Пламя

Датч никогда не любил болота. Он терпеть не мог влажный почти до вязкости воздух, от которого одежда никогда не высыхала до конца, подмокшую землю, едва ли не проседающую под ногами, грязную солоноватую воду, уймы насекомых и прочих мелких созданий, подбиравшихся в таких местах слишком близко к людям… Если коротко, то у него было немало причин стараться не оставаться в подобных местах надолго. Сейчас же, выходя в до странного холодную туманную ночь, он осознавал еще одну: болота были единственным местом, где оживали его детские страхи. Обычно он сам себе казался бесстрашным, но теперь, на туманной дороге через топи под глухим затянутым тучами небом, ему отчего-то было не по себе. Он ехал верхом, при нем были два револьвера и тяжелый охотничий нож впридачу, и фонарь освещал ему дорогу хотя бы на несколько футов — это успокаивало бы в любых других обстоятельствах, но не сейчас. Сейчас он судорожно сжимал обеими руками поводья, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в густой мгле вокруг и вслушиваясь в каждый звук. По сторонам от дороги росли какие-то кусты, и в неверном свете фонаря тени их ветвей казались какими-то дьявольскими руками; ночная тьма была полна звуками, какие могли создавать лишь болота — во всяком случае, Датч никогда и нигде больше не слышал ничего подобного… Все это пугало еще сильнее потому, что он не привык бояться: обычно он сам был тем, кого боялись встретить на ночной дороге. В любом другом месте он помнил бы об этом, но здесь — невольно представлял себе картины одна тревожнее другой. В конце концов, люди могли бояться его внушительного роста, уверенного вида или оружия, но какое дело до всего этого могло быть диким зверям, болотной трясине или злым духам?

Впрочем, усилием воли Датч смог разогнать те образы, что роились в его воображении, и даже заставил себя нервно усмехнуться тому, что едва не поверил в существование потусторонних созданий… Он напоминал себе, что через болото проложена вполне надежная, хотя и узкая тропа, что топи здесь непроходимые, и устроить засаду попросту негде, что все истории о духах и призраках, что он слышал, были всего лишь бреднями пьяниц или детскими сказками. Он намеренно воскрешал в своей памяти все те случаи из детства, когда он нарочно шел в места, которых его сверстники решали бояться, чтобы доказать, что ничего страшного там нет. Его ведь тогда считали отчаянным смельчаком и даже безумцем! Так пристало ли ему бояться темноты, тумана и странных звуков в двадцать пять лет, если он не боялся ничего подобного в десять? И все же он солгал бы, если бы сказал, что совсем не хочет сидеть сейчас у костра с друзьями в своем лагере; если бы не его цель, он был бы именно там…

Однако дело не терпело отлагательств: он мчался спасать своих названных сыновей. Эта мысль придала ему куда больше решимости, чем все увещевания и напоминания себе. В конце концов, оба они без раздумий и страха шли на любой риск, чтобы спасти его… Он помнил, как Артур без колебаний ворвался ради него в штаб Пинкертонов и тащил его, замученного до полусмерти, едва ли не на себе, — а ведь парню тогда едва исполнилось пятнадцать! Помнил он и о том, как маленький Джон рвался спасать его с ножом в руке, даже не зная, с кем придется драться. Кем был бы он, если бы помедлил теперь, когда помощь нужна была им самим? К тому же опасность им грозила нешуточная: их не поймал на какой-нибудь мелкой краже полупьяный деревенский шериф, их похитила другая банда, причем в окрестностях лагеря… Положение было тяжелее некуда. Датч в очередной раз мысленно обругал себя за то, что поддался на их уговоры и позволил им отправиться вечером за клюквой вдвоем. Однако делать было нечего — оставалось лишь подстегнуть коня, чтобы шел быстрее, и порадоваться тому, что дорога через болото была всего одна и без развилок.

