Вот вздох для тех, кто меня любит
И улыбка тем, кто ненавидит
Какое бы небо ни было надо мной
А сердце для любой судьбы.
Лорд Байрон
Миссис Грейнджер была вынуждена признать, что ни одна мать не посчитала бы пару ее дочери идеальным будущим зятем. Она была в полном ужасе, когда Гермиона впервые пролила свет на таинственного человека, ставшего частью ее жизни. Хелен и ее муж смутно помнили упоминания о профессоре Снейпе как о строгом и неприятном учителе, которому не нравились ни их дочь, ни ее друзья. А в более поздних расплывчатых воспоминаниях им сообщалось, что он стал предателем во время войны. Время, травма и отказ думать об этом затуманили воспоминания и размыли детали, но Гермиона очень ясно дала им это понять.
Именно Джон убедил миссис Грейнджер попытаться сохранить непредвзятость, подчеркнув, что Гермиона знает все это гораздо дольше, и что их дочь далеко не глупа и уж точно не безрассудна. Если она с этим мужчиной, несмотря на их прошлое, разницу в возрасте и его очевидные недостатки, то, несомненно, в этой истории скрыто нечто гораздо большее. Тем не менее, Хелен отнеслась к первой встрече с Северусом с большой долей скептицизма, в основном скрытого под радостью воссоединения с Гермионой спустя столько лет.
Эта встреча сама по себе была потрясением. Когда Грейнджеры видели свою дочь в последний раз, ей было девятнадцать, она была молодой, уставшей, пострадавшей и напуганной, и она отчаянно пыталась скрыть все это, пытаясь объяснить им, почему она так ужасно изменила их воспоминания, и рассказать им правду об ужасах войны. В тридцать лет Гермиона уже стала взрослой. И Хелен, и ее муж не могли вспомнить, чтоб она когда-нибудь выглядела такой счастливой и уверенной в себе. Она явно нашла свое место в мире, где была счастлива и где чувствовала себя своей. В разговоре было очевидно, что она полна энтузиазма.
Гермиона попыталась убедить родителей, что встреча пройдет хорошо, если они будут добры к Северусу. Когда Грейнджеры, наконец, встретились с ним лично, Хелен поначалу не была впечатлена. Мужчина был очень сдержан и неохотно разговаривал, он был отстранен до такой степени, что казался холодным и чувствовал себя заметно неловко. И... ну, глядя на него, можно было легко согласиться, что он, по-видимому, убийца. Что-то в этих бесстрастных черных глазах заставило Хелен насторожиться. Очевидно за всеми этими стенами у Северуса скрывался очень неприятный характер.
Тем не менее Северус удивил и ее, и ее мужа тем, что он не поддался на их все более язвительные вопросы и не дал вывести себя из равновесия. Гермиона сорвалась первая, и то только после того, как они зашли слишком далеко. Он не дрогнул и стерпел оскорбления, которые бы вывели из себя кого угодно, никак не отреагировав, и в течение дня стало совершенно ясно, что он сделал это исключительно ради Гермионы.
Именно это в конце концов и покорило Джона и Хелен: он не пытался произвести на них впечатление. Он не притворялся тем, кем не был, и не пытался представить себя в хорошем свете. Он пришел и был самим собой, и что-то в его поведении говорило о том, что ему абсолютно наплевать, устраивает их это или нет. Это не было самоуверенностью, высокомерием или вызовом, а было просто фактической уверенностью, которая говорила о том, что ему комфортно с самим собой, несмотря на все то, что он так спокойно им говорил.
Если хотя бы половина из того, что он и Гермиона рассказали, было правдой, то этот человек должен был или сойти с ума, или умереть. Присмотревшись внимательнее, Хелен заметила, что в его глазах было что-то темное, словно скрытые в глубине тени. По его лицу было видно, что он пережил гораздо больше, чем они могли себе представить, особенно учитывая ужасные шрамы у него на шее. Но он отвечал на все их вопросы просто и спокойно. При следующих встречах с ним, когда Северус и Гермиона оставались дольше, им стали заметны и другие признаки травм. Его замкнутость явно коренилась в отсутствии социальных навыков. Казалось, он никогда не спал, пока оставался у Грейнджеров. А иногда на его лице появлялось такое странное выражение, как будто он только что подумал о чем-то тревожном. Было очевидно, что он не был нормальным.
