Even after death

何も終わることのない永遠を知っていた

もう誰も語らない二人の物語

Я знала вечность, в которой ничему нет конца.

Но никто больше не поведает историю нас двоих.

Kalafina — Fairytail

Если бы пару дней назад Ёсану сказали, что более десяти лет он дружит с самой настоящей ведьмой, он бы покрутил пальцем у виска и ни за что не поверил бы в эту чушь. Он давно знал Хонджуна. Талантливый литературный критик со странностями и языком без костей – примерно так описал бы его Ёсан. Но уж точно не назвал бы ведьмой. Хонджун, определённо, был не из простых и добродушных людей, а отношения с ним либо выстраивались очень долго и болезненно, либо не выстраивались никак в силу его немного… скверного характера, но назвать его ведьмой...? Что за бред! Да он даже в людях, которые открыты и просты, как книга детских сказок, – бери и читай, ей-богу! – не может разобраться, что уж говорить о каких-то магических способностях! Чушь собачья!

Именно так Ёсан бы и подумал пару дней назад. Но лично столкнувшись с призраком из прошлого этого загадочного человека накануне ночью, он теперь без раздумий соглашался с тем, что Хонджун – ведьма. Самая настоящая. Во всём её величии. И он бы с радостью рассказал любопытным журналистам о том, что на самом деле произошло прошлой ночью в шикарном особняке Кима и почему молодой критик столь внезапно скончался. Не прочь был бы рассказать, если бы смог хотя бы на жалкое мгновение забыть об увиденном и услышанном.

~~ แ ม่ ม ด ~~

Раздосадованный непрошенной критикой редактора, попутно ворча под нос, Ёсан мчался к особняку Хонджуна, чтобы обсудить с ним свой последний роман, ведь ему он доверял куда больше, чем этим выпускникам-дилетантам. Хонджун посочувствовал другу и предложил ему приехать к себе домой, чтобы самому взглянуть на найденные ошибки. А ещё для поднятия настроения и успокоения души пообещал предоставить бутылку вкуснейшего красного вина из своих личных запасов.

Особняк Хонджуна находился далеко за городом, одиноко спрятанный в глубине леса. Дорога к нему занимала не меньше полутора часов. Ёсана всегда удивляла отстранённость этого человека от жизни большого города. Он мало чем походил на отшельника, однако же предпочитал держаться подальше от суеты. Во истину интересный человек!

Свернув в лес с главного шоссе, Ёсан проехал ещё минут сорок, прежде чем наконец увидел знакомые витые ворота, отгораживающие готический особняк от внешнего мира. Дом тонул в саду, прятался где-то среди вишен, слив и абрикосов, высаженных чьими-то заботливыми руками, но его шпили всё равно возвышались над деревьями и черными силуэтами выделялись на фоне восходящей полной луны.

Ёсан был здесь далеко не первый раз, но по-прежнему восхищался этим мощным строением. Выйдя из машины, оставленной у самых ворот, он замер, зачарованно глядя на великолепие средневековой архитектуры, которое вот уже многие сотни лет – юноша в этом был уверен – сторожила пара каменных горгулий, забравшаяся на колонны у входа и встречающая прибывших своими злыми взглядами. Две пары крыльев, раскинутых над землёй и сверкающих в ледяном серебре, обнажённые ряды чёрных клыков, торчащих из раскрытой чёрной пасти, холодные тела, застывшие в позе охотников, и вскинутые для удара лапы – казалось, что чудища сейчас оживут, очнутся от своего древнего сна и набросятся на того, кто столь беспечно стоит под тенью их крыльев и не может отвести от них взгляд.

Ворота чуть скрипнули, когда Ёсан осторожно открыл их, проскальзывая в этот забытый богами сад, и с оглушительным грохотом захлопнулись, когда он не удержал их. Звон диковинной птицей пролетел над садом, едва заметно задевая кончиками крыльев листву, и разбился о витражные окна на самом верху особняка, где тут же зажёгся свет. Засунув замёрзшие руки как можно глубже в карманы куртки, которая совсем не грела, парень ступил на дорожку, каменной змеёй вьющуюся среди деревьев.

Не успел Ёсан подойти к дому, как дубовая дверь тяжело распахнулась и на пороге возник хозяин родом из Средневековья, держащий в руках свечу в старинном бронзовом подсвечнике.

