— Я стою перед дверьми клуба и не решаюсь зайти в дверь. Странно, ведь я делаю это каждую пятницу. Подхожу, нажимаю на кнопку у двери и захожу внутрь. Но сегодня не пятница, и мне почему-то страшно. Этот страх иррационален, как, должно быть, иррационален любой страх, не связанный с риском для жизни. Мне нечего бояться. Я пришла сюда с определённой целью — не самой достойной, признаю.
Но, бога ради, кто ходит в клубы в одиночку с достойной целью?
И всё же я стою и уговариваю себя войти, как маленькая девочка, которая уговаривает маму купить ей очередную игрушку. «Тебе это не надо». — «Нет, надо». — «Я куплю, а она уже завтра будет валяться сломанной под кроватью». Железный аргумент — мы обе знаем, что так и будет. На это мне ответить нечего, и, будь я маленькой девочкой, то уже села бы на пол и от обиды расплакалась.
Кто-то приближается сзади, и я понимаю, что стою на проходе. Делаю шаг в сторону и чувствую, как между лопаток врезается что-то твёрдое. Вибрирующий двухтональный голос опаляет уши раздражением, и переводчик подсказывает, что меня только что покрыли изощрённой турианской бранью. Оборачиваюсь и сталкиваюсь с колючим взглядом бледно-голубых глаз. Таких светлых, что можно различить крупицы синего и фиолетового в почти прозрачной радужке. Они отталкивают от себя, словно невидимым барьером, но я застываю на месте на долгие две секунды. А затем делаю шаг в сторону — и он делает шаг туда же.
Боже, это так нелепо.
Чувствую, как меня заливает краска смущения, а он снова выпаливает что-то непереводимое, хватает меня за плечи, отставляет в сторону, как манекен, и проходит в открытые двери. Не оборачиваясь и даже не пытаясь разрядить неловкость шутливой фразой.
За это я всегда недолюбливала турианцев. Мне приходится сталкиваться с ними на работе и на улице. И они всегда ведут себя вот так: отстранённо, уверенно, прямолинейно и грубо. Я понимаю, что это лишь различия в культуре и менталитете. Но не могу отделаться от чувства, что передо мной просто напыщенные и холодные существа. Без эмоций, страхов и сомнений. Меня с детства учили, что таких нужно остерегаться и держаться от них подальше.
До сих пор у меня это выходило неплохо.
Оцарапанная кожа на плечах ноет отголосками грубого прикосновения. Я делаю глубокий вдох и с дрожанием втягиваю прохладный воздух. Смотрю придирчиво вниз и оправляю короткое ярко-красное платье, которое обтягивает тело, словно чулок. Я знаю, что оно сидит отлично. И делаю это просто по привычке. Протягиваю руку к панели и нажимаю на кнопку. Дверь раскрывается с тихим шелестом, но я его скорее ощущаю, нежели слышу. На улицу вырывается гул голосов и громкая музыка. Они манят меня, и я смело шагаю внутрь. Прохожу мимо обитого чёрным шёлком фойе. И захожу в тёмный зал. Блуждающий свет разноцветных ламп вырывает обстановку кусками. Но этого довольно, чтобы разглядеть присутствующих. Зал, как обычно, набит до отказа. И ни одного знакомого лица.
Неудивительно — у меня плохая память на лица.
Я иду прямо к бару. Свободных столиков нет, но это лишь на время. Уже через двадцать — максимум, тридцать минут — ко мне подкатит какой-нибудь подвыпивший парень и пригласит пересесть к нему. И эти полчаса — моя любимая часть вечера. Когда я сижу за баром, потягиваю коктейль и наслаждаюсь осторожными, пугливыми взглядами мужчин. Я выбираю, и они это знают. Обычно я останавливаюсь на одном, в этом мне помогает… «женская интуиция», должно быть. Не знаю, что это и как оно работает. Но я могу определить по внешнему виду, по лицу и по случайным жестам, что парень будет хорош в постели. Не слишком мягок, но в меру настойчив. Уверен, решителен и инициативен.
Одним словом: самец.
Проходит двадцать минут, а я всё ещё сижу одна. Сегодня не везёт — те, кто мне нравятся, уже заняты. А те, кто пытается подойти — вызывают отвращение или скуку. Во мне начинает зреть разочарование. Терпеть не могу, когда что-то идёт не по плану. Дурацкая привычка с работы — я знаю. Но ничего не попишешь. Все мы рабы своих привычек. Я имею в виду людей.
Заказываю четвёртый коктейль, и в этот раз не мелочусь на градусы. Знаете, у нас есть такая поговорка: «не бывает некрасивых женщин, бывает мало выпивки»? В другую сторону это плохо работает. Если мужчина не кажется привлекательным, то хоть ведро в себя влей — не встанет. Это метафора, если вы не поняли. У женщин встаёт… совсем не так, как у мужчин. И всё же выпивка помогает расслабиться и расширить горизонты.
Мои расширяются даже слишком далеко.