Но, несмотря на то, что обычно он вел себя молчаливо и бесстрастно, иногда проявлялась его другая сторона. Очевидно, он начал расслабляться в их присутствии, потому что это случалось все чаще. У него было тонкое чувство юмора, хотя и довольно сдержанное, но именно такое, которое нравилось Гермионе. Северус, очевидно, был очень умен, его юмор был сухим и полным сарказма, но не таким неприятным, как ожидали Грейнджеры. И когда он сказал им совершенно спокойным голосом, что готов умереть за нее, они ему поверили. Тем не менее, Хелен потребовалось много времени, чтобы понять, что именно Гермиона нашла в этом замкнутом, неэмоциональном, сдержанном и не очень привлекательном мужчине.
Именно Джон первым заметил самую важную вещь. Муж Хелен иногда погружался в свои мысли и казался рассеянным, но он был значительно наблюдательнее, чем можно было подумать. Однажды вечером он сказал супруге внимательно следить за лицом Северуса и следить за тем, куда смотрят эти странные черные глаза. Хелен так и сделала, и это нервировало само по себе. Северус всегда знал, когда за ним наблюдают, и его нервозность росла, пока он, наконец, не встал и не вышел на улицу покурить. Тем не менее, он продержался достаточно долго, чтобы миссис Грейнджер узнала, что видел ее муж: Северус почти всегда наблюдал за Гермионой. Он не делал этого открыто, но независимо от того, чем он был занят, его взгляд возвращался к ней каждые несколько секунд, неосознанно отслеживая ее. Хелен была уверена, что он даже сам не замечает, но он постоянно был в курсе, где именно находится Гермиона.
Заметив это, Хелен начала искать другие признаки, пытаясь успокоить себя. Гермиона заверила своих родителей, что они с Северусом очень любят друг друга, но никто бы этого не сказал, глядя на них вместе. Северус никак не проявлял чувств, ни разу не коснулся руки своей партнерши. Он вообще не проявлял никаких признаков привязанности.
***
Вопреки своим убеждениям во время их третьего визита Хелен пошла на уступки в вопросе раздельных спален. И именно Северус изменил ее мнение простым способом, сказав ей – довольно спокойно и вежливо, – что он может оставить свои вещи на диване, если ей так будет лучше, но что он больше не намерен спать на первом этаже. Она попыталась возразить, но что-то в его лице заставило ее сдержать слова, и она не смогла ничего сказать в знак протеста. Когда он исчез на лестнице, Гермиона тихо рассмеялась и заметила:
— Теперь ты понимаешь, почему в Хогвартсе из всех учителей больше всего боятся именно его, верно? Я еще не встречала человека, которого он не смог бы запугать, — добавила она с искренней любовью в голосе.
На следующий день, казалось, ничего не изменилось; хотя Гермиона выглядела немного счастливее, Северус оставался таким же мрачным, как и всегда. И Гермиону, и ее отца позабавили суждения Хелен, и они спросили, чего именно она ожидала, но она не смогла избавиться от чувства тревоги по поводу их отношений, несмотря на все попытки Гермионы успокоить ее, когда они обсуждали эту тему наедине.
В конце концов, она открыто высказала свои опасения, хотя и надеялась, что не оттолкнет Гермиону и снова не разрушит их хрупкие семейные отношения; к ее облегчению, Гермиона просто рассмеялась и начала объяснять.
— Просто Северус такой, мам. Он всегда был таким; никто не может сказать, о чем он думает, если он сам этого не захочет. Он не безэмоционален, вовсе нет, он просто не любит показывать свои чувства другим. Он родился сдержанным, и вся его жизнь только усугубила эту его черту.