— Мой милый друг, а вот и ты! Я немного заждался. — улыбнулся он, и белое пламя робко колыхнулось в его чёрных глазах.

— Нечего было забираться в такую глушь! Тогда и дорога до тебя не была бы такой длинной! И ждать бы никого не пришлось! — возмущенно отозвался молодой писатель, поднимаясь к старому другу по ступенькам. — Поселился бы ты лучше в городе, вот правда…

— Друг мой, оставь эти жалкие попытки уговорить меня: я не перееду туда даже под предлогом смерти. — Хонджун, придерживая дверь, пропустил гостя внутрь. — Слишком уж суетливо и шумно. Избавьте, избавьте.

— И всё-таки не похож ты на отшельника. — произнёс Ёсан после недолгого задумчивого молчания, в течение которого он, чуть прищурившись, сверху вниз и обратно окидывал критика быстрым оценивающим взглядом, силясь найти в нём хоть какую-нибудь тягу к аскетизму, однако всё в Хонджуне говорило лишь о том, что он самый настоящий гедонист.

Хонджун лишь усмехнулся.

Они поднялись на самый верхний этаж дома и прошли в комнату, где находилась библиотека и горел свет, пожалуй, единственный во всём особняке, если не считать свечи в руках хозяина. Называя комнату под крышей библиотекой, Ёсан вкладывал в это понятие несколько иной, непривычный другим смысл. Здесь действительно было много книг, возможно, даже слишком много, и все они пахли древностью, чёрствой пылью и упущенным временем. И каждая из них хранила на потёртых пожелтевших страницах истории не только своих персонажей, но и своих авторов и владельцев. Казалось, что даже на стенах были вырезаны истории всех людей, когда-либо ходивших по земле. Будто весь особняк был воплощением мудрости и древности, которой так любил восхищаться Конфуций. Это была библиотека человеческой цивилизации, наполненная бессмертными душами.

Хонджун, оставив подсвечник на камине, в котором медленно тлели последние угольки уходящего дня, убрал с единственного стула стопку пыльных книг и предложил Ёсану присесть. Тот, коротко кивнув в знак благодарности, воспользовался гостеприимством, столь несвойственным хозяину.

— Ну, друг мой, рассказывай, что там у тебя с романом, — сразу же перешёл к делу Хонджун. Пожалуй, именно за это Ёсан и любил критика, который не видел смысла в лишних словах и долгих предысториях.

Юноша достал из внутреннего кармана куртки скрученные страницы своей новой книги и протянул их другу. Хонджун с хищной ловкостью выхватил листы из его рук, а взамен сунул бокал красного вина, оказавшегося чересчур терпким на вкус.

Сквозь тишину, воцарившуюся в библиотеке, был слышен только гуляющий под крышей ветер, который завывал так тоскливо, что можно было подумать, будто кто-то рыдал от невыносимых душевных терзаний. Стало быть, это были стенания душ, вынужденных навсегда оставаться в стенах этого особняка.

Ёсан пристально следил за каждым малейшим выражением на лице критика, погружённого в чтение заметок, которыми, совсем как межевыми полосами, были изрезаны страницы.

— Браво! Великолепно, сукин ты сын! — воскликнул он спустя время и лёгким движением руки небрежно разбросал все страницы по полу. — Это гениально! Воистину гениально! Слеп тот, кто не видит настоящий талант в этих строках!

— А что насчёт поправок?.. — Ёсан был в некотором замешательстве после резкой и не менее внезапной похвалы человека, который после себя не оставлял ничего, кроме едких, грубых и не всегда цензурных замечаний, разбивавших все надежды.

— Чёрт с ними! Гореть им в Аду вместе с теми, кто их наставил! Не смей что-либо менять! — Хонджун схватил Ёсана за грудки. — Слышишь меня?! Не смей! Я убью тебя, если этого текста коснутся даже малейшие изменения!