Мой взгляд проходит по барной стойке и цепляется за турианца. Того самого, что обложил меня матом у входа. Я узнаю его по татуировкам и пронзительно-голубым глазам. Кажется, они даже светятся сквозь темноту зала, прожигая дыры там, где фокусируется взгляд. Я мгновенно вспоминаю своё смущение и почему-то злюсь на себя. На себя и на него. Рядом с ним сидит азари, и они беззастенчиво флиртуют. Это подливает масла в огонь. Мне начинает казаться, что я неудачница, а он смеётся надо мной со своей подружкой. И это бесит, потому что это не так. У меня хорошие внешние данные, я не тупица и весьма успешна на работе. Единственное, чего мне не достаёт в данный момент — это подходящей пары.
Слышу голос позади и оборачиваюсь. Ещё один неудачник — такой же, как и я. Выглядит неплохо, улыбается и манит взглядом, но… кажется, снова не моё. Лениво огрызаюсь и заказываю двойную порцию виски со льдом. Отчаянный шаг, но сидеть за барной стойкой мне наскучило. Парень трётся неуверенно позади, и я решаю дать ему шанс. Сделает вторую попытку — возьмёт джек-пот. Но он уходит, и я понимаю, что он проиграл. Мы оба только что проиграли.
Передо мной опускается стакан с виски. Смотрю на него как на безмолвного палача. Льдинки трутся друг о друга, звеня и переливаясь бликами. Мой взгляд залипает, и начинает кружиться голова. Не даю себе возможности отступить и вцепляюсь в стакан обеими руками. Приоткрываю рот и чувствую, как подёргивается нижняя губа.
Давай, детка, ты сможешь.
Набираю полную грудь воздуха и прилипаю к краю стакана губами. В нос ударяет крепкий, терпкий аромат, и я зажмуриваюсь. Глоток, ещё глоток, ещё… Стакан громко опускается на стол, и я резко выдыхаю. Если на земле когда-то существовали драконы, то я сейчас — его уменьшенный аватар. Кажется, ещё чуть-чуть, и из ноздрей повалит раскалённый жар вперемешку с пламенем. Я поднимаю глаза и смотрю на своё отражение в зеркальной поверхности барных стеллажей. Так и есть — неудачница. Мой взгляд скользит чуть правее, и я вижу, что он смотрит на меня через плечо своей чешуйчатой подружки. Оборачиваюсь со злостью и ловлю его взгляд. Понятия не имею, что он выражает. Насмешку, укор, презрение, любопытство? Что-то среднее, наверное. Я собираю по незримым уголкам души остатки потрёпанного достоинства и вываливаю их на своё лицо. Но азари трогает его за плечо, и он отворачивается, именно в этот момент. Чёртов мудак! Шикарный взгляд — я это нутром чувствую — пропадает втуне, и я бормочу под нос проклятья.
Ещё одна неудача.
Сказать бы ему всё, что я о нём думаю. Только для начала не мешало бы разобраться, почему я вообще о нём думаю. Азари смеётся, и я сразу опознаю этот смех по внутренним барометрам, которые у женщин моего вида работают не хуже, чем у азари. В этом, как и во многом другом, мы с ними мало чем отличаемся. И смех женщины, пытающейся завлечь предмет своего интереса, мне хорошо знаком. Более глубокий и раскатистый, он словно идёт откуда-то из груди. Мужчинам он нравится. Приятный, расслабляющий смех. Перед приятным, расслабляющим сексом.
От скуки начинаю представлять их в постели. И где-то в процессе моё воображение беспардонно выталкивает прочь азари и протягивает руку мне. «Воу, притормози, — говорю я ему, — я не настолько пьяная». Давлю непрошенные мысли в утробе и внезапно понимаю, что хочу есть. Как всегда, очень кстати. Оглядываю стол в поисках тарелки с орешками — и здесь осечка. Бармен занят клиентами на другом конце стойки, а единственная тарелка стоит между тем турианцем и азари. Нервно барабаню пальцами по столу, и длинные ногти отстукивают неровный такт. Бросаю завистливый взгляд в сторону орешков и вдруг во мне вспыхивает злость.
Какого чёрта, в самом деле?! У них сегодня будет секс — могу я получить хотя бы орешки?
Сползаю со стула и усиленно делаю вид, что это не доставляет мне никаких затруднений. Сгребаю стакан и нацепляю на себя маску холодной решимости. Ноги слушаются плохо. Но я приказываю им продержаться хотя бы пару метров, и они нехотя подчиняются. «Но только пару метров», — добавляют они, и я обещаю, что этого хватит. Этого, конечно, не хватит, но орешки уже рядом, и я уверенно обхожу сидящую ко мне спиной азари. Он смотрит прямо на неё, а я не хочу встречаться с ним взглядом. Не слишком грациозно вскарабкиваюсь на стул справа от него — слава богу, он этого не видит. Подцепляю тарелку пальцем и двигаю к себе. Он поворачивается — неожиданно и слишком резко, отчего моя рука непроизвольно дёргается и сшибает его стакан с выпивкой. Густой ядовито-оранжевый напиток оказывается на его светло-сером нагруднике — довольно безвкусное сочетание.
По-видимому, он считает так же.
