Чудеса на виражах

Странное дело – стать сиротой при живых родителях. Хотя о том, что значит “сирота”, Минхо знает лишь со слов бабушки, которая любит бормотать под нос всякие ругательства, особо не выбирая того, кто именно станет следующей жертвой её обсуждений. Это могли быть и докучливые мужчины в костюмах, которые захаживали на порог дома каждый понедельник, лепеча что-то про страховку, и дурная соседка с другого конца улицы, подкармливающая бездомных животных, и папа, который “вечно паркует свой говновоз поперёк калитки”, и мама, которая “вышла за этого идиота”, и даже птицы, которые слишком громко голосят за окном. Говоря откровенно, Минхо кажется, что бабушке, по всей видимости, просто очень нравится ругаться.  

Итак, именно от неё Минхо знает, что сирота – это человек без родительской любви. Мама и папа у него, конечно, есть, но их любовь даёт явные трещины. Они перестали говорить о ней не только друг другу, но и ему в том числе. Вместо этого Минхо получает сухое: “Нечего уши греть, заяц. Иди спать”. Или: “У нас сейчас много дел, заяц. Мы поиграем с тобой в другой раз, хорошо?” Или: “Не мешай, Минхо, сейчас совсем не до тебя”.  

Бесконечное множество “или”. Из любимого зайца в обычного Минхо. 

А потом, украдкой притаившись у дверной щёлочки, он слышит, как они выплёвывают в адрес друг друга: “сука”, “ненавижу”, “лучше бы мы никогда не встретились”, “подумай о ребёнке”, “мразь”, “убирайся.” После этого Минхо всегда плотнее закрывает дверь и возвращается в выделенную ему комнату. Называть её своей почему-то кажется ему неправильным – в конце концов, они гостят у бабушки, а значит, что и комната совсем не его. Ну и что, что гостят они тут уже месяц. Папа обещал, что это только на время, а Минхо из тех детей, которые склонны верить тому, что говорят взрослые. 

А ещё он, конечно же, послушный ребёнок. По крайней мере, в большинстве случаев. Дети – что с них возьмёшь? Нет-нет, да нахватают на свои неокрепшие задницы приключений. У бабушки дома почти нет игрушек, по телевизору крутят только новости и какие-то сериалы, которые мама строго запрещает ему смотреть, да и он, тайком присоседившись у бабушки под боком, пока родители “уезжали по делам”, особо ничего из происходящего на экране не понял. Другое дело – мультики. Вот только их, почему-то, здесь не показывают.  

Вот почему Минхо, будучи настоящим фанатом “Планеты сокровищ”, в конце концов решает отправиться на поиски клада в этой богом забытой глубинке. Это было лишь вопросом времени. Когда родители слишком заняты тем, чтобы уколоть друг друга побольнее, а бабушка не упускает возможности обвинить во всех смертных грехах составителей кроссворда из журнала (и всё равно ведь покупает каждую неделю новый выпуск!), улизнуть из под носа у взрослых – плёвая задача. 

Минхо не так часто выбирается за пределы их дома без чьего-нибудь чуткого надзора, поэтому так и не успел до сих пор подружиться с местными ребятами, но это не так уж и сильно его расстраивает. Когда ты ребёнок – много для приключений не надо. Небольшая коряга удачной формы превращается в самый точный металлоискатель, целлофановый пакет из под печенья становится мешком для будущей добычи, а свора дружелюбных дворняг – верными спутниками в путешествии. Всё одновременно сложно и до безумия просто. 

У Минхо нет карты с обозначением пути и красным крестом на конце, но зато есть отличная чуйка. Эта деревня находится всего в часе езды от Кимпхо, здесь все друг друга знают, и единственное место, к которому Минхо строго-настрого запретили приближаться, не говоря о том, что ему в принципе не особо-то можно было слоняться по улице в одиночку, – это аэропорт на окраине. Пожалуй, единственное громадное место с большими машинами и страшным грохотом на ближайшую округу. Где, как не здесь, должно быть спрятано сокровище? 

Долго блуждать в поисках не приходится: Минхо идёт на непрекращающийся гул и уже спустя полчаса оказывается у забора – единственной преграды, что отделяла его от заветной цели. Чтобы сократить путь, пришлось продираться сквозь заросли у дороги и нахватать на одежду добрую часть всех растущих здесь репейников, так что разочарование, которое накрыло после всех пройденных трудностей при виде неприступной решётки, можно было ощутить физически. 

Выбора нет – нужно лезть. Если хорошенько втянуть живот, то, может быть, Минхо удастся протиснуться между прутьев. Была не была! Просунув по ту сторону весь свой скромный багаж – «металлоискатель» и «мешок», – Минхо и сам, напрягшись, начинает совершать свой нелёгкий подвиг. Он проходит наполовину и заранее начинает радоваться своей победе, как вдруг кто-то окликивает его со спины: 

– Эй! Ты что там делаешь?!

Беда! Его поймали прямо на горячем! И хуже всего даже не то, что Минхо не может взглянуть на свидетеля его шалости, потому что тот стоит позади, а то, что от неожиданности он расслабляет живот и оказывается безжалостно зажат между двух железных столбиков. Паника, будь она неладна, тут же вонзается стрелой в самое сердце и любезно подкидывает непрошенные картинки: Минхо так и не удаётся выбраться из ловушки, родители сильно расстраиваются и начинают таскать ему пропитание прямо сюда, и, в конечном итоге, вся округа прознаёт о мальчике, застрявшем в шаге от своей заветной цели. Новость разлетается по всей стране, и маленькая деревня превращается в место слёта всех туристов, желающих лично взглянуть на живую «достопримечательность». 

Какой кошмар! Нужно выбираться во что бы то ни стало! 

– Да не дёргайся, ещё сильнее встрянешь же! – на сей раз голос разносится почти над ухом, а вскоре перед Минхо и вовсе появляется мальчик – его ровесник или чуть помладше – с очень весёлой улыбкой на лице. – Тебе родители не говорили, что если хочешь куда-то попасть, то лучше зайти через дверь? Ну, или ворота. Они тут с другой стороны. 

От столь очевидного упрёка щёки Минхо тотчас багровеют, выдавая искренние стыд и обиду. Если все ребята его возраста такие противные забияки, то он даже рад, что до сих пор ни с кем здесь не подружился. 

– Нельзя было через ворота! Пираты действуют скрытно! – уязвлённо отвечает он, гордо вздёрнув нос. Вряд ли фраза получается такой же крутой, как Минхо представлял мысленно, с учётом его-то положения, но уже поздно сдавать назад. 

– Так ты пират? – с неожиданным восхищением переспрашивает мальчик, явно поверив в столь веский аргумент. – Круто! А мы с дедуш… Ну, то есть с Доктором Краской! В общем, мы агенты! Соверше-е-енно секретные! 

Быть может, находясь в менее зажатом положении, Минхо и оценил бы встречу с настоящим секретным агентом, но сейчас его запал направлен только на освобождение из смертоносной ловушки. Незнакомца, впрочем, этот факт словно перестал смущать вовсе. 

– Сокровища ищешь, да? Только нет тут ничего. Так, железяки, к которым лучше не соваться, чтоб не оттяпало чего. Я с пап… С агентами Фломастером (прим. автора: игра слов с flight master) и Шкипером (прим. автора: второй пилот) тут уже всё обрыскал, когда они меня с собой брали, – мальчик виновато почёсывает щёку и поправляет свои очки на резинке, которые слишком сильно впились в кожу.  

От этой новости Минхо заметно тушуется и вновь оглядывает огромный аэродром, теряя всякую надежду на то, что уйдёт отсюда с завидным богатством. И как теперь оправдаться перед взрослыми, когда они спросят, где он пропадал? Разве можно вернуться с пустыми руками? Может, остаться здесь в качестве живой статуи – не такая уж и плохая идея.  

Как раз в тот момент, когда Минхо тщательно обдумывает свою дальнейшую судьбу, незнакомый мальчик крепко-крепко хватает его за локоть и что есть сил рывком тянет на себя. Удивительно, как много мощи оказывается в этом хлипковатом тельце – уже спустя секунду Минхо вскрикивает и летит прямо на своего спасителя, роняя их обоих на землю. 

