Когда-то, у Ореола не было проблем.

Ореол был простым до кончиков пальцев, если вообще можно назвать “простым” сына бога. Ореол служил в одном из храмов при дворце, будучи одним из младших послушников, и проводил свои дни в выслушивании страданий других людей. 

Это было просто. Ореол любил людей.

Ореол в целом любил всё на свете. Это было сложно, но он справлялся.

В целом, Ореол был счастлив. Может, у него и не было семьи в классическом понимании, но у него была сестра; может, не было дома, но храм принимал его, как родного. Просить было не о чем, и молиться было незачем.

. . .

Её звали Ферези. Она была маленькой, хрупкой девушкой из церковной семьи, с волосами цвета цветущей вишни и глазами - зеркалами из льда. Она замаливала чужие грехи, каждый день приходя в храм для исповеди, и Ореол не мог бы сосчитать, сколько раз он видел, как она плакала.

Её звали Ферези. Они были помолвлены ещё когда им было пятнадцать, и их свадьба должна была состояться, как только ей исполнится двадцать лет. Ореол не понимал, что мог хотя бы в теории принести их брак Королеве, но он не мог ей перечить. Ферези всегда рассказывала о том, как счастливы её родители, и как она с нетерпением ждёт свадьбы.

Её звали Ферези. Он звал её “Фери” или “Фези”, искренне стараясь произносить это со всей любовью, что растил эти годы. Она звала себя посмешищем, и заливалась румянцем в тон своим волосам, когда кто-то делал ей комплименты. Другие звали её “мисс Иниквита”, словно её имени не существовало. 

Иногда Ореол не мог на неё смотреть. Иногда ему казалось, что всё, что она говорит — неестественно, неискренне, насмешливо, и ему хотелось закрыть уши, выдрать из себя эти мысли. Иногда казалось, словно Ферези превозносит себя над теми, чьи грехи замаливает, и Ореол ненавидел думать об этом. Она была его будущей женой, и он не мог думать о ней. . . Так.

Ферези любила его — насколько можно любить кого-то, кого ты не выбирал. Он надеялся, что сам любит её достаточно, чтобы ей не было обидно или грустно. Октава говорила, что так нельзя, но она никогда не осуждала его.

Ореол любил Октаву иначе. В конце концов, она его сестра, она тоже слышит землю, она чувствует его разум за километры. Он любил Октаву больше всего на свете, и он готов был признать это, даже если бы это означало смерть.

Но Октава не должна была выходить замуж. Не сейчас.

Её звали Ферези. Он услышал, как кто-то кричит её имя, и бросился за ними, в поле — все глубже и глубже. Воздух спирал его лёгкие, абсолютно чистый голубой небосвод таращился на него, словно через замочную скважину.

Там был красный. Так, так много красного.

Она плакала. Плакала и кричала, скрученная стражей, она стояла там, над совершенным своими руками грехом, и пыталась вырваться, как загнанное, дикое животное.

— Ореол! — позвала она его, и он замер, не в силах откликнуться.

— Ореол!

В её глазах сверкало отчаяние, но там было что-то ещё. Что-то, от чего он всегда отворачивался, что-то, в чем можно было разглядеть “мне не жаль”. 

(По закону, он мог забрать на себя ее вину. Они могли бы разделить наказание вместе, и это было бы не такой тяжёлой ношей. Он мог помочь ей. Он мог.)

Ореол сделал шаг назад.

— ОРЕОЛ, СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ!

И он развернулся и побежал.

Солнце протаптывало ему путь через поле, показывая дорогу прочь, прочь от этой сцены, от этого безумного, яркого красного; Ореол бежал, чувствуя, как болят его лёгкие, и ветер заметал его следы, не давая вернуться обратно.

Земля вела его куда-то. Он не знал, куда, но это не было важно — ему хотелось просто уйти, и не возвращаться никогда, ему хотелось никогда не видеть больше храма, где могла произноситься ложь, не видеть больше лиц стражников, фигуры матери, Ликов и министров. 

Ему хотелось забыть имя “Ферези”.

И мир позволил ему это.

. . .

Восьмой крутит в руках золотой треугольник, рассматривая со всех сторон. На нем инициалы: Ф.И., и символы, что ему не знакомы.

— Что это? — спрашивает он у Ореола, и те лениво проводят глазами на украшению, улыбаясь.

— Серёжка. Помолвочная.

Восьмой приподнимает бровь, и Ореол пожимают плечами.

— Мы не помним, с кем это связано. Может быть, это даже не наше.

Они больше не говорят об этом.