Аль-Хайтам не уверен, как он попал в эту ситуацию...
Ладно. Хорошо.
Будет вернее сказать, что он знает, как попал в такую ситуацию. Он не уверен, что он сделал такого, что—
Упругая, с мягкими щетинками по всей поверхности, зелёная ветвь обвивает его лодыжку, медленно проскальзывая в неровный разрез штанины и щекоча покрывающуюся мелкими мурашками кожу.
Глаз Бога, лежащий на столе перед ним, яростно мерцает, переходя от яркого света к тёмному, почти безжизненному, — почти пугающему Аль-Хайтама, — свечению.
Да, это был его Глаз Бога.
Аль-Хайтам заметил это ещё в начале дня: периодические вспышки на его плече, которые он видел краем глаза, пока заполнял и подписывал документы в кабинете; мерцающие ярким зелёным пальцы, когда Аль-Хайтам был особенно раздражён; тонкие, нежные на кончиках пальцев, молодые листочки, которые он постоянно в молчаливой злости и тревоге стряхивал с волос и выкидывал в открытое за спиной окно; прорастающие под его сапогами, раскалывающие белые мраморные плиты Академии яркие сиреневые розы Сумеру...
Всё это было чёткими, очевидными признаками надвигающихся проблем — и у Аль-Хайтама голова пульсировала раскалённой болью намечающейся мигрени от многочисленных вопросов, на которые он не мог найти ответов.
Он не мог выйти из кабинета Секретаря; он не мог покопаться в Архивах Дома Даэны, потому что боялся, что следующие за каждым его шагом цветы, разрушающие пол, испортят библиотеку и приведут задающихся вопросами, любопытных себе во вред, многочисленных учёных и студентов прямо к нему, пытающегося справиться с проблемой сходящего с ума Глаза Бога самостоятельно.
В один момент он даже хотел, подобно Сайно, пробраться по корням Священного древа к порогу Святилища Сурастаны, в надежде получить помощь или даже просто совет, что ему делать, от Лорда Дендро, более сведущей в элементальных потоках, чем кто-либо из них мог мечтать, — возможно, за исключением Сайно, но у Сайно на подхвате был могущественный дух, так что он не считался, — но вовремя вспомнил, как Нахида ранее утром сообщила им с Сайно, что весь день проведёт в гостях у восстанавливающегося от скверны Бездны и запретных знаний дендро дракона.
Таким образом, Нахида, а вместе с ней и возможность быстро и безболезненно решить этот волнующий Аль-Хайтама вопрос, отпали.
И. Хорошо.
Чувствуя, как его руки крепко, почти до боли, удерживаются за спинкой его стула ветвью, — лиана, это была проклятая дендро лиана, Бездна её раздери; Аль-Хайтам не раз наблюдал за подобными в боевой технике Тигнари, и разве это не ужасающая мысль? — Аль-Хайтам может думать только о том, что, спасибо Семёрке, он запер дверь, оставив ключ в замке.
Никто не должен был видеть, как, Семеро свыше, его собственный Глаз Бога собирается его—
Нет. Нет, это страшная мысль.
Аль-Хайтам напрягается всем телом, сжимая руки в кулаки за спиной, пытаясь подавить непрошенную крупную дрожь, волной прошедшую по телу — и непонятно, то ли от страха, что это происходит именно с ним, то ли от беспокойства, что... всё это произойдёт в общественном месте и при открытых окнах, то ли от медленно разгорающейся искры желания и похоти, слыша почти оглушающий его треск рвущейся одежды и чувствуя, как толстые, гибкие лианы опутывают его ноги, неспешно скользя всё ближе к паху, обильно истекая прохладным, остающимся на бледной коже влажными полосами, соком.
Аль-Хайтам делает рваный вдох, сжимая зубы почти до боли, когда едва заметно светящийся отросток крепче сжимается вокруг его бедра, хорошо осознавая, что после такой хватки на его коже обязательно останутся тёмные, неестественные следы.
Архонты, Аль-Хайтам не готов к... к такому. Кто вообще может быть готов к извивающимся, легко и скользко гуляющим по коже лианам, созданным очевидно достаточно разумным для безделушки из Селестии Глазом Бога?