– Ну всё, кости за бортом! (катапультирование) – горделиво, но с явной одышкой гнусавит мальчик. – Только это. Ты тяжёлый. Давай сползай. 

– О. Спасибо, – обескураженно лепечет Минхо, впопыхах поднимаясь на ноги и собираясь подать руку второму, но тот уже резво встаёт следом и сам.  

Одной проблемой меньше. Внутрь Минхо, конечно, так и не проник, но, судя по всему, надобности в этом больше и не было. Его плечи заметно опускаются, когда он вновь и вновь скользит взглядом то по взлётной полосе, то по своим скромным “пожиткам”, оставшимся по ту сторону забора. Они далековато, и просто рукой не достанешь. Вот тебе раз! Пират без пиратского снаряжения. Этот день способен стать ещё хуже?  

Мальчик, очевидно, не оценивший такой тягостной обстановки, неожиданно пихает Минхо в плечо, чтобы привлечь его внимание. А когда Минхо поднимает на него возмущённый взгляд – улыбается и жестом просит идти следом. Раз уж расхищение железных гробниц всё равно отложено, то делать нечего. Минхо идёт за ним.  

Вместе они пробираются сквозь деревья и кусты, растущие вдоль забора, ещё около десяти минут, пока не останавливаются у подобия полянки с поваленным бревном, вероятно, служащим здесь вместо лавки. Мальчик останавливается рядом с ним, снимает с плеч рюкзачок, на котором изображён пингвин в шапке лётчика, и начинает усердно в нём копаться. 

– Зачем мы здесь? – нетерпеливо интересуется Минхо, отряхивая футболку от надоедливого и колючего репейника.  

– Смотри туда, – мальчик неопределённо машет рукой себе за спину – в сторону забора – и больше ничего не объясняет. 

Насупив брови, Минхо делает то, что велено, и вновь обращает взгляд в сторону аэродрома, не надеясь увидеть там что-то новое. И зря. С прежнего места были видны лишь громадные полосы взлёта и посадки, да старенькое здание аэропорта, но теперь… Они стояли рядом с самыми настоящими самолётами!  

От такого зрелища у Минхо перехватывает дух. Раньше он видел самолёты только высоко в небе, когда они, рассекая облака, оставляли за собой расплывчатый белый след и казались крохотными и игрушечными. Но сейчас, оказавшись так близко… Всё на свете показалось Минхо возможным. 

– Вот, – мальчик тычет его в плечо и протягивает что-то шуршащее. 

Минхо замечает в его руках упаковку с печеньем и, не задумываясь толком, берёт одно, чтобы сразу отправить в рот. Правда, мальчик оказывается тем ещё пройдохой – возьми да стукни Минхо по ладони! Разве так делаются дела? Почему он сначала сам угощает, а потом не даёт съесть? 

– Это для них! – мальчик выглядит не менее возмущённым. Он похож на папу, когда Минхо в десятый раз щёлкает на включение света в салоне машины, хотя ему это запретили.  

Подумав, что Минхо не сможет уловить его мысленные послания, мальчик решает растолковать на примере. Достав ещё одно печенье из пачки, он подходит к забору и протягивает руку сквозь прутья по направлению к самолётам. 

– Вот так! Поднеси печенье к их пяточку (нос самолёта), – мальчик нетерпеливо машет рукой, точно Минхо в его глазах – нерасторопный дурак, которому всё нужно повторять несколько раз, чтобы наконец дошло. 

Хотя, если вы спросите Минхо, то из двух людей здесь дураком он признает точно не себя. Чем вообще занимается этот лопух? 

– Ерунда какая-то. Они же не живые. Мне мама рассказывала! – упирается он, грозно топнув ногой. 

Минхо умный и взрослый мальчик, который не видит причин тому, чтобы не верить своей маме. Зачем ей его обманывать? 

– Значит, твоя мама НИ-ФИ-ГА не знает! 

А вот это – удар ниже пояса. Минхо может смириться с тем, что дураком называют его, но чтобы кто-то осмелился принижать его маму? Да чёрта с два! Папа говорит, что настоящий мужчина должен защищать тех, кто ему дорог, даже если для этого придётся запачкать руки. В чём именно запачкать, Минхо, конечно, не уточнял, но если речь шла о крошках печенья и подтаявшем на них шоколаде, то он определённо готов. 

– Ах так?! Да ты..! Ты! Олифа… Олиграф… (он искренне пытался сказать “олигофрен”) Тетеря, короче! – задыхаясь от возмущения выпаливает Минхо, перебрав несколько ругательств, которыми любила орудовать его бабушка.  

К несчастью, у мальчика подобный ход конём вызывает только скучающее моргание, точно Минхо сейчас не кинул оскорбление в его адрес, а сморозил глупость наряду с “зелёным небом” и “голубой травой”.  

– Ты же пират? – невзначай решает уточнить он. 

– Ну… Да, – вмиг теряется от такого вопроса Минхо. 

– Про “Сезам откройся” слыхал? Так тут такая же песня! Нам нужно покормить самолёты, чтобы их полёт прошёл успешно! Обязательный ритуал! – настаивает мальчик и, не став дожидаться, пока его напарник по делу созреет, приступает к своей ответственной миссии. 

Поначалу Минхо хочется бросить в мальчика печеньем, сказать какую-нибудь гадость – из тех, что мама запрещает произносить вслух – и с гордым видом ретироваться домой. Но заметив энтузиазм на чужом лице, он стремительно предаёт свой гениальный злодейский план и, поджав губы, повторяет всё то, что сделал его новый знакомый. Ладонь, перемазанная в крошках, тянется прямиком к “носику” одного из самолётов. Немного несмело – как если бы Минхо протягивал угощение хищнику, который чуть что – оттяпает руку по самое плечо. 

А дальше происходит что-то, в чём Минхо стыдно признаться даже самому себе. Ему нравится. Воображение само дорисовывает картинки, показывает, как железные птицы действительно благодарно разевают пасти, чтобы юные путники могли накормить их сладкими дарами, а после довольно встряхивают крыльями и кивают.  

– Вот видишь, – с улыбкой протягивает мальчик. – Здорово же, скажи? 

– Ага, – Минхо решает быть честным. А ещё любопытным: – И часто ты так делаешь? 

Впервые за их встречу мальчик выглядит немного растерянным. Он выпускает печенье из рук, и то беззвучно падает в траву, становясь райским дарованием для местных жуков. 

– Всегда, когда агенты Фломастер и Шкипер улетают. На удачу и чтобы обязательно вернулись назад. Меня этому Доктор Краска научил, – мальчик отряхивает ладошки и, словно вспомнив о чём-то важном, бросается к оставленному рюкзачку и спешно натягивает его на спину. – Он же мне полный рот земли устроит! (катастрофа) 

– Кто? – удивлённо спрашивает Минхо, тоже оставляя печенье ютиться под покровом травы. 

– Дедушка! Я сказал ему, что отойду на пять минут! Ну всё, я побежал! – проверив, надёжно ли держится рюкзачок, мальчик срывается с места, вероятно, даже не думая как следует попрощаться. 

– Эй! А ты ещё придёшь сюда?! – кричит ему вдогонку Минхо, толком не зная, куда себя деть после такого поспешного ретирования товарища. 

– Ага! В то же время на этом месте! Мы же теперь друзья! 

Минхо заворожённо пялится в спину убегающего мальчика, пока тот окончательно не скрывается за деревьями, и повторяет его слова несколько раз про себя. Мы теперь друзья. Друзья. У Минхо наконец-то появляется друг в этой глуши. И это чувство перекрывает даже тот стыд, который приходится испытать по возвращению домой, когда мама в сердцах и со слезами на глазах прижимает его к груди, а отец проводит серьёзную воспитательную беседу. 

Несмотря на то, что пропавшего сыночка семейства Ли искала едва ли не вся соседская коллегия, ему удаётся отделаться только лёгким испугом. Путём серьёзных переговоров они приходят к мировой – Минхо разрешается выходить на прогулки, но только после обеда. До того, как начнёт смеркаться. В пределах улицы. Расширить территорию не помогают даже горючие слёзы, и всё же – это небольшая победа. 

