое, дрожать, и Минхо улыбается, носом тычась в подборок, а языком вырисовывав руны и заклятия — лишь бы стоны были громче, удовлетворённее и увереннее. это всё — римская империя Минхо, всего лишь двумя пальцами заставляющего кричать самого тихого человека из них восьмерых: думать об этом теперь ему ничто не мешает. не после того, что доноситься до его слуха, и слуха парней за стеной.

пытаться поцеловать Сынмина — бессмысленное занятие. его губы не желают смыкаться, а тело то отталкивает, то притягивает Минхо ближе. но он всё равно припадает к нижней губе Сынмина и опасно сжимает её. движение двух пальцев — сжатие между ними клитора и небольшое движение вверх в аккуратном давлении — и его голова откидывается назад, в подушки. во рту у Минхо остаётся медный вкус крови, смешанной со слюной и солёным шлейфом чужой кожи. изгиб шеи неправдоподобно сексуален и грехоподобен. Минхо кусает адамово яблоко, и до него доносится бурлящий стон.

это симфония. это божественная симфония в трёх частях, которая исполняется на утончённом инструменте из тонких деревянных пластов, струны которого перебираются с изящной точностью, звук которого разлетается по вселенной, преодолевая даже космос и отражаясь в сиянии каждой звезды, достаточно большой и древней, чтобы осознавать привлекательную сексуальность этой музыки. и только двумя пальцами издаётся незабываемый хор танцующих звуков. и этими пальцами Минхо волнообразно движется вокруг клитора, зажимая с точностью и деликатностью, затем немного потягивая вниз и перебирая между фалангами. чужие пальцы впиваются в его плечи, добела разрывая кожу в попытке заземлиться или заземлить, но Минхо слишком убаюкан этой мелодией, даже заворожён и загипнотизирован, чтобы остановится хоть на секунду и прервать стройный ряд инструментов чужой груди.

собственное желание и возбуждение отодвинуто на край реальности, почти отправлено в другую вселенную, где до него нельзя добраться — Минхо сосредоточен лишь на чувствительной плоти в своих пальцах, твёрдой и восхитительно отзывчивой. каждое действие превращается в маленькое цунами и землетрясение на планете Ким, в совершенно безопасные сейсмические активности, разжигающие давно потухшие вулканы и провоцируя создание смерчей. самая привлекательная экосистема, играющая в одной тональности со звёздами и Луной. и ничего прекраснее Минхо не видел.

не существует в этом мире что-то на столь же завораживающего, как дрожащее тело Сынмина под ним, выступающий через ткань пот, потерянный расфокусированный взгляд и совершенно блядский разрез рта, поддающийся лишь идеалам золотого сечения. и Минхо разрывается между влажно-алыми губами и подрагивающими бёдрами.

пальцы соскальзывают со струн — иначе никак Минхо не может объяснить высокий нестройный скулёж и тихое подожди. инструмент изящный — с ним нужно деликатно. пальцы перестают терзать клитор и спускаются ниже, натыкаясь на влажные и припухший половые губы, превосходно ложащиеся между тремя пальцами.

стоны звучат ровно — Минхо нашёл правильную тональность.

то, какой кажется горячей кожа под пальцами, не может не поражать. это волнующе и совершенно фантастически, как легко поддаются пробному давлению пальца мышцы. стоны мешаются с хрипами и судорожными попытками вздохнуть глубже и больше. Сынмин задыхается — Минхо вместе с ним. чувство всеобъемлющего восторга заполняет его, когда до ушей доносится скромное поцелуй меня. самый нежный шёпот алых губ заставляет голову кружиться и кружиться, теряясь в безумии наркотика под кожей, пальцами и губами, которые называются одним словом: Сынмин. он опиум и кислота, соджу, пиво и вино, травка и первая затяжка с утра; стакан воды с похмелья и первый приём пищи после длинного и тяжёлого дня; горячая ванна после проливного дождя и тёплый куриный бульон во время болезни. Ким Сынмин на вкус как любовь. и ему не нужно быть раздетым, чтобы быть самым обнажённым человеком в мире.

а он точно человек?

всхлипы между губами превращаются в судороги.

нежные мышцы влагалища сводят с ума, и Минхо даже не может остановить себя, чтобы снять мешающее белье, чтобы двигаться стало удобнее, прежде чем решается войти внутри двумя пальцами, покрытыми липкой смазкой.

так и появляется крик.

— блять, хён!

то, с какой силой влагалище сжимается вокруг пальцев — засасывает. этот идеальный изгиб внутренностей, крепкое сжатие бёдрами тела Минхо, крик из самой глубины груди внутрь сознания. таким окрылённым от давления вокруг Минхо никогда себя не ощущал. всё слишком идеально.