Отстранённой от всего происходящего частью своего разума Аль-Хайтам задумывается о том, что этот опыт был бы достаточно хорош для многообещающе подробной статьи о дарах Селестии. Возможно, он позже даже накидает костяк того, о чём хотел бы рассказать в ней, хм.
Пока одни растительные отростки грубо обвивают его ноги и бёдра, другие быстро переходят от связанных вместе запястий и предплечий к его шее, проскальзывая под эластичную кофту. Аль-Хайтам дёргается всем телом, чувствуя отчаяние и отвратительную беспомощность, но лианы только сжимаются на нём крепче; одна из них обвивается вокруг его шеи, чуть сжимая тонкую кожу и перехватывая дыхание — в предупреждении, Аль-Хайтам знает.
Он глубоко вздыхает и расслабляет напряжённые мышцы, в покорном смирении закрывая глаза и откидывая голову на высокую спинку офисного стула, слыша громкий треск рвущейся одежды. Он знает свои битвы, и эту Аль-Хайтам никогда не выиграет.
Он хмурится и кусает губы, когда вокруг его твёрдых сосков начинают кружиться влажные кончики, легко потирая ареолы, вызывая по телу лёгкую дрожь быстро растущего внутри удовольствия.
Несправедливо то, что его Глаз Бога знает тело Аль-Хайтама так же хорошо, как и сам Аль-Хайтам.
...это многое говорит об их связи друг с другом, не так ли? Насколько глубоко Глаз Бога на самом деле привязан к своему хозяину? Насколько сильно он может влиять на своего хозяина? Аль-Хайтам чувствует свои страх и панику в глубине сознания, но несколько отдалённо; всё, на чём он может сейчас сосредоточиться — это ощущение шершавой текстуры гуляющих по его голой коже лиан и разгорающееся внизу живота непрошенное возбуждение.
Аль-Хайтам откладывает этот момент в сторону, чтобы обдумать его в спокойной и настраивающей на исследования обстановке; сейчас же он может только с тоской попрощаться и со штанами, и с кофтой.
Он любил эту кофту, проклятая Бездна.
...как он пойдёт домой? Дойдёт ли он вообще до дома?
С тем, как агрессивно и настойчиво лианы пытаются сковать его и войти в его тело, Аль-Хайтам крайне сомневается в этом.
И... и в его кабинете есть диван; он всегда может переночевать на нём. То есть, если его Глаз Бога успокоится достаточно, чтобы отпустить Аль-Хайтама к концу дня.
Пока, насколько может судить Аль-Хайтам, перспективы вырисовываются... нерадужные.
Он резко вздрагивает, когда остатки его штанов стягивают с тела вместе с боксерами, высвобождая полувозбуждённый член; Аль-Хайтам дрожит, когда прохладный воздух из открытого окна касается горячей кожи.
Лианы не бездействуют; они почти нежно обвивают его ствол, о его основание лениво трутся мягкие щетинки.
Ощущения... странные, непривычные, оттого и довольно некомфортные; Аль-Хайтам открывает глаза и с опаской смотрит вниз, тяжело сглатывая, чувствуя странное волнение, шипучими пузырьками поднимающееся внутри, и крепче сжимающую его шею в молчаливом предупреждении лиану — на самом деле видеть то, что он только с едва заметным напряжением ощущал, беспокоит и вызывает лёгкое отторжение, почти мгновенно заглушаемое волной удовольствия от сжавшихся вокруг сосков тонких усиков гибких ветвей.
Лианы кажутся живыми. Они медленно, подобно крупным змеям, волнообразно двигаются по его телу, размазывая по нагревающейся от адреналина и смущения коже сладко пахнущий древесный сок. Нежные, подобно шёлку щетинки вокруг отростков немного щекочут чувствительную кожу как внутренней стороны бёдер, так и яичек, заставляя её покрываться мелкими мурашками.
Задумавшись на мгновение об абсурдности происходящего, Аль-Хайтам внезапно громко вздыхает, когда один из отростков проворно ползёт по поверхности его члена и будто бы в любопытстве тычется мокрым кончиком в дырочку уретры. Неожиданным удовольствием Аль-Хайтама прошибает моментально, заставляя с громким стоном всё тело рвано дёрнуться вверх в стальной хватке ветвей.
