Всё из-за этого грёбаного мотылька!

Тоша его как увидел — лишился чувств, Ромка не мог его так оставить. Он зализал рану на шее (как бы ему ни хотелось продолжить, а кровь после вспышки скорби вязала дёсны и сильно горчила) и положил Антона на пол. Но стоило переступить периметр круга — портал захлопнулся, оставив Рому один на один с заказчиком. Если не сказать больше — хозяином. Ведь условия Тошины иначе как рабством назвать было невозможно. Только в этот момент до Ромки дошло, во что он ввязался.

Сладкая кровь прогорела в желудке мгновенно, оставив во рту привкус горечи последнего глотка. Мысли сработали моментально. Разом задув все свечи, он кинулся прочь с чердака, быстро и тихо, как тень. Необходимо было найти хоть какую-то щель, чтобы выбраться…

О чём он вообще думал, когда соглашался на это?! Почему сразу не отказал?

Ясное дело — всё из-за крови Светлого. Его первой крови. Остро-сладкой, пьянящей, лучистой, которую Тёмные видят, как струящийся свет. Потому что они видят суть, а не форму. Если им позволяют.

А Тоша ему позволил…

У Ромы бежали мурашки от мысли об этом, но он не давал себе ни секунды, чтобы остановиться, всё искал и искал. В стыках половых досок, под плинтусами, косяками, в каморке под лестницей, даже в кране на кухне — но, ничего.

Ничего, ничего, ничего!!!

Ни единой возможности смыться без спроса. Как и проникнуть сюда чужаку. Рома попался в ловушку, которую сам же себе и устроил.

Надо было хоть раз открыть эти грёбаные методички…

Он пускается на пол без сил. Внутри всё ещё бурлит, но Рома нарочно прилипает взглядом к мозаике из пятен лунного света, медленно переползающей по стене, чтобы остыть самому. Горячая голова ещё ни разу делу не помогала.

Что будет, когда очнётся Антон? Как они теперь будут… общаться?.. Это ведь кажется, что всё так просто, пока сидишь тут, в одиночестве. А когда Рома на чердаке сквозь огонь Антошу увидел, у него ум за разум мгновенно зашёл. Без огня вряд ли будет хоть сколько-то лучше.

От воспоминаний о собственной наглости Рому мутит.

Нет, им нельзя оставаться наедине.

Лестно, конечно, что Тоша повёлся на все его заигрыши (от чистой души, между прочим), но если они продолжат таким макаром, сломают к чёрту всё Равновесие.

К тому же (мысль эта Роме не нравится куда больше, но он продолжает её развивать, чтобы его окончательно отпустило ощущение тоски по едва обретённым лёгкости, вседозволенности и свободе) Антон никогда не позволит ему прикоснуться к себе ещё раз. Он презирает его, как демона, и ненавидит, как человека. И Рома сам для этого сделал всё возможное.

Но память, как будто над ним издевается, снова подсовывает соблазнительные картины, где Тоша протягивает ему руки с надрезами на запястьях, где падает ему на руки сам. Такой маленький по сравнению с ним теперь, такой трогательный и забавный в этой своей дурацкой рубашке до пят. И при этом чертовски горячий, потому что ебучая эта рубаха вообще нихуя не скрывает. Рома бы в бараний рог скрутил того, кто придумал эту порнографию.

…А этот дурацкий ночной колпак? Из какого бабкиного сундука Антон всё это вынул?

Будь Рома сейчас с пацанами, нарочно бы им рассказал, чтобы поржали вместе. Чтобы Антона, как ту занозу, из сердца выковырять. Только всё без толку. Что бы Рома не отчебучил, на его собственные чувства это влияет только в обратную сторону. Чем сильнее он травит милого Белоснежку, тем желаннее тот становится. Да он просто болен, вот и всё. Роме лечиться надо. Или очеловечиться. А не Антона отсюда гнать.

Хотя и Тошенька сам не такой уж праведник-мученик и ботаник, каким казался. Ладно пойти против правил — Рома довольно долго его травил, чтобы решиться на это, — но встречать демона-исполнителя в одном исподнем… Это уже перебор.

А если бы демоном оказался не Рома, а кто-то другой, понахрапистее да пожестче? Страшно подумать, что от него осталось бы. И от Ромы потом заодно.