К счастью, в любом запрете найдётся своя лазейка. И лазейкой Минхо становится бабушка, которая сердобольно разрешает внуку заглядывать в соседский проулок взамен на то, что тот целое утро помогает хозяйничать ей в огороде. Правда, и это условие сходит на нет, когда вместо сорняка Минхо с корнями выдирает какой-то мудрёный цветок – в ту минуту он узнаёт целый сборник новых ругательств, а также зарабатывает безоговорочную амнистию от каторжных трудов. Теперь бабушка отпускала его просто за клятвенное обещание “не чесать языком об этом перед мамкой”. Хранить секреты Минхо умеет, поэтому резво соглашается на такой компромисс. 

По счастливому обстоятельству, проулок, куда ему теперь тоже было дозволено заглядывать, заканчивался лесной чертой, поплутав по которому можно было выйти к заветному месту встречи. Может, страх оказаться пойманным с поличным и был велик, но дружба оказывается больше стократ. Итак, всю следующую неделю Минхо каждый день сбегает к той полянке, где совсем недавно они с мальчиком, чьё имя он так и не успел спросить, кормили самолёты. И ни разу мальчик не приходит к нему на встречу, так что Минхо приходится вести миссию в одиночку. Печенья у него не нашлось, зато бабушкины пироги, на его взгляд, тоже очень неплохо справлялись с поставленной задачей. 

Спустя тринадцать дней безуспешных вылазок Минхо почти теряет надежду на то, что его друг – это реальный мальчик, а не какой-нибудь там дух леса. На четырнадцатый мальчик уже ждёт его там. 

– О! Пиратам привет! – как ни в чём не бывало здоровается он, весело махнув рукой.  

Минхо не знает, что чувствует, когда видит его беззаботную улыбку. Радость от встречи смешивается с детской обидой на несдержанное обещание – они ведь договаривались! А он, как самый настоящий дурак, бегал сюда каждый день в ожидании чуда! 

– Ты где был? Знаешь, сколько мне приходилось кормить самолёты в одиночку? Это, вообще-то, охренеть как сложно, когда их по три штуки стоит, а руки всего две! – вспыливает Минхо, нахмурив брови. 

– Ты что, каждый день сюда летал? – шокированно спрашивает мальчик.  

– Ясное дело! Ты же сам говорил!  

И снова мальчик одаривает его таким взглядом, будто Минхо только-только свалился с луны.  

– Так ведь у нас здесь только один самолёт на ходу. И улетает он раз в две недели. А те, что стоят, переломанные лет уж сто. Это все знают.  

На самом деле Минхо просто хочется исчезнуть. Вполне возможно, что от удушающего чувства стыда. Но не так, чтобы насовсем, вовсе нет. Кто тогда съест все конфеты, которые мама купила специально для него? А новенький велосипед? Папа ведь ещё не научил его кататься! Но Минхо отчаянно хочется, чтобы у него был невидимый переключатель. Как для лампочки под потолком. Чтобы – щёлк! – и тебя нет, пока не нажмёшь снова. На его скромный детский взгляд, это было бы весьма полезное приспособление. Решено! Когда он подрастёт достаточно, то обязательно создаст такую штуковину и сделает всех-всех на свете счастливее. Мама и папа смогут им гордиться.  

Жаль только, что этой волшебной кнопки нет у него под рукой прямо сейчас. Это что же получается? Он, как самый настоящий лопух, две недели бегал сюда и подкармливал бездушные железяки? ЗА-ШИ-БИСЬ.  

– Ну и что! Раз поломанные – значит, не нужны никому? Так, что ли? – неожиданно для самого себя Минхо шумно шмыгает и тут же утирает нос рукавом полосатой кофты.  

Почему-то мысль об этом очень сильно его задевает. Как-то в одной из ссор папа в пылу эмоций брякнул, что их семья вся переломанная, и из этого больше ничего не выйдет. Если это действительно так, если семья Минхо дала трещину – значит ли это, что и он, как омертвевшие и забытые даже работниками самолёты, станет совсем не нужен? 

– А мне всё равно! Я буду приходить сюда каждый день и кормить их, даже если они никому не нужны! – он распахивает принесённый с собой кулёк, достаёт оттуда по пирожку в каждую руку, и упрямо протягивает их через забор. – Слышите? Вы мне нужны! 

В этой оглушающей тишине Минхо чудится, будто повидавшие жизнь самолёты отзываются на его искренние слова благодарным скрежетом и лязгом старых винтов. Он не сразу замечает, как сквозь прутья протягиваются ещё две руки с печеньем, а когда всё же видит, то удивлённо поворачивает голову в сторону мальчика. 

– И мне нужны! Простите, что не кормил вас раньше! – отчаянно кричит мальчик. 

Теперь они каждый день встречаются на одном и том же месте в одно и то же время. День за днём, превращая это в свою маленькую традицию и самую сокровенную тайну. Ровно до тех пор, пока папа Минхо не встречает его после очередной такой вылазки и не говорит, что им пора уезжать. Вот только в это “уезжать”, по какой-то странной причине, входили только сам папа и Минхо. Без мамы. 

Трещина на семье стала такой глубокой, что её не залатать ни крошками от печенья, ни сладкими пирожками с вишней. Это конец.  

– Но почему? – тихо хнычет Минхо, держа маму за руку так крепко, словно если отпустит – то та обязательно превратится в пену как русалка из сказки. 

– Тише, зайчик, – ласково шепчет мама, поглаживая его по щеке. В свете солнечных лучей её глаза очень сильно блестят. Ещё минута, и из них выльется море. – Маме нужно остаться здесь, чтобы поухаживать за бабушкой. А ты с папой вернёшься домой, чтобы пойти в школу. Там ты познакомишься с кучей ребят и заведешь себе много-много друзей!

– Но я не хочу без тебя! – продолжает плакать Минхо.  

Его слёзы не действовали на родителей почти никогда – именно поэтому он никогда не пытался добиваться желаемого через истерики. Но один раз – один единственный раз! – пускай это сработает! 

– Ну-ну, маленький. Я буду часто-часто тебе звонить. А на выходных и каникулах будешь приезжать сюда. Ты же у меня взрослый мальчик, не надо так плакать, – голос мамы надламывается, но она продолжает улыбаться, будто бы всё хорошо. 

– Я тебе больше не нужен, да? Ты поэтому не едешь с нами? – наконец сдаётся Минхо, поднимая на неё заплаканные глаза. Прямо сейчас сбываются его самые страшные опасения.  

Пиратское сокровище оказалось проклятым. Минхо превратился в поломанный самолёт. 

– Что за глупости, милый? – от шока она даже немного заикается. – Ты для меня самое..! 

– Ну всё, хватит разводить слюни. Минхо, долго ещё, как баба, будешь плакаться в мамкину юбку? Нам пора ехать, – встревает в их разговор папа и нетерпеливо оттаскивает сына в сторону машины. 

Мама обещает, что будет звонить ему каждый день, и первый месяц в Сеуле после отъезда он засыпает с папиным телефоном в обнимку. На второй папа покупает ему собственный, а Минхо наконец идёт в школу. На третий он перестаёт верить в обещания. 

Телефон молчит. Мальчик в деревеньке рядом с Кимпхо кормит самолёты в одиночку, но не перестаёт ждать пиратский флаг на горизонте. 

*** 

Солнце в тот день было огромным. Горячим, пламенным и будто нарисованным. Точно не солнце вовсе, а подвешенная к небу на холщовую нить долька лимона. Или, на худой конец, отпущенный маленьким ребёнком жёлтый воздушный шар. Словом – по ощущениям оно было таким же бутафорским, какой теперь ощущал Минхо всю свою недолгую жизнь. 

Иногда так бывает, что в один очень ясный день случаются очень неясные вещи. Судьба – это про контрасты. Про пересечения параллельных, которые ни при каких обстоятельствах не должны были столкнуться.  

Такси, на которое Минхо решил щедро раскошелиться, чтобы не трястись по жаре в душном автобусе, тоже столкнулось с вылетевшей навстречу новенькой “киа”. А может, то была и не “киа” вовсе, а бывалый “хёндай”. Минхо, по правде говоря, не слишком-то силён в области автомобилей. Разве теперь разберёшь? 

День ото дня копаясь в обрывках воспоминаний той злополучной аварии, он мог припомнить только одну мысль, которая посетила его перед вспышкой адской боли.  