Тропа вилась и петляла, туман все сгущался, топи казались бесконечно широкими и до странного однородными, пламя в фонаре трепетало все сильнее, будто и ему было страшно… Больше всего Датч теперь боялся, что доедет до самого города, так и не обнаружив ни единого намека на то, куда увезли его сыновей. На болотах еще был шанс найти их быстро: здесь достаточно прочные полянки, на которых можно было бы остановиться, встречались редко, и если неподалеку от дороги и был хоть один, то похитители непременно должны были разбить лагерь там… Если же они миновали город, за которым единственная тропа разветвлялась на множество дорог и тропинок, поиски грозили затянуться на дни, если не на недели. О том, что за это время могли сделать с мальчиками, страшно было даже подумать. Мысли об этом Датч гнал от себя изо всех сил… Ему нужен был лишь один знак, только один, хотя бы намек… Он не мог вернуться в лагерь ни с чем, он пообещал Хозии, Сьюзан, да и себе самому, что спасет их или по крайней мере придумает план спасения сегодня же! Он не мог потерять еще одного… Ход его мыслей прервало какое-то движение в кустах у дороги.

Он инстинктивно повернул голову, чтобы приглядеться, думая, что увидит там животное или птицу… и ужаснулся: в кустах сидел человек, не то голый, не то в каких-то вылинявших почти до белизны лохмотьях; они встретились взглядами — в блеклых глазах незнакомца не было ничего разумного… На него будто уставился зверь, неумело притворяющийся человеком, — и впечатление это еще усилилось, когда незнакомец открыл рот и, вместо того чтобы заговорить, издал высокий пронзительный визг, больше похожий на крик койота или ночной птицы, чем на человеческий голос. Датчу повезло в одном: его конь испугался этого крика и рванулся вперед… Через считанные мгновения мимо него пролетела с еле слышным свистом стрела. Ночная банда, одичавшие жертвы кровосмешения! О них в округе ходили слухи, самым безобидным из которых было то, что они ели людей. До этого самого дня Датч думал, что это всего лишь городские байки, но теперь был готов поверить всему… Пару раз выстрелив наугад в темноту, он пришпорил Дьявола, приказывая ему нестись во весь опор. Он был весьма искусным наездником и никогда не боялся большой скорости, но все же сейчас ему казалось, что так быстро он не ездил еще ни разу.

К счастью, так гнать пришлось недолго: дикари, казалось, разбежались, испугавшись его выстрелов, и после первой пролетевшей мимо стрелы больше не предпринимали попыток напасть. Однако даже поняв это, Датч уже не мог снова успокоить себя. Дальше он ехал, пригнувшись ниже к шее коня и внимательно высматривая любое движение в кустах, чтобы быть готовым в случае необходимости выстрелить первым… В то, что ему может дважды повезти увернуться от стрелы, он не верил, — и именно этот скептицизм привел его к первой за все время его вылазки удаче: на одной из веток он увидел синий платок, в котором узнал бандану Джона. Это была подсказка, и очень весомая! Заметив чуть поодаль узкую тропку, по которой уже нельзя было проехать верхом, Датч без колебаний спешился и свернул на нее, — и не ошибся: на земле он нашел красную бандану Артура… Сомнений быть не могло. Оставалось лишь идти по следам к огоньку, мерцавшему вдалеке.

Вскоре тропинка вывела Датча на один из тех самых редких плотных островков — этот был чуть больше того, на котором они разбили свой лагерь. С удивлением он заметил на этой плоской полянке несколько ветхих деревянных построек; в одном из окон самой большой из них горел тусклый свет, но вокруг было так тихо, будто здесь никого не было… На несколько мгновений Датч даже засомневался: не ловушка ли все это? С той бандой, что похитила мальчишек, он еще никогда не имел дела, и вполне могло статься, что… Однако, подкравшись к дому и тихонько заглянув в окно, он убедился в том, что это место, — чем бы оно ни было, — отнюдь не заброшено. В тесной комнате с земляным полом сидело при свете масляной лампы человек десять парней разного возраста — от мальчишек, которым трудно было дать больше двенадцати, до мужчин средних лет. Кто-то из них чистил оружие, один бинтовал товарищу порезанную руку, некоторые пили, двое лениво играли в карты… Однако здесь уж точно не было ни Артура, ни Джона. Датч двинулся дальше, ко второму окну того же дома, — но там увидел лишь силуэты нескольких спящих вповалку на полу и одного на кровати. Все это были явно взрослые мужчины, да и едва ли похищенные мальчики могли сейчас мирно спать рядом со своими похитителями. Оставалось лишь перейти к другой постройке, где спали на полу три женщины, и к третьей… Вот тут он и увидел тех, кого искал.

