Говорят, крик детей природой устроен так, что действует на психику. То ли угнетающе, то ли просто не даёт покоя, хоть в беруши забирайся. Смотря на серое предрассветное небо в окне, я полностью не согласен с этим утверждением. Да и как тут быть согласным - уже почти час на улице воет сигнализация. Ворота сломались. Сами открываются, когда вздумается, а если вовремя не закрыть, начинают верещать. А если закрыть, могут не среагировать на замок и всё равно заверещать. Срочно вызванные ремонтники борются с воротами уже третью ночь. Потому что каждый раз ворота сбиваются на несколько часов, а потом почти до вечера живут себе спокойно. Андрей всё это время борется с охранной фирмой - они не могут отключить сигнализацию на воротах, не обрубив весь периметр. А Жуков только мельком об этом слышал - хорошо иметь звукоизоляцию в спальне.

      Зато весь остальной дом в курсе. Как тут спать? Даже если ты способен уснуть в шуме, то и без того пугливый сон выветривается, стоит воротам снова открыться. Служанки обустроились ночевать в игровых комнатах - там, очевидно, тоже изоляция. А для остальных не осталось комнат, в которых можно хоть как-то отоспаться. Затянись это бедствие на неделю-две, я уверен, прислуга бы составила график, кто когда может выспаться, не просыпаясь каждую ночь.

      Чувствую, я бы там был редко. Из-за моих чувств, я и так едва ли сплю. Количество сна, конечно, уменьшилось, но не сильно повлияло на общее состояние - как ходил молчаливым призраком по поместью, так и продолжаю. Да, с момента визита Горько прошло никак не меньше полугода. Ну, того, после которого на меня свалилось осознание. А я вот, держусь. Повезло ещё, что на том визите они с Максом как раз обсуждали какие-то выборы и Жуков подрядился в них участвовать - это значит, что у него почти не осталось свободного времени. На своих зверушек, соответственно, тоже. Оно и к лучшему. Вряд ли я бы так долго оставался одним из любимцев в моём состоянии несчастного влюблённого. Сохну по хозяину как нежная барышня, ночами от самого себя тошно. И справиться не получается. Всегда получалось, а теперь никак.

***

      Из-за этих выборов в доме Жукова чаще стали появляться гости. Репортёры, фотографы, представители власти, газет - все подряд приходили. Сегодня для них всех устроен благотворительный ужин - я почти уверен, что Жуков просто устал принимать их по отдельности. Не знаю, как это работает - выглядит всё так, что просто куча народа красиво одевается и занимает дом до глубокой ночи. Или не очень глубокой, кому нервов хватит столько времени терпеть напомаженных коллег?

      Но Григорий, нужно отдать должное, всё решал дела. С одним говорит, с другим, заберётся в телефон, отправит куда-то Андрея - и снова по кругу, разговоры и разговоры. Зачем? То есть, я знаю, зачем, я там был - они с Горьким решили проверить, кто из них сможет у другого вырвать этот, по факту отзывающийся только головной болью, пост. Я даже не вникал, чем там надо заниматься. Политика от меня так далека... Самое моё близкое с ней пересечение, это когда я отсасываю Жукову. Или он меня трахает. То есть - когда он во мне тем или иным способом. Конец.

      Но даже будучи полным нулём в этом, я бы поставил всё на победу Григория. Потому что я знаю, он не станет браться за то, в чём нет смысла. Слишком ответственный. Может этот пост и полезный чем-то. Может эти двое метят в президенты? Невольно улыбаюсь, подумав о речи, которую будет толкать Григорий по телевизору.

      Ловлю его взгляд, в лёгких застревает воздух от едва заметной улыбки. Он кивает мне заниматься моими делами, я же послушно понимаю, о чём речь и сматываюсь на кухню.

      Трагично как в мыльной опере. Не смотрел такие вещи, но наслышан - и судя по моим знаниям, прямо вылитая драма из какого-то затянувшегося любовного сериала. С меня хватит. Правда хватит, я больше не могу, чувствую себя сгустком нервов. Очень грустных, кстати, слезливых и обессиливающих.

      И прямо сейчас, как по заказу, отказывают ворота. В первый день они тоже сломались около одиннадцати вечера. Видимо, настройки времени сбились в цикличность и вот круг замкнулся. Того мне и надо.

***

      На самом деле, попав к Жукову, я почти не задумывался о побеге. Теперь же план щёлкнул в голове так, словно только его я и обдумывал всю жизнь.

      В первую очередь - оставить свои вещи. Не брать верхнюю одежду, не переобувать домашнюю обувь. Рискованно, просто чертовски, потому что на дворе декабрь. Но мне нужна фора, чтобы искать меня стали не сразу. Как можно позже, тогда я буду уже достаточно далеко, у меня будут некоторые шансы.

