Сайно не заходит в Гандхарву

Сайно не заходит в Гандхарву после пустыни даже на жалкие пару часов — хотя раньше заходил всегда, несмотря на накопившиеся за его отсутствие дела и отчёты. Тигнари был одним из первых (и точно первым не матрой), кто узнавал о том, что Сайно возвращается — из Рибата приходило короткое письмо с почти неизменной формулировкой: «Я скоро загляну к вам с Коллеи». В этот раз письма не было. Не было и крадущихся шагов, не было тихого шипения, когда босая нога наступала на ветку. Тигнари всю неделю допоздна сидел на веранде, обновлял реестры растений и грибов или толок засушенные травы до мелкого порошка, чутко вслушиваясь в шум ночного леса — с тех пор как один из его патрульных сказал, что генерал махаматра вернулся в Сумеру. Шагов слышно не было. Шипения тоже. Неотправленное из Рибата письмо так и не легло бумажной сухостью на стол. Тигнари почти обидно. Почти — потому что понимает — сам тоже не всё сделал как следовало. В их последнюю встречу почти полтора месяца назад Сайно следовало догнать. Следовало написать записку хоть немного длиннее, чем сухое «пожалуйста, загляни в гости, как сможешь».

Тигнари отлично понимает, почему Сайно — Сайно, который никогда не бегает ни от ответственности, ни от опасности, который всё встречает суровым блеском глаз и чуть нахмуренными бровями, сейчас его избегает. 

Знает — и вот на это уже обижается по-настоящему. Потому что Сайно гораздо лучше разбирается в вопросах чувств и мыслей других людей, чем в своих собственных. И Тигнари это принял и не спешил, стоически выдерживая шутки между тем, как Сайно слой за слоем раскрывал перед ним самого себя, настоящего. 

И уж кто-кто, а Тигнари заслужил, чтобы Сайно рядом с ним позволил себе свои собственные чувства признать и показать их целиком как есть, не пытаясь спрятать от посторонних глаз. Тигнари для него не посторонний — Сайно сам сказал, прямым текстом, не скрывая и не увиливая, когда привёл Коллеи в Гандхарву: — «Ты — тот человек, которому я доверяю больше, чем кому-либо другому. Больше, чем себе». Сказал и смутился, спрятал взгляд за чёлкой и прикусил губу. 

И этот совершенно по-детски нелепый побег от Тигнари, своих чувств и действий к шестой неделе уже даже не обижает — ужасно злит.

Потому что тогда, полтора месяца назад, перед своей очередной пустынной экспедицией, Сайно его поцеловал. Коротко, не дав возможности ни ответить, ни что-то сказать. Потому что Сайно сбежал сразу после — оставив губы покалывать от недостаточно касания. Потому что воздух в лёгких куда-то делся и не дал сказать хоть слово, не дал позвать по имени и остановить. А когда Тигнари наконец-то смог — на до стыда жалобное «Сайно», ему ответили только цикады и далёкий хруст ветки под непривычной для леса ногой.

Коллеи поняла, что что-то произошло на третий день после ухода Сайно. Спросила, смотря не на него, а на дощатый пол:

— Наставник, что-то случилось? 

Тигнари замялся. Захотелось сказать что-то кроме: «все в порядке, не бери в голову». Захотелось показать всё похороненное годами и неряшливой кипой невысказанных слов. О том, что Сайно тихим, непривычно серьезным шепотом на ночной веранде сказал, что ближе чем Коллеи и Тигнари для него никого нет, и о том, что Тигнари тогда, чуть ли не в первый раз в жизни, не смог найти ответных слов и просто сжал его руку.

О том, что они с Сайно провели над постелью Коллеи бесчисленные бессонные ночи, когда ей было плохо — потому что путаясь в собственном бреду, она это вряд ли помнила. О том, как они засыпали по очереди прямо головой друг у друга на плечах. 

О том, как Сайно посмотрел на него так, как будто хочет поцеловать, после абсолютно бешеной погони от ришболанда, когда они просто упали рядом в траву и пытались отдышаться. И о том, как Сайно тогда поджал губы и повернулся к листве над головой, не позволив сделать это ни себе, ни Тигнари. 