С приглушённым шипением вскакивает с места и начинает стряхивать с костюма липкие капли. Его взгляд опаляет меня ненавистью, а меня щекочет приятное ощущение того, что я наконец-то добилась хоть какой-то взаимности. Слова извинений застревают в горле, и я развожу губы в улыбке. А затем с нарочитой медлительностью кладу между ними орешек. Пусть бесится, а я погляжу. Он склоняет голову и переводит глаза на мои губы. Снова что-то рычит себе под нос, и переводчик вязнет в дебрях турианской обсценной лексики. Я молча втягиваю орешек внутрь и прокатываю его во рту. «Сучка», — докладывает переводчик, и он удаляется в сторону туалета. «Сам ты сучка!» — запоздало бросаю ему вслед и внезапно срываюсь со стула. Иду за ним, прожигаю глазами его спину и замираю от страха, что он сейчас обернётся. А я даже не знаю, что ему сказать. На самом деле, я не хочу ничего говорить. Мне хочется врезать ему кулаком и, может быть, куда-нибудь пнуть. Меня почему-то охватывает ярость, и начинается казаться, что сегодняшний вечер не сложился из-за него. Из-за того, что он спутал все карты, переместил все звёзды, сломал линию судеб ещё на входе в этот клуб. И теперь мне придётся уйти домой ни с чем.
Он заходит в дверь, и я проскальзываю следом. Проходящий мимо парень бросает на меня растерянный взгляд, но уходит, не сказав ни слова. Турианец останавливается у раковины и открывает воду. Он замечает меня только сейчас и поворачивает голову. «Это мужской туалет», — рычит он сквозь зубы, и я отвечаю: «Знаю». «Если хочешь извиниться…» — начинает он, но я мотаю головой: «Не хочу». Его голова угрожающе клонится вперёд, а я зачем-то добавляю: — «Вообще-то я сделала это нарочно». Турианец замирает, и я вижу, как его мандибулы нервно подрагивают.
Кажется, я только что определила температуру плавления стали.
«Беги, дура!» — кричит что-то внутри, и я вышагиваю на деревянных ногах. «Дверь в другой стороне», — обречённо добавляет чувство самосохранения, но мне уже плевать. Я захожу в пустую кабинку, подхожу к квадратному боксу унитаза и разворачиваюсь к двери.
Раз… два… три… четыре…
Шаги медленно приближаются. На счёт пять он заходит внутрь, и я вижу по его взгляду, что сейчас мне придётся или объясниться, или раскаяться. Честно говоря, оба варианта мне не нравятся одинаково. Он делает шаг в мою сторону — и невидимый рефери в моей голове опускает табличку.
Раунд.
Я поднимаю руки — понятия не имею, чьи, но точно не мои — и приподнимаю подол платья. Он замирает на полушаге, и его глаза опускаются к моим бёдрам. Поддеваю пальцами края трусиков и начинаю стягивать их вниз. Движением ног стряхиваю с себя крошечный кусочек ткани, и он падает на пол как последний барьер пристойности. Я переступаю и отбрасываю его носком туфли в сторону. Следующий ход за ним, и как же мучительно ожидание… Чувствую, как дрожат руки, и я прячу их за спину. Но, кажется, он успевает заметить. Моё платье вроде всё ещё на месте, но под его рентгеновским взглядом оно становится невидимым, и я начинаю густо краснеть. Опускаю глаза — да, точно на месте. Только почему-то не помогает. Я прикусываю губу и начинаю разглядывать стену. Она самая обычная, голая и ровная, с двумя крючками для сумок и одежды. Я старательно изображаю, что это не так, и нахожу пару интересных щербинок, которые требуют тщательного изучения. Тишина в кабинке достигает того предела неловкости, когда в приличном обществе начинают говорить о погоде. Я открываю рот, чтобы заметить, каким на редкость низким и плотным был утренний туман… но в этот момент он отворачивается и идёт к дверям. Протягивает палец к панели управления, и я выдыхаю сжавшийся в лёгких воздух: оказывается, всё это время я не дышала. Часть меня уже откупоривает бутылку праздничного шампанского, часть — рыдает в углу от унижения. А я снова увязла где-то посередине в попытке примирить этих двух вечно спорящих сучек.
Звонкий щелчок закрываемого замка выстреливает предупредительным в воздух. Я вздрагиваю и делаю шаг назад. Упираюсь бедром в острый угол бокса, и пульс резко подскакивает до критической отметки. Сердце отбивает какой-то бешеный ритм, отдаваясь в губы, уши и виски. И я прошу его если и не остановиться, то хотя бы делать это не так громко. Я вижу, как он поворачивается и смотрит на меня — внимательно, чуть склонив голову. Проходится взглядом по телу, останавливается на талии и начинает неторопливо приближаться. По его лицу невозможно определить зачем. Возможно, он собирается меня убить. Или трахнуть. Шансы примерно равны, и я сжимаюсь внутри от страха, чувствуя, как внизу живота начинает призывно ныть. К тому моменту, как он оказывается рядом, я одинаково готова к обоим сценариям. Мне удаётся устоять на подкашивающихся ногах, когда он с медлительной сосредоточенностью стягивает с правой руки перчатку и кладёт её на стеклянную крышку бокса. Для этого ему приходится слегка качнуться в мою сторону, и я чувствую запах его одежды и чего-то едва знакомого. Запах кожи с оттенком терпкого мускуса и мокрой земли. Я закрываю глаза и втягиваю носом этот неуловимый аромат, отчего незамедлительно начинает кружиться голова. Острые зубцы его левой мандибулы царапают щеку, и я распахиваю глаза. Его рот в паре сантиметров от моего лица. Он разводит мандибулы в стороны — наверное, чтобы показать свои зубы. И мне приходится смотреть. Зубы впечатляют: острые, зазубренные и чуть изогнутые. Зубы настоящего хищника. Вот только сейчас меня гораздо больше интересует его язык. Сейчас мне хочется дотронуться губами до жёстких пластин вокруг его рта и вырвать у этого хищника поцелуй. Наверное, это не так приятно, как кажется. Но попробовать безумно хочется. Я тянусь к его лицу, но он останавливает меня. Его палец ложится на мою щёку тыльной стороной — не хочет поцарапать. Он ведёт его к моему рту, проводит по губам, заставляя их раскрыться, а затем опускает к подбородку. Я чувствую, как он переворачивает палец остриём когтя вниз, и на шее остаётся саднящая дорожка царапины. Как напоминание о том, что он всё ещё может меня убить.
