Эддерийские истории

Постукивая пальцем по кружке, мужчина потряс головой. Пар из его кружки, клубами поднимаясь к его острому прямому носу, прогревал лицо приятным ароматом чабреца.

Его лицо было мрачным, и он сверлил взглядом женщину перед ним.

— Зачем вам это знать? Это ведь личное... — он брезгливо отвернулся, взглянув в пол и сложив руки на груди. Некоторое время он молчал, но, вздохнув, заговорил.

Шмыгнув носом, он поднял глаза на маму. Она привычными размашистыми движениями продевала сквозь ткань нить, проводила рукой вверх, чтобы полностью протянуть её через стежок.

— Ешь кашу, Фредди, — повторила она, не отрываясь от работы. Тон был мягким, но настойчивым.

Фредерик с неохотой взглянул на тарелку перед собой. Серо-жёлтая масса манной каши густо покрывала дно. Каша давно остыла и теперь была неприятно тёплой и липкой. Фредерик взял ложку и медленно окунул её в кашу, затем поднял и увидел, как вязкая масса лениво потекла обратно в тарелку, шлёпаясь в основную массу мерзкими звуками. Сначала он облизал ложку, а потом, поджав губы, решительно сунул её в рот, чувствуя, как неприятная сладость разлилась по языку.

— Мам, можно я не пойду в школу? — нерешительно спросил он, опуская глаза. В животе неприятно заныло, и он даже немного прижал его ладонью, надеясь, что мама поверит в его мнимую болезнь.

Мама на секунду остановилась, посмотрела на него поверх круглых очков. Её взгляд был внимательным, изучающим, но в нём уже читалось понимание. Она знала своего сына лучше, чем он сам.

— Фредди, что случилось? Опять математика? — её голос смягчился, и она потянулась рукой, чтобы погладить сына по голове, но он увернулся, снова уткнувшись в свою кашу. Ему стало неуютно под её внимательным взглядом.

— Да нет... Просто не хочется, — буркнул он, поковыряв ложкой в каше. — Виктор опять дразнить будет. И ещё контрольная. Я всё равно не решу ничего.

— Но ты ведь готовился, я же видела, как ты сидел с учебником, — заметила мама, вновь начиная выправлять подол платья в своих руках. Её руки двигались уверенно, словно сама ткань слушалась их, послушными волнами опускаясь на её колени.

Фредерик обречённо вздохнул. Он знал, что никакие аргументы не помогут избежать сегодняшнего похода в школу. Каша всё ещё осталась наполовину несъеденной, но аппетит окончательно пропал.

— Давай так: ты доедаешь кашу, а вечером, если всё пройдёт хорошо, мы с тобой сходим на ярмарку за пряниками. Ты ведь любишь пряники, правда? — мама снова взглянула на него с улыбкой, в глазах её блестела ласка.

Фредерик неохотно кивнул и сжал ложку крепче. Это предложение было неплохим утешением, хотя мысли о школе по-прежнему не отпускали. Он снова зачерпнул ложку каши и отправил её в рот, мечтая о том, чтобы школьный день не только быстрее кончился, но и вообще не начинался.

Фредерик нехотя взял свою сумку, сшитую мамой из старых лоскутов ткани, и принялся собирать учебники со своего стола. Они были не новые, переплёты потрёпаны, страницы местами пожелтели и испачкались чернилами. Мама всегда говорила, что вещи нужно беречь, даже если они не выглядят идеально. Он аккуратно уложил все листы и книги внутрь, проверив, чтобы ничего не забыл, и завязал шнурочки на сумке.

Окинув последним взглядом свою комнату, он вздохнул и медленно поплёлся к выходу из дома. Мама уже стояла у двери, ожидая его с тёплым шарфом в руках. Она накинула его сыну на плечи, закутала шею и заботливо нацепила на его шапку.

— Не волнуйся, Фредди. Всё будет хорошо. Даже если не напишешь на десять, — ласково сказала она и чмокнула его в щёку.

Он только кивнул, чувствуя, как неприятный холодок разливается по телу. Фредерик открыл дверь и вышел на улицу, где его встретил свежий зимний воздух. Морозное утро окутало деревушку, в воздухе висел лёгкий иней, а снег под ногами неприятно скрипел.

Короткими шагами маленьких ног мальчик шёл по тропинке, оставляя за собой цепочку следов, больше похожих на следы маленького животного. Деревья, голые и замёрзшие, словно вытянули к небу свои чёрные руки, пытаясь достать до серых облаков. Ему пришлось пройти мимо нескольких домов и крупной колеи, ведущей прочь от деревни, пока он не дошёл до больших городских ворот.