“Костюм новый. Специально под заказ к концерту был сшит, отец на него месяца три откладывал. Жалко.” 

Если бы судьба не была про те самые ненавистные контрасты, он надел бы его снова на собственных похоронах. Но Минхо, как бы ни тянулся к смерти, теперь мог лишь загнанным зверем смотреть на этот подшитый – ательер божился, что ни одной заплатки после “реабилитации ситуации” не будет видно, и не соврал, – костюм. Он аккуратно висел на вешалке у стены, напоминая большой и холодный памятник на могиле.  

Будь Минхо немного рукастее, то сам вышил бы на лацканах датировку жизни и приписал бы что-то вроде: “Спасибо, что не покинул наши сердца, хоть и ушел безвозвратно.” Или что-то лаконичное и в его стиле: “Дерьмо случается”. Вот и с ним – случилось. После аварии Минхо пришлось учиться делать многие вещи заново: дышать без помощи больничных трубок, есть и ходить. Лучшая больница Сеула содрала с его отца три шкуры за лечение, но всё-таки собрала косточки Минхо с нуля воедино, как дорогущий конструктор лего. 

А душу, сколько ни бейся, вышло заштопать только неровными и совсем уж скверными стежками – того и гляди, рано или поздно снова вывернет наизнанку.  

Поэтому сейчас он стоит здесь, под таким же палящим и ненастоящим солнцем, как и в тот самый день. Прошло так много лет с тех пор, как он был здесь в последний раз, а время тут словно застыло: точно деревня была картонным макетом, заброшенным на чердак за ненадобностью, и только и ждала, когда о ней вспомнят. Не то чтобы Минхо хотел этого, но и выбора ему не оставили.  

Отец и так потратил баснословные деньги на его лечение, залез в кучу долгов, однако жить как раньше Минхо уже всё равно не сможет. Нужно было двигаться дальше. Но когда твой сын не встаёт с постели даже для того, чтобы поесть, а тебе надо работать на износ, и времени на постоянную заботу не остаётся – приходится пользоваться даже безумными решениями. Спустя пятнадцать лет отец вспомнил о том, что помимо него у Минхо есть ещё и мать.  

Всё это подкреплялось заверениями врачей о том, что смена обстановки может положительно повлиять на его эмоциональный фон и ещё кучу всего. “На природу его везите, куда-нибудь подальше от суеты и всего, что напоминало бы об инциденте. Отдых, понимаете? От-дых.” По счастливому обстоятельству, деревенька рядом с Кимпхо могла похвастаться душистым лесом и отсутствием привычного понимания о цивилизации.  

Минхо крепче сжимает ручку чемодана и заходит во двор бабушкиного дома. Если присмотреться, то можно заметить, что годы всё-таки брали своё. Однако за местом явно ухаживали: подбивали новые доски там, где они дали гниль, бережно обновляли облупившуюся краску на заборе и сохраняли в идеальном порядке огород.  

В детстве он казался Минхо огромным раскидистым полем, а на деле-то – всего несколько рядов грядки. На клумбе с цветами он замечает торчащий из земли сачок, служивший опорой для одного из растений. Когда-то он ловил с его помощью бабочек, а потом с заливистым смехом пугал ими маму, которая до жути боялась всех насекомых. Воспоминания об этом тоже какие-то бутафорские и ненастоящие, как и нарисованное небрежной рукой солнце на небе. 

Парадная дверь с тихим скрипом открывается, и на крыльце появляется мама. Её время тоже не пощадило, хотя, может, проблема была в Минхо, который дорисовывал её образ в голове исходя из того, что ещё сохранилось в памяти с детских лет. Сейчас перед ним стояла грузная женщина в заношенных вещах, на её лице залегли заметные морщины, а ранее густые и длинные волосы были подстрижены под практичную мальчишечью стрижку. Но улыбалась она всё так же до суженных глаз и ямочек на щеках.  

– Ты наконец-то приехал, – только и говорит, но не двигается с места.  

Точно боится, что если сделает шаг – Минхо рассыпется в рой ненавистных бабочек и улетит уже навсегда. 

Минхо не знает, как себя вести и что стоит сказать. Они вычеркнули друг друга из своих жизней на добрые пятнадцать лет, а теперь мама стоит и улыбается ему, будто никакой разлуки и не было.  

– Заходи скорее. Я приготовила твой любимый пирог с рыбой, как только узнала, что ты приедешь. 

Пироги с рыбой Минхо не любил отродясь, но учтиво молчит и заходит внутрь, сжимая ручку чемодана покрепче. Внутри даже пахнет по-другому. Словно весь дом целиком – это большая консервная банка, в которой надёжно запечатали детство. 

На кухонном столе стоит золотистый рыбный пирог, вверх от которого струится белёсая ленточка дыма. Мама неловко жмётся у фурнитуры и не знает, куда себя деть. Она то и дело мнёт в руках вафельное полотенце, начинает что-то говорить, но спотыкается на первой же букве и снова молчит. Ситуация патовая.  

– В какой комнате я буду жить? – после нескольких часов молчания собственный голос кажется Минхо чужим. Он прокашливается и выжидающе смотрит вперёд.  

Маме не нужно повторять дважды. Она улыбается и часто кивает, что-то бормоча себе под нос, прежде чем подлететь к одной из комнат и распахнуть туда дверь. Обстановка внутри не производит особого впечатления: старый скрипучий диван, большой платяной шкаф из тёмного дерева, скопление каких-то дремучих плюшевых игрушек и пузатый телевизор в углу, каким уж сто лет ни один здравый человек не станет пользоваться. Муслиновые занавески слегка колышутся от ходящего по дому сквозняка и напоминают пушистое облако. 

Минхо ставит чемодан рядом с диваном и складывает руки в замок, чтобы немного размять пальцы и успокоиться.  

– Ты, наверное, устал с дороги? – говорит мама, разрывая неловкую тишину. – Переодевайся и иди к столу.  

– Я не голоден, – отрезает Минхо.  

Напряжение и неловкость становятся практически осязаемыми в повисшей тишине. Они оба не знают, как мать и сын должны себя вести после пятнадцатилетней разлуки. Сложно сказать, есть ли желание узнать это вообще.  

Мама неловко вытирает руки о бока и вновь что-то неразборчиво бормочет под нос о том, чтобы он отдыхал, прежде чем оставить его одного. Как ни странно, но Минхо чувствует облегчение, когда остаётся один на один с собственными мыслями. Это ощущение ему хотя бы знакомо и понятно. 

Приглядевшись к мебели, Минхо замечает, что здесь очень чисто: мама просто хорошая хозяйка, или действительно ждала его приезда? Наверное, всё-таки первое. Сложно представить, что человек, который не попытался ни разу связаться за столько лет, жаждет новой встречи. От суматошных мыслей отвлекает характерный рёв за окном. 

Минхо без особого энтузиазма отодвигает мягкие занавески в сторону и выглядывает на улицу, где открывается вид на соседний двор. Там, среди густой травы, два мальчика лет десяти безбожно воюют с допотопной на вид газонокосилкой. Один из них резво дёргает за шнур в попытке завести мотор, а второй, экипированный в шлем и большие очки пилота, благоразумно держится в стороне, точно готовый в любой момент ловить отлетевшее в воздух лезвие. Минхо задёргивает занавеску обратно и садится на диван. Ему нет дела ни до безмолвных подглядываний, ни до чужих проблем. 

Зачем думать о ком-то ещё, когда собственный чемодан ломится от несбывшихся мечт и болезненных воспоминаний? 

Впрочем, подумать приходится против собственной воли, когда мама вновь появляется на пороге комнаты и, неловко переминаясь с ноги на ногу, просит зайти к соседям и передать им пирог. Минхо слушает вполуха, но даже так цепляется за основную причину: “Там недавно умер хозяин, хороший был человек, внук его очень любил, надо уважить”.  

Вот, как Минхо с большим подносом рыбного пирога оказывается стоящим перед домом, на заднем дворе которого двое детей мастерят машину убийств из газонокосилки. Кто бы из них ни был внуком достопочтенного и почившего соседа, всё не выглядело так, словно они слишком уж горевали.  