Когда дело касалось литературы, ему не было равных. В нём загорался такой яростный пыл, что его ничем нельзя было потушить. Он терял голову, становился безумцем, совершенно не следящим за своими выражениями и нёсшим остроты, восхваляющим великих творцов прошлого и просматривающим каждую когда-либо написанную строку с жадным любопытством. Он с диким упрямством искал идеал, который смог бы затмить всё прошлое и оставить после себя такой глубокий след, после которого виднелась бы дорожка к новому творчеству, достойному называться вершиной искусства. Литература захватывала его полностью, и ей он отдавался с сумасшедше преданной страстью. Но, даже будучи безумцем, всегда видел талант. Именно с его лёгкой руки Ёсан ступил на этот непростой путь и именно ему был обязан своей славой. Молодой писатель, не получивший ни единого язвительного отзыва от знаменитого критика, – вот кем был Ёсан для людей. На самом деле едких замечаний, которые порой ранили острее ножей, он получил в разы больше, чем кто-либо ещё. Но именно благодаря им он стал тем самым идеалом, который так желал найти Хонджун.

— Ёсан! Чёрт тебя дери, слышишь?! Завтра же отправляйся в типографию! Я тебя в Ад отправлю, если эта книга послезавтра не будет лежать у меня на столе! Слышишь меня?!

— Слышу, — отозвался Ёсан, собирая с пола рукопись, снова скручивая её и пряча подальше от друга и огня. Как знать, может, в следующее мгновение критик возьмёт и выбросит её в камин, говоря, что это никуда не годится и Ёсан может написать лучше.

— Друг мой, ты же знаешь, как сильно я люблю и ценю тебя! — Хонджун с новой яростной силой распинался перед молодым писателем. — Ты смог утолить мою литературную жажду! Понимаешь? Наконец я увидел настоящий гений! Теперь и умереть будет не так обидно!

— Как будто бы ты сильно расстроился, если бы внезапно умер, — отозвался Ёсан, опускаясь на стул.

Хонджун рассмеялся и наполнил бокалы вином, красным, как сама кровь.

— Сучонок, как же я люблю тебя! — он протянул другу бокал и, чокнувшись, осушил свой до дна одним глотком. — Дружба с тобой так же хороша, как это вино. Чем дольше оно хранится в погребе, тем крепче становится. Понимаешь?

— Кажется, — Ёсан покрутил бокал в руке, задумчиво наблюдая за бликами от огня, танцующими на стекле, но к вину так и не притронулся – уж слишком оно было терпким.

А ветер по-прежнему завывал в саду, горестно взывая к бледной луне, но та оставалась безразличной к чужим мольбам и мучениям.

Хонджун подбросил в камин поленья и, склонив голову набок, прислушался.

— Эй, что там такое?.. — напряжённо прошептал он.

— А? Где? — Ёсан бегло осмотрел библиотеку, но не найдя ничего, недоумённо уставился на критика и тоже прислушался.

Послышался тихий скрежет. Стало быть, это горгульи, наконец очнувшись от своих каменных снов и покинув вечный пост, прошлись острыми когтями по крыше, содрали с неё краску и налёт древности. Похоже, они всем сердцем (если оно у них, конечно, есть) желали отомстить тому, кто заставил их охранять Средневековье и его библиотеку.

— Знаешь, в Ирландии есть духи смерти – банши. Они приходят к людям перед их кончиной, — внезапно произнес Хонджун, как будто что-то вспомнил.

— Это ты к чему? Более того… Мы же не в Ирландии… — проворчал Ёсан, несколько раздосадованный тем, что над ним опять насмехались. Хонджун любил время от времени подшучивать над ним и всегда наслаждался реакцией, какой бы она ни была. Однако на этот раз критик выглядел несколько опечаленным.

— Да, пожалуй, ты прав… Мы не в Ирландии… Знаешь, а я ведь видел ангела смерти. Хотя нет, всё же он был просто ангелом. Или демоном… Боже, я не знаю! Я знаю только то, что он был до безумия красив. Его красота свела меня с ума и сгубила. Ему-то что, а я страдаю… Но, да, он был безумно красив. Ангел, который несёт смерть. Да, наверное, так я и описал бы его…

— Постой-постой! — воскликнул Ёсан. — «Его»? Так ты всё-таки любил кого-то по-настоящему?

— О, любил! — с неимоверной болью выдохнул Хонджун. — Любил, мой друг, ещё как любил! Любил! Подумать только! Это ещё мягко сказано! Я души в нем не чаял! Готов был отдать всё, даже свою жизнь! Он свёл меня с ума и сгубил… И теперь я страдаю!