Артур сидел в углу почти неподвижно; Джон лежал рядом, укрытый его курткой, и голова его покоилась на коленях у названного брата… С первого взгляда могло показаться, что оба они спят, но, подняв повыше фонарь и приглядевшись, Датч увидел, что Артур гладит Джона по голове и, вероятно, шепчет ему что-то. Увидел он и то, что рубашка на Артуре порвана и местами забрызгана не то грязью, не то кровью, а от левого глаза растекается по щеке большой кровоподтек… Что бы с ним ни случилось, он явно не сдался без боя. Кроме того, даже сейчас он пытался защищать своего названного брата, хотя и мог сделать для него очень мало. Увидев все это, Датч не сдержал горькой улыбки: сколько бы Артур ни называл Джона мелким паршивцем и недоразумением, сколько бы ни награждал его пинками и подзатыльниками, он все же любил его. Но как же тяжело было видеть его побитым и таким беспомощным! И как должно было быть тяжело ему самому сознавать то, что он не смог спасти ни себя, ни своего названного брата от плена…

Одна мысль о том, каково сейчас должно быть мальчикам, всколыхнула в душе Датча что-то глубокое и темное. Обычно он был обходителен и великодушен, и по крайней мере старался казаться уравновешенным, но у него была одна тайна, о которой знали только самые близкие: в груди его всегда пылал огонь. Огонь этот мог быть и освещающей путь свечой, и согревающим очагом, и адским пламенем, выжигающим все без разбора и без жалости, но он никогда не угасал. Сейчас же он начинал разгораться все сильнее, — но пока только начинал; пока Датч еще мог сдержать его, подчинить себе и поступить по уму… Однако до вспышки первобытной дурманящей ярости оставался лишь один шаг, — и один из похитителей, на свою беду, подтолкнул его к этому шагу.

— Эй, Джесси! — окликнул пьяный голос сзади; обернувшись, Датч увидел там лишь пошатывающийся силуэт. — Ты чего тут забыл? Хочешь позабавиться с этими пацанами?

— В каком смысле — «позабавиться»? — грубо отозвался Датч. Он едва сдерживался, чтобы не броситься на этого незнакомца прямо сейчас; того же, казалось, ничуть не насторожили ни незнакомый голос, ни резкий тон — так он был пьян и самоуверен…

— Не строй из себя святошу, Джесс, тебе не идет! — рассмеялся он. — Ты прекрасно знаешь, о чем я… Только старшего я тебе трогать не советую: он просто зверь! Я пробовал его попинать — вон чего он сотворил!

Незнакомец сделал пару шагов вперед, и теперь Датч смог увидеть в тусклом свете фонаря его лицо. Он был молод, но на всем его облике, начиная с тощей неестественно гибкой фигуры и заканчивая сально поблескивающими тусклыми глазами, лежал отпечаток порочности… Он указывал на синяки и ссадины на руках и лице, следы от пальцев на шее и даже порывался закатать штанину, сбивчиво рассказывая что-то о том, как Артур набросился на него и едва не задушил. Датч не слушал его: ему хватило того, что этот паршивец пытал его названного сына… Несколько непривычно глубоких вдохов, последняя не очень-то упорная попытка сдержать закипающий гнев, — и он изо всех сил ударил незнакомца кулаком в висок, а после, когда тот свалился на землю, резко пнул в живот. Буря, к которой он медленно, но неуклонно приближался с того самого момента, когда обнаружил пропажу мальчиков, теперь разразилась.

— Какого… Постой, ты же не… — прохрипел незнакомец, заглянув, наконец, в его лицо.

— О да, ублюдок, я не Джесси! — зло прошипел в ответ Датч, уже сжимая в руке револьвер. В следующий миг он выстрелил прямо в его попорченное оспой лицо… То, что выстрел неизбежно привлечет внимание остальных, его уже не волновало. Напротив, теперь ему даже хотелось встретиться лицом к лицу со всей этой гнусной шайкой, чтобы перебить их всех… Их смерть никак не могла облегчить страдания его названных сыновей, — но об этом он сейчас не думал, да и не мог задуматься: адское пламя, пылавшее сейчас в его душе, требовало жертв. Потом он бы, вероятно, нашел этому оправдание или объяснение, вспомнил бы, что он все же не головорез, но сейчас ему хотелось одного — битвы и победы…