Может, но уже не хочет.
Его коготь спускается всё ниже, по ямочке между ключицами к груди. Зацепляет край платья и стягивает эластичную ткань за собой, обнажая грудь и живот. Его дыхание учащается и становится глубже; моё же, напротив, почти замирает. Он сдирает вторую перчатку и отбрасывает её к первой. А затем кладёт ладони на мою грудь и протягивает их вниз по телу. По-хозяйски прощупывает, сдавливает, сминает, царапает… Заводит пальцы за края платья и спускает его до бёдер. Его прикосновения обжигают кожу и воруют из груди последние запасы воздуха. Я шумно выдыхаю, а он отступает чуть назад и оглядывает меня. Мне хочется думать, что ему нравится то, что он видит. Точнее, хочется услышать это от него. Но он, конечно, здесь не для того, чтобы услаждать мой слух комплиментами.
Словно в подтверждение моих мыслей он приближается вплотную и разворачивает меня спиной. Его правая рука удерживает меня за бёдра, а левая ложится между лопаток и резко придавливает сверху. Я нагибаюсь и опираюсь руками о крышку бокса. Чувствую, как его бедро втискивается между моих ног, заставляя расставить их шире. Он кладёт руки мне на ягодицы, и подол платья скользит вверх. В ягодицы упирается что-то твёрдое, с острыми краями. Примеряется. На меня накатывает волна возбуждения, и я прогибаюсь в пояснице, выпячивая зад. Начинаю тереться о его штаны в том месте, где чувствуется заметная выпуклость. Я готова к нему. Ткань мгновенно мокреет и становится скользкой. Он отстраняется, и я невольно приподнимаюсь за ним, но лежащая на пояснице рука властно давит вниз. Я послушно изгибаюсь и жду, когда он соизволит вставить мне. Секунда, вторая… Должно быть, медлит нарочно, любуясь моей позой со стороны. Или ждёт, когда я начну просить. Прикусываю губу на всякий случай — не дождётся. Свожу ноги и начинаю тереть бёдра друг о друга, чтобы хоть так умерить томные позывы между ног. Это не помогает. Бёдра становятся влажными, а мышцы начинает судорожно сводить от не находящего выхода напряжения. Моя рука сползает вниз по животу, но он опережает. Пальцы его свободной руки касаются влажных складок между ног, и из меня вырывается жалобный стон. Он поглаживает нежную кожу, осторожно, но с нажимом. Его палец полностью мокрый. В один момент он просто давит чуть сильнее и проскальзывает внутрь. Я со всхлипом опускаюсь на локти и подаюсь назад, но он упирается в моё бедро и не даёт двигаться. Его палец внутри неподвижен, и это сводит с ума. В бессилии впиваюсь зубами в ладонь, и резкая боль на пару секунд облегчает мучения. А после становится только хуже. Я стискиваю бёдра, переступаю с ноги на ногу, и палец проникает чуть глубже. Из груди турианца вырывается хриплый выдох, и он бормочет что-то нецензурное. Переводчик разбирает только слово «шлюха», и с этим в данных обстоятельствах сложно спорить. Сейчас я не способна спорить и любыми другими. Все мои мысли занимает только медленно движущийся во мне палец. И я судорожно выдыхаю через рот, сжимая мышцы, чтобы охватить его плотнее. Удовольствие нарастает, но слишком слабо, и я снова начинаю умоляюще поскуливать. Он вынимает палец, я слышу его шаги справа. Приподнимаюсь и в ожидании смотрю на него. Он останавливается рядом, берёт меня за подбородок и тянет на себя.
Мне приходится заползти на бокс и придвинуться к краю. Его пах оказывается напротив моего лица, и я опускаю глаза к хорошо заметному бугру посередине. Слежу за тем, как его пальцы ложатся на ширинку и расстёгивают замок. Он раздвигает ткань, и всё моё внимание переключается на две выступающие складки, между которыми виден набухший ствол члена. Серо-фиолетовый, с ребристой поверхностью и суженной головкой, по которой стекает густая прозрачная смазка. Мне не терпится его попробовать, и я протягиваю руку. Но турианец обхватывает меня за голову и дёргает вверх. Я встаю на колени, а он нагибается и впивается ртом в мои губы. Господи, как же я люблю целоваться! Он прикусывает верхнюю губу, потом терзает нижнюю. Облизывает её языком, прихватывает и мнёт жёсткими пластинами, и снова облизывает. Я приоткрываю рот, и его язык проникает внутрь. Тщательно исследует сухим кончиком, а потом запускает его целиком. Сплетает с моим, и я ощущаю привкус его вязкой горькой слюны и шершавую поверхность языка. Он хрипит и отрывается от моего рта. Опухшие, искусанные губы горят огнём, и он неспешно оглядывает их, явно довольный результатом. Его пальцы сгребают волосы на моём затылке и толкают голову вниз, к ширинке.