И это — это всё было так давно, началось задолго до появления Коллеи в Гандхарве, и не становилось ничем физическим, потому что Сайно боялся поспешить, а Тигнари не хотел его торопить и дал ему времени столько, сколько потребуется.

И что теперь, когда Сайно наконец-то решился, всё вместо того, чтобы стать кристально ясным, вдруг замутилось, как песок в воде, и что теперь снова придётся ждать неизвестно сколько, чтобы он осел обратно на дно.

— Наставник? 

Тигнари нашёл в себе силы только улыбнуться, сам зная, что вышло фальшиво и вымученно. 

— Не переживай. Ничего страшного или плохого не случилось.

Коллеи тогда ушла — растерянная и все равно обеспокоенная, и Тигнари не стал ее догонять — как и Сайно. Разве что Коллеи не собиралась уходить или убегать, наоборот, этот месяц она держалась к нему ближе обычного, просиживала дождливые вечера в его хижине и смотрела слишком проницательным для её возраста взглядом. 

И теперь, когда Сайно почти неделю как находится в паре часов неспешным шагом от их дома, а Тигнари каждый вечер ждёт его как идиот, вместо того, чтобы прийти в его кабинет и сердито захлопнуть за собой дверь, Коллеи просто садится рядом и передаёт баночку, чтобы ссыпать в неё истолченный папоротник. Тигнари прикусывает язык, чтобы не вывалить на неё всё, что полтора месяца так настойчиво не выпускал наружу.

— Вы поссорились из-за меня? — спрашивает тихо, нерешительно и с такой болью, что Тигнари чуть не просыпает весь порошок себе на колени.

— Что?

— Я просто... я слышала, что генерал махаматра говорил, что мне стоит когда-нибудь пожить в городе хоть пару недель. Наверное, вы были против этого, ведь я...

Тигнари вздыхает — да, они об этом говорили — не в тот раз. И это не было спором — это как раз Тигнари сказал, что наверное Коллеи надо проводить время со сверстниками хоть иногда. Хотя бы несколько дней в месяц. Сайно сказал, что он может забрать её на недельку-другую, когда он будет уверен, что у него будет свободное время, чтобы присматривать за ней.

— Ты не так поняла. Мы не ссорились. И уж тем более не из-за тебя. 

Они вообще почти не ссорились. Они же не Кавех с Хайтамом, чтобы орать друг на друга как полоумные, а потом дуться до следующего утра или до первого бокала вина.

Коллеи вздыхает облегченно, и Тигнари становится стыдно — не смог распознать эти её мысли, не подумал о том, что она может себя в чем-то винить — а должен был. Должен был это пресечь. Даже если не сказать ту правду, которая в тот вечер почти вырвалась наружу, то хотя бы заверить, что все действительно в порядке и что ей на самом деле не нужно волноваться. Что с этим им с Сайно надо разобраться самим. Он может только заверить и успокоить её сейчас — оплатить честностью за почти месяц такого же терзания, как и у него самого.

— Коллеи, мы правда не ссорились. Ты как-то сказала, что хочешь больше друзей, и мы это обсудили. Здесь ты вряд ли подружишься с кем-то кроме аранар, — Коллеи неловко трет шею. Её хочется обнять, но тогда вся банка на самом деле высыпется ему на колени, поэтому он просто щекочет ей руку хвостом. Коллеи слабо улыбается. — Иди спать. И не беспокойся. Я поработаю ещё немного.

Тигнари надеется, что Сайно придёт на их с Коллеи разговор, притянется, как мотылёк, издалека увидев слабый свет лампы, но Сайно так и не появляется.

Он приходит на следующий вечер, когда Тигнари запечатывает для него письмо — потому что тянуть дальше уже неприлично, и если Сайно так и не вспомнит о том, какой он храбрый во всем, что не касается чувств, то они оба умрут от старости, так и не поговорив по-взрослому. Себе самому Тигнари говорит и повторяет в своём письме: «Я не могу вырваться в город сейчас. Отцветают лотосы, и мне нужно собрать их до этого». Пишет и понимает, что сам тоже ведёт себя глупо и трусливо, и злится теперь ещё и на себя.

Сайно ещё далеко, пытается красться, старается не наступить ни на единую ветку, но Тигнари всегда его слышит — и сейчас тоже. Сердце предательски перекрывает его шаги своим громким стуком.