Там, растирая руки в варежках, уже стояла пожилая тучная женщина, сторож школы, Клаудия. Она всегда выходила встречать учеников, следила, чтобы никто не прогуливал. Её лицо было изборождено глубокими морщинами, а глаза весело блестели, несмотря на возраст.

Поодаль от неё, под сводом городских ворот, скучковались, словно кролики, другие дети, плюс-минус того же возраста, что и сам Фредди. Десятилетки жались друг к другу, перешёптываясь, чтобы сторож не услышала их маленьких секретиков.

— Доброе утро, Фредди! — громко приветствовала женщина его, словно старого друга. Её голос был хрипловатым, но доброжелательным. — Ты сегодня рано. Не замёрз?

— Доброе утро, мисс Эггерт, — отозвался Фредерик, натягивая шапку пониже, чтобы спрятать щеки, заливающиеся краской от мороза. — Всё в порядке.

Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. Обойдя мисс Эггерт, мальчик поскрипел своими валенками к остальным детям. В толпе он сразу узнал Виктора. Тот, как всегда, выглядел уверенным и немного надменным. Заметив Фредерика, Виктор хмыкнул и быстрым шагом подошёл к нему.

— Смотрите-ка, кто это у нас тут? Рыжая морда! — громко выкрикнул он, и несколько детей рядом захихикали.

Фредерик почувствовал, как щёки запылали ещё сильнее, но он молча сжал плечи, стараясь не обращать внимания на обидные слова. Он знал, что если не реагировать, то, возможно, Виктор устанет от своей дразнилки и оставит его в покое. Но этот метод не всегда работал.

— Опять завалишь все задания? Любишь позорить свою дуру-мамашу? — продолжал насмехаться Виктор, и Фредерик только сильнее вжал голову в плечи, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Маму он любил очень сильно. Но даже если бы он ответил, то что? Виктор выше его на голову, и без синяка он бы домой точно не вернулся.

В этот момент он заметил Марику. Она спешила по свежему снегу к городским воротам, держа книги в руках, окружённая несколькими подружками, и улыбалась, весело что-то обсуждая. Молочно-шоколадные волосы выбивались из-под её шапочки, а щёки румянились, как будто измазанные вишней. Она была такой красивой, что Фредерик на мгновение забыл о Викторе и его насмешках, открыв рот, как рыба, вытащенная на воздух.

Марика тоже заметила его. Она приветливо помахала рукой, и Фредерик смутился ещё больше. Он ощутил, как уши начинают гореть, и не знал, куда деть руки. Казалось, все вокруг вдруг обратили внимание на его смущение, и это заставляло его ещё больше нервничать, опуская глаза на свои валенки.

— Ой, гляньте! Фредди покраснел! Ха-ха-ха, вот же грязная рыжая морда! — Виктор не унимался, но Фредерик даже не слушал его. Он думал только о Марике, боясь и надеясь, что она подойдёт поближе.

Девочка нахмурилась в сторону Виктора, и Фредди услышал, как смех его подпевал стих.

Оставив своих подружек, она направилась к Фредди.

Мальчик застыл на месте, сердце забилось быстрее, словно сейчас выпрыгнет из груди. Виктор, заметив это, подался назад, недовольно крякнув и отвернувшись. Марика подошла и остановилась прямо перед Фредериком, изучающим свои валенки.

— Привет, Фредди, — сказала она своим звонким, чистым голосом. — Как дела?

— Привет, Марика, — пробормотал он, быстро подняв и опустив глаза. — Всё нормально...

Она засмеялась и наклонилась ближе, словно делясь с ним маленькой тайной.

— Не обращай внимания на Виктора. Он просто придурок. Хочешь пойти в паре?

Фредерик удивлённо взглянул на неё и, не веря своему счастью, кивнул.

Когда все дети собрались, сторож повела их в город, а дети, по парам, словно утята за мамой-уткой, последовали за ней.

Они с Марикой пошли бок о бок, и ему казалось, что морозный воздух стал не таким холодным, а день — не таким уж и мрачным. Виктор только что-то пробурчал за его спиной, но Фредерик не слышал его. Ему казалось, что рядом с Марикой никакие неприятности не страшны, ведь она такая умная, храбрая, красивая, и вообще ангел на земле.

Фредерик сидел за деревянной партой, стиснув карандаш в руке так, что пальцы побелели. Он уставился на задачу, записанную на доске: длинное уравнение, в котором всё перепуталось в его голове, превращаясь в один сплошной белый шум. Казалось, буквы и цифры поддразнивали его, словно бы глядя на него свысока, как Виктор у ворот.