Что ж, его желание не замедлило сбыться: из одной из построек высыпало разом человек пять или шесть, в остальных послышалась возня, в еще одном окне зажегся свет… Датч не замечал ничего, кроме силуэтов врагов в тусклом свете, пробивающемся из окон и дверного проема. Глаза его застилала алая пелена, в ушах стучала кровь… Он выпустил в вышедших из дома все оставшиеся в барабане патроны — пять человек полегло в один миг; еще секунда — и подоспевшие им на подмогу отправились вслед за ними. В него, разумеется, стреляли в ответ. Одна из пуль сбила с него шляпу, вторая чиркнула по руке, оставив глубокую царапину; он уворачивался от выстрелов раньше, чем успевал заметить их. Ни на миг не задумываясь, он перезаряжал револьверы и снова стрелял — руки делали все сами, в то время как глаза следили за каждым движением вокруг. В нем словно пробудились какие-то древние звериные инстинкты; тот зверь, что всегда дремал где-то в самой темной глубине его души, теперь всецело захватил его разум... Мир вокруг для него бешено пульсировал в такт биению его собственного сердца, по телу расползался от груди обжигающий жар, а руки продолжали действовать со смертоносной скоростью.

Казалось, он говорил что-то, даже кричал, — но он сам не понимал, что именно, как и не вел счета убитым. Шесть выстрелов — пауза на долю секунды — еще шесть выстрелов… Этот дьявольский ритм на шесть тактов сейчас охватил все его существо. Он перезаряжал револьверы, одновременно стреляя. Только каким-то краем сознания он заметил, что в один миг все-таки прервался, чтобы ударить подошедшего к нему слишком близко врага… Каждое мгновение сейчас растягивалось в вечность, а вечность сжималась до считанных минут.

Датч не знал, сколько времени прошло, прежде чем все затихло, — однако в одно мгновение он обнаружил себя стоящим посреди заваленной трупами поляны. Вокруг было тихо, пугающе тихо; лишь прохладный осенний ветер проносился в воздухе с едва слышным шелестом и кричала где-то вдалеке ночная птица… Ветер разогнал, наконец, тучи, и теперь в глубоком иссиня-черном небе сияла огромная полная луна — кровавая луна, будто выглянувшая посмотреть на развернувшуюся под ней сцену битвы. Все вокруг дышало покоем… И все же покой этот не приносил ни облегчения, ни удовлетворения; сердце колотилось теперь медленнее, но все так же сильно, кровь все еще стучала в висках в том самом смертоносном шестидольном ритме, адское пламя уже не бушевало так бешено, оно теперь горело ровно и все так же мучительно жарко… Теперь Датч мог действовать планомерно — и тем это было страшнее для его врагов. Обычно он щедро разливал вокруг себя милосердие, но где-то очень глубоко в его душе жила эта темная, жестокая, жаждущая крови сущность. Пробудить ее стоило изрядных усилий, но это всегда становилось смертным приговором тому, кто мог ее разбудить — и тогда быстрая смерть от пули, пущенной в лицо, становилась последним следом великодушия… Сейчас, впрочем, он не был настроен проявить и его. Повинуясь какому-то наитию, он решительно направился в самый большой дом и, миновав пустую теперь освещенную комнату, распахнул дверь второй, где еще недавно спали…

Чутье не подвело его: из семи или восьми человек, которые спали тут несколько минут назад, остался один, — и он был жив. Это был тот самый единственный мужчина, что спал на кровати. Теперь он, разумеется, не спал, но с кровати так и не слез — забился в угол, натянув на себя одеяло повыше. Будь он ребенком, Датч наверняка пожалел бы его: в конце концов, он помнил, как сам в детстве так прижимался, когда ему снились кошмары или пугали ночные звуки, да и маленький Джон поступал именно так, когда пугался чего-нибудь ночью… Однако это был не ребенок, а мужчина лет сорока, довольно худой, с бледным грубоватым лицом и седеющими темными волосами. То, как он трусливо жался в угол, мелко дрожа всем телом, только растравило гнев Датча, но все же он сдержал первый порыв — убить тут же, без слов и вопросов.

— Ты здесь главный? Это была твоя банда? — спросил он угрожающим хриплым полушепотом; незнакомец в кровати судорожно закивал, натягивая одеяло еще выше. — Хороший из тебя главный, ничего не скажешь: своих всех на верную смерть отправил, а сам тут отсиделся… Впрочем, банды у тебя больше нет. В глаза смотри, смельчак! Как зовут?