Лианы замирают, — удивлён ли его Глаз Бога реакцией Аль-Хайтама так же, как и он сам? — давая Аль-Хайтаму пару секунд отдышаться в почти полной тишине его кабинета: слышны только его короткие ошеломлённые вздохи и весёлый щебет птиц на могучих ветвях Священного древа за окном.
Они приходят в оживлённое движение в тот же момент, как осознавший ситуацию Аль-Хайтам напрягается в их хватке: маленькие зелёные усики конвусильно сжимаются на его сосках, периодически чуть оттягивая их в сторону, отросток на его члене туго наматывает вокруг изумрудные кольца, пока на виду не остаётся только красная, истекающая смазкой головка, и активно трётся об уретру, настойчиво тычась в дырку суженным концом, но не пытаясь войти, отчего Аль-Хайтам остервенело кусает губы в попытке сдержать вырывающиеся наружу стоны и выгибается навстречу прикосновениям, содрогаясь от наплывающих на него волн непривычного, поразительного удовольствия.
На мгновение забытые в ошеломлении, толстые лианы на его бёдрах легко дёргают тело Аль-Хайтама вперёд, подтаскивая его к краю стула и широко раздвигая ноги; Аль-Хайтам рвано вздыхает, тщетно выкручивая натянутые руки, когда чувствует, как крупные, набухшие кончики трутся о нежную кожу яиц и скользят ниже... и ниже, и ниже, оставляя за собой влажные следы и останавливаясь только у сжатого отверстия.
О, Архонты, они не войдут. Они не подойдут, они не—
Один из... ах, концов?.. наконечников?.. хорошо, одна из суженных головок обводит кожу ануса, активно смазывая и пропитывая всё вокруг древесным соком, и Аль-Хайтам громко всхлипывает, качая головой и отдёргивась назад, когда она настойчиво пытается протолкнуться внутрь, невразумительно ёрзая у входа.
— С-стоп!.. Подожди, подожди, подожди, она не войдёт!..
Ошеломляющее натяжение и болезненность в неразработанных для подобного обхвата мышцах вспыхивают, даже несмотря на то обильное количество импровизированной смазки, которую его Глаз Бога соблаговоляет воспроизвести, когда, не обращая внимания на его страх и пульсирующую боль, с трудом шершавая головка проталкивается внутрь.
Так самая широкая часть подрагивает внутри его тела. Это больно. Это растягивает его дырку так, как Аль-Хайтам никогда не чувствовал раньше.
Это что-то зажигает внутри него. Что-то дикое и несомненно... несомненно, горячее.
Его пальцы могли растянуть его достаточно для комфортной игры с простатой, но Аль-Хайтам никогда до этого не думал о чём-то большем в себе.
Простого удовлетворения его физических потребностей было достаточно.
Теперь же лиана медленно заполняет его, размеренно проталкиваясь вперёд, и так же легко скользя назад, оставляя у покрасневшего входа только болезненно растягивающую мышцы выпуклость головки.
Первые несколько минут эти почти нежные движения приносят только агонию, даже несмотря на усердно поглаживающий его член другой отросток; Аль-Хайтам сжимает колени вместе, пытаясь отгородиться от крайне неприятных ощущений, но, с рваным вздохом, понимает, что делает только хуже — слегка царапающая изнутри мягкими щетинками лиана входит только глубже, прижимается прохладной, мокрой поверхностью к горячим, чувствительным внутренним стенкам сильнее, наконец задевая простату, заставляя Аль-Хайтама резко выгнуться на краю стула с громким стоном.
Толчки теперь, когда Аль-Хайтам более-менее привык к обхвату, становятся грубее, быстрее; Аль-Хайтама слегка протаскивает по стулу, пока ветви не сжимаются вокруг него сильнее, эффективно запирая его и не давая пошевелиться. Отросток на его члене методично сжимает и разжимает свои кольца, смешивает древесный сок с вытекающей из красной головки смазкой, и Аль-Хайтвм высоко в горле скулит, в смущении и некотором унижении прикрывая глаза, когда чувствует как крупный наконечник второй ветви обводит его натянутые от возбуждения яички, лениво спускаясь вниз, пока слегка не трётся о вход вокруг трахающей его лианы.
Будто тоже хочет войти.
Аль-Хайтам дрожит, сжимая губы, чтобы сделать себя тише, — это не слишком помогает, когда с двух сторон проклятые Бездной отростки беспощадно стимулируют его самые чувствительные части, — и почти остервенело мотает головой.