Он вминает мой рот в паховую складку, и я упираюсь в его член языком. Обхватываю удобно скошенные бёдра и начинаю вылизывать его пульсирующую плоть. Он хрипло дышит через рот и водит бёдрами навстречу, пока член не проталкивается наружу из складки. Я снова протягиваю к нему руку, но он отводит её от себя: «Не так быстро». Должно быть, он ничего не делает быстро. Это воодушевляет. Он обхватывает член и подводит его к моему рту. Очерчивает кончиком губы и позволяет облизать его. Я успеваю обхватить головку губами и провести по ней языком, прежде чем он отстраняется. Эта игра длится несколько секунд, а затем он обхватывает мой затылок и резко проталкивается внутрь. Медленно трахает меня в рот, и я схожу с ума от одной мысли, что скоро эта невероятная штука окажется у меня между ног. Он притесняется ближе и давит на затылок: «Глубже. Возьми его весь».
Так мы не договаривались.
Я начинаю задыхаться и пытаюсь отстраниться, но его рука продолжает давить. «Тихо, не дёргайся», — шепчет успокаивающе, и его вибрирующий голос заставляет меня замереть. «Давай, бери его целиком. Если хочешь, чтобы я тебя выебал». Как грубо. Мычу аргументированными возражениями и слышу, как он усмехается в ответ. Даёт мне привыкнуть к объёму и вводит глубже. К саднящему горлу подступает позыв рвоты, и я зажмуриваюсь, пытаюсь дышать и думать о чём-нибудь другом. О том, что это нормально — когда тебе в глотку тычется здоровый турианский хер. И что после этой пытки его вставят куда следует. Он насаживает меня ещё глубже, мои губы упираются в основание его члена. «Ещё немного… Да, вот так. Умница. Хорошо. Хорошо, ещё…» — шепчет он с хриплым стоном, и я конвульсивно дёргаюсь назад, давясь стекающей по горлу смазкой и скопившейся под языком слюной. Он медлит секунду, убирает руку и освобождает мой рот. А я закашливаюсь, отплёвываюсь вязкой слюной и чувствую, как по щекам бегут слёзы.
После такого я бы как минимум прислала девушке цветы. Поднимаю голову, чтобы сообщить адрес доставки, но его уже нет рядом. Я успеваю только приподняться с локтей, и в этот момент меня хватают за бёдра и силой протаскивают назад. Ладони скользят по крышке бокса, вынуждая меня завалиться на грудь. Подбородок втыкается в стекло, и я прикусываю язык. Матерюсь сквозь зубы и пытаюсь встать, но через мгновение с громким вскриком возвращаюсь на место. Он входит в меня одним плавным движением, и перед глазами темнеет от внезапной боли и ощущения переполненности. Наверное, я попыталась уползти, потому что меня снова подтягивают назад. И я делаю удивительное открытие — в первый раз он вошёл далеко не до конца. Я скулю в прокушенную ладонь, пока он натягивает меня на свой член. Его когти впиваются в кожу на бёдрах до крови, но я узнаю об этом ещё не скоро. Сначала мне придётся справиться с раздирающим изнутри жжением и теснотой, которая будто давит на лёгкие и мешает сделать вздох. Мы застываем оба, и я начинаю различать его тяжёлое неровное дыхание. Должно быть, так дышит загнанный погоней зверь. Сгораю от желания увидеть его глаза, но боюсь пошевелиться. Я уверена, что стоит сделать лишь движение и меня порвёт на части. «У тебя есть двадцать секунд, чтобы привыкнуть. Не больше», — произносит он глухим, изменившимся от возбуждения голосом. Он впитывается в мою кожу и сворачивается плотным узлом желания где-то внизу живота.
По-моему, я привыкла к нему ещё там, у дверей бара.