смазка хлюпает едва слышно, но достаточно для острого уха Минхо, когда делает несколько медленных движений запястьем, кончиками пальцев проезжаясь по передней стенке влагалища, пока не натыкается на волокнистую текстуру выпирающей части, на прикосновения к которой Сынмин реагирует слезами. его лицо — натура для художников всего мира. никому в этом мире так не идут слёзы, как ему. крупный хрусталь скатывается по его вискам, теряясь в волосах, пока его совсем не перестаёт быть видно — он зарывается лицом в подушку, выкрикивая имя Минхо без какого-либо стеснения и уважения.

и на лице Минхо это вызывает блаженную улыбку.

продолжая двигать запястьем и не сводя глаз с дрожащего тела Сынмина, Минхо ещё пару раз с небольшим давлением проходится по найденному чувствительному месту на передней стенке, прижимая основание ладони к клитору. наступает несколько мгновений полной тишины, прежде чем тело под ним крупно содрогается, издавая высокий мелодичный стон-хрип.

наверно, кровообращение навсегда покинет пальцы — так сильно мышцы сжимают их внутри, — но Минхо не жалеет об этом. тело до хруста изгибается в пояснице, почти воспаряя над постелью, а затем обессилено падая обратно в плен подушек и одеяла, кажется, теряя все силы.

это была заключительная партия третьей части симфонии. видимо, и для Минхо тоже. он аккуратно достаёт свои пальцы из сжавшегося влагалища, покрытые небольшим новым потоком смазки, совершенно не переживая за футболку, хватается за талию Сынмина и, прижимаясь к его размягчившемуся расслабленному бедру тазом, делает пару быстрых движений, пока его не накрывает чужой волной цунами в шесть баллов.

наверно, он теряет сознание или даже умирает, потому что обнаруживает себя парящим на тёплом облаке с нежными пальцами в волосах, пока вибрациями до его слуха доносится тихая мурлыкающая мелодия. должно быть это ангелы, думает Минхо, пытаясь пошевелиться.

— хён…

это точно голос ангела.

хриплый, сорванный и тихий голос ангела в обличии Сынмина, расслабленно счастливо смотрящего прямо в глаза Минхо из-под прикрытых век.

— хён? всё нормально? мы слышали крики, и Инни сказал, что вы ссорились. надеюсь, что ты там не убиваешь Сынмина, иначе!..

— Сонги, успокойся.

— хён, ты меня слышишь?! пожалуйста, скажи, что с вами всё в порядке!

— Джисон-а-а! отстань от хёна!

— Минхо-хён! сейчас же открой дверь!

голоса вернувшись парней заставляют Сынмина хихикать. и, видимо, из оглашающей тишины комнаты в коридоре это слишком отчётливо слышно.

— Сынмин?! с тобой всё в порядке? ответьте мне хоть кто-нибудь!

бросая на Сынмина почти убийственный взгляд, Минхо подскакивает на ноги, стягивая с себя влажную от пота футболку, подходит к двери и открывает её.

— Хан Джисон! заткнись хоть на минуту и дай мне насладиться временем с моим парнем!

перед ошарашенным лицом Джисона Минхо захлопывает дверь, проворачиваясь к ещё более ошарашенному лицу Сынмина.

это полное блядство. промокшая от пота огромная футболка смотрится на разъёбанном теле Сынмина преступно-горячо, слабые бёдра, безвольно лежащие на кровати, открывают вид на съехавшее бельё, демонстрируя несколько сантиметров обнажённых половых губ, а хрупкая шея напоминает небо после дождя. про то, как распухшие губы красиво смотрятся на этом безмолвном и мягком выражении лица, думать не стоит. Минхо не готов к ещё одному оргазму.

он замечает, как засохшее пятно спермы неприятно прижимается к чувствительной коже, когда слышит голос Джисона.

снова.

—хён! он меня не люби-и-ит!

— он никого не любит, Сонги.

на фырканье Чанбина Джисон отвечает ноющим хныканье. и совершенно точно виснет на плече старшего.

взгляд Минхо снова падает на грешный образ на кровати, зарытый в подушки и одеяло. и из греховного, превращается в умиротворяющий.

вид Сынмина в его кровати заставляет воздух в груди клокотать, и Минхо резко произносит, не в силах при этом сдержать довольную улыбку:

— сегодня ты спишь со мной. а сейчас — в душ!