— Разве это не создает проблем между вами?
— Нет. Я знаю, какой он. Мне это не мешает. Периодически он проявляет свои чувства, — добавила она сухо и с улыбкой. — Серьезно, мам, все в порядке. У меня были парни, которые все время липли ко мне, и, честно говоря, меня всегда это немного напрягало. И каждый раз, когда кто-то из них дарил мне цветы, я задавалась вопросом, за что они пытаются извиниться. Я знаю, что Северус чувствует ко мне. Ему не нужно показывать это каждые три часа.
— Я не говорю, что он должен, но, Гермиона, я почти не заметила, чтобы он улыбался тебе. Нет моей вины в том, что я немного беспокоюсь.
— Я и не виню тебя, мама, но ты должна понять — это не изменится. Я сомневаюсь, что вы когда-нибудь увидите в нем больше эмоций. Когда мы приходим в гости, вы не можете увидеть настоящего Северуса. Он знает вас недостаточно хорошо, чтобы расслабиться. Мне потребовалось больше шести месяцев практически ежедневных встреч и общения, чтобы я смогла видеть сквозь его щиты. То, что ты видишь, — совсем не то, что происходит между нами на самом деле. И, пожалуйста, перестань все время наблюдать за ним? Ему некомфортно. Вам действительно не о чем беспокоиться, клянусь.
***
Однако у Грейнджеров все еще были некоторые опасения по поводу Северуса, и во время следующего визита, когда он курил сигарету на террасе, Джон осторожно подошел к нему.
— Северус, мы можем поговорить? — спросил он по-французски.
На мгновение черные глаза посмотрели непроницаемым взглядом куда-то сквозь Джона. Но затем Северус с кривой улыбкой сделал затяжку, выдохнул дым и ответил на столь же беглом французском.
— Гермиона сейчас не может нас услышать, и она не умеет хорошо читать по губам, несмотря на попытки научиться. Вы можете говорить на английском, если вам так удобнее.
Джон воспринял это как "да", смущенно кивнул и прислонился к перилам рядом с Северусом, размышляя, почему мужчинам обычно легче разговаривать друг с другом, если они друг на друга не смотрят.
— Я уверен, ты знаешь, что у нас с Хелен еще есть пара сомнений по поводу твоих отношений с нашей дочерью...
— И вы оба были такими деликатными, — ответил он с легким оттенком сарказма. — Да, я знаю. И ваши сомнения понятны. — Он снова поднес сигарету к губам. — Ты сейчас спрашиваешь о моих намерениях или угрожаешь мне дробовиком?
— А от дробовика была бы какая-то польза?
— Только если тебе удастся застать меня врасплох, — ответил Северус, глядя на залитую солнцем улицу. — Я могу исцелить любую рану, которая не вызывает мгновенной смерти, но волшебники не бессмертны. Мы умираем так же, как и все остальные люди, просто это требует немного больше времени.
— Но ведь есть способы. Волдеморт ведь был бессмертен?
Они собирались поговорить на другую тему, но, возможно, уже завязавшаяся беседа облегчит весь разговор. Кроме того, Джон признал, что ему любопытно. Он так многого не понимал.
— Не совсем. Если бы он не был убит, он продолжал бы существовать почти бесконечно, но для этого ему пришлось пожертвовать значительной частью себя. Это была бы не та жизнь, как ее понимает большинство людей.
— А как насчет философского камня? Гермиона сказала нам, что он существует.
— Существовал. Как ты знаешь, единственный существовавший был уничтожен, когда Гермиона закончила первый курс в Хогвартсе. Вместе с записями о том, как его сделать. Его создатель мертв. Вероятность того, что другой алхимик сможет его воссоздать, почти нулевая, тем более, что поиски бессмертия больше не в моде — собственно, как и алхимия в целом. Возможно, через несколько веков, но очень маловероятно. — Северус затушил сигарету и слегка повернул голову, чтобы посмотреть на него краем глаза. — Похоже, мы отклонились от первоначальной темы. Ты собираешься угрожать мне?