После короткого стука в дверь, потому что звонок оказывается сломанным, открывают далеко не сразу. Сначала Минхо просто глупо стоит на месте и даже подумывает уйти, но потом слышит тихую ругань изнутри и дверь, конец, приоткрывается. Из маленькой щёлочки на него глядят две любопытные пары глаз.  

– Ты кто? – спрашивает тот, что заводил газонокосилку. Второй парнишка в шлеме пилота только с подозрением щурится и не спешит подавать голос.  

Минхо удручённо вздыхает. Меньше всего сейчас ему хотелось разговаривать с кем-то, особенно с детьми, у которых словесный фильтр отсутствует напрочь.  

– Я из соседнего дома. Принёс пирог, – чтобы доказать правдивость своих слов, он выдвигает руки с угощением чуть ближе к двери. – Кто-нибудь из взрослых есть дома? 

Кажется, принесённое лакомство действует на парнишек сродни волшебной фразе “Сезам, откройся!”, потому что уже спустя секунду они широко раскрывают дверь и с восторгом смотрят на пирог в руках Минхо.  

– Так это тётушка Ли приготовила? Блин, офигенно! Обожаю её пироги! – восторгается тот, что говорил с Минхо ранее. Он тут же тянет загребущие руки вперёд и берёт поднос. – Хён ещё не вернулся, он ушёл помогать грымзе Квон дальше по улице. У нее часы отлетели, как и кукуха. Вот он и вызвался посмотреть, чем может помочь. 

Другой мальчик шлёпает своего друга по плечу и недобро зыркает.  

– Джисон! Тётушка Квон уже старая, мы должны относиться к ней с уважением, – гнусавит он, уперев руки в боки.  

– Эй, что плохого в том, что я называю вещи своими именами? Все знают, что у неё давно шарики за ролики заехали! Ты мой братан, ты должен быть на моей стороне!  

Минхо, ставший невольным свидетелем их перепалки с пустого места, кажется припоминает, о ком идёт речь. Именно эту соседку постоянно кляла его бабушка за чрезмерную любовь к животным, которых, по её словам, “и так слишком много развелось, что топить не успеваем”. Воспоминания отзываются неприятным комком в груди, но какие времена – такие нравы. Ещё когда он был мальцом, то пару раз видел эту самую тётушку Квон, и тогда она казалась Минхо обычной одинокой старой женщиной, но какие уж её годы, особенно теперь?  

Как бы то ни было, его задача выполнена, а значит ему больше нет смысла и дальше подпирать собой стену на крыльце. Солнце неприятно кусает затылок, а свежий воздух слишком усиленно насыщает кровь кислородом. Минхо хочется уйти и поскорее срастись с диваном в одно целое, чем он, собственно, и решает заняться. 

Но его планы безбожно и совсем нагло нарушают. Снова.  

– Это самое! – окликивает Минхо, судя по всему, Джисон, заметив, что тот начинает уходить. – Хён вернётся скоро. Зайдёшь?  

– Зачем? – сухо спрашивает Минхо.  

– Ты же родственник тётушки Ли? Мы никогда не видели тебя тут раньше. Давай знакомиться, – неожиданно улыбается второй мальчик. 

– Ага! Мы с Ёнбоком вообще за всех в деревне шарим, сечёшь? А ты новое лицо, ещё и от тётушки Ли! Она всегда нас угощает всякой всячиной, а добро должно возвращаться. Заходи, попьёшь чай с нами, и хёна тоже дождёшься. Заодно скажешь, что это ты пирог принёс. А то он подумает, что мы его у кого-то стащили. 

Минхо не из тех, кто любит авантюры, новые знакомства и чаепития. И всё же, каким-то образом он оказывается на кухне дома, который изнутри выглядит ещё более чудаковатым, чем снаружи. Стены увешаны часами разных форм и размеров, и их так много, что разбегаются глаза, но все стрелки, к удивлению, движутся (пускай и не одинаково). Потолок в каждой комнате разукрашен в самые разные рисунки: в коридоре было небо, в гостиной летающие драконы, а здесь, на кухне, было что-то похожее на подводную глубину. Словно несколько измерений слились в одну точку на карте и нашли свой приют в неприметном домишке. У окна Минхо замечает дорожный знак с детскими наклейками, а на подоконнике уместился большой плюшевый паук.  

Здесь всюду, куда ни глянь, куча всякого хлама и непонятных абстракций – взять хотя бы маленькое бурое пятно на стене, бережно обведённое на стене ручкой и подписанное как “кровь”, – о происхождении которых Минхо боится даже представить. У него создаётся ощущение, будто он с головой нырнул в кроличью нору, и сейчас гостит у безумцев. Будет неудивительно, если вместо чая мальчишки сейчас разыграют сценку и нальют в чашки воздух. 

Но, к счастью, чай оказывается вполне себе реальным и даже вкусным. Минхо молча сёрпает из своей неаккуратно слепленной на манер кривой лягушки кружки, и не знает, чего хочет больше: сбежать из страны чудес как можно скорее, или найти под рукой печенье с подписью “сьешь меня”.  

Джисон сидит, забравшись с ногами на стул, и с самым довольным видом уплетает пирог за обе щеки, попутно пытаясь что-то рассказывать. А Ёнбок, в свою очередь, украдкой подкладывает в тарелку Минхо шоколадные конфеты, словно выполняет ответственную секретную миссию. 

Неожиданно из одних часов с громогласным криком – или скорее с умирающим от старости воплем – вылетает деревянная кукушка, заставляя Минхо подпрыгнуть на месте и пролить несколько капель чая на шорты.  

– Офигеть! Ты видел? Чувак, я был уверен, что эти часы были сломаны уж лет сто! Хён ведь всегда забывал их починить! – радостно восклицает Джисон, пихая Феликса в бок.  

– Должно быть, дом приветствует Минхо-хёна, – улыбается Феликс, тоже обрадованный кукушкой. – Поздоровайся с ним в ответ, хён.  

“Дурдом”, – наконец решает про себя Минхо и прижимает салфетку к мокрому пятну на шортах.  

– Кто кого должен приветствовать? Вы кого привели сюда, пока меня не было, негодяи? – в дверях звучит новый голос, но для Минхо он удивительно знаком.  

Знакомый незнакомец чихает и потирает свой красный нос, когда заходит на кухню/ Он застывает на месте, вперяясь глазами в Минхо.  

“Идиот, знает ведь, что у него аллергия на шерсть, и всё равно попёрся в кошачью обитель,” – первым делом думает про себя Минхо, глядя на него в ответ, а потом ругает самого за беспечные мысли.  

Не такая реакция должна быть на человека, с которым вы видитесь впервые за полгода после расставания. С чёртовым Ким Сынмином никогда ничего не происходит по-нормальному.  

Минхо знал, что он тоже родом отсюда, но не думал, что они окажутся соседями. И, конечно, он и подумать не мог, что они встретятся снова.  

– Я пойду домой. Спасибо за чай, – Минхо решает прервать молчание, которое затянуло смогом всю комнату и повисло на плечах неприятным грузом. Хватит на сегодня встреч с собственным прошлым. 

Он выскальзывает из кухни, а после и из дома прежде, чем бойкие мальчишки или Сынмин успеют сказать хоть что-то против. Пускай Минхо не показывает это внешне, сохраняя стоическое лицо, но сердце болезненно ломится в рёбра. Прошло полгода, а видеть его лицо всё так же больно.  

История любви Ли Минхо и Ким Сынмина банальна и избита. Один – пианист с великим будущем, как он думал тогда. Второй – сын пилота с большим козырьком (жарг. фраза: отец покупает кепку сыну с большим козырьком, чтобы он ничего не видел и не пошёл в лётное училище), ставший ремонтником часов. Они познакомились на одном из отчётных концертов Минхо и с тех пор не провели ни одного дня порознь, пока авария не положила всему конец. В тот день они ехали в такси вдвоём, чтобы пораньше вернуться в свою небольшую квартирку на окраине города и отпраздновать успешное участие в конкурсе. Сынмин отделался сотрясением и парой ушибов. Минхо потерял всё, что у него когда-либо было. Красивого финала у сказки так и не получилось.  

И теперь, когда Минхо уже свыкся со своей дерьмовой жизнью, судьба подкладывает ему очередную свинью. Очень в её стиле.  