Рядом с ним сидел его лучший друг Филипп. Этот маленький полурослик был мастером не только в математике, но и в создании самых необычных штуковин из подручных материалов. Сейчас, наклонившись над своей партой, он что-то сосредоточенно мастерил из резинки и веточек, тихонько мыча себе под нос.

Фредерик украдкой посмотрел на его листок. Лист с решением задачи был аккуратно заполнен, каждая цифра и знак стояли на своём месте. Он вздохнул и, стараясь не шуметь, наклонился к другу, тихонько коснувшись его плечом.

— Филипп, — прошептал он, чувствуя, как щеки начинают опять пылать от стыда. — Можно... можно я спишу? Я совсем ничего не понимаю.

Филипп, не поднимая головы от своей поделки, только кивнул и молча придвинул листок с решением поближе к Фредерику. Затем снова углубился в своё увлекательное занятие.

Он ловко перетягивал резинку между веточками, делая что-то похожее на миниатюрную катапульту. Фредерик с благодарностью взглянул на друга и начал осторожно переписывать решение уравнения.

В классе стояла тишина, только иногда раздавался скрип карандашей и шелест страниц. Учительница, немолодая женщина с седыми волосами, собранными в пучок, сидела за своим столом, углубившись в чтение какой-то книги. Она, казалось, совсем не обращала внимания на учеников, доверяя им самим справляться с заданием. Время от времени она поднимала глаза, чтобы проверить, всё ли в порядке, но её взгляд снова возвращался к строкам книги, которую она держала в руках. Должно быть, это был очередной драматический роман, которые она так любила.

Фредерик закончил списывать и осторожно толкнул листок обратно к Филиппу. Тот снова кивнул, улыбнувшись, и тут же начал испытания своего изобретения. Он незаметно поставил свою маленькую катапульту на парту и, оттянув резинку, запустил маленький кусочек бумаги через весь класс. Бумажный снаряд взвился в воздухе и, с тихим звуком, приземлился прямо на парту Марики.

Фредерик широко открыл глаза, прикрыв рот рукой, когда увидел, как девочка удивлённо посмотрела на бумажку, а затем, заметив Филиппа, улыбнулась и помахала ему рукой.

В это время учительница подняла глаза и с удивлением посмотрела на детей, но потом снова вернулась к книге, покачав головой.

Стараясь не привлекать внимания, он снова покосился на Филиппа, который довольно смотрел на своё маленькое изобретение.

— Спасибо, — прошептал Фредерик, ощущая, как на душе становится чуть легче.

Он знал, что, возможно, списывать было неправильно, но в тот момент это казалось ему единственным выходом. В конце концов, на кону были пряники.

Звенящий колокольчик возвестил об окончании урока, и дети задвигали своими листочками и карандашами, быстро собираясь на перемену. Фредерик собрал свои вещи и, взглянув на Филиппа, наклонился к нему.

— С меня пряник, — тихо сказал он.

— Да что мне твои пряники, — забурчал Филипп, спрыгивая со своего стула. — Лучше бы ты мне принёс каких-нибудь железок, а то я пока доберусь до свалки, у меня уши отмерзают к чёртовой матери.

Фредди невольно поморщился от ругательств. Пожалуй, это было единственное, что его раздражало в Филиппе, — он был слишком волен со своим языком. В его собственном доме Фредди было строго запрещено ругаться. Если бы он сказал что-то такое, ему бы пришлось очень пожалеть об этом, когда пришёл бы домой его отец.

— Ты сегодня после школы опять в храм? — спросил Филипп, оглянувшись на Фредерика, пока они шли по коридору в сторону столовой. Маленький полурослик, как всегда, энергично переставлял ноги, словно спешил к какому-то важному делу. Фредерик, наоборот, шагал медленно, по привычке опустив голову.

— Да, мне надо помочь отцу, — неохотно ответил он. — Он говорит, что я должен учиться, чтобы когда-нибудь занять его место. Ведь он — жрец, а это очень почётно...

Филипп скривился и сделал какое-то неопределённое движение плечами, будто хотел отмахнуться от этой идеи.

— Вот бы мне такую учёбу! — буркнул он. — Стоишь себе целыми днями в храме, молитвы читаешь.

Фредерик только пожал плечами. Он знал, что Филипп почти каждый вечер убегает к старой свалке на окраине города, чтобы находить там детали для своих изобретений. И это его всегда немного беспокоило — вдруг с ним что-то случится? Он же такой маленький, вдруг куда-нибудь провалится...

