Пророчество в ночи

Осенняя ночь, зябкая и сырая, накрыла Облачные Глубины и замерла. В такие ночи адепты ордена Лань дрожат под тонкими одеялами и беспокойно ворочаются в надежде, что дневное солнце хоть немного отогреет их дома. И все же – не решаются нарушить заведенный порядок и покинуть свои постели. Да и был бы от этого толк?

Уже давно никто не посещал источники – даже самые сильные адепты ордена Гусу не теряют благоразумия настолько, чтобы медитировать в такую погоду в холодной воде – а потому на прозрачной глади подрагивают красные палые листья, сухие былинки и прочий нанесенный мусор, который давно не убирали. Мгновение, за которое кристально чистая вода становится подобна матовой поверхности черного нефрита, – и все листья уходят ко дну. В следующий миг из черных глубин является человеческий силуэт. Что-то в его осанке, в широком и уверенном шаге указывает на привычку держаться строго, внушать если не страх, то почтение.

Облачные Глубины кутаются в туман, зыбкий и полупрозрачный, пронизывающий до костей, рассыпающий по жухлой траве холодные росы. Он скрадывает очертания, не дает заглянуть в лицо незваного гостя. И все же чужак осторожничает, опасаясь нарушить тишину безлунной ночи. Шаги его не слышны. Единственное, что выдает его – звук капель, скатывающихся по волосам и одеяниям, падающих на окоченевшую землю.

Он выбирает направление неуверенно, медлит, оглядывая слишком похожие один на другой белые павильоны, но едва уловимый запах ведет его. Запах отчаяния, свежей боли.

Охранные амулеты никак не реагируют на его присутствие, воздух остается недвижим… Только вода, капля за каплей сбегающая с него с глухим стуком, отмечает след.

Человек, сидящий посреди комнаты, не обращает на это никакого внимания. Он продолжает в оцепенении смотреть на гуцинь, лежащий перед ним, и все крепче сжимать в пальцах сухой цветок, занеся вторую руку над шелковыми струнами. Он весь дрожит от напряжения, но не может пошевелиться. Так люди замирают над пропастью, в шаге от непоправимого. Будто прикосновение к струне рассечет его жизнь на «до» и «после»… страшное, но желанное «после».

Ночной гость садится напротив. Человек скользит взглядом по черным одеяниям и распущенным волосам со смятением и надеждой, пока не натыкается на лицо, которое, разумеется, узнать не может.

Хэ Сюань позволяет себе усмехнуться, уловив недоумение и разочарование, плохо скрываемые во взгляде. И улыбается еще шире, когда видит вопрос, высказанный одним лишь движением губ – слишком осип от долгого молчания голос его собеседника: «Кто ты?»

Это правильный вопрос. Хэ Сюань любит, когда беседа начинается именно так. Когда ему позволено просто и без лишних предисловий начать говорить о себе. О своей неизбывной боли.

– Когда я был жив, меня звали господин Хэ, – отвечает он неторопливо. Улавливает легкое движение руки. Нерешительность. Взгляд, мазнувший по рукояти меча на стойке – слишком далеко, а после по струнам гуциня – слишком медленно. Очищающую музыку не завершить прежде, чем когти достигнут горла.

Человек перед Хэ Сюанем – прославленный заклинатель. И он мог бы попытаться предпринять неприятную попытку сопротивления. Но никакое человеческое оружие и никакая духовная музыка, разумеется, не способны навредить тому, кто был выплавлен из злобы и отчаяния сотен и сотен потерянных душ в Медной Печи. Заклинатель не может знать об этом, но, видимо, чувствует нутром, что схватка будет неравной. А потому убирает руку от струн и продолжает напряженно слушать.

– Я был простым человеком. Я мечтал, чтобы мои родители гордились мной, мечтал о признании, о высоком чине, хотел завести семью… Но судьба не была ко мне благосклонна.