— Я не смогу взять ещё один—.. Я... А-ах!
Наушники падают на пол, отрезая от него все грязные, хлюпающие звуки, оставляя только ощущения извивающихся внутри и снаружи лиан, и... вид.
Вид, который приводит его одновременно в тихий ужас и неоправданный, чужой, восторг.
Именно здесь, в этом моменте, Аль-Хайтам знает, была его ошибка.
Он не услышал стук в дверь.
И он не учёл, что к нему может зайти человек со слухом лучше, чем у большинства людей.
Или что он залезет в его кабинет через открытое окно.
Наушники поднимают с пола и осторожно одевают обратно на его голову, возвращая ему слух, и Аль-Хайтам вздрагивает от резкого, внезапного дыхания над ухом, откидываясь назад и вытягивая шею с удерживающей его лианой достаточно, чтобы покоситься на стоящего позади него Сайно.
Сайно, склонившегося над ним и с мрачным, горящим чем-то диким в глубине глаз, взглядом наблюдающего за дёрганными, грубыми движениями растительных отростков, с каждым толчком в нём светящихся всё ярче зеленым светом дендро.
— Ух ты. Я и не знал, что Великий Секретарь любит такие вещи.
Аль-Хайтам задыхается, как от резкого толчка распирающей его изнутри лианы, так и от слов Сайно, с лукавой улыбкой пробормотанных прямо в его скрытое наушником ухо.
— Я... Я не...
— Аль-Хайтам, — звук ласкового, но твёрдого глубокого голоса Сайно, сказавшего его имя, мелкими мурашками проходится по всему телу Аль-Хайтама, отчего его бёдра дёргаются в стальной хватке лиан от тщательно запрятанного внутри желания почувствовать руки и всю оказанную ему любовь и нежность Сайно на собственной коже. — Ты и сам не хуже меня знаешь сущность Глаза Бога.
Аль-Хайтам сглатывает, сжимая губы в попытке быть тише. О, он знает. Он как раз думал том, чтобы написать на эту тему статью, не так ли?
Но это не значит, что такие власть и сила не пугали. Аль-Хайтаму никогда не нравилось быть таким уязвимым, таким чрезмерно голым в своих мыслях и желаниях, таким... увиденным.
Он поднимает мутный взгляд в тупой надежде, и Сайно нежно улыбается ему в ответ.
Но. Но Сайно теперь тоже здесь, рядом с ним, над ним — его маленькая безопасная гавань.
Аль-Хайтам тяжело вздыхает и громко стонет, сжимая связанные руки в кулаки и бесполезно пытаясь отодвинуться в сторону от лианы, раз за разом проезжающейся по его простате, сводя Аль-Хайтама с ума непрекращающимся наслаждением, когда он наконец опознаёт в чужих глазах тёмное, горячее желание.
Загорелые руки обнимают его за потные плечи, пока Аль-Хайтам затылком не упирается в твёрдые мышцы груди, и с облегчённым вздохом он склоняется ближе к Сайно, поворачивая голову и утыкаясь лицом в чужое предплечье. Знакомый пустынный жар, навсегда закованный в костях Сайно, и свежий, сладковатый запах озона на его коже успокаивают внутреннюю панику Аль-Хайтама лучше тысячи обещаний и заверений об их благополучии.
Но это всё ещё большой шаг в их отношениях, верно? Они едва пошли дальше дружеских посиделок с Каве и Тигнари, и Аль-Хайтаму действительно нравился их неспешный метод развития отношений во что-то гораздо большее, чем друзья и близкие коллеги, но это?
То, что сейчас происходит?
Не слишком ли быстро, не слишком ли много, не слишком ли откровенно и настойчиво—
Эта буря чувств, ощущений и мыслей сводит с ума, и Аль-Хайтам замечает по напряжённой фигуре Сайно, что ему не легче.
С этим ожиданием в воздухе надо что-то делать, и Сайно терпеливо ждёт его шага, одного его слова, и даже его Глаз Бога слегка успокаивается в своих усилиях, отгоняя от него дымку наступающего оргазма, зная о его решении задолго до того, как Аль-Хайтам прикрывает глаза и медленно выдыхает, расслабляясь в руках Сайно и сковывающих его дендро лианах.