— Страдания… — задумчиво протянул Ёсан и всё же сделал неуверенный глоток, но тут же сморщился – нет, пожалуй, уж слишком терпкое это вино. — Вся наша жизнь состоит из страданий. Куда бы мы ни пошли, они везде найдут нас.

— Лучше и не скажешь, мой друг! — Хонджун чокнулся с молодым писателем, и на древних книгах осела звонкая пыль хрусталя. — За наши страдания!

— За твою любовь, Хонджун, — Ёсан снова сделал глоток, в который раз за эту долгую ночь пересиливая себя. — А расскажешь мне о нём?

— Если тебе так интересно, то пойди и спроси у него обо всём сам, — то ли в насмешку, то ли с самой настоящей серьёзностью откликнулся критик.

— Опять надо мной издеваешься? — нахмурился юноша.

— Вовсе нет, — с нечитаемым выражением на лице ответил Хонджун. — Он снова здесь. Впрочем, как и всегда. Он всегда здесь.

Горестный плач в саду не прекращался. На мгновение Ёсану показалось, что он стал громче, протяжнее, словно до изнеможения натянутые струны.

— Жуткая ночь. – по телу Ёсана прошёлся озноб.

— Пожалуй, — согласился Хонджун. — Всё-таки не просто так сюда заглянула банши. Ну, ничего не поделаешь. Я сам в этом виноват. Было глупо надеяться, что хотя бы сегодня он не придёт ко мне. Он всегда приходит. Да… Да, он всегда здесь.

— Кто – «он»?

— Моя любовь.

— Боже правый, Хонджун! — возмутился Ёсан. — Умоляю, прекрати шутить! Говоришь совсем как сумасшедший!

— Ха, как сумасшедший! — Хонджун в одно мгновение осушил бокал и вновь наполнил его. — Да я и есть самый настоящий сумасшедший! Разве нормальный человек стал бы жить как я?! Никто, Ёсан, никто не стал бы ходить по борделям в надежде поймать любовь мужчин и женщин и при этом позабыть того, кто действительно дорог сердцу! Особенно когда любимый каждую ночь появляется у порога дома…

— Но… — неуверенно начал Ёсан, совсем сбитый с толку. — Извини, если я ошибаюсь… Но… Мне показалось, ты говорил о нём как о мёртвом.

— Так и есть! Он умер! Очень-очень давно. Я даже не помню даты его смерти. Настолько это было давно… О, позор мне! Забыть о таком!.. Но я правда не помню, когда он умер…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что к тебе ночами приходит его призрак? — скептически проворчал Ёсан.

— Не призрак. — покачал головой Хонджун. — Призраки не могут общаться с живыми напрямую. Ко мне приходит он сам.

— Хонджун! — разозлённый, Ёсан вскочил со стула. — Либо ты прекращаешь пить и нести этот бред, либо я ухожу! Я ни черта не понимаю!

— Если хочешь понять, то в саду, где стоит беседка среди алых роз, сможешь найти его. — Хонджун отвернулся к камину и вылил в огонь остатки вина, отчего пламя, колыхнувшись, вспыхнуло красными ядовитыми змеями. — Пожалуй, мне и правда пора перестать столько пить.

Недовольно фыркнув, Ёсан опустился на стул.

— У тебя слишком бурное воображение.

Хонджун не ответил. Он лишь молча наблюдал за змеиным танцем огня.

— И всё-таки… Неужели тебе не хочется узнать правду? — тихо проговорил мужчина, внезапно осунувшийся, будто постаревший на пару сотен лет, и его слова растворились в дыме, поднимающемся от потрескивающих поленьев.

— Почему бы тебе самому не рассказать мне об этом? — Ёсан взглянул на спину друга исподлобья. — Зачем идти ночью в сад?

— Потому что мне не хватает смелости.

Хонджун так и не повернулся к нему. Ёсан чувствовал, как кровь закипала от быстро растущей злости.

— Ладно, — выдохнул он, пытаясь успокоить себя. Ему надоело спорить и разгонять данную тему с этим уже изрядно выпившим человеком, который, кажется, перестал понимать, что говорит. — Раз ты так хочешь отправить меня на улицу, то я пойду и прогуляюсь до этой чёртовой беседки. Заодно наконец смогу убедить тебя в том, что там никого нет и быть не может.