Они подошли к столовой и, пройдя мимо немолодой поварихи, которая разливала суп, взяли себе по тарелке. Фредерик чувствовал, как желудок протестует при виде густой тёмной жидкости с несколькими плавающими в ней овощами. Но выбора не было, и он, вздохнув, направился за Филиппом к дальнему углу, где обычно сидели такие же, как они, — простые дети без каких-то ярких увлечений.

— Фу, опять этот суп! — недовольно сказал Филипп, опускаясь на деревянную скамейку и смотря на свою тарелку с отвращением. — Я бы всё отдал за жареный каштан! Как можно есть эту бурду? Они что, хотят нас перетравить?

Фредерик хотел что-то ответить, но тут его внимание привлекло движение у противоположного конца столовой. Послышался шум, словно кто-то сдвинул стул, а затем раздались приглушённые голоса, которые постепенно становились всё громче. Он посмотрел туда и увидел, как один из младших учеников — кажется, его звали Мик — стоял перед Виктором, дрожа от страха. Мик был совсем маленький и хрупкий и, по слухам, у него была небольшая склонность к магии, которую он никак не мог контролировать.

Внезапно, прежде чем кто-то успел что-то понять, из рук Мика вырвалась вспышка голубоватого света. Мальчик закрыл глаза от ужаса, и его тарелка супа, словно по воле невидимой силы, взмыла в воздух и с глухим плеском опрокинулась прямо на Виктора. Горячий суп обжёг Виктора, залив ему лицо и грудь. Тот вскрикнул, отшатнулся назад, пытаясь стереть суп с лица, и, поняв, что все смотрят на него, взревел от злости.

— Ты что, мелкий?! — взревел Виктор, и его лицо побагровело от ярости. Он схватил Мика за воротник и с силой толкнул его к ближайшей стене. — Тебе жить надоело?!

Дети в столовой замерли, словно весь воздух вдруг вытянули из помещения. Некоторые вскочили на ноги, ожидая, что будет дальше, а другие начали перешёптываться и смеяться. Мик попытался вырваться, но Виктор сжал кулак и уже готовился ударить его, когда один из старших учеников, сидевший неподалёку, вскочил и встал между ними.

— Эй, эй, Виктор! Полегче! — Он протянул руки, пытаясь остановить Виктора. — Это же просто суп!

— Убери свои руки, — прорычал Виктор, зло сверкая глазами. — Этот мелкий магляк решил испробовать свою магию на мне! Сейчас я ему покажу!

Фредерик почувствовал, как сердце заколотилось. Ему стало страшно за Мика, ведь Виктор был почти вдвое крупнее и сильнее его. Он знал, что не сможет остановить Виктора, но сидеть и смотреть тоже не мог.

Собрав всю свою храбрость, какая была в десятилетнем нём, Фредерик встал из-за стола и зашагал в сторону потасовки, ловя на себе удивлённый взгляд Филиппа.

— Стой! — вдруг выкрикнул Фредерик, сам не ожидая от себя такого порыва. Его голос дрогнул, но он всё же продолжил: — Это было случайно! Мик не хотел!

Виктор на секунду замер, а затем медленно повернулся к Фредерику, не выпуская воротник Мика. Его глаза сузились, и он со злым прищуром посмотрел на Фредерика.

— Ах, вот как? — процедил он сквозь зубы. — Рыжая морда решил заступиться за магляка?

Фредерик почувствовал, как земля уходит из-под ног, но он продолжал стоять, не двигаясь. В его голове всё перемешалось: страх, гнев, желание помочь и ужас перед тем, что Виктор может сделать.

— Он же маленький, — выдохнул Фредди, делая шаг вперёд и стараясь не выдать дрожь в голосе. — Оставь его в покое!

Виктор шагнул к Фредерику, отпустив Мика, который тут же съехал по стене на пол, начиная шмыгать носом. Все в столовой затаили дыхание, наблюдая за разворачивающимся конфликтом.

— Так ты у нас герой, да? — прошипел Виктор, нависая над Фредериком. — Ну, давай посмотрим, что ты можешь, рыжая морда.

Силы были явно неравны, и даже если бы он хотел ответить, ему бы не хватило ни храбрости, ни умения. Казалось, что время замерло, и никто не знал, что будет дальше.

— А ну разошлись! — визгливый голос поварихи, грозящей половником, разнёсся по помещению, и она вышла из-за кухонного гарнитура, хромая. Тяжело дыша, она направилась к мальчишкам, тряся своим оружием в воздухе. — Щас по башке обоим надаю!