***

вроде бы сонные Феликс и Чонин его прощают, покрепче обнимая уже давно спящего Хёнджина. но после обещания покупать им кофе всю следующую неделю — практически загораются от радости, заверяя, что не держат на него зла. и достаточно удовлетворённый этой реакцией Минхо желает им спокойной ночи и максимально бесшумно выходит из комнаты и закрывает дверь в спальню, когда прямо по коридору за поворотом в гостиную замечает голос.

— …он отвёз своих котов в дом родителей, когда узнал, что у Хёнджина аллергия, и дотошно вычистил всю одежду от кошачьей шерсти. и почти бросил курить, когда узнал, что Чанбин плохо переносит сигаретный дым.

— хён курит?

ох, Чан и Сынмин. Минхо делает несколько шагов в сторону своей спальни, приближаясь к гостиной, но так и не заходит к себе в комнату, останавливаясь у двери, заинтересованный в их беседе. Крис, как никто другой может раскрыть все карты. а зная про игривый характер Сынмина не понаслышке — Минхо будет страдать.

— неудивительно, что ты не знаешь. сейчас он редко курит, но Минхо замкнутый и чувствительный человек, чтобы не быть немного зависимым от этого. не переживай, — Крис тихо и высоко смеётся, и Минхо представляет удивлённое и возможно даже обеспокоенное лицо Сынмина, — ничего опасного. пара сигарет в неделю — уже куда лучше, чем это было года полтора-два назад. ты бы даже не узнал, если бы я не сказал.

сначала наступает тишина, и Минхо отчётливо слышит шум биения собственного сердца, и неожиданные очередные воспоминания о том, почему два года назад он курил по три пачки в неделю, сдавливают горло. в пустом коридоре его собственное дыхание ощущается преступно громко, чтобы его можно было с лёгкостью заметить за подслушиванием. а затем он улавливает шорохи одежды и шуршание дивана, прежде чем немного глухо раздаётся голос Сынмина:

— мне очень жаль, что я не попытался узнать Минхо-хёна раньше…

— ничего страшного, Минни. он и сам опасливо относился к тебе. незаслуженно, но понимаемо.

слышится шмыганье носа — Сынмин видимо снова плачет. изо всех сил Минхо сдерживает себя, чтобы не ворваться к ним и не накричать на Криса: какого чёрта он доводит Сынмина до слёз?!

дальше наступает тишина, в которой горячим шёпотом Крис почти неразборчиво что-то говорит.

— даже когда появился Инни, Минхо было тяжело впустить нового человека, но с ним было проще, потому что он не так сильно похож на Минхо как ты, — снова шорох одежды и небольшая пауза. — ваши характеры чересчур похожи, Мин, чтобы сойтись так же быстро, как Минхо это делал раньше. а после… одного события, он совсем заперся от потенциального горя.

— мне как-то Хёнджин-хён говорил, что у вас был ещё кто-то, кто ушёл. но он не стал говорить, что произошло…

у Сынмина тихий голос. он говорит аккуратными полувопросами-полуутверждениями. и даже Минхо после этого было бы тяжело не рассказать. рассказать всё и снова вывернуть душу наизнанку.

— был ещё один парень — Уджин. он был моим единственным хёном и единственным, кто мог бы помочь мне с тем, чтобы заботиться о каждом партнёре, не разрываясь и не виня себя в пренебрежении кем-то. Хёнджин вряд ли бы тебе сказал и слова об этом, потому что это было самым большим ударом именно для него. Хёнджин нас познакомил с ним, поэтому и винил себя в том, что он ушёл.

— мне жаль, хён.

— Минни, не вини себя, — снова лёгкий смех и шуршание, — ты не виноват ни в чём — это был наш выбор не рассказывать тебе и Чонину. и особенно не вини себя в том, что Минхо тяжело открываться новым людям. и его не вини. на него многое свалилось после произошедшего: он и так всегда был заботливым, но теперь ему нужно было стать тем, кем для меня был Уджин. удержать всех вместе, преодолеть горе и сомнения друг в друге и в себе, помочь восстановить доверие и вернуть спокойствие в этот дом — Минхо со всем этим справился почти в одиночку. он не позволил другим видеть свои слабости и не плакал при нас. особенно при младших. только Бинни удалось однажды застать его истерику — это было невыносимо для всех. но потом всё наладилось. мы с Чанбином и Джисоном продолжили продюссировать и вышли на западный рынок, Минхо открыл свою студию в центре, Хёнджин перебрался работать сюда, в дом, Феликс поступил на медбрата, Джисон ушёл в моделинг. а потом мы встретили Инни. и тебя.

снова тишина, снова шуршание. а затем влажный звук поцелуев.

