Как тебя покорить?

Как тебя покорить?

Как тебя покорить, не знаю я.

Не проходит без этой мысли дня,

Не проходит и дня.

Влюбляется Сайно резко и сразу — как в ледяную воду ногами вперёд. Резко и сразу не в том смысле, что как только он Тигнари видит — хотя мог бы, но нет. Просто осознание тяжело падает на плечи, оставляя Сайно барахтаться в ледяной воде собственных мыслей и чувств.

Сайно не помнит, когда он влюблялся в последний раз — кажется, ещё когда был подростком. После этого были симпатии и интересы, но даже на них не было сил и времени, как он объяснял это и им, и себе. И только сейчас, влюбляясь вот так — доставая пальцами ног до дна ледяного бассейна, он понимает, что на самом деле в первую очередь у него не было желания.

Потому что на встречи с Тигнари время находится. Пусть и жалкими урывками, пусть в ущерб отдыху, пусть ценой отказа партии в Призыв Семерых (хотя Тигнари все-таки иногда составляет ему компанию в игре), но встреча с ним важнее. Важнее, чем всё остальное. На встречи с ним не нужно тратить силы — они, как раз наоборот, их только прибавляют. Усилия приходится прикладывать только для того, чтобы отпустить его из объятий, потому что они должны оставаться короткими и едва ли не скупыми — обычными и дружескими. Чуть больше сил уходит на то, чтобы сдержаться и не поцеловать его. 

Генерал махаматра привык добиваться своего, привык говорить обо всем честно и прямо, разве что: «тебя сдали твои пособники» и прочие подобные уловки не в счёт.

Сайно же... Сайно своим эмоциям никогда не предавал особого значения. Они не такие важные, их можно пережить и обработать потом, после работы, после задушенной вспышки, когда они перестают бить по голове. И говорить о них особо было не с кем — разве что с Сайрусом или Таджем, которые слишком привыкли воспринимать его как взрослого, и рушить этот образ сейчас — идея сомнительная. Да и что он мог бы сказать? Я уверен, что влюбился в того, за кем следил и который, видимо, стал моим другом? Идиотизм.

Поэтому, как и всегда, Сайно справляется сам — сам для себя решает, что сказать надо честно и прямо. И сам себе врёт, что сделает это вот прямо завтра.

Или хотя бы когда поймёт, пошлют ли его в бездну после этих слов или мягко улыбнутся.

Как тебя покорить?

Укажи мне какой-нибудь намек,

Близок я или так же всё далёк?

Или очень далёк…

Сайно пытается понять, есть ли у него хоть шанс.

Он хорошо понимает людей, он отлично видит, когда кто-то кого-то ненавидит, и чудесно понимает, когда кто-то испытывает симпатию или интерес. Вот только в глазах и поведении Тигнари он видит только дружелюбие и мягкость, такую же, как и для всех остальных.

Спросить о таких вещах ему не у кого, разве что у Хайтама, который представляет из себя гору отстраненности, скуки и сконцентрированных в одном человеке едких насмешек. Ещё есть Кавех, который совершенно необъяснимо для Сайно и для доброй половины своих знакомых все это терпит. И, что самое странное, кажется, испытывает по этому поводу некое подобие теплых чувств. Которое прерывается скандалами и обидами, так что можно сказать, что его эмоции по этому вопросу выходят в ноль.

Но спрашивать у Кавеха Сайно все равно не решится — только если впадет в такое отчаяние, что повредится головой. 

Поэтому Сайно выбирает самый надёжный и доступный способ получения знаний — он идёт в библиотеку.

Он решает не утруждать библиотекаря (не попадаться никому на глаза за этим делом), поэтому приходит туда несколько ночей подряд, выискивая книги, хоть как-то подходящие к теме эмоций и романтических чувств. Находит много всякого интересного — про химические реакции, гормоны, даже про влияние погоды и длинны светового дня, чему удивляется довольно сильно, пока не пролистывает обратно к названию главы и не понимает, что последние минут десять внимательно изучал особенности полового размножения мелких грызунов. Эту главу он пролистывает. Он много узнает об интимной стороне вопроса — хотя как раз в этой сфере ему помощь не нужна от слова совсем. Так уж сложилось, что про сексуальное влечение и про то, как его заметить, он знает куда больше, чем о влюблённости и о том, как распознать её в чужом взгляде или прикосновении.