Ёсан вышел из библиотеки. Дверь звонко захлопнулась за ним, и он оказался в другом мире, где правит бал небытие. В отличие от приятного полумрака комнаты, приправленного отблеском каминного огня, густой сумрак особняка пугал своей темнотой, в которой изредка поблёскивали ниточки паутинки, застрявшие в лентах лунного света. Выйдя за порог многовековой истории, Ёсан оказался вне времени, исчез из реальности, где сейчас находился Хонджун, неспешно потягивающий из бокала терпкое вино и с нетерпением ожидавший возвращения дорогого друга.

Теперь для Ёсана была только одна дорога — в сад, к беседке в окружении алых роз.

На улице было холодно. Призрачный свет луны кружился над тёмным садом, подхваченный ледяным ветром, который поднялся из самых глубин преисподней, и скорбный плач всё никак не утихал.

Сделав ещё несколько шагов и раздражённо подопнув камешек ботинком, на носке которого блестели капельки росы, молодой писатель остановился и обернулся, всматриваясь в силуэт, черневший в окне под крышей особняка, шикарного, но на секунду показавшегося жутким. Порыв ветра, нежно коснувшийся щеки поцелуем мертвеца, принёс с собой дыхание потерянного прошлого, застывшего настоящего и никогда не наступающего будущего.

И тогда Ёсан увидел его.

У беседки, тонувшей в безбрежном алеющем море, стоял высокий юноша. Он срезал розы, нежно разглаживая их лепестки, и его лицо, как и эти благословлённые луной цветы, было безмятежным и мёртвым. Хонджун не солгал: он действительно был красив. Чёрные волосы, падающие тонкими прядками на бледное лицо, и такие же чёрные глаза, в которых не было отражения. Тонкий стан и по-женски изящные руки, которые держали букет. Он выглядел как лёгкий взмах крыльев бабочки, как нежный аромат лесного ландыша, как белёсый туман ранним утром над рекой. Он выглядел как мгновение, которое хотелось остановить, прокричав, что оно прекрасно.

И теперь этот таинственный красавец, чьё внимание полностью занимали розы, заговорил сам:

— Он там?

— Что? — вздрогнул Ёсан.

— Он же там? — переспросил юноша. — Этот человек… Нет, пожалуй, так его уже не назвать. Чудовище. Мерзавец. Боже, неужели это и правда он?

Его голос, несмотря на такие громкие высказывания, оставался удивительно ровным и мелодичным. Если бы у луны был голос, подумал Ёсан, то он непременно был бы голосом этого юноши.

— Послушай…

— Он ужасен. Омерзителен. Невыносим. — продолжал юноша. — Но он вечен. Другие приходят и уходят, люди рождаются и умирают… Но только не он. Почему же?.. Ему действительно нравится так жить?

Он внезапно посмотрел на Ёсана, и писатель увидел в его чёрных бездонных глазах невысказанную печаль, от которой сжалось сердце и стало так тоскливо, что хотелось выть, расцарапать себе грудь и вырвать душу, чтобы больше никогда не ощущать ничего подобного. Стало быть, этой печали было столько же лет, сколько этому древнему особняку. Неужели все бесконечные годы это прекрасное создание осколков вселенной и отражений хрустальных вод хранило её глубоко в душе?

— Тогда… Кто он? — осмелился спросить Ёсан. — И как его зовут?

— Он? Он человек, которому суждено прожить вечность. — отозвался юноша. Только сейчас Ёсан заметил, что он держал розы за их тонкие стебельки, сплошь усыпанные шипами. Но не увидел крови. Эти белоснежные руки были абсолютно чистыми, как серебристый свет, лившийся на беседку и алеющее море. — Он тот, кто прежде любил меня, но теперь позабыл. И имя ему Хранитель Вечной Памяти. Ким Хонджун. Вот кто он.

— А кто ты? — Ёсан проглотил комок, вставший поперёк горла.

— Я? — всё так же невозмутимо откликнулся призрак. — Я тот, кто давным-давно был его любовью. Тот, кому он поклялся в вечной верности.

— Ты банши?

— Нет, — он покачал головой. — Я всего лишь неупокоенная душа, которой суждено каждую ночь приходить к этому особняку, взывать к любимому и получать отказ. Я всего лишь отголосок прошлого.