Он тихо бормочет в чужую тёмную кожу:
— Трахнешь меня?
Сайно прижимается ощутимым поцелуем к его взъерошенным, влажным от выступившего пота волосам и усмехается:
— Конечно, я займусь с тобой любовью, лепесток.
Аль-Хайтам улыбается, мгновенно решая не обращать внимания на свои горящие от смущения щёки. Этот маленький... гремлин и его ласковые прозвища—
Верный своему обещанию, Сайно с энтузиазмом берётся за дело; он не испытывает ни малейшей секунды колебания, когда тянется к обнажённому телу Аль-Хайтама и с искренне учёным любопытством проводит пальцами, а после и обхватывает ладонью упругие, скользкие создания его Глаза Бога.
Сайно очень, — чрезвычайно, и это вызывает холодную дрожь по спине Аль-Хайтама, — очарован скромно извивающимися на его протянутой руке растениями; он немного играет с ними, перекатывая возбуждённые от всего уделяемого им внимания кончики меж пальцев, отчего на них остаются сверкающие на дневном свету следы липкого сока, после чего обращает на внимательно следящего за ним Аль-Хайтама и его сверкающий силой дендро Глаз Бога восторженный алый взгляд.
— Они потрясающе живые, Аль-Хайтам! У них будто есть собственный разум...
Аль-Хайтам тихо хмыкает в ответ, дёргаясь всем телом в тисках "потрясающе живых" лиан, непроизвольно сжимаясь на неподвижной, распирающей его конечности и задевая простату, случайной вспышкой удовольствия проходящей по телу. Он глотает едва не вырвавшийся из горла низкий стон и кусает губы, пытаясь заземлиться.
Он, честно, не чувствует того же восхищения от поистине великолепной, тщательной и подробной работы своего разума и возможностей Глаза Бога; ну, думается ему с поразительным количеством сарказма в мыслях, эти усилия воспринимаются совсем по-другому, когда ты стоишь на другом конце собственнически обвивающих предплечье Сайно лиан.
— Они ведь были чем-то вдохновлены, не так ли? Не хочешь рассказать мне?..
С последним нежным поглаживанием по мягкой травяной текстуре, Сайно отпускает жилистые усики из своих пальцев и наклоняется ближе к Аль-Хайтаму, тяжело выдыхая на затылок и опираясь о него подбородком.
— Ты так красиво выглядишь, — тёплые пальцы медленно, почти лениво обводят ареолу вокруг его пленённого тонкими растительными усиками соска, и Аль-Хайтам вздрагивает от разницы ощущений между сжимающими его шероховатыми прохладными отростками и гладкой, горячей кожей Сайно. — Это ведь изначально была идея Каве, не так ли? Я помню, как мы однажды застали его... в весьма неподходящий момент.
— ...заткнись, Сайно.
Сайно скалится ему в ответ.
Лиана в нём медленно оживает, неспешно, дразняще проталкиваясь внутрь и выходя почти полностью; с тем количеством смазки, находящейся в нём, даже с таким темпом Аль-Хайтам жмурит глаза в смущении, когда слышит сопровождающее толчки тихое хлюпанье. Загорелая ладонь тяжело ложится на его грудь, заземляя чувства Аль-Хайтама, и горячей линией уходит ниже: короткие ногти слегка царапают рельефный пресс, ярко выделяющийся из-за той сжатой позы, в которую дендро ветви скрутили Аль-Хайтама; кончики пальцев твёрдо вжимаются в поджавшийся живот, будто Сайно пытается через кожу и мышцы добраться до отростка внутри него, почувствовать толстую длину под ладонью — и Аль-Хайтам задыхается, его пробивает крупной дрожью от представленной на мгновение картины.
Он... он бы хотел этого. Почувствовать Сайно не только внутри себя, но и снаружи.
Жаль, строение его тела слишком плотное для такого. Действительно, очень жаль.
Тем временем Сайно обходит его, легко умещаясь меж расставленных бёдер и прижимается ближе, склоняясь над ним с весёлой улыбкой и горящим взглядом, не предвещающим ничего хорошего его оппоненту, — не раз Аль-Хайтам видел такой взгляд на лице Сайно на судах и в допросных, но ни разу не был под его прицелом; это заставляет что-то сладко сжиматься внутри него; наконец, наконец-то Сайно обращает своё пронзительное, тёплое, подобно солнцу, внимание только на него,— пока его пальцы нежно поглаживают его поджавшиеся яички.