— Ник… Ник Форман, — почти всхлипнул незнакомец. — Не надо… Я не…

— А что надо и не надо, тут решаю я! Будешь меня злить — мертвецам своим позавидуешь! — рявкнул вдруг Датч. — Ты моих сыновей похитить решил?

— Я… я не знал, что они ваши, клянусь!

— Отвечай! Твоя это была идея или нет? Соврешь — все равно узнаю!

— Моя…

— А на кой черт ты это сделал? — тут Датч уже схватил Ника за горло и легко, но вполне ощутимо надавил. — Выкуп хотел требовать? Решил поиздеваться? Людей так себе вербуешь? Ну же, отвечай мне!

— Я не знал… не мог… — быстро и невнятно залепетал он. По глазам его в этот момент можно было сказать, что он совершенно обезумел от страха… Толку от него теперь было не добиться. Еще несколько мгновений они смотрели друг на друга, и в этом худом лице с темными кругами под глазами Датч видел совсем другое лицо — такое же худое, бледное, с глубоко посаженными глазами и сломанным носом…

Кольм О'Дрисколл, самый ненавистный человек в его жизни, тот единственный, кого он был готов убивать мучительно и долго, тот, кто полгода назад лишил его разом двоих очень дорогих людей… Аннабель ждала ребенка, они любили друг друга, были помолвлены, — но все это было разрушено в один миг пулей Кольма. Датч тогда в приступе ярости убил его старшего брата, но до него самого добраться не смог. Теперь же он был готов отыграться на отдаленно похожем на него Нике Формане, раз уж не мог ничего сделать с ним самим; вообще-то это было не в его принципах, и если бы вся вина оппонента была только в сходстве с врагом, то он бы, вероятно, все же пощадил его… Но вина его была совсем в другом — вот в чем было дело. Он, как и Кольм, причинил боль самым близким… Этого Датч простить не мог. Перед глазами у него стояли фигуры его сыновей — измученные, побитые, наверняка испуганные и униженные, а может, и покалеченные… На несколько мгновений ему даже захотелось убить их обидчика жестоко, мучительно, — но все-таки садистом он никогда не был.

— Скажи мне, Ник Форман, ты веришь в бога? Как ты думаешь, в рай или в ад теперь отправишься? — медленно, будто бы с трудом подбирая слова, спросил он, еще раз заглядывая в глаза; у Кольма глаза были серые, у этого храбреца — голубые. — А хотя… мне наплевать. Верующие — часто ублюдки, каких еще поискать, убежденные, что любые поступки им простят за их веру… А я вот прощать за веру не намерен: пусть тебя твой бог прощает, если он есть! И давать тебе время на молитву не намерен… — тут он зло рассмеялся, снова доставая револьвер. Все же он проявил последнюю каплю своего милосердия — убил похитителя пулей в лоб. Как только он выпустил из рук уже застывшее тело, ярость улеглась, уступая место беспокойству о мальчиках… Вспомнив темные брызги на рубашке Артура и мелко дрожащего у него на коленях Джона, он поспешил к той постройке, где увидел их.

Артур все еще сидел, привалившись спиной к стене, но Джона теперь не держал на коленях, а обнимал за плечи: мальчишка, очевидно, проснулся от выстрелов и очень испугался. Встретившись с ним взглядом, Датч невольно вспомнил тот день, когда они встретились впервые — это было года два или три назад, мальчику тогда едва исполнилось семь лет, и он прощался с жизнью: его хотели утопить за кражу еды… Теперь Джону было девять, а то и почти десять, он очень вырос, окреп, да и осмелел, но глаза у него сейчас были в точности такие, как при их первой встрече — широко раскрытые и горящие тем самым обреченным ужасом, какой бывает только у тех, кто готовится умереть и знает, что это неизбежно. На его непривычно бледном лице отчетливо выделялись темными полосами несколько длинных глубоких царапин, длинные темные волосы будто бы слиплись — Датчу очень хотелось верить в то, что виной всему грязь или вода, а не кровь. Артуру же явно досталось даже сильнее, чем казалось с самого начала: из его сломанного носа текла кровь, она же стекала тонкой смазанной струйкой с уголка рта, через каждую дыру в разорванной рубашке были видны ссадины и кровоподтеки… И все же смотрел он без страха — скорее с вызовом, — да еще и с напускной уверенностью шептал Джону, что все будет в порядке, и он его ни за что не бросит и не даст в обиду. Его собственный страх выдавало разве что тяжелое рваное дыхание — во всяком случае, Датч надеялся, что это от страха, а не потому что ему трудно дышать. Когда дверь распахнулась и на пороге появилась высокая темная фигура, мальчики напряженно затихли, готовясь дать бой. В это мгновение Датч и понял, что ему стоило бы взять из большого дома лампу: его собственный фонарь был разбит в суматохе, а лунный свет сейчас бил ему в спину, не давая разглядеть его лицо…