С хихиканьем, криками и визгами дети, как тараканы, начали разбегаться, но Виктор всё ещё нависал над несчастным Фредди, который тоже не двигался с места.

— Я с тобой не закончил, рыжая морда... — зарычал парень, отходя и направляясь в сторону выхода вместе с толпой.

Фредди, слегка дрожа, выдохнул и опустил глаза на хнычущего Мика на полу. Протянув ему руку, мальчик улыбнулся.

— Вставай.

Шаркая ногами по снегу, Фредди тяжело вздыхал. Филипп бесконечно болтал, рассказывая что-то про свою бабушку, которая должна была навестить его на Новый год. Милария, откуда родом была его семья, славилась техническим прогрессом, и Филипп не стеснялся лишний раз напомнить об этом сыну жреца.

— Мама говорит, что она хотела приехать на своей собственной машине, но её не выпустили на границе. А я так хотел прокатиться, посмотреть, что да как устроено... — недовольно произнёс полурослик, цокая языком. — Можешь себе представить вообще?! Карета, которая ездит без лошадей! Это же просто, как его... феноменально!

— Ага... — тихо отозвался Фредди, поправляя сумку на своём плече.

— Я ей и о тебе рассказывал, — вдруг сказал Филипп, останавливаясь и глядя на Фредди с широкой улыбкой. — В письмах. Бабушка меня постоянно спрашивает, чем я занимаюсь, а ты мой лучший друг. Так что я ей написал про нас. И знаешь, что она ответила? Она обещала привезти тебе что-то интересное!

Фредерик удивлённо посмотрел на него. Он даже на мгновение забыл о случившемся в столовой. Подарок? Ему? От бабушки Филиппа? Это казалось таким странным, будто из другого мира.

— Филипп, зачем? — пробормотал он, чувствуя, как в животе растёт тревога. — Ты же знаешь, у меня младшая сестра. Ей всего четыре года, и она всё время везде лезет. Если это что-то важное или дорогое, она может сломать… или даже пораниться сама, — неловко улыбнувшись, добавил он.

Филипп только отмахнулся.

— Подумаешь! Просто надо будет получше спрятать. Бабушка сказала, что она тебя по письмам уже за своего внука считает. Значит, и подарок найдёт такой, чтобы и сломать было нельзя, и спрятать удобно. У неё вообще руки золотые! Мама говорит, что раньше она что-то вроде инженера была в столице. Но ты не волнуйся, ничего такого, что нельзя было бы спрятать, я тебе не притащу! — заверил он с самодовольной улыбкой.

Фредерик не знал, что сказать.

С одной стороны, это было так неожиданно и приятно, что о нём кто-то позаботился.

Но с другой, он не мог представить, как объяснит всё это дома.

У него всегда были проблемы с дорогими или редкими вещами: сестра обязательно их находила и роняла, ломала, тянула в рот — в общем, устраивала такой переполох, что родители в конце концов просто запретили приносить домой всё, что нельзя съесть или убрать в шкаф под замком.

Он представил себе, как пытается спрятать какой-нибудь сложный механизм от активной малышки, и вздохнул.

— Да, может, и спрячем, — тихо сказал он, слабо улыбнувшись. — Но всё равно… Я не знаю, что она мне подарит, но вдруг это что-то, что опасно оставлять дома?

— Не переживай, — снова махнул рукой Филипп. — Бабушка не такая. Она знает, что к чему. Не будет дарить ничего, что могло бы быть опасным. Ну, не считая её кексов, но они тоже вкусные, если только не съесть сразу три подряд. Они такие плотные у нее, что потом живот болит.

Пока они разговаривали, мальчики дошли до края деревни. Здесь стоял небольшой, но аккуратный храм богини. Здание было небольшим, с каменными стенами, украшенными витиеватыми резными орнаментами. Снежные шапки на крыше добавляли ему уюта и какой-то скромности. У входа в храм Фредди остановился, немного смущённый.

— Ну, вот мы и пришли, — сказал он, вздохнув. — Мне надо идти. Отец просил помочь с алтарем. Завтра же день святой Микеллы.

Филипп кивнул, сунув руки в карманы своего короткого пальто. Он выглядел немного разочарованным.

— Понял, понял. Ладно, я пойду на свалку. Может, найду что-нибудь интересное для моего орехокола, а то я уже устал эти орехи щипцами щёлкать. Мои руки отвалятся быстрее, чем я доделаю эту штуковину! — он рассмеялся, глаза его блестели от энтузиазма.