Романов в академии нет, да и открывать их с целью получения внятной информации он бы не решился, хотя бы потому что кроме невразумительных томных взглядов и пылающих щек он бы ничего не получил. Тигнари не издаёт томных вздохов и не краснеет.

Сайно внимательно следит за ним каждую их встречу, но не получает ничего, кроме спокойствия и сдержанный радости от их дружбы.

Может быть, это как-то связано с тем, что Тигнари валука-шуна, но никаких исследований об этом в обширных хранилищах дома Даэны он так и не нашел. 

Сайно быстро разобрался в том, как понимать его эмоции по хвосту и ушам, он замечательно понимает, когда Тигнари слегка раздражен, когда сердится, а когда по-настоящему злится. Он точно уверен в разнице между едва заметным радостным взмахом хвоста, удивленным и встревоженным. Он читает его мимику — она у Тигнари понятная и простодушная — вот он благодарен за орехи, вот он недоволен его шуткой, а вот — чуть грустит перед тем, как Сайно снова уходит в пустыню на неопределённый срок.

Только влюбленности он не видит. Очевидно, потому что её нет и никогда не было. Не с чем свериться и невозможно убедиться.

Я бы спел тебе, да не умею петь.

Станцевал бы тебе, да не умею танцевать.

Дал бы кофту свою, да сам легко одет.

Написал бы стихи, да никогда не писал.

Сайно хочет придумать план, чтобы, как бы пошло это не звучало, покорить сердце Тигнари. Он не рыцарь и не военный, чтобы «завоёвывать». Он слуга закона, а это понятие стоит так же далеко от завоеваний, как песчаная буря от тропических ливней. Но когда Сайно все-таки решает попытаться действовать чуть более открыто, он начинает придумывать планы.

Можно подбросить записку с признанием, подписать её чем-то вроде «от тайного поклонника». Почему-то ему кажется, что такие записки должны быть зарифмованы и обязаны иметь в себе как минимум одно сравнение кожи с нежными лепестками лотоса (и Сайно никогда никому не признается, что даже попытался набросать хоть что-то, но когда после двадцати минут обдумывания он наконец пишет «в саду распускались розы, и, возможно, мимозы», лист бумаги отправляется в камин, где под пристальным вниманием догорает дотла). Так что от этой идеи он отказывается и старается даже не вспоминать, что она пришла ему в голову пусть даже на полчаса. Другая абсолютно сумасшедшая мысль на несколько секунд появляется в голове, когда он угрожает заключением на несколько дней идиоту, решившему спеть серенаду посреди ночи под окном какой-то девушки. Горе-романтик уходит домой вместе со своей лютней, наконец-то давая району спокойно уснуть.

Если Сайно решит устроить нечто подобное в Гандхарве, его не отправят думать над своим поведением в камеру и даже не выльют ведро воды на голову с трехметровой высоты. Его за шкирку затащат в дом, а потом заставят, разве что не на прицеле стрелы, выпить какой-нибудь ядреный отвар, чтобы он уснул после первого же глотка, и, дай Архонт, проснулся на следующее утро с осознанием, что Тигнари больше никогда не будет рад его видеть. Да и петь, по правде говоря, Сайно совершенно не умеет.

Идеи, такие же абсурдные, как с запиской и серенадой, сменяют друг друга, как узоры в калейдоскопе.

Пик приходится на праздник в самом центре города, куда Тигнари все-таки приходит по его приглашению, хоть и отнекивался, и заранее бурчал про шум почти неделю.

Нилу танцует на главной площади под аккомпанемент резких барабанных ритмов, чуть в стороне от неё кто-то устраивает шоу с огненными шарами, в украшенной разноцветными флажками таверне им наливают полные кружки. Вечер хороший. Вечер непривычно прохладный, и Сайно жалеет, что не взял с собой плащ, когда видит, что Тигнари едва заметно трет руки и ёжится. Самому Сайно не холодно — особенно потому что Тигнари, едва ли осознанно, подходит чуть ближе и по слабому алкоголю начинает течь чистый жар факелов.