— Не бойтесь. Я их всех убрал, — коротко произнес он, чиркнув спичкой, чтобы осветить себя. — Вы как?

Услышав его голос, и Артур, и Джон облегченно выдохнули… В следующий миг Джон, до этого и дышавший через раз, вдруг совершенно по-детски расплакался, уткнувшись в плечо названного брата, а Артур изможденно улыбнулся окровавленными губами. Еще несколько мгновений назад они не были уверены в том, что доживут до утра, но сейчас могли наконец успокоиться. Их названный отец все-таки не бросил их, он их нашел, он пришел за ними! Это могло бы стать самой сильной радостью в их жизни, если бы у них сейчас были силы радоваться.

— Живы… — простонал Артур, вытерев рукавом кровь с лица. — Только вот досталось нам знатно, как видишь. Джону по ногам кнутом прилетело, он идти не может…

— Вот сволочи! — выплюнул сквозь зубы Датч. — Но это ничего, раз живы, значит, все исправимо — заживет… Сам-то ты как? Идти сможешь? В седле удержишься?

— Думаю, да, ноги вроде как целы. Но болит просто все тело, они меня толпой… — едва ли не всхлипнул Артур. Ему было почти семнадцать лет, он считал себя взрослым, но сейчас ему как никогда хотелось заплакать и прижаться к названному отцу в поисках защиты… До этого он несколько часов оставался сильным ради своего названного брата — в конце концов, как бы Джон ни храбрился, он все же был еще ребенком и очень боялся, — но теперь силы его иссякли. Он уже не был опытным для своих лет бандитом и отчаянным смельчаком, он был просто избитым и испуганным мальчишкой и сам нуждался в защите.

— По тебе видно, — сочувственно вздохнул Датч, подходя к ним поближе. — Ничего, их больше нет, они вас больше не обидят… А ты просто герой! Сделал все, что смог, чтобы Джона в обиду не дать, успокаивал его, хотя самому пришлось нелегко, дрался с этими ублюдками… Я тобой горжусь, ты слышишь?

Обычно Артур улыбнулся бы в ответ на подобную похвалу: он был невысокого мнения о своих способностях, и потому был очень чувствителен к чужим мнениям о себе… Сейчас же слова Датча почему-то вызвали у него слезы. Он еще попытался растянуть дрожащие губы в подобие улыбки, но в следующую секунду затрясся в беззвучных рыданиях. Ему отчаянно хотелось успокоиться, объясниться, заговорить оживленно, будто ничего и не случилось, но тело ему не подчинялось. Он сидел на грязном полу, не в силах ни подняться, ни выдавить из себя хоть один звук; только руки его все еще безвольно обхватывали плечи Джона, который все еще жалобно подвывал и всхлипывал, прижавшись к нему…