— Смотри, будь осторожен, — сказал Фредрик, слегка нахмурившись. — Там же могут быть всякие опасные штуки. Пожалуйста, не лезь туда, куда нельзя.

— На свалку вообще ходить нельзя. Нормально все будет! — махнул рукой Филипп и, слегка подпрыгнув, потоптавшись на одном месте. — Не волнуйся! Всё будет в порядке. Увидимся завтра, хорошо?

— Увидимся, — слабо улыбнулся Фредерик и посмотрел вслед другу, который быстрым шагом отправился в сторону городской свалки.

Фредерик помедлил немного у входа в храм, раздумывая над всем, что произошло за день, а затем толкнул тяжёлую деревянную дверь и вошёл внутрь. В нос сразу ударил запах благовоний и воска от зажжённых свечей. Внутри было тихо и спокойно.

Никаких песнопений, никаких движений. В этом месте все застывало.

В предбаннике основного зала было душно, и мальчик поспешил снять с себя куртку, вешая ее на небольшой крючок у скамейки. Сев на скамейку, Фредди снял с себя валенки. Наклонив голову, он пошарился под лавкой рукой, выискивая свои тканевые тапочки, которые прятал там.

На носке обнаружилась предательская дырка, которую мальчик поспешил спрятать в тапочку.

Пройдя в главный зал, Фредди поднял глаза, смотря на статую на другой стороне. Женщина, с ног до головы покрытая в синей тканью, расшитой звездами, с венцом из шипованных ветвей на голове. Руанг. Создательница всего. Она, с открытыми ладонями, тянулась вниз, к Фредди, будто ожидая, что он прыгнет в ее объятия. Вокруг статуи кругом были выстроены ряды свеч, горящих и потухших.

Смотря на знакомую статую, которая была в его жизни буквально всегда, практически каждый день, Фредди внезапно услышал голос оттуда. Чей-то протяжный стон эхом разнесся по каменному помещению от алтаря.

Медленно, Фредди двинулся в сторону алтаря. Он находился за статуей. Ему все равно нужно было туда - счищать воск с подставок под свечи.

Не успел мальчик пройти и половины помещения, как из алтарной вылетела девушка, спотыкаясь и кутаясь в какую-то шаль. Ее светлые волосы спутались, прилипли к ее заплаканному лицу. Фредерик заметил это, когда отскочил к одной из скамей, пропуская убегающую девушку и провожая ее взглядом.

— Фредерик, — низкий голос отца заставил мальчика вжаться в скамейку еще больше.

Фредерик вздрогнул от отцовского голоса, ощущая, как холодок пробежал по спине. Он медленно повернул голову, взглянув на высокого мужчину в дверях алтаря, чьё лицо было красным, суровым и серьёзным. Его отец, Малькольм Вокс, выглядел, как всегда, строгим и непоколебимым, его тёмные глаза, казалось, пронизывали насквозь своим холодом.

— Фредерик, что ты стоишь? Принимайся за воск, — коротко и без лишних слов приказал отец, указывая рукой на алтарь. — Я не потерплю лености и рассеянности.

Мальчик быстро кивнул, не смея перечить, и поспешил к алтарю. Он нашёл небольшую металлическую лопатку и тряпочку, которые всегда использовались для очищения постаментов от засохшего воска, и начал соскребать слои старых нагаров. Движения его были быстрыми, немного неаккуратными — он нервничал, ощущая на себе тяжёлый взгляд отца, стоящего неподалёку.

Пока его руки механически, по старой памяти соскребали воск, мысли возвращались к девушке, выбежавшей из алтарной.

Он узнал её сразу.

Лили.

Она была старше его на несколько лет, работала в пекарне своих родителей, а её нежная улыбка и добрый нрав делали её любимицей всей деревни. Фредерик вспоминал, как однажды она угостила его сладкой булочкой с варением, когда он с мамой заходил в пекарню. Он тогда весь день радовался, потому что булочек ему не покупали, мама не могла тратить лишних денег. По приказу отца, конечно же.

Но он знал, что у Лили были проблемы. Её отец часто обращался за помощью к его отцу, жалуясь на «странное поведение» и «истерики» дочери. Тогда отец запирался с ней в алтарной, и они молились или делали какие-то ритуалы, о которых Фредди ничего не знал. Отец говорила, что у Лили «слабая воля плоти», но Фредерик не понимал, что это значит. Он видел её только как добрую и улыбчивую девушку, а теперь, глядя, как она убегает в слезах, почувствовал какое-то странное сомнение.

«Почему она плакала?» — думал он, сосредоточенно оттирая кусок воска. — «Что отец с ней делал?..»