— Замёрз? 

Тигнари смотрит на него немного недовольным взглядом. 

— А ты нет?

Как будто обижается, что Сайно с открытым торсом не мёрзнет.

— В пустыне по ночам бывает холоднее. Так замёрз? 

Тигнари смягчается.

— Немного. 

Сайно сглатывает и решается попробовать хоть что-то.

— Мы можем потанцевать. Если ты хочешь. Движения помогают согреться. 

Тигнари секунду смотрит даже не удивленно — он смотрит почти шокировано. Потом ехидно взмахивает хвостом, задевая им Сайно по бедру. С этим Сайно уже давно смирился.

 — Титул грозного генерала переживёт твоё неумение танцевать?

Сайно в этом не уверен. Танцевать он пробовал примерно никогда, но это должно быть не сильно сложнее дружеского спарринга — надо всего-то понимать ритм и отслеживать движения напарника.

Но доказывать, что он справится с первого раза на глазах у городской толпы, он не рвется. Не потому что потом пойдут слухи — слухи ходят все время, их он переживёт. А вот весёлые подтрунивая Тигнари — вряд ли.

— Не уверен.

Тигнари ещё раз касается его бедра своим хвостом, в этот раз почти примирительно.

— Пойдём в таверну, возьмём что-нибудь горячее. Я видел у них глинтвейн.

Сайно вздыхает и сам не может понять — от облегчения или от грусти, что и эта идея с треском провалилась.

Как тебя покорить?

О чем вести разговор, с чего начать?

Я не знаю о чем тебе сказать.

И неловко опять.

Как тебя покорить?

Не волнуясь, вдыхая глубоко,

Шутку я рассказал, но в молоко.

Совсем в молоко.

В тот вечер он провожает Тигнари до городских ворот, а потом и до Гандхарвы, потому что прощаться не хочется. Скоро ему нужно будет уйти в пустыню и этот праздничный лёгкий вечер хочется продлить. Хочется побыть рядом ещё немного, хочется обнять крепче и дольше, чем позволяют приличия, хочется наконец-то сказать развязанным алкоголем языком, что он влюблен давно, чтобы услышать отказ и позволить себе это пережить, а не болтаться в той самой ледяной воде, не видя бортов. Чтобы потом выбраться, отдышаться и позволить себе начать заново. Вернуть их дружбу, выкинуть из головы и из сердца все свои чувства.

Он смотрит на Тигнари почти открыто — всё равно дорогу освещают только светлячки и мутная луна через густые кроны.

Смотрит на то, как уверенно он ставит ногу на пружинистую землю, как отводит рукой ветку, как перешагивает через корягу. 

У Тигнари отличное ночное зрение, и тут уж не угадать, от природы он такой или просто выучился этому в лесах. Сайно с лесной темнотой совладать трудно. В пустыне совсем темно почти не бывает, не бывает смутных теней за плечом, не бывает внезапных всполохов тех же светлячков у самой щеки.

Как-то — когда-то уже совсем давно, когда Тигнари только перебрался в Гандхарву, Сайно от неожиданности почти подпрыгнул, а Тигнари своим смехом распугал насекомых и выдавил из груди всколыхнувшееся чувство опасности.

Тогда это было непривычно — Сайно до этого бывал в Гандхарве всего несколько раз, и то дважды еще во время учебы. Теперь эта дорога знакома так же хорошо, как и путь от Караван-Рибата до Аару. И Тигнари теперь знаком куда больше, и влюбленность в него тоже изучена пристальнее и глубже.

Сайно почти набирается смелости — и тут же теряет её, когда понимает, что они почти пришли. Сказать всю правду было бы честно, и это нужно сказать, потому что самому Сайно это кажется правильным. А Сайно опирается на два крепких стержня в своей душе — законы и ясное понимание того, что правильно, а что нет.

— Я, — начинает он и теряется, потому что Тигнари смотрит, и даже в темноте его взгляд кажется слишком прозорливым. Особенно в темноте, когда воображение щедро дорисовывает то, что не могут разглядеть глаза. — Я рад, что ты пришёл. Спасибо.