      Я спускаюсь через выход во двор по лестнице, позади дома. Лестница подмёрзшая, металлическая, плоская подошва туфли скользит по хрустящему снегу. Уже на последних ступенях сталкиваюсь с Анной. Секунд десять мы смотрим друг на друга как на внезапно выросшие ворота. Потом она обходит меня. Поднимается на пару ступеней, озабоченно кутаясь в своё пальто, вдруг оборачивается - у меня, честное слово, сердце в пятки ухнуло.

      - Ты уверен? - она поняла, всё поняла, умная девочка, наверное каждый из пленников обдумывал это. Я, стоя уже у угла дома, смотрю на неё. Фонарь над дверью освещает её всклокоченные русые волосы, словно нимб. У Жукова есть вкус, пожалуй.

      - Нет. Но если не попробую, буду жалеть всю жизнь, - честно выдыхаю. Под сердцем едва колет осознание, что жизнь и так будет не долгой, учитывая моё количество долгов и моё положение беглеца. Свидетельства которого, к слову, могут похерить всю нынешнюю и возможную карьеру братьев.

      - У тебя времени до конца ужина. Потом я буду вынуждена сообщить, - она медлит. Она боится едва ли меньше меня. Но и врать своему хозяину не станет. Я знаю это. Жуков очень тщательно подбирает себе персонал, а обучает их ещё тщательнее. Некоторые вещи становятся просто условными рефлексами. Например, невозможность соврать ему. Совестливость, честь, трудовой договор, возможные последствия... На человека давит столько факторов, не счесть. Жуков становится всеми ими разом - и спасением одновременно. Наверное, это талант. Ему бы не в президенты, а в армию с такими навыками.

      Оказаться за воротами было ещё проще. Просто пара десятков метров бега рысцой и попыток не поскользнуться. Уже оказавшись от дома на достаточном расстоянии, чтобы не быть замеченным, я оборачиваюсь. Только тогда, восстанавливая дыхание, даю себе отдых. Я люблю тебя, Григорий. Знает ли он об этом? Мысленно даю себе зарок никогда больше не произносить этих дурацких слов, даже в голове. И бегу дальше.

***

      Это не было особо продуманным действием. Оказалось, мне некуда идти. Остатки моих шмоток из съёмной квартиры давно выкинули. Сосед давно съехал, да и выпустился, наверное. В моём приюте теперь какой-то садик и совершенно другой персонал. В итоге я забился в каком-то переулке и задремал. Ни денег, ни дома, ни даже одежды или внятной версии происходящего. Ещё опасаюсь наткнуться на информаторов Жукова. Два часа давно прошли, уже скоро рассвет. Я почти отморозил себе всё, что можно, зато оказался на другом конце города.

      Разбудил меня фонарь в глаза. Это был полицейский. Он почему-то принюхивался ко мне и обыскивал.

      - Эй, парень. Живой? Сэм, он вроде жив. И алкоголем не несёт, - чую, что они скорее всего оставят меня тут замерзать, хватаюсь за запястье стража порядка.

      - М-мне некуда идти. И за мной гонятся. П-пожалуйста, спрячьте меня в участке, - на дальнейшие расспросы не отвечаю. Кто гонится, зачем, кто я такой. Они бы оставили меня тут, но это вроде как приличный район, а я едва теплее сосульки.

      Зато в машине стал приходить в себя. Представился своим псевдонимом, Сергеем. Пока отогревал руки о шею, ослабил галстук, да и рубашку. Появились вопросы об ошейнике, показавшимся полицейским странным. Полицейские переглянулись, получив невнятный ответ про работорговцев и похитителей. Я не мог ещё придумать, что говорить, чтобы не закладывать Жукова. Я, конечно, сбежал, но чисто ради своей свободы, а не чтобы ломать жизни хороших людей.

      - Это патрульный. Едем с вызова про бродяжку в переулке. У нас код зелёный, везём его. Готовьте участок, - спрашиваю, что за код. Полицейские снова переглядываются, отшучиваются чем-то в роде "внутренние коды не раскрываем", а у меня сердце снова ухает и в животе холодеет, будто я не отогревался. Мы долго едем, явно не в местный участок. А мой ошейник зелёного цвета.

      - Я... Я, знаете, пойду. Передумал, вспомнил, я травки перебрал на вечеринке, вот и трипую, хах, представляете. Простите за беспокойство, - мои нервные смешки и лепетания прерываются глухим щелчком не отозвавшейся двери. Заперт. В полицейской машине.