Тлеющие угли вспыхивают жаром. Невидимые когти впиваются во внутренности и тянут куда-то. Мне почти не больно, но терпеть невыносимо. И, кажется, из всех действующих в природе сил осталась только сила трения двух тел. Я качаюсь назад и вперёд в неосознанном стремлении вычислить реакцию опоры. И она превосходит все ожидания. Каждый миллиметр моего тела там чувствует давление его ребристой плоти. Он начинает двигаться навстречу, а я кричу от наслаждения. Меня будто разбирают на атомы, срывают с устойчивых орбиталей и заставляют сливаться в молекулы удовольствия. Невероятно сладкая пытка. Ты чувствуешь, как теряешь себя, и добровольно отдаёшься в чужие руки. Но без страха и сожаления, потому что все слоты в твоей голове заняты единственной мыслью: не останавливайся, быстрее, да, ещё, ещё… Наверное, я кричу это вслух, захлёбываясь стонами, потому что он наваливается на меня всем телом, вдавливает в стекло и зажимает рот ладонью: «Тише, не так громко. Хочешь, чтобы все слышали, как тебя дерут в мужском сортире?» Вообще-то нет, но я протяжно выстанываю «Да-а-а», потому что это единственное слово, которое я сейчас способна произносить. Он одобрительно рыкает в ответ, и его толчки становятся резче и глубже. Его раскалённое тело так близко, и я изнываю от жажды дотронуться, прощупать, приласкать, впиться, вонзиться, разорвать на кусочки. Но мои пальцы судорожно скользят по стеклу, и я могу только слушать его хриплое дыхание и невнятное бормотание. Наверняка это что-то очень грязное. Не чище пола в этой кабинке. И уж точно не чище моих мыслей и желаний. Я впиваюсь зубами в его ладонь и языком упираюсь в шершавую кожу: если не получается сделать ему приятное, то хотя бы сделаю больно. Он фырчит и мелодично рокочет, стискивает меня в когтях, вминает, вбивается ритмичными рывками. Шелест одежды, влажные шлепки, скрип болтов, наше с ним дыхание… музыка, под которую сексуальное напряжение в теле скручивается в сгусток ошеломляющего наслаждения и коллапсирует где-то в центре в «чёрную дыру». В неё проваливается всё: я, моё сознание, память, способность к речи и вообще всё то, что делает меня человеком. Мышцы сокращаются в экстазе, а тело натягивает дрожащей тетивой. Кажется, я только что обрела тайное знание о смысле всего сущего…
А нет. Показалось.
Напряжение отпускает, и меня выбрасывает на берег: опустошённую, растерзанную, бесчувственную. Я расцепляю зубы, чтобы выдохнуть пепел истлевшей эйфории, и это последнее, на что хватает моих сил. Должно быть, он лишь этого и ждал. Его ладонь давит на затылок, и моя шея оказывается в тисках его мандибул. Он впивается в меня зубами и довольно урчит. Перекладывает руки на мои бёдра и вжимает их в себя, не оставляя между нашими телами и миллиметра пространства. Зубы пронзают кожу, и в местах проколов начинает щипать от стекающей с его клыков слюны. Она пахнет заржавевшим металлом и разъедает меня, словно кислота. Но я терплю. Как терплю его клыки на моей шее, и вогнанные в бёдра когти, и царапающий ягодицы пах. Не то чтобы у меня есть выбор, конечно. Но мне и не хочется выбирать. Я чувствую его удовольствие, и оно заполняет пещеристые пустоты моей собственной души. Он кончает с рыкающим клокотанием, и я ощущаю внутри каждый импульс его освобождающейся от спермы плоти.
Интересное ощущение, надо сказать.
Из тех, что хочется исследовать поподробнее, но они заканчиваются слишком быстро. Он горячо выдыхает ртом в мой затылок, расцепляет челюсти и опирается на локти по обе стороны от меня. Водит пальцами по коже на шее, стирая кровь. Или, скорее, размазывая по ней свою тягучую слюну. «Будешь пахнуть мной всю неделю», — произносит он с нескрываемым удовольствием в голосе, и я понимаю, что угадала. У меня нет намерений заниматься сексом с турианцами в ближайшую неделю. Но… мало ли что. Дотягиваюсь до диспенсера с салфетками, выдираю несколько и начинаю стирать его пахучую метку с шеи. Он смеётся и поднимается. Вынимает член, и с меня течёт по ногам. Я с трудом встаю, придерживаясь рукой за стену, и оглядываю себя. Ничего неожиданного, конечно, не обнаруживаю. Но не смотреть же на него…
Главное сейчас — не встречаться взглядами.
Я отворачиваюсь, деловито натягиваю на себя платье. Царапающий скрежет молнии на ширинке и щёлчок застёжки на брюках. Почти завидую тому, как легко он превращается в добропорядочного гражданина нашего высококультурного общества. А я прикусываю губу, начинаю выдирать салфетки и думаю, за что хвататься первым: за перепачканные спермой бёдра, растрёпанные волосы, размазанную косметику, смятое платье или искусанную шею?
Шаги удаляются к двери кабинки. Щелчок замка, и дверь отъезжает в сторону. Он выходит, не оборачиваясь, и я вздыхаю с облегчением. Теперь из свидетелей моего падения — только я и стены кабинки. Но последние меня не осудят. Не сомневаюсь, они видали картины и похуже. Ищу глазами своё нижнее бельё, чтобы выкинуть в мусоросборник. Нахожу его на полу за боксом. И вдруг вспоминаю, что… я ведь не надеваю нижнее бельё, когда иду в этот клуб.
И в этот момент я просыпаюсь. Что скажете, доктор? Доктор?..
Кассиус резко оторвал лоб от ладони и посмотрел в сторону кушетки. Лежащая на нём девушка вглядывалась в его лицо, ожидая ответа, и он кашлянул в кулак.
— Эмм… я… — он беспокойно заёрзал на стуле, пытаясь вернуть мысли в нужное русло, — официально ещё не доктор. Только пишу диссертацию… из-за чего, собственно говоря, и попросил доктора Штайна сформировать экспериментальную группу из его пациентов для сбора необходимого для исследований материала и… э-э… я… Простите, а какой был вопрос?..