Прежде, чем он успевает пересечь “безопасную зону” в виде калитки бабушкиного (или уже маминого?) дома, Сынмин хватает его за запястье. Минхо поджимает губы и мысленно считает до трёх. 

– Отпусти, – говорит он, но в глаза смотреть не решается. Боится. А чего? Увидеть там злость и разочарование? Или радость от встречи? Если выбирать, что хуже, то с ответом можно так и не найтись.  

– Научи Ёнбока играть на пианино, – вместо всех ожидаемых на свете фраз говорит Сынмин.  

То ли это был его особый хитроумный план, то ли он просто дурак, но Минхо оказывается настолько сбит с толку, что наконец поднимает на него выразительный взгляд. 

– Что?  

– Научи его играть, – настойчиво повторяет Сынмин, и отпускает его запястье. Без его прикосновений кожа горит от тоски. – Он давно хотел, но ездить в город только ради уроков музыки слишком дорого для его семьи, а среди местных никто не знает пианино лучше тебя.  

– Я больше не играю. Ты знаешь.  

– Я не прошу тебя играть. Я прошу научить его делать это, – Сынмин суёт руки в карманы потёртых джинс и шмыгает носом. 

С Ким Сынмином никогда не бывает по-человечески. Никогда. Именно за это Минхо его когда-то и полюбил.  

– У него есть инструмент? – навскидку спрашивает он, мысленно надеясь на то, что пианино на всю округу всё-таки не найдётся. 

– Будет. Я устрою. Приходи завтра ко мне в наше время, – Сынмин будто бы вообще не испытывает неловкости от встречи, и уже диктует свои условия. Словно не было ни аварии, ни болезненного и внезапного разрыва, ни разросшейся пропасти между ними. Словно всё было как раньше. 

Он больше ничего не говорит, только ещё раз чихает и разворачивается, чтобы вернуться в дом. Никогда на свете Минхо не хотелось так сильно взять его за руку, примотать к себе скотчем и больше не отпускать. Но на пыльной дороге, кроме него и визгливого скрипа открывающейся калитки больше никого нет. 

Ставшее привычным одиночество вспарывает все неровные стежки на сердце, которые Минхо с таким усердием наносил день за днём. Удивительно, как люди и вещи, о которых так отчаянно пытаешься забыть, спустя долгое время всё ещё способны заставить душу содрогаться.  

Вечер того же дня проходит до неуместного странно: ни мама, ни Минхо не решаются выйти из своих комнат, чтобы поговорить, а если обстоятельства всё-таки вынуждают покинуть безопасные стены, то каждый из них ходит на цыпочках. Как-будто их встреча лицом к лицу сулит ни больше ни меньше, чем мировой коллапс и полную разруху вселенной.  

Да и о чём им разговаривать? Что может быть общего у матери и сына, кроме жизней, проведённой вдали друг от друга? У Минхо в кармане потёртых джинс только пустая упаковка от жвачки и переломанное будущее. У его матери под рукой рыбный пирог и слишком много упущенного времени за спиной. Простого родства крови недостаточно, чтобы сблизить две души. 

Ночью Минхо засыпает под ласковый шелест листвы за окном, тихое жужжание сверчков и ворох навязчивых голосов. Удивительно, но впервые за долгое время они не скандируют ему всё закончить. У него наконец-то появляется причина, чтобы проснуться завтра. Глупая, несуразная и, возможно, она не увенчается успехом. Но это не так уж и плохо. 

На следующий день во дворе соседнего дома, словно из-под самой земли вырастает затёртое от времени пианино, которое вписывается в окружение донельзя складно, уместившись между садовым гномом с подбитым колпаком и ржавым велосипедом без одного колеса. Сынмин не рассказывает, где достал его за одну ночь, а Минхо и не спрашивает. За годы, проведённые вместе, он уяснил, что Ким Сынмин – человек, чьё слово нерушимо несмотря на и вопреки, какая бы немыслимая задача перед ним не стояла.  

Минхо монотонно настраивает инструмент, пока Ёнбок и Сынмин сидят неподалёку на скамейке-качели и тихо посмеиваются с выходок Джисона, который нетерпеливо кружит по двору и пытается себя чем-то занять. Такие дети, как он – головная боль учителей и родителей, потому что их сердца горят слишком сильно, чтобы за ними поспеть. Когда-то Минхо был похож на него, но взрослая жизнь оказалась вооружена огнетушителем. Втайне он надеется, что Джисон не даст погасить своё пламя слишком рано.  

Поочередно надавив на несколько клавиш, Минхо удовлетворённо хмыкает и разгибается. Теперь с этим можно работать.  

Словно ощутив негласный намёк, Ёнбок спрыгивает со скамьи и подходит ближе. Его сердце, в отличии от Джисона, горит не так суматошно и ярко, но зато его глаза, кажется, сверкают бездонной любовью ко всему в этом мире. Такие, как он, олицетворяют само значение смысла жить. Минхо всегда немного завидовал подобному. 

– Начнём урок? – улыбчиво спрашивает Ёнбок, с благоговением касаясь клавиш пианино пальцами, но не нажимает на них, чтобы вырвать звук.  

– Ты принёс тетрадь и ручку? – сухо спрашивает Минхо, ловя на себе удивлённый взгляд. 

– А надо было? 

– Конечно. Ты ожидал, что я сяду и начну сходу учить тебя играть “Венгерскую рапсодию” номер два Франца Листа? В основе любого обучения прежде всего лежит теория, – Минхо суёт руки в карманы и испытующе смотрит на Ёнбока, который сжимается под его чутким взглядом. 

Ощутив неладное, Джисон резво приходит на помощь товарищу: 

– Эй, серьёзно! Мы ждали полчаса, пока ты настроишь этот драндулет, и сейчас ты говоришь, что надо сидеть и строчить ерунду в тетрадке? Это несправедливо! Много ума не надо, чтобы жмать по клавишам! 

Минхо смотрит на мальчишку и лишь тихо хмыкает. В свои годы ему пришлось отдать молодость, чтобы научиться хорошо играть на пианино. И, само собой, это подразумевало не только часы практики за инструментом под надзором строгого учителя, но и долгие вечера изучения всех тонкостей за учебником. Неужели они ждут, что он отклонится от того пути, по которому когда-то прошёл сам?  

– Недостаточно просто “жмать”, если мы говорим о музыке, – с оттенком раздражения говорит он в ответ. 

– Да ладно тебе, Минхо. Для начала покажи ему что-нибудь простенькое, не требующее знания нот. Познакомь его с инструментом, как когда-то познакомил меня, – дружелюбно направляет Сынмин, пока кто-нибудь не поджёг бикфордов шнур, и двор его дома не превратился в место битвы.  

Минхо раздражённо косится на Сынмина, который, как второй взрослый, вообще-то должен был занять его сторону, а потом на обветшалое пианино. Мальчишки глядят на него в оба глаза и сочатся интересом, явно требуя хлеба и зрелищ. Когда он последний раз играл даже что-то совершенно простое? Душа замирает и корчится. 

Стоит Минхо сесть на табурет, единственное, о чём он может думать – это то, что стоит коснуться пальцами клавиш не в мнимом желании настроить, а создать нечто совершенное, как кости в них тут же раздробятся в крошку.  

– Садись и смотри. Я покажу только один раз.  

Лицо Ёнбока озаряется неподдельным счастьем, и уже через секунду он садится рядом и светится предвкушением. Минхо плотно стискивает желваки и с тихим выдохом опускает руки на пианино. Мысленно он считает до трёх – своеобразный ритуал перед каждым выступлением – и начинает играть.  

Детская мелодия заполняет двор, стоит ему с летящей легкостью надавить на клавиши. Кажется, много лет назад Минхо и сам начинал с чего-то такого. Тогда он был обычным юнцом, который, как и Ёнбок, смотрел на пианино с восторгом и мечтал о большой сцене в главном театре страны, а может и где-то дальше. Молодость всё прощает.  

– Запомнил? Играй, раз так хотел, – Минхо резко останавливается, когда пальцы начинают подрагивать от непрошенных воспоминаний.  

Ёнбок удивлённо моргает, но с энтузиазмом опускает свои небольшие ладони на клавиши. Минхо внимательно следит за каждым его действием и, как самый настоящий педант, недовольно морщится ещё до того, как тот начинает играть.  