— Разве у меня есть причины? — Да и что бы он мог сделать? Он сомневался, что сможет причинить вред хоть какому-нибудь волшебнику, а Гермиона сказала, что Северус — один из самых могущественных из ныне живущих.
Северус слабо улыбнулся в ответ.
— Нет. — Он снова перевел взгляд на улицу. — Хотя сомневаюсь, что ты поверишь моему слову. Твоя жена точно не поверит.
— Послушай, Северус, просто...
Северус слегка поднял руку. Это был незначительный жест, но Джон понял, как этому человеку удается так жестко контролировать учеников.
— Я понимаю ваше беспокойство, иначе давно перестал бы терпеть ваше поведение. Я знаю, каким кажусь большинству людей. Я холоден, отстранен, я не очень приятный человек, и у меня довольно много проблем. Джон, твоя дочь — очень умная женщина. Она знает все это гораздо лучше тебя. Она знает меня, и это ее не беспокоит. Я этого не понимаю, но это так. Она более чем способна позаботиться о себе сама. Ей не нужен присмотр родителей. Я знаю, ты беспокоишься о ней. Я тоже. Когда мы впервые встретились, я сказал тебе, что готов умереть за нее. Я также скорее умру, чем причиню ей боль. И никогда не оставлю ее, что бы ни случилось. Если вам этого недостаточно или вы мне не верите — это ваши проблемы. Я больше не хочу возвращаться к этой теме.
Любой другой разозлился бы, настаивал бы, кипел эмоциями. Искренне или пытаясь убедить собеседников в своей искренности. Голос Северуса звучал спокойно, почти безразлично. Его действительно не волновала реакция Джона. Спокойный и уверенный голос это подтверждал.
Джон задумчиво ответил:
— Гипотетически, что бы произошло, если бы мы с Хелен решили, что ты не подходишь для нашей дочери, и сказали бы тебе порвать с ней?
— Ничего, — ответил Северус, поворачиваясь к нему с улыбкой. — Вы оба мне очень нравитесь, но мне все равно, что вы обо мне думаете, и я бы не расстроился, если бы мне никогда больше не пришлось с вами разговаривать. Гермиона — единственный живой человек, чье мнение мне важно. Если она счастлива, я тоже счастлив. Кроме того, — добавил он с легкой усмешкой в голосе, — если вам придет в голову сказать что-то подобное кому-то из нас, вы будете иметь дело с Гермионой в гневе.
Джон подавил легкий виноватый смешок.
— Это она в мать. И в ней это только умножилось. Гермиону очень трудно разозлить, в отличие от Хелен, но если она разозлилась... — Истерики его дочери в детстве были... мягко говоря, запоминающимися, даже до того, как в ней начала проявляться случайная магия. К счастью, они случались очень редко.
Северус кивнул, его глаза весело блеснули.
— Я заметил, раз уж мы об этом заговорили, — сухо ответил он. Для Джона выражение его лица говорило само за себя, — Северус знал Гермиону насквозь, каждую деталь, и, очевидно, ему это очень нравилось. И он явно не собирался никуда уходить.
Для Джона этого оказалось достаточно. Теперь все, что ему нужно сделать, это убедить свою любимую жену.
***
Спустя почти четыре года Грейнджеры навестили Гермиону и Северуса в их доме. Хелен была удивлена, насколько по-другому вел себя Северус на своей территории. Он был заметно более расслабленным, более непринужденным и немного более разговорчивым, чем обычно. Его общение с Круксом произвело успокаивающее впечатление, хотя в то же время выглядело довольно странно, потому что было на него не похоже. И он казался более открыт, когда разговаривал с Гермионой. Когда однажды утром Хелен вошла в их спальню, чтобы спросить, не хотят ли они чая, она всего в течение секунды или двух успела увидеть их спящими в обнимку, прежде чем Северус продемонстрировал, почему неожиданно будить его — плохая идея. Единственной причиной, по которой Хелен не запаниковала, уставившись на кончик его палочки, нацеленный ей между глаз, было истерическое хихиканье Гермионы за спиной Северуса.