Тигнари улыбается и фыркает:

— В следующий раз мы уйдём до того, как они начнут пускать фейерверки. Их можно посмотреть, ну знаешь, немного издалека. Где потише.

— Кстати, знаешь, как с аль-Ахмарского можно перевести фейерверк?

Тигнари заинтригованно склоняет голову. Потом чуть хмурится. 

— Разве они не появились значительно позже, чем...

— Деньги на ветер. 

Даже в темноте можно увидеть, как Тигнари закатывает глаза.

— Иногда я очень хочу тебя придушить. 

— Тебе не простят убийство генерала махаматры. 

— Мне простят убийство самого плохого шутника Сумеру, — говорит Тигнари серьёзно, но тем тоном, который у него на самом деле совсем не серьёзный. 

Тигнари смотрит с полуулыбкой, как будто ждёт, что Сайно начнёт все отрицать, но Сайно не начинает. Сайно просто смотрит и пытается не шагнуть за грань того, что называется дружбой.

— Когда-нибудь я смогу тебя рассмешить.

Тигнари складывает руки на груди, но Сайно понимает сразу — это от холода, а не от раздражения.

И он решает сказать второе по значимости.

— Я тебе говорил, что на следующей неделе ухожу?

Уши у Тигнари чуть опускаются — он расстраивается. Сайно и самому не хочется заканчивать этот вечер вот так, но он не уверен, что перед дорогой сможет заскочить в Гандхарву, а он привык говорить об этом лично. Тигнари обижается, если ему приходит только письмо. Обижается, хоть и не говорит. И расстраивается так же — молча.

— Нет.

— Это не будет долго. Надо проводить нескольких учёных из Хараватата и Вахуманы до Храма Хемену.

Им нужно снять несколько копий иероглифов, просто там осмотреться, простенькая экспедиция. Примерно две недели. Максимум — три.

Тигнари шумно вздыхает, и в его вздохе Сайно мерещится тоска.

— Ты не зайдёшь перед этим? Я бы приготовил тебе в дорогу пару мазей. 

— У меня ещё осталось немного с прошлого раза. Не надо, спасибо.

— Ладно, — крошечная грустная заминка от Сайно не укрывается. Да Тигнари и не собирался ее прятать. — Тогда удачной дороги, — говорит он, подходя на шаг ближе, обнимает тепло, но Сайно отлично чувствует его замерзшие щеки и нос.

— Да, мне тоже пора. Доброй ночи. Тебе нужно что-нибудь из Аару? Или из пустыни? 

Тигнари на секунду задумывается, потом улыбается.

— Да, вернись пожалуйста в этот без открытых ран и отвратительно наложенных повязок.

Сайно честно обещает:

— Постараюсь.

Просыпаюсь и вновь

Дышу я тобой,

Живу я тобой,

Живу я тобой.

В Караван-Рибате его все равно ждёт свёрток с мазями, и Сайно чувствует нежность и благодарность пополам с виной и неловкостью. Интересно, тем вечером Тигнари сидел допоздна, смешивая все это? Или специально проснулся рано, чтобы успеть отправить кого-нибудь к воротам? Сайно и сам может делать мази, и, сказать по правде, в разработке многих из них он принимал участие, но Тигнари всё равно этим занимается почти каждый раз, когда Сайно предупреждает о том, что уйдёт. Иногда, когда у Сайно выпадает больше одного спокойного вечера за месяц, они с Тигнари работают вместе. Это происходит до обидного редко, потому что склянок у Тигнари всегда заготовлено впрок, но Сайно нравится сидеть вместе с ним. Нравится держать над небольшим огнём тигель и смотреть на Тигнари сквозь ароматный дым. Нравится взвешивать что-то на лёгких весах и особенно нравится, когда Тигнари заглядывает ему через плечо, почти прижимаясь к нему подбородком. Сайно он так делать не то чтобы запрещает — просто ворчит что тот слишком громко дышит ему в ухо и этим самым ухом заезжает по носу. Сайно не жалуется. 