— У тебя есть имя?

— Имя? — искренне удивился юноша.

— Как тебя называли люди? Или Хонджун?

— Люди называли меня монстром, а Хонджун – своей любовью.

— Хорошо… — вздохнул Ёсан. — Тогда попробуем по-другому. Как мне тебя называть? Как к тебе обращаться?

— Как хочешь. Мне всё равно.

Этот юноша, сотканный из дыхания луны и света далёких звёзд, показался писателю таким же недосягаемым и непостижимым, как вечность. Впрочем, оно и не удивительно: человеку никогда не понять того, над кем не властвует ни время, ни реальность, ни смерть.

— Так… Ты правда его любовь? — Ёсан с трудом верил в происходящее, ведь всё вокруг казалось странным сном, но сказать, что ему не было любопытно – всё равно что солгать.

— Как знать… — тихо произнёс призрак в ответ, любовно глядя на алый букет в руках и нежно касаясь цветов длинными тонкими пальцами.

— Тогда… Расскажешь, что произошло?

Юноша окинул писателя нечитаемым взглядом.

— Не думаю, что ты поверишь хотя бы одному моему слову, — с долей горечи отозвался он и снова взглянул на розы, будто они могли дать ему ответы на все вопросы, которые мучали его не одну сотню лет.

— Он сам отправил меня к тебе, — не зная зачем, сказал Ёсан.

— Хорошо, — юноша осторожно положил букет на мраморно-белые ступени беседки. — Я расскажу. Наша история началась очень давно. С тех пор много воды утекло, стремительные потоки времени смыли остатки воспоминаний, вылизали их, совсем как прибрежные камни, и не оставили ничего, кроме пары ярких эпизодов. Наверное, он тоже не помнит, когда мы действительно жили… Ах, это так больно – блуждать вне времени и не иметь возможности умереть!..

Мы встретились на очередном шабаше и влюбились друг в друга с первого взгляда. Влюбились и не смогли разлюбить. Мы были счастливы, проживая день за днём, встречая рассветы, провожая закаты и считая звёзды, но до тех пор, пока не объявилась инквизиция. Я до сих пор не знаю, кто был виноват в случившемся, но кто-то выдал меня, назвал ведьмой и оклеветал. Впрочем, если так подумать, это не было ложью. Со мной поступили так же, как поступают с любой другой ведьмой: сначала были пытки, которые не смог бы выдумать сам Сатана, а затем сожжение. Помню, как горячее пламя прожигало мои кожу и кости. Это была адская боль. Но она едва ли идёт в сравнение с той болью, что испытала моя душа. Я больше не мог быть с Хонджуном. Но не мог и забыть его. Так я стал неупокоенной душой, которая в виду своих ведьминских способностей обрела сознание и плоть. И тогда я пришёл за Хонджуном.

Я хочу забрать его. Унести с собой в могилу. Мы не можем жить друг без друга, и потому не можем найти покой. Мы продолжаем любить даже после смерти. Мне больно смотреть, как он ищет мнимой любви среди продажных мужчин и женщин, как прожигает свои дни, бесцельно скитаясь по умирающему миру и отчаянно ища новое творчество, вершину литературного искусства, полагая это своей целью. Мне больно от того, что он всё ещё цепляется за жизнь. Наш век давно прошёл. Мы стали легендой, сказкой, исчезли в объятиях небытия. Нет никакого смысла продолжать существовать: то, ради чего мы появились на этом свете, изжило себя, оказалось отвергнуто людьми. Им, погружённым в пороки, никогда не получить всех наших знаний и истин. Мы не можем больше хранить память и историю, потому что наши силы напрямую зависят от веры людей. Люди перестали верить в нас – перестали существовать и мы. Некогда сильнейшая ведьма, Ким Хонджун, превратилась в обычного человека, который прячется в библиотеке, пытаясь сберечь хоть что-то, пускай и осознавая, что это бесполезно. Он боится своего прошлого, но и не может отпустить его. Это большая трагедия. Для него и для меня.

Ёсану показалось, что на длинных и тонких, словно нити паутинки, ресницах блеснули капельки солёной росы.

Кажется, ветер наконец стих. Осталось только ледяное дыхание могил.