Позже в тот же день, когда Хелен читала в шезлонге на улице, тихий голос Северуса нарушил ее задумчивость.
— Хелен.
Прикрыв глаза рукой от солнца, она посмотрела на него. Он нечасто начинал разговор первым.
— Да?
— Я хотел извиниться за сегодняшнее утро. Он пересел в шезлонг напротив нее и сухо заговорил. — Как вы уже заметили, я плохо реагирую, когда меня неожиданно будят.
— Да, я заметила, — мрачно ответила она. — И часто такое случается?
Он покачал головой.
— Нет. Нас редко беспокоят в школе, и там меня сложнее напугать. Я просто не привык, чтобы здесь находился кто-то еще. У нас не бывает гостей. Он наклонил голову и посмотрел на нее с кривой полулыбкой. — Вряд ли тебе от этого станет легче, но сейчас я уже не такой нервный, как раньше. Несколько лет назад я бы сделал что-то более агрессивное, прежде чем понял, кто передо мной.
— Это не особенно обнадеживает.
— Это и не предполагалось. — Северус пошевелился, повернулся и откинулся на спинку шезлонга. Он улыбнулся, когда откуда-то появился Крукс и прыгнул к нему на колени. Когда кот заурчал, Северус повернул голову, его темные глаза были нечитаемы, как и всегда. — Ни я, ни Гермиона никогда не причиним вреда нашей магией ни тебе, ни твоему мужу, — тихо сказал он. — Вам не нужно бояться ни одного из нас.
— Я не боюсь!
— Нет, боишься. Я увидел это еще в первую встречу, хотя со временем твой страх немного уменьшился. Ты боишься больше, чем Джон, или по крайней мере, ты показываешь это больше, но вы оба все еще боитесь нас и того, что мы можем сделать. Не бойтесь. Не нужно.
Она хотела возразить, но почему-то было невозможно отрицать, когда на тебя смотрит этот непоколебимый черный взгляд.
— А Гермиона знает?
— Да.
— Значит, вы говорили об этом.
Северус покачал головой и почесал длинными пальцами между ушами кота.
— Нет. Но я это вижу. Не думаю, что вы понимаете, насколько мы оба осторожны, когда навещаем вас или когда вы приезжаете к нам. Обычно мы пользуемся магией каждый день, потому что она — часть нашей жизни, но мы не пользуемся ею перед вами. Гермиона меня об этом не просила, ей и не нужно было.
— Я... мне жаль, — неуверенно сказала она.
Со спокойным и непроницаемым выражением лица он снова покачал головой.
— Я не виню тебя, что после того, что с тобой случилось, ты все еще боишься магии. Гермиона тоже не винит. Легилименция может быть очень пугающей. Именно страх, что кто-то вторгнется в мой разум, заставил меня научиться защищаться. Но, чтобы меньше бояться, ты должна попытаться понять магию, а не игнорировать ее и притворяться, что мы с Гермионой "нормальные" люди. Это не так. Наша магия - часть нас, и Гермионе больно, что ты не можешь принять это, даже если она этого не признает.
— Ты не понимаешь...
— Моя лучшая подруга была маглорожденной. Я помню, как трудно было объяснить некоторые вещи ее родителям и сестре, и как трудно ей было писать письма домой из Хогвартса. Это одинаково для всех маглорожденных. Наш мир сильно отличается от вашего. И опыт взросления Гермионы был намного хуже, чем обычно.
— Я знаю, что она никогда не рассказывала нам всего.
— Она не могла. Я уверен, что она хотела, но еще она хотела защитить вас. И защитить себя. Если бы вы знали всю правду, вы бы попытались забрать ее из нашего мира, и ей пришлось бы выбирать. Этот выбор уничтожил бы ее.