От маленьких баночек с аккуратными этикетками пахнет хижиной Тигнари. Пахнет котелком и мерными весами, пахнет солнечными полянами и росой. Не у всех из них на самом деле запах приятный, но Тигнари неизменно кладет в мешок пропитанный ароматным маслом кусочек ткани, чтобы скрыть некоторые особенно пахучие составы. Иногда — тем самым маслом, которым мажет хвост.

Один раз он действительно дал ему маленькую хрупкую бутылочку в дорогу — давно, когда он ещё учился, но уже не был подозреваемым, сказал, что если мазать кончики волос хотя бы раз в день, то они не будут такими жёсткими. «Многие так делают, так почему бы тебе не попробовать», спросил со своей привычной прямотой и почти вызовом.

Именно тогда, за свой двухнедельный поход, Сайно понял, что влюбился. Потому что сердце не должно ускоряться просто от мысли, что в сумке лежит такая важная частица Тигнари. Он не должен прокрадываться в сны и обвивать своими руками. Генералу махаматре не стоит пытаться незаметно для всех, включая скорпионов, подносить кончики волос к носу. Это мешало думать и сражаться. Тигнари он про это не сказал, но попросил, как мог вежливо, больше на него масло не тратить. Тигнари обиженно закатил глаза, но, спасибо его такту, спрашивать причину не стал. Хотя явно хотел.

Тот крошечный пузырёк Сайно хранит до сих пор — на самом дне комода, обернутым в два холщовых мешка. Выкинуть не позволяет совесть, а использовать — гордость (и остатки трезвого разума).

Они ночуют в Аару — исследователям стоило бы дать представление о пустыне и разбить первый лагерь где-нибудь неподалёку, но Сайно и двум другим матрам попросту стало их жалко. Из семерых — трое еще студенты, и песка они успеют наглотаться. В Аару их ждёт проводник, а самого Сайно — Кандакия с мягкой улыбкой и непривычно ярко накрашенными глазами. По одному стойкому аромату духов и железа можно понять, что сейчас в деревне гостит не только он, но и Дэхья.

Кандакия хозяйничает с чаем и вызнает у Сайно как дела в городе, Сайно выясняет у Дэхьи обстановку в пустыне. Он старается не лезть в их разговор и пытается ретироваться, но они сами его не отпускают.

— Ты какой-то скучный сегодня, — говорит Кандакия и смотрит на Дэхью в немой просьбе подтвердить её слова.

— Ну спасибо на добром слове. 

Кандакия качает головой.

— Не в смысле что с тобой скучно, ты просто какой-то грустный.

Сайно просто смотрит на неё и долю секунды думает о том, чтобы спросить совета. Они обе девушки, и в делах сердечных они явно разбираются лучше одного конкретного генерала махаматры. Рука непроизвольно тянется к сумке с пропитанной ароматным маслом тряпице.

— Видели этих учёных? На них на каждого нужно по три охранника, а нас будет всего пятеро. Думаю, как их вернуть живыми обратно в Сумеру, — Дэхья хохочет, а Кандакия ему не верит. Вслух не говорит, но Сайно по глазам видит. Он тоже на отговорки в стиле «тяжёлый день» и «устал» не ведётся. — Все семеро семи пядей во лбу, нельзя чтобы их стало шесть. Или пять. 

В этот раз Дэхья не смеётся.

Сайно не особо обижается, особенно учитывая, что они согласились с ним сыграть в Священный Призыв, чтобы занять неловкость, вот только неловкости становится ещё больше, когда Кандакия осторожно принюхивается.

— У тебя из сумки так вкусно пахнет. 

Дехья тоже ведёт носом, кивает. 

— Даже карты пахнут.

Так всегда бывает, когда запах ещё не успел выветрится. Дня через два будет только слабо тянуть от мешка с лекарствами и сама тряпка, а сумка насквозь пропитается пылью.

— Мой друг собрал лекарств в дорогу. Всё в порядке.

Он замечает их взгляды, когда после партии складывает карты обратно. Они переглядываются насмешливо и как будто знают что-то, чего не понимает он.