Медленные круговые движения не помогают Аль-Хайтаму успокоиться и расслабиться — они только зажигают в нём обжигающую искру желания, потому что Аль-Хайтам знает, где Сайно остановится в своём путешествии по его перегревшемуся, перегруженному ощущениями, нуждающемуся в его присутствии телу.
Тёплые гладкие губы прижимаются к его, искусанным и наверняка красным из-за лёгкой пульсации боли от мелких ранок, и Аль-Хайтам без задней мысли поддаётся чужому рвению, раздвигая губы и встречая влажный язык своим.
Для них здесь и сейчас всё в первый раз — первый секс, разделённый между ними, первое обнажение, как в буквальном смысле, так и морально.
Для них всё в первый раз — кроме поцелуев и полного доверия друг к другу. Это знакомая территория; она укореняется в плывущем, рассеянном разуме Аль-Хайтама родством, спокойствием и уверенностью в собственной безопасности.
Сайно здесь, и Сайно всегда поймает его и удержит в своих руках, если он вдруг споткнётся.
Аль-Хайтам знает, что вызывает такие же чувства у Сайно, и это ощущается таким правильным, таким абсолютным в своей реальности, что Аль-Хайтам полностью отпускает себя, расплываясь на своём стуле, и раздвигает бёдра шире в безмолвном приглашении.
Будь, что будет. Теперь решения за Сайно и Аль-Хайтам примет всё, что он пожелает дать ему.
Сайно отстраняется от него, — едва ли на миллиметр, — их губы всё ещё касаются друг друга, когда он шепчет с благоговением в голосе:
— Умница. Ты такой хороший для меня, Аль-Хайтам. Спасибо, лепесток.
Аль-Хайтам кивает, не открывая глаз, и тянется к чужим губам, преодолевая это ничтожное расстояние между ними.
Он хочет ещё поцелуев. Он хочет ещё больше Сайно, и его глубокого, хриплого по краям от возбуждения голоса, и его горячих ладоней на себе, и тонких пальцев, прошедших через множество битв, покрытых мелкими, едва ощутимыми шрамами, и его твёрдого члена в себе, и тепла его крепких объятий.
Он хочет всего Сайно, от его секущихся от солнца волос до кончиков ногтей на голых ногах; от игривого любителя Призыва Семерых до жёсткого, тяжёлого на подъём генерала Махаматры.
Ожидаемо, горячие пальцы спускаются ниже и медленно обводят растянутый вход по кругу, потирают натруженную, покрасневшую кожу, пока Аль-Хайтам тихо не стонет в нежные поцелуи, дёргая тазом в нетерпении; Сайно смеётся в ответ, но выполняет молчаливый приказ — ловко вводит сразу два пальца внутрь вместе с медленным толчком лианы.
Сайно стонет в его рот, но не двигается, когда Аль-Хайтам от напряжения большей растяжки туго сжимается вокруг его пальцев и пронзающей его длины, всхлипывает и тяжело дышит в поцелуй, но не даёт им отстраниться.
Ему это нужно. Ему нужно это утешение губ Сайно, когда его растягивают за пределами того, о чём он мог подумать, и с осознанием, что дальше его ждёт нечто гораздо большее, чем пальцы.
Двойное проникновение. Аль-Хайтам не может не думать, что Сайно в своём порыве тоже вдохновился Каве. Они были достойны друг друга, не так ли?
Пару минут Сайно даёт Аль-Хайтаму привыкнуть к ощущениям, после чего медленно поворачивает пальцы, растопыривая их и поглаживая мягкие внутренние стенки. Аль-Хайтам пытается равномерно дышать, пока основание ладони Сайно не упирается в его задницу.
Хорошо. Это хорошо. Он чувствует себя неприятно полным, но у них всё хоро—
Сайно осторожно сгибает пальцы и костяшками жестоко, беспощадно прижимается к простате, надавливая на неё с намерением, и Аль-Хайтам резко, рвано дёргается в крепкой хватке лиан всем телом, откидываясь назад от улыбающегося лица Сайно, и с хриплым, отчаянным криком кончает как на свой живот, так и на обвивающий его член отросток.