Фредерик так погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как наляпал воска на пол рядом с постаментом. Он только поднёс лопатку к очередной капле, когда вдруг почувствовал резкий удар по затылку. Голова его мотнулась вперёд, и он едва не ударился лицом о каменный постамент.

— Что ты делаешь, оболтус?! — раздался грозный рык отца. — Совсем слепой?! Посмотри, что наделал! Убирай, сейчас же!

Фредерик зажмурился, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. Отец буквально впился в него взглядом, лицо его покраснело от ярости.

— Да, отец...

Фредерик дрожащими руками вытер глаза и оглядел пол. Действительно, вокруг него теперь валялся липкий мусор от ненароком сбитого воска. Он поспешил поднять обронённые куски и начал вытирать пол тряпкой, стараясь успокоить дыхание и не заплакать от обиды и страха. Его отец всегда был строг с ним, но таким раздраженным он давно его не видел. Мальчик испуганно поглядывал на отца, боясь нового удара.

— Быстрее, Фредерик! — резко бросил отец, затем, видимо, заметив страх в глазах сына, смягчился до взгляда строгого отвращения. — Ты должен понять, что в храме важен каждый шаг, каждое действие. Всё должно быть безупречно.

Фредди только кивнул, продолжая быстро вытирать пол. Он пытался не думать о Лили, о том, что ей, наверное, ещё хуже, чем ему сейчас. Она ведь плакала… А он тут хнычет из-за подзатыльника. Надо просто работать, быть хорошим и не подводить отца.

Безупречно.

Все его действия, вся жизнь Фредерика не соответствовала этому слову. Рыжий, усыпанный веснушками, щуплый задохля, который совсем ничего не понимал ни в уравнениях, ни в том, как правильно счищать воск. Глупый, маленький, некрасивый, слабый. Какой угодно, только не безупречный.

Закончив с воском, он выпрямился, вытирая лоб рукавом, и посмотрел на отца, ожидая дальнейших указаний. Тот стоял у алтаря и, словно опомнившись, посмотрел на Фредерика, не меняясь в своей каменном, словно изваянии, выражении лица.

— Иди и зажги свечи, — сказал он чуть более спокойным тоном. — И быстро.

Фредерик кивнул, чувствуя, как от напряжения болят плечи. Пройдя в кладовку у входа, он, встав ногами на какой-то ящик, взял несколько корзинок со свежими свечами и две пачки спичек. Их пришлось искать долго, потому что, судя по всему, отец опять курил, и забрал все начатые пачки с собой.

Собрав все необходимые вещи, Фредди вернулся к постаменту и начал зажигать свечи по кругу, стараясь не смотреть в сторону алтарной, где отец скрылся, оставляя дверь приоткрытой.

Мальчик продолжал думать о Лили и о том, что с ней будет. «Слабая воля плоти» или нет, она ведь такая хорошая… Ему хотелось узнать, что с ней, но он не осмеливался спросить отца. А вдруг что-то плохое? Вдруг она страшно больна? Что вообще значит "слабая воля плоти"? Может, это значит, что она много болеет?

Фредерик всё ещё чувствовал в груди неприятную тяжесть, но, зажигая последнюю свечу, попытался успокоиться.

Ему нужно просто делать то, что говорит отец.

Всё будет хорошо, если он будет стараться.

И Лили, наверное, тоже станет лучше, если за неё молиться.

Отец ей поможет. Наверное.

Он осторожно зажёг последнюю свечу, сложил руки на груди и прошептал.

— Пожалуйста, богиня Руанг, помоги ей…

Фредди не знал, услышит ли его кто-нибудь, но ему хотелось верить, что это хоть как-то поможет.

Мужчина снова глубоко вздохнул, его взгляд затуманился, словно он вновь переживал всё заново.

— Лили... — произнёс он тихо, поднося кружку к губам, но не делая глотка. — Её лицо до сих пор стоит у меня перед глазами. До того дня, она всегда улыбалась, когда видела меня, хотя, наверное. А потом перестала. Видимо, поняла, что я не могу ей помочь. Что ей никто не поможет.

Он закрыл глаза, пытаясь прогнать воспоминания, но они, как назойливые мухи, кружились в его сознании, больной кусая каждый напряженный нерв.

— То, что делал мой отец, — начал он, запинаясь. — Это была его тёмная тайна. Я не знал тогда, что за этими так называемыми «ритуалами очищения» скрывалось. Он всегда говорил о закалении воли плоти, о том, что женщины, которые приходили в храм, нуждаются в его наставлении, в его помощи. А я, глупый ребёнок, верил, что он действительно помогает им. Верил, что он делает всё это ради блага семьи, деревни и города.