– Выпрями спину и не прижимай локти к себе так сильно. Округли ладони, держи пальцы расслабленными. Ты будешь создавать искусство, а не отбивать котлеты молотком, – инструктирует он, помогая занять Ёнбоку правильное положение.  

– Вот так? – растерянно переспрашивает мальчик, держась цепко и ровно, словно под дулом пистолета.  

– Расслабься, – Минхо качает головой. – Нет, нет, зачем ты так искривил пальцы? Представь, будто держишь ладонями колени и яблоки. Да, вот так. Если даже Сынмин смог это сыграть, то и у тебя получится. 

Сынмин, сидящий поодаль, усмехается и кусает яблоко.  

– Крепись, Ёнбок-а. Минхо суровый учитель, – с весельем говорит он и протягивает ещё одно яблоко Джисону. 

– Ты тоже учился у него? – с интересом спрашивает Джисон, благодарно принимая фрукт в руки.  

– Ну, я оказался на редкость паршивым учеником. Мне куда больше по душе рыться во внутренностях инструмента, чем использовать его для создания музыки. Дальше собачьего вальса я не ушёл, иначе хён сломал бы мои пальцы клапом (прим: клавиатурная крышка). 

– Ха, похоже вы реально близки, – с видом довольного детектива заключает Джисон, набив щеки кусочками яблока.  

Его слова растворяются в тишине, которую совсем скоро окутывают неловкая, но стремительная мелодия. Минхо внимательно курирует Ёнбока, пока тот впервые сливается с музыкой воедино, и мягко подсказывает, на какие клавиши ему необходимо нажимать.  

В этот жаркий августовский день, когда бутафорское солнце на небе согревало затылки, зародилось что-то новое, неизведанное, но – несомненно – важное. Стихия музыки соединила несколько сердец воедино, и теперь каждый день, в одно и то же время, Минхо приходит во двор Сынмина, чтобы учить Ёнбока и подавлять хохот при виде танцующего Джисона.  

Им не нужно говорить о прошлом, не нужно говорить о будущем. Ласковые мелодии пианино стирают потребность в душевных метаниях и дарят безмятежность. Такую хрупкую, но такую необходимую для каждого.  

Спустя пару недель, когда Ёнбок осваивает ноты и привыкает к инструменту, научившись играть пару простеньких произведений, Минхо решает, что можно двигаться дальше. 

Вспоминая молодость, он мог с уверенностью сказать, что именно бабушка, какой бы ворчливой она ни была при жизни, привила ему любовь не только к подколам в сторону остальных, но и к музыке. И, если Минхо не изменяла память, то в детстве она часто включала ему кассеты с классическими произведениями на небольшом плеере, чтобы взращивать во внуке тягу к прекрасному.  

Наслушанность была бы отличной возможностью для Ёнбока, особенно учитывая то, что хоть на дворе и двадцать первый век, а с сетью в этой глуши всё так же туго.  

Итак, тяга показать свет мальцу приводит Минхо к тому, что впервые за долгое время он подходит к матери и начинает разговор сам.  

– У бабушки раньше были плеер с кассетами. Они ещё остались? – спрашивает он, стараясь не смотреть ей в глаза. 

Мама, которая до этого возилась с цветами, удивлённо разгибается и неверяще смотрит на сына. Словно Минхо говорил с ней на совершенно ином языке, и она не могла поверить, что он обращается именно к ней.  

Пригладив выбившиеся от работы волосы, невзирая на грязь, оставшуяся на перчатках, она наконец обретает возможность говорить.  

– Конечно, сынок. Я только тут закончу, и достану их. Или можешь взять сам, они в моей комнате, кажется, в нижнем ящике, – инструктирует она. – Сам найдёшь? 

– Да. Спасибо.  

Минхо спешно удаляется обратно в дом, желая покончить с этим как можно скорее. Комнаты мамы – неизведанная территория, мир, в который, как ему кажется, он не имеет права вторгаться. Он успокаивает себя лишь тем, что делает это из лучших побуждений, и она сама дала ему разрешение.  

Нервно сжав ручку двери, он прерывисто выдыхает и опускает её вниз, толкая дверь от себя. На мгновение Минхо даже жмурится, ожидая увидеть по ту сторону что угодно: от затхлой могилы, до прибежища гремлинов. Но ничего подобного там нет и в помине. Лишь небольшая, по-своему уютная и чистая спальня, в которой стоит отчётливый аромат маминых духов. Этот запах Минхо помнит ещё из детства, и не может не удивиться тому, что даже спустя пятнадцать лет мама не сменила парфюм.  

Мысленно одёрнув себя, он подходит к комоду и опускается на корточки, чтобы открыть нижний ящик. Как назло, тот отказывается поддаваться с первого раза, как если бы его заклинило. Раздув щеки, Минхо прикладывается с новой силой и упирается пятками в пол, чтобы с резким рывком практически выдрать ящик из комода.  

Больно шлёпнувшись на задницу, он недовольно мычит и смотрит на причину его борьбы. Нижний ящик комода приветливо выдвинут наружу, и теперь, заглянув внутрь, Минхо видит из-за чего он не хотел спокойно открыться. Отсек был забит коробками разных размеров, но все они были бережно обёрнуты в подарочную упаковку.  

– Что это? – бормочет он сам себе под нос, придвигаясь ближе. 

Минхо знает, что должен просто найти среди всех этих вещей плеер с кассетами и уйти, но разве побыть хоть немного любопытным – это плохо? В конце концов, ему всё равно придется двигать коробки, чтобы найти желаемое, так почему бы не разглядеть их поближе? 

Он берёт одну из коробок и замечает на ней небольшую бирку. От времени бумага пожелтела и затёрлась, но на неё всё ещё можно было разглядеть надпись маминым почерком: “Любимому зайцу на десятилетие”. Что-то в груди Минхо ухает и скребётся о рёбра. Он берёт другую коробку, и читает: “Любимому сыну в честь его одиннадцати лет!”. 

Перебрав каждую из них, Минхо с отчаянием понимает, что вся эта груда – неотправленный подарки, которые предназначались именно ему. Чрево столетнего комода стало кладбищем для похороненного счастья, которым его мама так и не рискнула поделиться за все эти годы. В горле скапливается ком, от которого Минхо становится трудно дышать. Слёзы застревают по пути к глазам, а собственная кожа начинает казаться чужой.  

Любому ребёнку хочется поскорее стать старше, но не каждый ребёнок готов к тому, чтобы повзрослеть слишком рано. Сейчас, сидя перед раскрытым комодом, Минхо снова чувствует себя маленьким мальчиком, которому сказали, что пора уезжать и оставить маму за спиной.  

Через отца он обещал приехать сюда каждый год, и не приезжал. Каждый год она ждала его здесь, а потом хоронила ещё одну коробку здесь.  

Минхо разгребает закрывает ящик, забыв и про плеер, и про кассеты. Он выбегает из дома, несётся мимо ничего не понимающей матери, которая обеспокоенно что-то кричит ему вслед. Каждый нерв его тела натягивается, но Минхо упрямо бежит, словно сможет спрятаться от давления вины и прошлого, которые тянутся за ним и норовят перерезать глотку.  

Он бежит, бежит и бежит, пока вместо покатых домов вокруг не начинают вырастать деревья. Колючие ветки задевают руки и щеки, не царапают, но мнимо выражают присутствие. Минхо останавливается только тогда, когда в груди начинает печь, а колени дрожат от усталости. 

Жадно глотая ртом воздух, он какое-то время стоит согнувшись, пока не решает оглядеться. Это место ему знакомо. Забор заметно заржавел, и здесь тише обычного, но Минхо помнит. Насколько ему известно, местный аэропорт закрыли за ненадобностью в эксплуатировании, когда в Кимпхо построили новый – куда больше и современнее.  

Минхо садится на повалившееся дерево и смотрит на опустелую взлётную полосу. Когда он был здесь ребёнком, это место тоже казалось ему куда больше и оживлённее, а теперь… Наверное, если кто и приходит – то любопытная свора детей, вроде Джисона и Ёнбока, но не более. Большие железные птицы (и как их только до сих пор не расстащили на металл) оказались брошены теми, кому служили верой и правдой долгие годы. Всему наступает конец. Но разве это честно? 