— Я… Я не хочу тебя как-то обидеть, но, честно… В эту историю верится с трудом… — тихо проговорил писатель, еле шевеля дрожащими от холода губами. — Вы с ним… действительно ведьмы?

— Я же говорил, что ты не поверишь, — вздохнул призрак. — Впрочем, мне всё равно.

Ёсан попытался взглянуть на историю глазами призрака и подумал: неужели все эти бессчётные годы в шикарном готическом особняке жила ведьма, единственное существо на всём белом свете, которое может – однако по каким-то причинам не хочет – дать покой истерзанной душе, которой остаётся лишь жалостно шептать, стонать и рыдать до рассвета? Неужели две души, полюбившие друг друга сотни лун назад, продолжают страдать от этого сладостного и прекрасного чувства даже спустя столько лет, не имея возможности – вернее, не желая – встретиться и наконец обрести спасение? Неужели… Такое и правда может быть? Один живёт, изо дня в день наблюдая за наступлением темноты из окна своей библиотеки, а другой проклинает серебряный свет, вынуждающий его каждую ночь приходить к беседке и молить об упокоении. В то время как у одного бокал терпкого вина и судьба любимого в руке, у другого – колотый лёд и гноящаяся рана в сердце.

— Я могу что-то сделать для того, чтобы ты наконец смог обрести покой? — неуверенно спросил Ёсан.

— Пожалуй, ничего. — ответил юноша, безразлично пожав плечами. — Не ты нанёс эту рану, не тебе и расплачиваться за последствия. Не ты допустил ошибку, не тебе и исправлять её. Никто, кроме него самого, не способен успокоить мою душу. Но, видимо, я обречён на вечные скитания.

— И всё же?.. Неужели тебе ничем нельзя помочь?

Юноша недоумённо и растерянно взглянул на Ёсана, словно ожидал подвоха, словно не нуждался в людской жалости и просил его наконец уйти, оставить его одного со своими мучениями, как это было испокон веков, но затем задумался и спустя мгновение попросил, кивнув на ступени беседки, где в серебре купались алые розы:

— Возьми эти цветы и передай их ему. Скажи, что они от призрака прошлого, который ждёт его. А теперь иди, иначе подхватишь смерть.

— А как же ты?..

— Свою смерть я уже подхватил, — горестно усмехнулся юноша.

Ёсан взял эти призрачные цветы, ощущая их невесомость и тонкий аромат безвременья, и неуверенно взглянул на юношу.

— Чего ты ждёшь? Ну же, возвращайся в особняк! — поторопил тот, глядя в глаза своему внезапному ночному собеседнику, и одними губами прошептал тихое «спасибо».

Полная луна уже клонилась к горизонту, забирая с собой свет звёзд, и уступая место предутренней белой синеве. Пройдёт ещё немного времени, и она заберёт с собой этого прекрасного юношу, а следующей ночью снова безжалостно отправит его ожидать своего смертного часа у беседки.

Ёсан медленно поплёлся навстречу чернеющему особняку, ощущая колющую тяжесть в груди и холодный свинец в ногах, будто это он несёт ведьминское бремя и теперь расплачивается за совершённые ошибки.

— Быстрее! — раздалось вдогонку.

И он сорвался на бег, подгоняемый звериным воем и нечеловеческим страхом.

Преодолев немалое расстояние до дверей за секунды, писатель ворвался в дом, неся с собой тяжёлый запах смерти и поминальные цветы. Трясущейся рукой он схватился за перила в отчаянной попытке забраться по лестнице, но ноги тут же соскальзывали со ступеней, увлекая его вниз, туда, откуда доносился мучительный стон. Он захлёбывался в нелепой, совершенно абсурдной панике, задыхался, вязнул в густой темноте, а шипы острыми когтями впивались в ладонь. Он спешил, желая как можно скорее добраться до библиотеки и вместе с тем боясь обнаружить её совершенно пустой.

Но, распахнув настежь дверь, он увидел всё ту же полуосвещённую комнату, какой оставил её некоторое время назад, а Хонджун, как ни в чём не бывало, стоял у камина, покачивая в руке бокал.

Побелевший и дрожащий, будто угасающий лунный свет, Ёсан прошептал:

— Хонджун… Он…

— Он прекрасен, да? — перебил его критик, с мечтательным обожанием глядя куда-то сквозь бокал, наполненный вином, сквозь библиотеку, вмещающую в себе книги и историю этого проклятого мира. Он смотрел на свою единственную любовь сквозь нескончаемое время, навсегда застрявшее в прошлом.