представлять, как Чан целует Сынмина — самая пошлая фантазия Минхо сразу после греховного возлежания Сынмина на кровати. как бы Минхо не отнекивался, но пухлые губы Криса идеально созданы для поцелуев. и наблюдать за их медленными движениями — эстетический рай.

— спасибо, что позволили стать с вами ближе.

— благодари Минхо.

— да, он говорил, что именно он подтолкнул тебя. но всё равно: спасибо, хён.

Чан явно краснеет и отмахивается от благодарности, неловко посмеиваясь и пряча взгляд.

— это всё Минхо, не стоит. он — наш голос разума. и моё спасение. я не знал, что делать, когда у Джисона случился его первый кризис, и он не хотел ничего слышать от кого бы то ни было. а потом появился Минхо, помог ему справиться с истерикой и помог завесить зеркала настолько долго, на сколько Джисону нужно. или когда спустя первый месяц после того, как Феликс стал нашим новым партнёром, он встретил своего бывшего — Минхо защитил его. вернулся домой правда весь избитый, но то, с каким трепетом Ликс обрабатывал его синяки и царапины, было ярче всех слов. со всеми моими паническим атаками на публике всегда помогал Минхо и всегда приходил ко мне, когда из-за усталости и стресса я просто не мог уснуть, потому что возвращалась бессонница — я никогда не смогу отплатить ему за его доброту. он заботиться о чистоте в доме, готовит нам, помогает преодолеть трудности, лечит, когда болеем и никогда не пренебрегает нами, даже если ему плохо. более доброго и светлого человека я не встречал. но не смей ему говорить об этом!

слышится уже парное и куда более громкое хихиканье. а у Минхо наворачиваются слёзы.

и в этом весь Крис — сказать что-то настолько душевное и трепетное в самый неподходящий момент, из-за чего потом хочется свернуться где-нибудь в уголке и плакать до головной боли и бессилия.

его хочется стукнуть. и, возможно, признаться в бесконечной любви. но, где-нибудь в альтернативной вселенной.

— поэтому он тебя зовёт «Крис»?

и снова этот смех.

— ну, я его год назад где-то попросил, чтобы он перестал ко мне обращаться формально, потому что у нас не такая уж большая разница в возрасте. Минхо-я отнекивался, а потом… а потом он сказал, что будет тогда называть меня просто «Крис», хотя он знает, что я терпеть не могу это имя.

— похоже на Минхо-хёна!

— я ему обязательно передам.

наверно, они обнимаются, потому что снова наступает тишина. и Минхо, так-то, может понять Криса: обнимать Сынмина очень приятно. он чувствуется болезненно хрупким в руках и становится совершенно крошечным, если притянуть его к своей груди. а в руках Чана и Чанбина он смотрится, наверно, абсолютно маленьким, словно подросший щенок добермана с неуклюжими длинными лапами.

и прерывать их не хочется, как бы сильно Минхо не хотелось самому притянуть Сынмина в объятия.

— я слышал, что Феликс разговаривал с кем-то из вас по телефону и сказал, что у хёна какая-то ломота. и он упомянул, что у него суставы болят… с ним всё будет хорошо?

— ох, Минни… с Минхо такое случается. он пытался как-то вылечить это, но ничего не помогло, так что мы просто стараемся поддерживать и заботиться о нём в такие дни…

хотя нет, он всё-таки их прервёт.

громко открывая дверь в свою комнату и делая вид, что он выходит из неё, Минхо кричит:

— Ким Сынмин! если ты не забыл, то ты спишь в моей кровати!

это вызывает очередной приступ смеха Чана, за которым следует влажный звук быстрого поцелуя и обоюдное пожелание спокойной ночи. Минхо тут же идёт к своей постели, отбрасывая одеяло в сторону и делая совершенно безразличный вид при появлении в комнате Сынмина.

но когда он всё же смотрит на него, то не может не задержать дыхание на секунду, когда замечает на нём одну из своих пар шорт.

блядский Ким Сынмин.

— и много ты подслушал, хён?

— достаточно, чтобы понять, что ты маленький неуважительный щенок, Ким Сынмин!

прижимать к себе во сне в крепких объятиях Сынмина оказывается куда более приятно, чем думал Минхо: тихое сопение в шею, собственнический захват бёдрами и ненавязчивый поцелуй чуть выше ключиц доставляют удовольствие почти наравне с раскинувшимся по постели и потерявшемся в возбуждении образе Сынмина, который Минхо в своей голове прокручивает несколько минут, прежде чем засыпает и зарывается носом в его волосы, обнимая и прижимая ближе к себе в кровати.

***