— Я спросила: как вы считаете, может, мне стоит сменить лекарство? Я не могу назвать такие сны неприятными, но раньше мне ничего подобного не снилось.
— Я не специалист по… в этой области, мисс Клейтон. К тому же вы не турианка. Мои познания человеческой психологии пока ещё носят довольно поверхностный характер. Так что вам стоит задать этот вопрос доктору Штайну. Хотя лично мне кажется, что по крайней мере с тревожностью и депрессией ваше лекарство справляется.
— Не знаю, — она начала задумчиво жевать пухлые губы, и Кассиус поспешно отвёл от неё взгляд, уставившись в стену напротив. — Меня смущает, что в этом клубе все стены были обитым чёрным шёлком. На самом деле они бежевые. И, знаете, трусики на мне тоже были чёрные, хотя я никак не могла надеть чёрные трусики под красное платье. Ведь чёрный цвет — это признак депрессии?
— Кхм… Этот вопрос едва ли входит в область моей компетенции, мисс Клейтон, — глухо пробормотал Кассиус, старательно избегая смотреть на девушку.
— Кассиус?
Она произносила его имя, делая упор на «сс», и этот звук выходил у неё с непривычно мягким свистом, похожим на звук спускания тормозов. Так его имя не произносил никто, и его это порядком нервировало. Впрочем, это можно было сказать относительно всего, что касалось мисс Клейтон.
— Да? — ему пришлось посмотреть на неё, и его взгляд невольно зацепился за длинные стройные ноги в плотных чулках, с промелькивающей кромкой обнажённой кожи у самых бёдер. Короткая юбка задралась, пока она елозила по кушетке, и он снова не осмелился обратить на это её внимание. Его мандибулы судорожно дёрнулись, и он подавил раздражённый вздох. Не думать о том, что его искушают нарочно, становилось всё сложнее.
— Вам ведь не доставляет неудобство, что я рассказываю вам свои интимные переживания во всех подробностях? Доктор Штайн настаивает, чтобы я раскрывалась на сеансах полностью. Он говорит, что для анализа нашего подсознания важны любые мелочи, включая чувственные ощущения и мысли. Но такие сны мне начали сниться всего две недели назад. И я не уверена, что доктор Штайн хотел бы выслушивать… настолько неприличные вещи.
— Я не… Вы не должны так думать, — тактично произнёс Кассиус, следя за её пальцами, теребящими края юбки. — Ваши сны — это лишь переживание личного опыта… который вы… вероятно…
— О, — выдохнула она с сожалением, и Кассиус невольно представил, как округлились при этом её губы, — вы думаете, что это происходило на самом деле?! Но это не так!
— Ваш интимный опыт ни в коем случае не входит в сферу…
— Я не была с тем турианцем в субботу!
Она подскочила с кушетки и направилась к нему.
— Мисс Клейтон, прошу вас, — попытался остановить её Кассиус, когда девушка присела на край его стола и, повернувшись спиной, принялась расстегивать верхние пуговки на блузке, — вы не должны мне ничего доказывать…
— Видите? — она спустила блузку с плечей и откинула с затылка волосы, обнажая мраморную кожу, натянутую на выступающих позвонках. — Сегодня понедельник, с субботы не успело бы зажить.
Её кожа казалась идеально ровной, гладкой и нежной. И бархатистой у основания затылка, там, где начинались светло-каштановые завитки волос. Выглядело так, словно она предлагала ему попробовать себя на вкус. Кассиус беспомощно приоткрыл рот, не в силах комментировать происходящее, и по привычке схватился за стилус. Точнее, за огрызок стилуса, потому что тот треснул в его пальцах ещё где-то на середине сеанса.
— Я вижу, мисс Клейтон. Можете одеваться, — сдержанно произнёс он и начал с самым сосредоточенным видом копаться в верхнем ящике стола, чтобы достать из пачки новый стилус.
— Простите. Мне не хотелось, чтобы вы обо мне плохо думали, — извиняющимся голосом отозвалась она, застёгивая блузку. — Я видела пару роликов… совершенно случайно, без всякой на то цели. Но никогда не занималась ничем подобным в туалете бара! Тем более с турианцами.
— Моё мнение о пациентах ограничивается профессиональным интересом к особенностям их психики, — строго напомнил ей, а заодно и себе, Кассиус, покручивая в пальцах новенький стилус. — И вас оно не должно тревожить.
— Но я не ваш пациент, — повернувшись к нему, смущённо произнесла она. — И я заметила, что вы стали вести себя немного иначе с того дня, когда я рассказала вам свой первый сон… эротического характера. Вы избегаете смотреть на меня и разговариваете как-то сухо. Если вам неприятно выслушивать мои откровения…
— Ничего подобного, вы не должны думать, что мне это неприятно. То есть это не значит, что мне приятно… В смысле, мне абсолютно безразлично! — выпалил Кассиус, вконец потерявшись в хитросплетениях слов, и, заметив промелькнувшее в её взгляде огорчение, испуганно добавил: — Я не говорю, что вы мне безразличны! Вы мне совсем не безразличны. Как пациент. Как пациент доктора Штайна. Но всё остальное меня не касается. Я всего лишь конспектирую и… Мне очень жаль, если моё поведение вас смутило. Это ни в коем случае не связано с вами и вашими снами. Я просто ещё не совсем вошёл в рабочий ритм. Приходится ко многому привыкать, воздух, климат…
— Значит, у нас всё в порядке? — спросила она, всматриваясь в его лицо пытливым взглядом влажных тёмно-карих глаз.