Видеть мальчиков такими было тяжело вдвойне оттого, что Датч знал, какими они могут быть. Смелые, находчивые, неглупые, преданные близким и по-своему заботливые мальчишки, любители рассказов о приключениях и неутомимые искатели приключений, мечтательные и временами комично серьезные дети со своими представлениями о чести — такими они были всегда, но не сейчас… Однако Датч знал, что они рано или поздно станут если не прежними, то хотя бы почти прежними — нужно было только быть рядом с ними, утешать их, подбадривать и ждать. Ему было не впервой видеть сильных людей сломленными, да и сам он ломался не раз, так что он твердо знал: время и забота лечат все. Теперь ему оставалось только опуститься рядом на пол рядом с ними, приобнять их обоих и шептать им что-то бессвязное и ласковое. Он прижимал их к себе, медленно качая и стараясь дышать как можно ровнее, чтобы передать им свое спокойствие, пусть даже напускное, он, пошарив по карманам и найдя немного сладостей, сунул в руки одному пряник, другому шоколадку, он обещал им, что все теперь будет хорошо, что как только они немного оправятся, он увезет их как можно дальше от этих проклятых болот, и они забудут все это, как ночной кошмар… Огонь в его груди, считанные минуты назад пожиравший десятки чужих жизней, теперь только согревал двух обессиленных мальчиков. Постепенно ему это удалось: через несколько минут оба они — сначала Джон, потом Артур — постепенно затихли. Теперь все трое сидели на полу, обессиленно обмякнув, и только мелкая дрожь, будто бы передававшаяся от одного к другому, напоминала о недавних рыданиях… Они еще долго сидели так в молчании, набираясь сил, чтобы подняться или заговорить.

Минуты снова растягивались в вечность, теперь уже не горящую и лихорадочно пульсирующую, а тихую и приятно прохладную. Может быть, в глубине души Датчу хотелось тут же и уснуть: в конце концов, он и без того был утомлен бойней, хоть ярость и тревога и глушили это прежде, а теперь еще и словно влил все остатки своих сил в мальчиков… Однако он не мог позволить себе этого. Оставаться здесь могло быть опасно, ночь была очень холодная, да и Хозия со Сьюзан наверняка волновались за них. Все, что он себе позволил, — это посидеть еще немного неподвижно и закурить сигару.

— Нам нужно уходить отсюда, — негромко произнес он, собравшись с силами.

— Ага, нужно… — отозвался Артур, с трудом складывая слова во фразы и нервно оглядываясь по сторонам. — Погоди… Девчонка… я ей обещал… поможешь, правда? Здесь где-то…

— Девчонка? — удивленно переспросил Датч. — Что за девчонка? Еще одна их жертва?

— Мелкая… спряталась, видно, — выдохнул Артур, теперь уже косясь в дальний угол, где было свалено какое-то тряпье. Только сейчас, проследив направление его взгляда, Датч заметил, что из этого угла на него смотрят два поблескивающих в отблесках тлеющего огонька темных глаза… Очевидно, в куче тряпок и впрямь притаился еще один перепуганный ребенок. Лица ее было не разглядеть — огонек сигары давал слишком мало света, — и понять, сколько ей может быть лет, было сложно. Ясно было одно: она и впрямь была мала. Как бы все трое ни были утомлены, ее нельзя было оставлять тут…

— Девочка… — негромко позвал Датч, стараясь говорить как можно ласковее, чтобы не напугать. — Ты же девочка, верно? Не бойся, я не обижу тебя. Ты познакомилась с Артуром и Джоном? Они обещали тебе помочь? Так вот, я тебе и помогу… Иди сюда, хотя бы покажись мне. Как тебя зовут?

В углу послышалась возня, и вскоре оттуда выбралось создание настолько крошечное, что он даже удивился: он ожидал увидеть перед собой ребенка немного младше Джона, а перед ним теперь стоял почти младенец... В полумраке эта крохотная фигурка казалась темной тенью с горящими глазами. Светлым пятном выделялось лишь ее платье. Чиркнув спичкой и подавшись вперед, Датч смог разглядеть, что сама она была чернокожей и действительно очень маленькой… Большего было не видно: очевидно, она испугалась не то незнакомца, не то языка пламени на спичке и закрыла лицо руками, отступив на пару шагов.

— Не бойся, я не обижу тебя, я тебе помогу… Так как тебя зовут? — мягко повторил Датч, затушив спичку и отодвинувшись обратно в угол.

— Тилли, — отозвалась девочка еле слышным шепотом.

— Скажи мне, Тилли, ты знаешь, где твоя мама? Если ты мне скажешь, я отвезу тебя к ней.

— Нету мамы, — всхлипнула Тилли. — Была, а теперь нету…

— А кроме мамы — папа, бабушка или дедушка, дядя или тетя, старший брат или сестра…

— Нету, никого нету! Только папа Ник и папа Тони, и еще Джесси, и Том, и… но они все злые, они не как мама! Они украли меня — давно-давно, я еще маленькая была… и в маму Джесси стрелял из ружья…

— Тише, тише… Они тебя больше не обидят, я обещаю тебе — ты слышишь? — вмешался Артур. — Датч их всех того… — тут он замялся, не зная, как объяснить такой крохе, что они мертвы, — убрал. Насовсем! А ты теперь с нами будешь… Правда ведь?