А Минхо… Разве он не такой же, как те, что оставили это место гибнуть? 

На его плечо опускается большая и тёплая ладонь, из-за чего Минхо удивлённо дёргается.  

– Так и знал, что найду тебя здесь. Ты напугал свою маму. Почему убежал? 

Из всех людей на свете Ким Сынмин единственный, кто пошёл бы искать его в лес у заброшенного аэродрома.  

В этом был весь Сынмин, с которым никогда ничего не бывает по-человечески. Его любовь всегда проявляется не в словах, а в действиях, порой даже несуразных. Сынмин научился чинить пианино, чтобы Минхо всегда мог иметь возможность играть, даже если то внезапно сломается. Сынмин всегда менял лампочки на настольной лампе Минхо ровно за момент того, когда те предрекали перегореть, чтобы тот мог учить новое произведение по вечерам. Сынмин всегда крепко сжимал руку Минхо в своей и целовал в уголок губ, когда тот волновался перед выходом на сцену. Он приносил ему полевые цветы среди ночи; цеплял одеяло на шею, притворяясь супергероем в попытке рассмешить; всегда спросонья проливал кофе на пижаму и любил Минхо вопреки всему. 

А потом Минхо его бросил.  

– Захотелось прогуляться, – он небрежно пожимает плечами, отводя взгляд в сторону.  

С тех пор, как они снова встретились здесь, Минхо так ни разу нормально и не поговорил с Сынмином, не считая того случая у калитки. Они встречались каждый день, но все беседы складывались через вынужденных мальчишек-посредников. Теперь, оставшись наедине… Минхо испытывает странное покалывание в груди. Но он не может сказать, что это ему не нравится. 

– Твой дедушка, – внезапно одними губами произносит он. – Я соболезную. Давно надо было сказать. Ты, кажется, очень любил его. 

Когда они были вместе, Минхо не любил говорить о прошлом, тем более о своём. Знания о пройденном пути Сынмина были расплывчатыми, но то, что Минхо помнил хорошо – тот был очень привязан к своему старшему родственнику. 

Сынмин усмехается не то грустно, не то благодарно, и садится на дерево рядом с Минхо.  

– Да. Ты же знаешь, у меня вся семья с авиацией повязана. Мы с дедушкой были единственными белыми воронами, которые летали скорее мысленно, чем наяву, – когда Минхо поворачивает голову в его сторону, то замечает, что на губах Сынмина печальная, ностальгическая улыбка. – Он был художником. Может, не лучшим на всём свете, но лучшим для меня. В детстве у нас даже были позывные. Я называл его “майором краской” по понятным причинам, а он меня – “часовщиком”, потому что я вечно тащил с улицы и от соседей часы, которые мне разрешали забрать. Наверное, он и предсказал мою профессию.  

Короткий рассказал объяснял и все сюрреалистичные рисунки в их доме, и скопление самых разных часов на стенах. Минхо что-то мычит в ответ и вновь смотрит в сторону аэродрома.  

– Ты скучаешь по нему?  

– Постоянно, – Сынмин тоже смотрит на взлётную полосу. – Я жалею только о том, что так и не успел перед ним извиниться. Незадолго до его смерти мы поругались. Там была такая глупая и мелочная причина, что сейчас я её и не вспомню. Дело кончилось тем, что я перестал его навещать, думая, что у меня в запасе ещё много времени. Ошибался.  

Слова Сынмина сквозят невысказанной болью. На поваленном дереве сидел человек, который слишком верил в будущее, и человек, который больше не принадлежал ни одному из времён.  

Осталось только жалобно бьющееся сердце, которое пыталось пробить путь сквозь грудную клетку к чужому. Минхо постукивает себя по груди, пытаясь успокоиться. Выходит скверно.  

– Я уже закончил разбираться со всеми бумагами здесь. Завтра я возвращаюсь в город, – говорит Сынмин так обыденно, будто рассказывает о том, что съел на завтрак.  

Глаза Минхо округляются. Часть него хочет, чтобы Сынмин попросил его вернуться вместе с ним в их маленькую квартирку и начать всё с начала.  

Сынмин не просит. Минхо понимает, что его время, наверное, тоже уже утекло, поэтому лишь согласно мычит.  

Верно, всё так, как и должно быть. Это Минхо решил закончить их отношения, когда очнулся после аварии. Почему? Слишком много причин, которые переплелись в один большой снежный ком. Но самой главной среди них был страх. Сынмин всегда смотрел на Минхо так, будто он самая яркая звезда на небе, и Минхо боялся, что теперь, когда он всё потерял и больше не сможет гореть, как раньше, то не увидит в глазах любимого того самого блеска.  

Минхо пришёл к выводу, что быть тем, кто разбивает сердце менее больно, чем тем, кому придётся с этим мириться, именно поэтому бросил Сынмина первым. Раньше, чем тот решил бы, что его любимый человек превратился в балласт. Раньше, чем тот успел бы разочароваться и впитать отвращение. 

Но теперь, снова сидя рядом вот так, Минхо понимает, что его собственная душа разлетелась на части уже давно, просто лишь сейчас он замечает осколки.  

Неожиданно, Сынмин встаёт с места и достаёт из кармана шоколадный батончик. Он ломает его пополам и протягивает Минхо. 

– Это, конечно, не печенье, и всё же. Этих приятелей давно никто не угощал, – он кивает в сторону забытых самолётов и ласково улыбается.  

– Они ведь больше не летают, – нерешительно отвечает Минхо, глядя на протянутый кусочек батончика. В детстве Сынмин называл это традицией для удачного полёта, но это тоже было давно. Разве есть смысл делать нечто столь глупое теперь? 

– Они нужны, даже если поломанные. Забыл? Сам ведь сказал это мне когда-то, – Сынмин вкладывает батончик в его руку и подходит к забору. 

Есть в его словах что-то, что заставляет пальцы на ногах Минхо поджиматься. Что-то большее, чем если бы речь шла просто о самолётах. Ему приходится приложить силу, чтобы оторвать себя от дерева и встать рядом с Сынмином. Он нерешительно косится на его лицо, как если спрашивая, действительно ли стоит делать это. 

И когда Минхо смотрит в его глаза, то видит там тот самый блеск. Он всегда был там. Даже после всего, что случилось, даже после того, как Минхо сам его оттолкнул. 

Минхо кусает губу, чтобы не расплакаться, и отчаянно суёт руку сквозь прутья, протянув шоколадный батончик в сторону носа самолёта.  

– Каждый раз, когда я приезжал к дедушке, твоя мама спрашивала о тебе, – признаётся Сынмин, тоже вытянув руку с угощением вперёд. – Поговори с ней, хён. Она очень тебя ждала. 

Рука с батончиком опускается и роняет его на землю. Пальцы перепачканы в растаявшем шоколаде, но Минхо нет до этого никакого дела. Подношение было совершено, сердце распахнулось, и Сынмин снова вложил туда свою любовь. Он всегда умел вставлять шестерёнки на место и заставлять их работать складно. А в ответ Минхо отдавал ни больше ни меньше, чем всего себя целиком.  

– И я, – говорит Сынмин полушёпотом, делая шаг ближе и тоже роняя батончик на землю. – Я всё ещё завожу все часы на работе и дома на четырнадцать двадцать два. 

14:22.  

Время, когда они впервые встретились. Их время. 

Минхо закрывает глаза, а Сынмин подходит ближе и ласково целует его веки. Касание такое мимолётное и нежное, как дуновение тёплого летнего ветра.  

– Ты вернёшься? – спрашивает он, поднимая сияющие глаза на своего самого родного человека. Невысказанное: “Ко мне” повисает в воздухе неозвученным. 

– Самолёты всегда возвращаются на свою взлетную волосу. 

Когда Минхо приходит домой, то крепко обнимает маму и ест её рыбный пирог, который на проверку оказывается очень вкусным. На следующий день ему приходит сообщение от Сынмина, в котором тот говорит, что приедет завтра в их время.

У Минхо наконец-то появляется ещё одна причина, чтобы проснуться завтра. Глупая, несуразная, но придающая жизни смысл. А это не так уж и плохо.