Этой ночью он специально кладет сумку себе в ноги, а не к изголовью спального мешка, чтобы не думать ни о чем, кроме завтрашнего маршрута.

Учёные оказываются скучными до невозможности. Они похожи на Хайтама — видимо Хараватат притягивает к себе именно таких, разве что характеры у них не такие паршивые. Сайно откровенно скучает, особенно после того, как на третий день один из них нарвался на стража руин, когда ушёл без сопровождения, что им категорически запретили делать ещё до выхода из города. Сайно пришлось с этим разобраться, а потом провести краткую лекцию — уже не первую, надо сказать. Хотя эта оказывается эффективной. Кажется, после того, как от стража остались только обломки, его стали опасаться ещё больше, чем это было в стенах Академии. Сайно про себя хмыкает — через несколько лет количество стражей, которых он победил, существенно увеличится. Репутации это не повредит, только страху нагонит еще больше.

И теперь, когда все исследователи испуганной стайкой вьются рядом с сопровождающими и даже не пытаются сделать лишнего шага, Сайно становится невыносимо скучно — хоть на стены лезь. По ночам он обычно дежурит первым, и это вынужденное бездействие, когда ему не надо никого ловить и ничего искать, а нужно просто ждать, когда всё будет переписано в огромные тетради, угнетает ужасно. Даже когда он будит кого-то себе на смену и ложится, ему все равно не спится. Сайно привык уставать — от долгой ходьбы, от тяжёлых боев, от изучения дел или от слежки. Но не от того, чтобы часами просто ждать. Он смотрит на небо, на стенку палатки, на песок или на древние письмена и понимает всё чётче — дальше молчать нельзя.

Он видит — да и все остальные из их экспедиции, как неловко одна из студенток пытается флиртовать со своим однокурсником. И он отвечает ей так же неловко. Не отходят друг от друга ни на шаг, помогают друг другу во всем. Всё такое очевидное до смеха, но им наверняка кажется, что никто не догадывается.

Тигнари внимательный и проницательный, он наверняка все видит и понимает. Понимают ли остальные, это тот ещё вопрос, но на него ответа знать не хочется. Хочется просто перестать всё это скрывать. Хочется — и нужно — сказать правду.

В последнюю ночёвку у руин он не спит вообще, смотрит на угли костра и пытается выстроить в своей голове речь, после которой возможно вся их дружба закончится. Сайно готов к тому, что он будет чувствовать себя опустошенным. Готов к тому, что Тигнари виновато опустит уши. Готов к тому, что Тигнари попросит некоторое время к нему не приходить. О том, что Тигнари ответит взаимностью Сайно думать не решается, потому что знает — если позволит себе напридумывать, то потом, когда фантазии столкнутся с реальностью, будет только паршивее. «Всегда готовься к самому плохому исходу», — как-то сказал ему Тадж, — «Потому что расслабиться куда проще, чем принимать неожиданный удар».

Поэтому в город он идёт как на плаху.

Я бы спел тебе, да не умею петь.

Станцевал бы тебе, да не умею танцевать.

Дал бы кофту свою, да сам легко одет.

Написал бы стихи, да никогда и не писал.

В Караван-Рибате его снова встречает весточка от Тигнари — на этот раз не посылка, а короткое письмо.

«Ламбад пришёл ко мне с головными болями, так что если ты успеешь к пятнадцатому числу, то нам обеспечено бесплатное угощение и выпивка на целый вечер. На фейерверки мы не останемся, даже не надейся».

Таким тоном Тигнари обычно говорит, что подсыпет ему в чай отравы. Сейчас он не говорит, конечно, но написанные слова отлично это передают.

Сайно смотрит на календарь в таверне. У него есть ещё четыре дня — четыре дня, на которые можно отложить важный разговор. Сайно откладывать не привык, но что такое четыре дня по сравнению с целой вечностью прожитых недель.

***

Он приходит к Тигнари, уже когда начинает вечереть. Гандхарва встречает его первыми зажженными лампами и влажной прохладой подлеска, Тигнари — объятиями. Вполне возможно, последними.