— Похоже, другого выхода у нас нет, — растерянно кивнул Датч. — Даже если кто-то у нее и есть, то вряд ли она их вспомнит — слишком мала.

— Датч добрый! — поспешил заверить Джон. — И Хозия тоже… Сьюзан, правда, не всегда добрая, но и не злая! Мы никогда не будем тебя обижать, слышишь? Не реви только…

— Именно так… Не бойся нас, Тилли. Мы сейчас поедем к нам, ты поешь, поспишь… новую одежду тебе добудем, какие-нибудь игрушки, научим тебя всему, что нужно… А хочешь пряник? — продолжал Датч, снова забыв о своей усталости. Впервые в жизни он имел дело с таким малышом: в своей семье он был младшим ребенком, да и Джон при их первой встрече был по меньшей мере вдвое старше… Он говорил все, что приходило ему на ум, с легкой ноткой стыда ловя себя на мысли, что обращается с девчонкой так, как мог бы обращаться с испуганной собакой или лошадью, — однако это, казалось, помогало. Во всяком случае, Тилли взяла из его рук пряник и больше уже не пыталась снова спрятаться от него, а через пару минут и вовсе успокоилась и принялась с любопытством разглядывать новых знакомых своими большими темными глазами. Это было неплохое начало: она по крайней мере перестала их бояться, а если эта кроха доверия и была куплена пряником… Что ж, в таких делах все средства были хороши. Датч слишком хорошо помнил свои первые встречи с Артуром и Джоном — оба они долго приглядывались, прежде чем довериться ему. Их пришлось приручать, почти как диковатых брошенных животных! Он предвидел, что с Тилли все будет так же, если не тяжелее, так что тот факт, что она не убежала от него, взяв пряник, считал хорошим началом.

— Ну что, мелочь, не боишься теперь? — усмехнулся Артур, когда Тилли, доев пряник, робко улыбнулась. Она только кивнула, переводя взгляд на него.

— Вот и славно… Теперь точно надо бы домой ехать, — мягко выдохнул Датч, поднимаясь наконец с пола. — Артур, ты готов? Пожалуй, мы возьмем одну из их лошадей, и Джон поедет с тобой на ней: я бы не рискнул ехать вчетвером на одном коне…

— Но я хочу ехать с тобой! — воскликнул Джон, протягивая руки к Датчу. Он был все еще очень привязан к своему названному отцу и боялся, что тот разлюбит его из-за этой девчонки… Впрочем, ответ Датча вернул ему покой:

— Значит, с тобой, Артур, поедет Тилли… Справишься?

Всю дорогу до лагеря Артур и Датч рассказывали истории, чтобы успокоиться и хоть немного успокоить детей. Обратная дорога прошла куда более гладко: болота были теперь залиты ярким лунным светом, дикари больше не появлялись, и единственной помехой на их пути была крайняя усталость… Все они, кроме Тилли, мечтали добраться до дома, поесть и уснуть. Джон даже начал засыпать по дороге, и Датч не стал будить его — он проснулся от взволнованного возгласа стоявшей в карауле Сьюзан. Оказалось, что этой ночью не спал никто: и Хозия, и Сьюзан дожидались их, предвидя, что им будет нужна помощь… Что ж, они не ошиблись. Их помощь и впрямь оказалась кстати: Датч ни за что не смог бы в одиночку позаботиться обо всех детях.

Спать все легли только когда солнце уже поднялось над горизонтом. На то, чтобы обработать раны мальчикам и привести в порядок Тилли, которая оказалась такой грязной, что удивила даже привычных к многому бандитов, ушло немало времени и сил… Под конец все шестеро уже буквально валились с ног от усталости, и у них даже не нашлось сил, чтобы разойтись по палаткам и раздеться. Они легли спать в одном самом большом шатре, накидав на пол одеял и спальников... Зато сон их был как никогда безмятежен. Как ни тяжела была эта ночь, теперь они снова были вместе и знали, что спасли еще одну маленькую жизнь, — и важно сейчас было только это.