— Да, в полном, — сглотнув, выдавил он из себя, и его мандибулы разошлись в стороны, возмущённые этой ложью.
— Хорошо, — она улыбнулась, показав ямочки на щеках. — Сеанс окончен?
— Да.
Девушка кивнула и направилась к дивану за сброшенными туфлями. Она нагнулась, чтобы обуться, и Кассиус щёлкнул челюстью, успев заметить над чулками треугольный край белоснежного кружевного белья. Он накрыл лоб ладонью и уставился в планшет, запретив себе смотреть в сторону девушки, пока та не скроется в дверях.
— До встречи в среду, Кассиус, — услышал он её голос от порога, и мужественно кивнул, не поднимая головы:
— До встречи, мисс Клейтон.
Она вышла, и Кассиус отбросил в сторону стилус, откинувшись на спинку кресла. Раздражённо поправив стеснённые в области паха штаны, он с минуту задумчиво изучал стену, отгоняя от себя не самые уместные мысли. А затем поднял планшет, остановил запись на диктофоне и открыл созданный пару недель назад чат c бывшими сокурсниками по академии.
Беседа начата.
Kass_2180: Она снова это сделала.
FidelSexMachine: Рассказывай. И со всеми грязными подробностями!
KayKetras: Фидель, ты вроде как психоаналитик. Про врачебную тайну слышал?
FidelSexMachine: Я думал, к старым друзьям эта чушь не относится.
Seviratus: Касс, ты спросил её напрямую?
Kass_2180: Я не могу спросить её напрямую. Это непрофессионально.
KayKetras: К тому же люди лгут. А она не просто человек, а человек с психическими отклонениями.
Kass_2180: Нет у неё никаких отклонений! Не считая этих снов с турианцами.
FidelSexMachine: А желание переспать с турианцем разве не отклонение?
Kass_2180: Я оценил твою шутку, Фид. Если не можешь посоветовать ничего путного, то лучше промолчи.
FidelSexMachine: Я уже дал тебе совет: трахни её и уезжай с этой дыры. Сдалась тебе твоя диссертация.
Kass_2180: Не хочу я никуда уезжать! Я потратил на исследования уже восемь месяцев.
FidelSexMachine: Заметьте, коллеги. Он не сказал, что не хочет её трахать.
Kass_2180: ...
KayKetras: Касс? Мы ждёт твой комментарий.
Seviratus: Я тут поизучал на досуге теорию переноса… Если всё настолько плохо, то я бы на твоём месте отказался от этой пациентки.
Kass_2180: А что я должен сказать доктору Штайну? И ей?
Seviratus: Ей ты ничего не должен. А доктору Штайну скажешь, что рабочая группа формируется, исходя из требований темы твоего исследования. Если мне не изменяет память, она звучит как: «Тревожно-депрессивные состояния, вызванные ингибитором дипептиделотидазы VI». И где эта тема соприкасается с сексуальными фантазиями о межвидовой связи?
Kass_2180: Но она работает в офисе через дорогу.
Kass_2180: И мы видимся почти каждый день. Она заходит в то же кафе на обед.
Kass_2180: Она начнёт задавать вопросы... Мне придётся что-то отвечать.
Kass_2180: Я не могу просто отказаться от неё! Она не глупая и сразу всё поймёт.
Kass_2180: В конце концов, это просто грубо.
Kass_2180: А она ведь едва выбралась из депрессии. Вдруг это спровоцирует ухудшение?
FidelSexMachine: В общем, он конкретно запал на неё. Я так и думал.
FidelSexMachine исключен из группы.
KayKetras: Давно пора было. Хотя выглядит так, будто ты и правда конкретно запал на неё.
Kass_2180: Я не запал на не1!
Kass_2180: неё*
Seviratus: Тогда советую съёбывать оттуда.
Kass_2180: А что делать, если запал?
KayKetras:Съёбывать в два раза быстрее.
Seviratus: +1
Беседа окончена.
Выругавшись, Кассиус откинул планшет и опёрся подбородком на сложенные в замок руки. Он закрыл глаза и страдальчески вздохнул, когда перед ними снова всплыл образ лежащей на кушетке девушки в слишком… слишком коротком платье. Отрицать очевидное и дальше бессмысленно — он запал на неё.
— Лейра? — произнёс он, нажав на кнопку интеркома.
— Да, домине Орелли? — отозвалась секретарь-азари.
— Отмените все мои встречи.
— На сегодня?
— Нет, совсем. Все встречи. Я должен уехать.
— Надолго?
— Надолго, — произнёс он с запинкой. — Возможно, насовсем.
— Хорошо, домине, — помедлив, ответила явно озадаченная азари. — Это всё?
— Да. То есть нет… — сбивчиво поправился Кассиус и, набрав в грудь воздуха, выпалил: — У вас ведь есть список контактов пациентов?
— Конечно.
— Тогда отправьте мне на почту номер мисс Клейтон.