Эти слова, сказанные уже много раз, всегда одинаковые, отрепетированные до паузы и тона, выходят легко, как гной из дурной раны. Каждый раз, когда он рассказывает, его переполняет ярость и боль. Но когда заканчивает – ненадолго становится легче. Выговориться – действительно хорошее лекарство. А чужое внимание, подобно проточной воде, омывает рану. Вот только… края ее не сойдутся никогда, больное место не зарубцуется. Хэ Сюань мертв, а значит, не может надеяться исцеление. Он обречен ежедневно, ежечасно чувствовать то же, что чувствовал в день своей смерти. Как и все неупокоенные, он лишен благословенной возможности забыть, потерять в течении времени все, что тревожило его, отпустить… Потому что злоба, боль и отчаяние – это и есть естество демона. А от себя никому не дано убежать.

Может быть, потому, что он увидел гуцинь, Хэ Сюань вспомнил историю о женщине, знатной придворной даме, при жизни известной своей завораживающей, несравненной игрой. Даже государь неизменно восхищался ее музыкой, как впрочем, и красотой. Она могла прожить если не ослепительную, то вполне счастливую жизнь…

Однажды ее женатый любовник посетовал, что ее волосы пахнут маковым семенем, прямо как отвар, который дают его жене, когда ее начинает беспокоить одержимость злыми духами. И женщина испугалась – то ли того, что любовник может отвергнуть ее из-за такой мелочи, то ли того, что заподозрит в связи с темными силами, изводящими ее соперницу. Больше ни днем, ни ночью она не могла думать более ни о чем, кроме этого запаха. Ей казалось, что аромат макового семени преследует ее и изобличает в чем-то ужасном. Она мыла волосы трижды на дню, часто меняла одежду, но ничего не помогало. Запах лишь усиливался. Однажды женщина проснулась среди ночи и, не дозвавшись слуг, побежала к реке, чтобы вновь омыть свои волосы. Она наклонилась над черной водой и ее рука соскользнула с влажных досок. Река с тихим всплеском мгновенно проглотила несчастную. Она не выплыла, запутавшись в длинных рукавах своих богатых одеяний.

Хэ Сюань часто видит эту женщину на берегу своего острова. Она больше не играет на гуцине – только склоняется над морской водой и вычесывает волосы гребнем. Даже после смерти проклятый запах преследует ее. И она не перестанет чувствовать его, пока ее собственный ослабевающий от горя дух не истает.

Хэ Сюаню не жаль ее. Как не жаль иных многочисленных призраков своей свиты – самоубийц и утопленников, что, впрочем, часто – одно и то же, тех, для кого само их длящееся существование уже является пыткой. Как не жаль живых безумцев, которых он собирает в своих владениях лишь потому, что их многоголосые причитания и вой заглушают его собственные мысли, а горе – питает силы.

Эту способность Хэ Сюань получил от первого демона, которого безжалостно пожрал. Чужая боль для него вовсе не желанное лакомство – она горчит на языке, вызывает тошноту. Но когда голод преследует неотступно – перестаешь разбирать.

Хэ Сюань заканчивает свой рассказ, почти улыбаясь, – зло и бессильно.

– Я до сих пор гадаю: возненавидели ли бы они меня, если бы узнали, что причиной всех их бед был я один? Все, что я могу теперь делать – вымаливать прощение у праха. У родителей – за то, что не оправдал их надежд, не смог хотя бы быть рядом, когда они были стары и немощны, у сестры – за то, что не защитил ее, у невесты – за то, что не смог стать достойным мужем…

Выражение лица заклинателя не меняется. И Хэ Сюань с раздражением думает, что всю его речь просто проигнорировали, и за подобное неуважение следовало бы убить на месте – хватило бы одного молниеносного выпада.