Он поставил кружку на стол, глядя на свои руки, словно видел на них что-то. Его голос дрогнул.

— Лили была одной из них. Одной из тех, кого отец приводил в алтарную под предлогом лечения. Он запирал дверь и говорил, что никто не должен их беспокоить. Что это священный процесс. Я так сильно ему верил... — голос его сорвался, и он замолчал, нервно почесав щёку. — Он говорил, что её родители сами привели её, чтобы он помог ей. Что её «истерики» и странное поведение — это признаки того, что её воля плоти слишком слаба, что в ней зло и что она должна пройти через его ритуалы, чтобы очиститься.

Он тяжело сглотнул, не в силах продолжать говорить. Ладонь нервно скользнула по столу, сжимаясь в кулак. Какое-то время, он молча пялился куда-то сквозь столешницу, прожигая ее взглядом своих желто-зеленых глаз.

Чуть-чуть подсобравшись, он снова рвано выдохнул.

— Но всё это было ложью. Он просто использовал своё положение. Отец был уважаемым человеком, жрецом, к которому приходили с бедами, болезнями, страхами... Они доверяли ему. Все доверяли. Он был, чёрт побери, как бог для них. А он... он просто развратничал с ними. Трогал, совращал, убеждал, что это не измена, что это не секс, что это священный акт очищения, что это — благо для их душ. Я ничего не понимал тогда. Совсем ничего. Видел только, как они приходят — женщины, молодые девушки. Кто-то плакал, кто-то выходил оттуда, даже не взглянув на меня. Они были потеряны, сломлены. А я...

Фредерик на мгновение замолчал, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, хотя голос всё равно дрожал.

— Я, наверное, всё равно бы не смог помочь им. Я был всего лишь мальчишкой. Что может сделать ребенок против взрослого мужика?

Он поднял голову, и в его глазах читалась такая глубокая тоска, что казалось, она пропитала всю его сущность.

— Лили сбежала через полгода после этого случая. Просто исчезла. Сначала все подумали, что её похитили, искали в лесах, прочёсывали все окрестности. Её родители были в отчаянии, они же не знали... не знали, что, на самом деле, сами отдали свою дочь в лапы чудовища. Отец молился за неё на каждом служении, говорил, что она вернётся. А я... я просто смотрел на его лживое лицо и верил.

Он сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели.

— Она сбежала, — повторил он, глядя в пространство перед собой, будто заново видел все эти события. — И я рад. Рад, что она больше не вернулась в тот ад. Я взрослел, и уже когда понял, что к чему... я начал понимать, что она была не единственная. Были другие. Они приходили, уходили, а я просто отворачивался. Слишком боялся, был слишком слаб, чтобы что-то изменить.

Мужчина тряхнул головой, словно пытаясь прогнать тёмные мысли.

— Отец продолжал своё служение до самой своей смерти. Подхватил какую-то болезнь, когда «приобщал» к церкви одну из падших женщин. Не знаю, кто она была, откуда, но болезнь оказалась настолько сильной, что он сгорел буквально за несколько недель. Его лицо... — Фредерик закрыл глаза, словно увидел перед собой это воспоминание. — Всё было в язвах и нарывах. Он стонал от боли, а я стоял рядом и молчал. Я не чувствовал ничего. Ни жалости, ни сострадания. Только пустоту.

Фред замолчал, затем поднял голову и взглянул в глаза собеседницы.

— Я не смог спасти Лили, — сказал он тихо. — Не смог спасти никого. Моя жизнь, мои мысли, моя вера — всё это было пропитано отцовскими словами, его действиями. И я... — он замялся, не зная, как подобрать слова. — Я до сих пор не могу избавиться от этого ощущения, что я тоже виноват. Что если бы я тогда был смелее, если бы знал правду, смог бы помочь им.

Он отвернулся, снова уставившись в пол, сжимая и разжимая кулаки.

— Тогда я решил, — пробормотал он. — Что я буду лучше. Что я не буду, как он. Что не позволю себе пренебрегать верой, правилами, постулатами, клятвами. Я поклялся себе не стать, как он. И в первую очередь, чтобы не стать, как он, я отказался от плотских удовольствий, когда принял клятву паладина. Я пообещал себе, что возлягу лишь с той, кого буду беречь, даже и без прикосновений. С той, что вызовет у меня благоговение, а не желание успокоить возбуждение. С той, кого полюблю.