— То есть Ламбаду можно звать тебя на праздник, а когда это делаю я, ты упираешься, — спрашивает уже на полпути к Сумеру, когда все вопросы и короткие ответы спрошены и сказаны.

Тигнари улыбается — весело и непринуждённо, слегка ехидно, и Сайно снова любуется. За ребрами тоскливо тянет — он всё-таки позволил себе размечтаться. Скоро придет время спускаться на землю. Не прямо сейчас, а когда они будут возвращаться обратно. Когда можно будет по дороге из Гандхарвы успокоиться, надышаться влажным лесным воздухом.

— Я же всё равно тебя позвал.

Сайно хмурится.

— А если бы я не пошёл?

Тигнари на редкость беззаботно пожимает плечами.

— Остался бы дома. Мне есть чем заняться.

Чуть замедляется и смотрит Сайно прямо в глаза.

— Просто подумал, что ты захочешь сходить. Раз уж в прошлый раз так настаивал.

Сердце пропускает удар. На секунду Сайно кажется, что в глазах у Тигнари можно прочитать взаимность.

— Хочу.

— Тогда пойдём, — говорит Тигнари и снова непринуждённо пожимает плечами.

И Сайно послушно идёт за ним — потому что правда хочется, хоть и не на сам праздник. Потому что Сайно пошёл бы куда угодно, если бы Тигнари позвал, хоть в логово змей, хоть в пасть к крокодилу, если бы Тигнари попросил.

Нилу снова танцует, барабаны снова отбивают резкий ритм, фонари снова отбрасывают мягкие пятна света. Тигнари снова стоит рядом. В этот раз теплее, но Сайно все равно жалеет, что снова не взял плащ. 

А Тигнари пьёт эль и смотрит на него, и Сайно замечает, что он отстукивает ногой ритм и перебирает по стеклу кружки пальцами в такт скрипичной мелодии.

Потом проводит по голой коленке хвостом.

— Ну чего ты такой грустный? Не с кем было подраться в пустыне? — Сайно рассказывает про стража руин, и Тигнари качает головой. — Тогда никто не нарушил закон, и тебе не пришлось никого арестовывать?

Сайно думает секунду.

— Ты хочешь сказать, что никто не нарушил закон, потому что испугался, увидев, как я разрушил стража?

Тигнари закатывает глаза, снова стукает его хвостом. Щекотно.

— Это было плохо даже для тебя. Ладно, я знаю, что может тебя развеселить. Хотя скорее это развеселит меня, но ты хотя бы отвлечешься, — Сайно хмурится и даже не успевает ничего спросить, когда Тигнари ставит свой эль на стойку и протягивает ему руку. — Ты в прошлый раз предлагал станцевать. Полагаю, что за две недели в пустыне ты этому не научился, так что придётся сейчас.

Сайно зависает. Чуть больше двух недель назад он к этому был готов, сейчас, когда Тигнари протягивает ему руку сам — совершенно нет. Рука у Тигнари чуть опускается, едва заметно опускаются и уши.

Сайно не дожидается вопроса вроде «ты не хочешь?». Он берет его руку — неуверенно, осторожно.

— Я надеюсь, что мой титул это переживёт.

И Тигнари улыбается — смешливо и с лучиками вокруг глаз.

Сайно понимает, что танцы гораздо сложнее дружеского спарринга примерно на второй секунде. Не только потому что он совершенно не знает, куда девать руки и что надо делать с ногами, но и потому что сердце начинает грохотать так, что он почти не слышит даже барабанов. Не зря ведь Нилу репетирует день и ночь — хотя вряд ли ей доводилось танцевать вот в таких условиях. Когда Тигнари близко. Когда он видит, как сережка переливается каждым ребром от фонаря прямо над ними. Когда он положил одну руку ему на лечо, а вторую доверчиво вложил Сайно в ладонь.

Они не танцуют в нормальном смысле этого слова — потому что перетоптывание по кругу на вроде как приличном расстоянии друг от друга вряд ли можно назвать танцем, и Сайно хмыкает.

— Ты тоже не умеешь танцевать.

Тигнари смеется и делает шаг в сторону, тянет на себя.

— И что? Я этого хотя бы не стесняюсь.

Сайно качает головой и улыбается.