Вероятно, это правда. Хелен не видела возможности оспорить это. Она не могла отрицать, что боялась того, что могло случиться.
Северус спокойно продолжил:
— Утром ты испугалась, не так ли?
— Да, — холодно признала она, хотя ход разговора ей не нравился.
Он пошевелился и на мгновение оставил уши Крукса, чтобы вытащить из-под рубашки тонкое темное дерево. Одной рукой он продолжил почесывать кота, другой протянул ей палочку.
— Возьми.
— Что?
— Возьми. Это не причинит вреда. Ничего не случится.
Хелен колебалась. Перед тем, как Гермиона уехала в Хогвартс, она и ее муж рассматривали ее школьные вещи. Им было любопытно, и отчасти они верили, что это какой-то фантастический сон. Но это случилось давным-давно, и с тех пор прошло так много времени... Очень медленно и неуверенно она протянула руку и взяла у него палочку, машинально вздрогнув в ожидании... чего-то.
Хелен посмотрела на палочку, и когда абсолютно ничего не произошло, она начала чувствовать себя глупо.
Северус тихо фыркнул, откинувшись и наблюдая за ней сквозь полуприкрытые глаза.
— Как видишь, для тебя это просто палочка. Ведьма или волшебник ощутили бы резонанс, магическую частоту палочки; каждая палочка имеет свою собственную частоту, которая совпадает с частотой магии владельца. Ведьма или волшебник почувствовали бы, как эта частота взаимодействует с их магией. Но для простого человека без магии, как вы, это просто безобидное дерево. Эта палочка настроена на меня, на мою магию, поэтому она усиливает и контролирует то, что я могу делать, но на самом деле она мне не нужна. Моя магия не в палочке или чем-то еще, что я использую. Она в моей ДНК, в каждой клетке моего тела. Как и у Гермионы. Гермиона не может изменить того, кто она есть.
Признав сказанное, Хелен вернула ему палочку и испытала облегчение от того, что ей больше не нужно к ней прикасаться. Без комментариев он засунул палочку обратно под рубашку, и она, наконец, спросила:
— Магия действительно заложена в ДНК? Это какие-то физические молекулы, цепочки аминокислот или что-то в этом роде?
— Мы не знаем. В нашем мире такой науки еще не существует. Многие полукровки и маглорожденные пересекают барьер между двумя мирами, но пройдут десятки, а может, и сотни лет, прежде чем станет возможным провести такой анализ. Но есть какая-то особенность в тканях и крови волшебников, которая отличает их от маглов, пусть мы и не знаем, какая именно.
— Тогда откуда она у Гермионы или других маглорожденных? Мы спросили профессора МакГонагалл, когда она пришла к нам на одиннадцатый день рождения Гермионы, но она не смогла объяснить.
— Потому что мы не можем сказать точно. Это не изучено. По моей собственной теории, это как-то связано с рецессивными генами. Где-то в вашей родословной была ведьма, или волшебник, или сквиб. Может быть, даже у Джона, поскольку магия, похоже, передается по мужской линии. Случайная комбинация генов пробудила магию в Гермионе.
Хелен медленно кивнула и задумалась. Несколько минут они сидели молча, прежде чем она заговорила снова.
— Сначала мы пытались во всем разобраться. Особенно Джон; он придумывал всякие аналогии, чтобы объяснить то, о чем мы узнавали, но не могли понять. Например, аппарирование и телепортация, легилименция и трюки с разумом у джедаев. Но постепенно нам становилось все труднее находить аналогии. В нашем мире нет ничего эквивалентного вашей магии.
— Эквивалента не существует и, вероятно, никогда не будет, — ответил Северус. — Большой департамент нашего правительства занимается мониторингом всей магловской научной фантастики и фэнтези, хотя с появлением Интернета регулировать это все стало гораздо сложнее. Ничего, слишком похожее на правду, никогда не опубликуют. Любого, кто попытается опубликовать что-то с точным описанием нашего мира, ждет наказание.