Сайно замирает, когда подходит к повороту — к тому самому, от которого несколько недель назад побежал так, как будто за ним гонится дюжина свихнувшихся тигров, а не один-единственный Тигнари, который догнать его мог только ради того, чтобы поцеловать снова.

Они действительно почти никогда не ссорились — особенно серьёзно — но сейчас, когда Сайно мнется так нерешительно, как будто готов сбежать снова, Тигнари понимает, что он-то как раз ссорится готов. Готов сердито фыркать и складывать руки на груди, готов раздражённо мотать хвостом и был бы готов кричать — если бы это не перебудило всю деревню.

Поэтому он спрыгивает с веранды и идёт навстречу, совершенно не беспокоясь о том, чтобы пытаться скрыться. Наоборот, идёт так, чтобы Сайно наверняка услышал его шаги. 

И он слышит. Виновато опускает голову, когда видит его, завешивается чёлкой и капюшоном, переступает с ноги на ногу.

Тигнари останавливается в паре шагов, смотрит сердито, складывает руки на груди.

Молчит почти минуту, слушая, как Сайно набирает в грудь воздух, чтобы сказать хоть что-то, и как выдыхает его обратно, так и не произнеся ни единого слова. Даже приветствия. Тигнари тоже решает на такую мелочь не размениваться.

— Ну?

Сайно поднимает глаза, смотрит на него виновато и неловко.

— Я принёс тебе орехи и сладости. И пару засушенных растений, — начинает почти скороговоркой на одном дыхании.

— Сайно.

Он тяжело вздыхает, хватается за коробку с орехами так, как будто она его непробиваемый щит.

— А ещё я принёс извинения. Я не должен был...

— Хочешь, я скажу тебе, чего ты не должен был делать? — Сайно смотрит в землю и виновато кивает. Не взрослый человек, а ребенок, разбивший кружку. — Первое: ты не должен был сбегать. Второе: ты не должен был игнорировать моё письмо. Третье: ты не должен был тянуть целую неделю, перед тем, как сюда прийти.

Сайно снова вздыхает, обреченно и как будто готовый к тому, что Тигнари сейчас продолжит, что он не должен был вообще приближаться к нему ближе, чем на пять шагов. Но Тигнари молчит — передаёт слово.

— Тигнари, — крошечная заминка перед именем — Сайно так давно называл его в личных разговорах просто «Нари», что полное имя самого Тигнари почти заставляет вздрогнуть и поморщиться от обиженной боли. Хотя сам Сайно выглядит так, как будто ему ещё больнее — наверное, так и есть. Сайно вздыхает глубоко и зажмуривается, первый раз за все годы не решается посмотреть ему в глаза. — Я не должен был тебя целовать. Извини. Этого больше не повторится. Я... я поступил импульсивно и не подумал, — все-таки смотрит ему в глаза и там столько отчаяния, вины и боли, что Тигнари теряет всё свое раздражение и желание ругаться. — Не подумал, что ты этого не хотел, не спросил, я не должен был...

Тигнари закатывает глаза, шагает почти вплотную, слышит грохочущее в груди сердце — и в груди Сайно, и в своем собственном. 

— Да. Не должен был, — Сайно опускает взгляд, задержавшись на его губах на долю секунды, как будто прощаясь с надеждой повторить произошедшее. — Не должен был сбегать сразу после и не должен был целовать так, чтобы я не успел тебе ответить.

Сайно распахивает глаза, и это удивление забавнее всех его шуток за последний год вместе взятых. И пока он не успел ничего сказать, Тигнари спускает с его головы капюшон, кладет руки на его затылок и целует сам — не как Сайно тогда, быстро и воровато, а медленно, долго — до тех пор, пока коробка с орехами не начинает впиваться углом ему в поясницу.

— Ты идиот.

Сайно отвечает горячим выдохом на губах, кивком, замеченным только потому, что пальцы всё ещё подрагивают на его затылке, и новым поцелуем — ещё дольше и ещё медленнее, и глубже — так, что Тигнари забывает про треклятую коробку и про собственное гложущее месяц раздражение и обиду.

Остаётся только Сайно.