Но сильнее всего его поражает тот факт, что Антон его в обличье демона не опознал. Сходство же очевидное! С другой стороны вряд ли Антон притворялся. В такое коварство Светлого Роме просто не верится…

В этот момент он чувствует нечто странное. В доме тепло, а ему так и вовсе жарко, но холод проносится от самой макушки до кончика хвоста. Рому накрывает чувством вины за то, что бросил Антона, так остро, что он подрывается с места, стремиться к лестнице на чердак, но вдруг понимает: это всё не его желания и эмоции. То есть они его, но возникают они потому, что он уже поступил в услужение Антону.

Ромка ему ухмыляется в темноту.

Врёшь, не проймёшь меня этим дешёвым трюком.

Он остаётся у лестницы, но со стороны чулана, затаившись в тени, чтобы Антон его не заметил.

Вот оно, значит, как ощущается — чтение чужих желаний. Теперь Рома будет улавливать их, словно приёмник радио волны. И, как в приёмнике волны могут наслаиваться, фонить и перемешиваться, так и в башке у Ромки творится полная каша.

Его тянет Тошу согреть, накормить, напоить, обласкать. И эти порывы, чужие по сути приказы, вскрывают его желания, которые Рома старался держать подальше всё это время даже от себя самого.

Неужели Антон действительно этого хочет? Хочет его? Жалеет и злится, что Рома его оставил?.. Но это же… Этого быть не должно! Роме нельзя к нему приближаться! Надо сказать ему! Неужели Антон сам не в курсе, что будет, если они сойдутся?..

Мягкие звуки шагов по лестнице из-за носков, скрип ступеней действуют Пятифану на нервы сильнее, чем скрежет стекла о стекло или лязг металла. Он словно бы оказался в ночном кошмаре, а Тоша стал для него идеальным палачом.

Но в кухне включается свет и Рома физически ощущает беспомощность и безопасность Антона. Какой из него палач, если он даже руками своими владеть до сих пор не в состоянии? От мысли об этом желание вновь закипает в жилах. И тянет помочь Тоше сделать всё, в чём он сейчас нуждается, будь то какао с зефирками или дрочка.

Нет, так нельзя! Тебе нельзя думать об этом, тупая ты скотина!

Сердце колотится, как сумасшедшее. Рома хватается за перила, чтобы остаться на месте, и через них же, как зверь из клетки, смотрит на светлый угол кухни, весь обратившись в слух.

Может быть, если он всё расскажет Антону, покажет, кто он на самом деле, они смогут договориться о перемирии и разойдутся по сторонам? Ведь так будет лучше намного и правильнее…

Но Пятифана, пока он себя уговаривает, буквально физически тянет Антона обнять покрепче, и это так сильно резонирует с тем, чего ему хочется самому, что голова едва не взрывается от напора крови.

Да что ж это за мучение!

Рома готов рассмеяться над тем, как он глуп и жалок, но почему-то ему становится жаль мотылька… Это чувство такое чистое, острое и чуждое, что у Ромы морозец ползёт по спине. И он не знает ещё хорошо это или плохо.

Чувства его бурлящие вроде притихли, но почему-то желание сделать «как надо» тоже подтаяло. Но вслед за ними в голову лезет желание налить молока в блюдце для Домового, и уж совсем непонятное — сделать Антону больно.

Да чёрт возьми! Что у него там творится?!

Рома срывается с места не в силах терпеть этот шум в черепной коробке, но уже стоя в дверном проёме, он понимает, что утонуть в объятьях друг друга это единственное, чего они оба желают по-настоящему. Особенно, когда Тоша вскидывает на него свой шальной напуганный взгляд...

Ночь пролетает, будто во сне. Роме порою стыдно делать какие-то вещи, но то, как Антона ведёт, как он сладко стонет, и шепчет, и молит его в ответ на все действия, укрепляет намерения и придаёт невероятное количество сил.

Они нашли друг в друге не просто по одному, а по пещере сокровищ, и радости их от этого приобретения нет конца.

А утром, когда Роме всё-таки удаётся высказаться, хоть криво, хоть как, Антон его не отталкивает. Он принимает его целиком, до конца, и это (Рома и раньше знал, но осознаёт теперь особенно остро) намного важней и ценней какого-то там Равновесия.

Они теперь вместе. Какие ещё нужны Равновесия? Они со всем справятся без чужих дурацких советов.