— Это что, конспирация?
— С нашей стороны, а не с вашей, — объяснил он. —В магловской Британии единственные люди, которые знают о существовании нашего мира — кроме маглорожденных и родственников-полукровок — это нынешний премьер-министр, королева и принц Филипп, возможно, даже наследник престола. Когда премьер-министр покинет свой пост, ему изменят память, а Ее величество находится под принуждением, запрещающим говорить об этом с кем-либо, кроме ее мужа и принца Чарльза. Даже они не могут никому об этом рассказывать. Мы очень серьезно относимся к секретности.
— Почему? В наше время колдовство вполне допустимо...
— Потому что люди думают, что это выдумки. И что оно безобидно. Если бы люди знали, на что мы способны... Обычные люди пошли бы по улице толпой с вилами и огненными факелами, как в дремучем средневековье, а правительства во всем мире попытались бы склонить на свою сторону как можно больше волшебных существ, не зависимо от их желания. Наш мир не выдержит такую глобальную атаку. Из семи миллиардов людей на планете, ну, может, один из тридцати обладает магией. Менее половины из нас достаточно сильны, чтобы защитить себя в бою. И у нас мало способов сделать это, никого не убив. В наших интересах оставаться в тайне.
— Но вы так много могли бы сделать...
— Нет, это не так, — тихо ответил Северус. — Мы не можем вылечить рак. Мы им просто не болеем. И не знаем, почему. Мы не можем предотвратить врожденные болезни. У нас они встречаются редко, но не неизвестны, хотя в таких ситуациях мы склонны быть более безжалостными. Мы не можем создать пищу, чтобы решить проблему голода, не можем предотвратить исчезновение видов, остановить глобальное потепление. Мы не можем лечить ВИЧ. "Магия" - неправильное название; это другой набор способностей, а не что-то, что волшебным образом решит все проблемы. В волшебном мире тоже есть войны, болезни, политика и преступность. Он не так уж сильно отличается. Он криво улыбнулся. — Это разочаровывает, не так ли?
— Если ты так ставишь вопрос, то да, — призналась она, неохотно улыбнувшись, и вздохнула. — Не знаю, смогу ли полностью принять вашу магию, Северус. Я пытаюсь, и Джон тоже, но...
— С точки зрения логики, твой страх иррационален, — спокойно сказал Северус. — Самое страшное использование магии, которое вы можете увидеть с нашей стороны — работа по дому. Или левитирующие перья, с которыми играет Крукс, — добавил он, и кот, услышав свое имя, мурлыкнул и забавно перевернулся на спину, неэлегантно выставив вверх все четыре лапы и свесив распушенный, как ершик, хвост с бедра мужчины.
— Если бы ты сделал что-то похуже, мы бы даже не заметили, — указала она, не успев остановиться.
Взгляд Северуса стал жестким.
— Ты знаешь, почему я нашел для Гермионы ваш адрес? — раздался тихий вопрос; его голос стал заметно холоднее.
Хелен, сбитая с толку несвязанной темой и переменой в его отношении, медленно покачала головой.
— Нет.
— Потому что каждый ноябрь ей снились ужасные кошмары о том, что она потеряла вас обоих. И это началось задолго до того, как мы встретились. Мне было достаточно услышать это всего один раз, чтобы я начал искать способ это исправить. Тебе не нужно знать, что она говорила во сне. Она была опустошена тем, что ей пришлось сделать с вами, и она с самого начала знала, что вы никогда ее не простите. Но она предпочла, чтобы вы были живы и ненавидели ее, чем мертвы. Гермиона не способна причинить вам хоть какой-то вред. Даже такой ничтожный, как порез бумагой. Магия не работает, если вы не верите в то, что делаете. Гермиона просто не сможет причинить вам боль.
— А ты? — Тихо спросила она, обдумывая его слова.
Северус пожал плечами.