— Да. Прекраснее чем кто-либо на этом свете, — согласился Ёсан, утопая в непривычно тёплом умиротворении комнаты и треске каминного огня, а потому успокаиваясь и понемногу приходя в себя, но тут же, скинув внезапное наваждение, с ужасом воскликнул: — Но он мёртв! Он мёртв, Хонджун!

— Я знаю, мой милый друг. Я знаю. Вот уже много столетий он мёртв.

Хонджун держал величественное спокойствие; казалось, прошедшие века ни капли не изменили его, – будто их не было вообще! – и сейчас он предстал в ипостаси той самой ведьмы, которая бережно хранила память вот уже сотни лет.

— Хонджун… — как-то слишком тоскливо позвал Ёсан. Ему вновь показалось, что мужчина сейчас уйдёт за своим любимым и исчезнет навсегда, не оставив после себя ничего, даже хрустальных осколков воспоминаний с привкусом терпкого вина и любви к искусству. Ему хотелось остановить его, преградить путь и исступлённо закричать, но вместо крика вырвался только жалобный плач. — Прошу…

— Ты знаешь, кто посадил эти розы и вырастил этот сад? — нежно улыбаясь, спросил Хонджун.

— И кто же? — голос был настолько слаб, что писателя можно было услышать, лишь прочитав по губам.

— Их высадил Сонхва, — ответил Хонджун. — И ходил за ними тоже он. Всё это время.

— Так Сонхва…

— Да, это его имя. Имя того, кого я когда-то любил и продолжаю любить до сих пор. — Хонджун, горько осушив бокал до дна, словно это был его последний глоток, поставил его на камин. — Друг мой, думаю, пришла пора нам прощаться. Сонхва прав, мы с ним всего лишь пережитки прошлого, бесцельно скитающиеся в поисках покоя. Но пора бы этой печальной истории завершиться.

— Хонджун… Не уходи…

— Прощай, мой любезный друг! И не забудь про рукопись! Иначе я приду за тобой из самых глубин преисподней. — тёплая и, кажется, впервые по-настоящему искренняя улыбка скользнула по его лицу и застыла на тонких губах.

— Хонджун…

— Столько лет я бегал от него и от свей судьбы, боясь смерти, — вздохнул он, будто бы не слыша друга. — но, знаешь, в бессмертии тоже нет ничего хорошего. Смотреть на стремительные изменения мира, который перестал нуждаться в тех, кто хранит память о прошлом, как самую большую драгоценность, действительно больно, но нет ничего больнее одиночества. Я хочу вернуться к нему. Я люблю его. Даже спустя столько лет продолжаю любить и, кажется, не разлюблю никогда.

Слёзы раскаяния текли по щекам человека, не знающего чувства вины. Хотя, вероятно, это чувство всегда сидело глубоко в его душе, однако вырвалось наружу только сейчас вместе с горьким осознанием.

Ёсан улыбнулся в ответ:

— Спокойной ночи, Хонджун.

— Спокойной ночи, мой душевный друг.

Хонджун, уже стоя на пороге небытия, на прощание окинул нежным взглядом любимую библиотеку, где горел свет, пожалуй, единственный во всём доме, и уверенно шагнул в серебряное безвременье на встречу со смертью, покоем и своей любовью. Послышался тихий стон, и от взмаха пары тяжёлых крыльев, поднявшего с ледяным ветром могильную пыль, задребезжали стёкла в окнах; букет прекрасных алых роз мгновенно завял в руках писателя, и бледный луч призрачной луны в последний раз лёг на особняк, в миг покрывшийся трещинами.

~~ แ ม่ ม ด ~~

Ёсан положил на могилу только что напечатанную рукопись. От страниц ещё пахло типографией и новыми чернилами. Он принёс свой роман, как и обещал, без единой правки редактора.

Порыв внезапного холодного ветра осторожно раскрыл книгу на эпизоде, в котором главные герои навсегда прощались друг с другом, понимая, что отныне их пути разойдутся, а вместе с ветром писатель услышал прощальный взмах каменных крыльев, который, ласково коснувшись светлых волос, утонул в волнующемся море вечности.