Но заклинатель поднимает светлые глаза и шепчет – отчаянно, разбито:

– У меня не осталось даже праха. Его разорвали лютые мертвецы. Не осталось ничего. Ни единого шанса…

«Ни единого шанса, что сохранилась хотя бы душа, – додумывает Хэ Сюань. – Что в другой жизни все будет иначе, что будет другая жизнь…»

Этого достаточно, чтобы восстановить остальное – по расчетам гадания, по обрывочным слухам, что нынче пересказывают все, кому не лень, в Призрачном городе.

Хэ Сюань смотрит оценивающе. Этот человек сломан. Но он сам – не его судьба. Конечно, он уже шагнул к пропасти, и если продолжит делать подобные выборы, очень скоро лишится того малого, что у него осталось… Но если судьба еще дает последний шанс, кто Хэ Сюань такой, чтобы отбирать его?

Хэ Сюаню не знакома жалость. Но он никогда не стал бы поступать несправедливо.

Одним словом можно было бы добить, уничтожить остатки самообладания. Легко доламывать то, что уже сломано. Хэ Сюань хорошо знает это по себе. Он не станет поступать подобным образом. Не сейчас. Но и уходить с пустыми руками не намерен. А потому он даст лучшее предсказание, на какое способен. Если этот человек достоин – он выдержит.

– Он не ответит, – припечатывает Хэ Сюань, и заклинатель дергается как от удара. – Сколько бы ты ни играл, сколько бы ни пытался призвать – он не придет и не откликнется.

Хэ Сюань видит, как пальцы заклинателя непроизвольно дергаются, как идет трещинами маска спокойного безразличия на его лице. И дает время – понять, прочувствовать сказанное.

– На долгие годы все дни сольются для тебя в одну бесконечную охоту. Твои былые товарищи будут казаться тебе предателями, недостойными своих титулов, простые люди – несчастными и жалкими, погрязшими в своих страстях. Одиночество будет следовать за тобой неотступно. До тех пор, пока весь заклинательский мир не обратит против тебя мечи.

Хэ Сюань наблюдает, как фигура заклинателя сжимается, становясь меньше себя самой с каждым новым словом. И как легко читать в этом сердце все его самые потаенные страхи.

– Твой дядя разочаруется в тебе. Твой брат удалится в затвор.

Люди обычно имеют больше, чем сами предполагают. И осознают это, когда начинают терять. Падение в бездну только представляется вопросом пары мгновений – когда начинает рушиться жизнь, это происходит мучительно долго, и растягивается на годы. По мертвенно-бледному в полумраке лицу заклинателя катятся слезы. Хэ Сюань отстраненно думает, что даже скалы способны плакать, когда нужно оплакивать себя.

– Я не хочу этого… Я не выдержу.

– Тебе придется, – все так же твердо отвечает Хэ Сюань. – Иначе ты никогда не увидишь его снова.

Заклинатель вскидывает голову, хмурится, пытаясь понять – не ослышался ли он, не принял ли желаемое за действительное. «Вот этот взгляд», – думает Хэ Сюань, – «Вот с чего начинается безумие. С надежды».

Сам он прекрасно помнит, какое облегчение почувствовал, отринув всякую надежду все исправить. Тот миг ясной очищающей ярости принес ему столько облегчения. Но живые люди не способны существовать без надежды, пусть она же загоняет их в угол.

Хэ Сюань получил сегодня достаточно острого, пронзительного горя. Он поднимается, край его одежд задевает струну гуциня. Жалобный приглушенный звук тонет в гнетущей тишине.

Может быть, этот человек вскоре пополнит толпу сломавшихся, несчастных безумцев во владениях Черных Вод. Или напротив – будет сражаться за свой последний шанс до конца…

Хэ Сюань не знает, помогло ли его пророчество или стало последней каплей. Одно и то же слово может стать ядом и лекарством, в зависимости от того, кому оно будет сказано.

Черный матовый нефрит растворяется в прозрачном хрустале. Демон покидает Облачные Глубины.