— Я тоже.

Тигнари смеётся и задорно дёргает ухом.

Они танцуют до тех пор, пока не оказываются почти вплотную друг к другу — и Сайно честно себе признаётся, что позволил делать крошечные шаги. Терять ему всё равно нечего — в центре площади уже начинают устанавливать салюты. Праздник заканчивается, и также должно закончиться и многомесячное молчание.

— Пойдём?

Тигнари кивает.

Просыпаюсь и вновь

Дышу я тобой,

Живу я тобой,

Живу я тобой.

Фейерверков в лесу почти не видно — их можно только угадать по цветным всполохам за кронами. Тигнари идёт уверенно — пожалуй, капельку нарочито уверено — для того, кто порядочно выпил отменного эля. Но Тигнари знает свою меру. Он вообще такой — во всем и всегда знает меру. В лекарствах, когда лишний грамм какого-нибудь измельченного корня даст не расслабление и крепкий здоровый сон, а грубо вырвет из жизни на несколько часов; меру в учёбе и исследованиях — когда стоит остановиться и дать передышку себе и другим.

Знает меру в общении, когда им нужно помолчать и просто позволить тишине мягко струиться по полу.

У Сайно полумер не бывает. Сайно нужно принимать решения быстро, чётко и с ясной головой. Так что свои меры он тоже выучил быстро — пришлось. А у Тигнари это, как и многое другое – просто само по себе.

«Никаких полумер», — напоминает себе Сайно, когда они подходят к Гандархве. Больше никаких промедлений. И так уже затянул достаточно.

Тигнари склоняет голову к плечу, смотрит вежливо и с улыбкой: 

— Хочешь на чай остаться?

«Хочу остаться навсегда. Чай не обязателен», — думает Сайно и вздыхает. Сейчас или никогда.

— Не думаю, что ты захочешь видеть меня в ближайшее время. 

Тигнари удивленно поднимает брови и смотрит скептически. И Сайно — как и с этой проклятой любовью, прямо вместе с ней — шагает в ледяную воду, не разрешая себе больше сделать осторожный вдох. 

— Я тебя люблю. Думаю, ты и так знаешь, но... но теперь наверняка.

Сайно готовился забивать молчание неловкими фразами вроде «извини за это», «оно само получилось» и «я почти уверен, что скоро это пройдет, хоть почти за два года и не вышло. Но ведь всем кажется, что не пройдет никогда, правильно? Так что не стоит по этому поводу что-то предпринимать», но Тигнари улыбается. Вострит уши и взмахивает хвостом, и Сайно отлично видит за этим настоящую, искреннюю радость. 

А Тигнари улыбается еще шире.

— Мне бы хотелось сказать, что не прошло и года, но прошло. Даже больше, — и Сайно чувствует, как то самое осознание своих чувств падает, оставляя его без привычной тяжести на плечах. — Я хотел подтолкнуть, но это же ты. Ты бы заупрямился. 

Все заготовленные речи летят в бездну, и Сайно... Сайно просто делает два шага вперед и крепко обнимает. Это кажется правильнее всех возможных слов. И Тигнари обнимает в ответ. Крепко. Говорит немного задушено, но твёрдо: — На чай ты остаёшься, понял?

***

Сайно и раньше ночевал в Гандхарве — несколько раз в тех домиках, которые отведены под лазарет, пару раз у Тигнари, расстилая спальный мешок прямо около его постели. Но никогда до этого утра — прямо на его кровати.

Сквозь листья пробивается утреннее солнце, птицы поют радостно и громко, а Тигнари лежит совсем вплотную, положив голову на грудь и щекоча краем уха подбородок — на узкой койке иначе бы и не вышло.

Они уснули прямо в одежде, и Сайно лениво думает, что можно было бы сходить попозже к озеру и искупаться. Тигнари сонно возится у него под боком, и волосы у него — Сайно скашивает взгляд — растрепаны не только сном, но и его руками.

Он чуть наклоняет голову и касается носом темных прядей, вдыхает едва уловимый запах — масло, травы, лес — и чувствует, что он никогда не стоял на земле так же твёрдо, как сейчас.