— Я способен убить тебя прямо сейчас, и ты не сможешь меня остановить. Но ситуация была бы точно такой же, если бы я был простым маглом с пистолетом. Я могу делать ужасные вещи, но зачем мне это? У меня нет причин причинять вам вред — не то, чтобы Гермиона позволила мне — а поскольку я не законченный социопат, у меня должна быть веская причина для чего-то подобного.
Она откинулась назад, и ей понадобилось несколько минут, чтобы подумать. Северуса, казалось, не беспокоило ее молчание; он был занят тем, что расчесывал длинными пальцами шерсть Крукса, лежащего у него на животе, отчего кот урчал еще громче. Хелен вынуждена была признать, что на нее произвели впечатление его честность и упорство в заботе о благополучии Гермионы, при том, что ему было абсолютно все равно, что они о нем думают. И Джон уже был убежден... И этим утром, прежде чем рефлекторно потянуться за палочкой, Северус прижимался к спине Гермионы, крепко обхватив ее руками, что было далеко от его обычного настороженного и сдержанного поведения.
— Северус? — наконец, позвала она.
— Да?
— Ты любишь мою дочь?
В этот раз выражение его лица не было нечитаемым. Северус выглядел совершенно сбитым с толку этим вопросом и явно не понимал, почему она вообще спросила.
— Конечно, люблю, — ответил он без колебаний, и ответ прозвучал так, как будто он считает смешным задавать ему такой банальный вопрос. Он озадаченно посмотрел на Хелен. Несомненно, он думал, что ответ и так очевиден.
Она медленно кивнула и отвернулась.
— Ты собираешься рассказывать ей о нашем разговоре?
Он усмехнулся мягким глубоким грудным звуком.
— Нет смысла ей рассказывать. Она все равно подслушивает.
— Что?
Северус откинулся назад и, протянув руку над головой, похлопал ладонью по фургону.
— Можешь больше не подслушивать.
Из открытого окна кухни послышался голос Гермионы, полный плохо скрываемого смеха.
— Ты не мог знать, что я здесь! Не в этот раз! Играет радио, я не шумела, не отбрасывала тени и даже не смотрела на тебя, чтобы ты не почувствовал взгляд.
— Убедительно и верно.
— Так как ты узнал?
— Просто я тебя знаю, — с ухмылкой ответил он, поворачиваясь, чтобы посмотреть в окно.
— Мерзавец, — ласково сказала ему Гермиона, наклоняясь, чтобы закрыть окно и снова исчезнуть.
— Странное прозвище, — заметила Хелен, пытаясь не улыбаться.
Северус фыркнул и потянулся, стараясь не свалить кота с коленей.
— Зато точное.
***
В тот день, убираясь в фургоне, Хелен поделилась подробностями разговора со своим мужем.
— Все это выглядит вполне разумно, — заметил он. — Надо будет поговорить с ним о магических частотах, это звучит интересно.
Не в первый раз Хелен подумала, что ненасытное любопытство, очевидно, досталось Гермионе от отца. Она с улыбкой покачала головой.
— Хорошо, но не пытайся потом мне это объяснять. Сомневаюсь, что хоть что-то пойму.
— Ну что, теперь ты оставишь беднягу в покое? — спросил ее муж, улыбаясь ей в ответ. — Он достаточно зарекомендовал себя, тебе не кажется?
— Думаю, да, — признала она. — Знаешь, обычно это прерогатива отца — терроризировать поклонников своей дочери.
— Ты знаешь его историю, дорогая. Не думаю, что я способен на такую степень ужаса. Неудивительно, что ему все равно, что мы о нем думаем. — Он выглянул в окно и закрыл рот рукой, чтоб не рассмеяться. — Думаю, хорошо, что ты решила принять его...
— Почему?
Он указал рукой. Она присоединилась к нему у окна и подавила собственный смех. Северус и Гермиона прижимались к припаркованной машине и целовались с пылом перевозбужденных подростков, не замечая ничего вокруг, кроме друг друга.