Белый свет вспыхивает за глазами и в его разуме, не оставляя после себя ничего, кроме бьющей тело крупной дрожи от внезапно пережитой волны наслаждения и руки Сайно, ласково гладящей его по дрожащему бедру.
Архонты, это... был сильный оргазм. Аль-Хайтам знает, что он ходил по грани ещё до того, как пришёл Сайно, но это...
...было потрясающе.
На несколько мгновений эта вспышка удовольствия полностью отключила его всегда работающий мозг, оставив после себя лишь пустой лист, и это было одно из лучших чувств, что он когда-либо испытывал.
Хотелось его повторить... или продлить. Возможно, они смогут обсудить это с Сайно в следующий раз.
Медленно, стирая дымку довольства миром, его ощущения возвращаются к нему — ожидаемо он всё ещё связан и скован по рукам и ногам, и всё так же чрезмерно полон неподвижно и тяжело лежащей внутри лианой и методично растягивающими его пальцами Сайно.
В рассеянной усталости и остаточном наслаждении, с периодическими вспышками удовольствия от задеваемой Сайно простаты, с расслабленными мышцами ануса, Аль-Хайтам даже не ощущает особой болезненности.
Приятно быть таким несконцентрированным на своём теле и окружении, хотя и наблюдение за обеспокоенным алым взглядом неприятно дёргает его изнутри.
Сайно необходимо успокоить.
Тяжело вздохнув, Аль-Хайтам выпрямляется, как может, на своём месте, и наклоняет гудящую голову, прислоняясь мокрой щекой, — от слёз? от пота? Он не знает, — к протянутой ладони Сайно, давая ему понять, что он в порядке.
Сайно мгновенно облегчённо оседает весь, наклоняясь к нему в ответ и прижимаясь лбом ко лбу Аль-Хайтама, тяжело выдыхая в оставшееся между ними пространство:
— Не пугай меня так, лепесток. Я думал, ты потерял сознание. И твой Глаз Бога на несколько секунд перестал светиться, пока не вспыхнул снова, и—
— Извини, — хрипло шепчет в ответ Аль-Хайтам; перетруженный голос неприятно хрипит в горле, отчего он морщится и несколько раз бесполезно глотает слюну. Хочется пить, и Сайно без дальнейших вопросов ненадолго отходит от него, чтобы схватить кружку со стола, — и как с него ещё ничего не упало? — и поднести к его губам, осторожно наклоняя. Это давно остывший чай Аль-Хайтама, совершенно им забытый в свете чудачества его боевого инструмента, и он жадно пьёт его, едва не давясь; приятная прохлада обволакивает его горло и желудок, помогая телу немного охладиться. Когда чай заканчивается, Аль-Хайтам отстраняется от кружки, облизывая опухшие от поцелуев и укусов губы. — Спасибо. И я в порядке, правда. Это просто был... действительно сильный и внезапный оргазм. Я этого не ожидал.
Со вздохом он опускается на спинку стула, аккуратно ведя плечами: руки у него затекли и натёрлись о лианы, даже несмотря на их мягкую травянистую поверхность, призванную защитить от подобных ран; ноги, подвешенные в одном состоянии, к слову, тоже, и Аль-Хайтам решительно не хочет думать, как больно ему будет двигаться потом.
Сайно ставит кружку обратно на стол и возвращается к нему, улыбаясь и протягивая руку, чтобы убирать влажную чёлку с его глаз, пока пальцами второй мягко подталкивает чувствительные стенки и вход:
— Всё для тебя, лепесток. Мы продолжаем?
Аль-Хайтам долго смотрит на него, намеренно сжимаясь вокруг игриво тыкающих его внутри пальцев, пока Сайно сам не поджимает губы, голодным взглядом опускаясь гораздо ниже его глаз. Аль-Хайтаму интересно, каким он видит его там — полностью набитым толстым отростком? Растянутым на загорелых пальцах, так резко контрастирующих на собственной бледной коже Аль-Хайтама, тронутой только бледными веснушками на плечах и лице? С судорожно, нетерпеливо сжимающейся, натёртой дыркой и мягким членом, покоящимся в объятиях изумрудной ветви?
Аль-Хайтам ухмыляется, прижимая свободные лодыжки к чужим голым бокам.
— А ты как думаешь, Сайно?