      Как пинал дверь, вопил и вырывался, когда приехали и горе полицейские пытались меня нормально вытащить, помню мельком. Только в итоге слетел ботинок, оказались сильно заломаны руки и не менее сильно сцеплены на запястьях наручники. Кому-то я разбил нос коленом в процессе, видел, как этот парень хотел меня пнуть, когда меня всё-таки повалили на снег в наручниках, но второй его остановил. Для того нужны напарники, да?

      - Вы не понимаете. Он убьёт меня. Убьёт! - приговаривал, заглядывая каждому из них в глаза, которые парни постоянно отводили. Думаю, им не нравится такая практика. Такие беглецы, которых нужно вылавливать и отправлять в лапы на погибель. Тому, у кого больше денег. Пока меня везли, я видел ворота школы. Частная полицейская академия? Или какая? И "патрульные" одного возраста, почти даже одного со мной.

      - Моя смерть будет на ваших руках! Слышите! Меня убьют и это ваша вина! - кричу уже из-за решётки. Странный участок. Полтора помещения со столами, одна допросная, две небольшие камеры с только одной стеной из решёток. В этом "обезъяннике" меня и оставили. Изо всех своих сил пинаю решётку одним оставшимся ботинком, толкаю плечом, шумлю отчаянно, надеясь воззвать хотябы к здравой раздражительности. В "участке" оказывается около десятка занятых чем-то парней того же возраста, в той же чёрной форме. Наверное, в настоящем участке моё заключение не рискнули осуществить. Я так глупо сбежал, по глупейшей причине, также глупо попался и вот, глупо помру. В каком-то постановочном участке под жалостливыми взглядами этих бедолаг.

      - Ты ему даже нос разбил, - голос из угла камеры заставляет осечься. Я узнаю его, конечно узнаю, даже отшиби мне память раз десять, я на него среагирую. И вот сейчас нервно сглатываю. Наручники с меня не сняли, хотя, я видел в фильмах, в обезъяннике они ни к чему. Теперь понятно, в чём дело. Резко разворачиваюсь, вжимаюсь лопатками в решётку - и как раз вовремя, надо мной склоняется Жуков.

      - Он сам виноват, - сдавленно выдаю. Коротко вдыхаю воздух, собираюсь с духом и бью лбом по подбородку Григория. Я сбежал, вырвался, пусть и некуда идти, но свободу я свою поймал и сдаваться обратно без боя я не стану.

      Жуков понял посыл. В следующую минуту, две, может десять, мне доступно рассказывают, что поднимать руку - образно, естественно - на хозяина нельзя, даже если это последнее желание утопающего. Точнее, Жуков не проронил ни слова. Зато на мне расцвело столько красноречивых кровоподтёков и синяков, что я думал, умру.

      Бил он, кстати, умело. Так, словно только этим и зарабатывал. Лицу почти не досталось, только в отместку за горе-полицейского он коленом мне нос разбил, а кости все были целы. Не знаю, как в такого можно не влюбиться. Что из всего на свете он не делает хорошо?

      Отлежаться на полу мне, к слову, не дали. Заставили встать на подкашивающиеся ноги, а потом протянутыми из-за решётки ножницами сняли с меня всё лишнее. В окружении всех этих, определённо занимающихся спортом товарищей, чувствую себя почти дефектным. Жуков цепляет к моему ошейнику поводок и наматывает его на горизонтальные прутья камеры, фиксируя меня в положении почти что раком.

      - Даю пять штук каждому, кто в него кончит, - выходя из услужливо открывшейся камеры, оглашает вердикт. Вы думали, наказание это побои? Нет, побои можно пережить и выздороветь. А вот унижение не забудется. Жуков почти никогда не давал свои игрушки на "погонять", разве что на специальных сборищах. Или если ему вдруг захочется посмотреть, как меня насилует незнакомец - редко, но метко. Так что то, что меня буквально прописали в пользование толпе курсантов, дело почти что неслыханное.

      Я не стану умолять. Он сел напротив, в метре от решётки, явно ожидая этого, но я не стану. Ногу на ногу, запалил сигарету. Когда я рассмотрел его без его пальто, то понял, что он прямо с приёма. Не спал. Волновался ли он обо мне? Или скорее о себе? О том, сколько я бед натворю? Судорожно вдыхаю сквозь зубы, когда в меня без подготовки входит первый. Тем, у кого "не встанет на парня" Жуков дал отпить голубой газировки. Я бы отпустил шутку про голубые таблетки, но был занят тем, как не закричать, да и шутка не смешная. На сухую, не подготовив, вообще не позаботившись о партнёре. Просто трахает, отрабатывает свои пять баксов. Вжимаюсь щекой в решётку и не свожу взгляда с Жукова. Он разочарован во мне, я вижу. Словно я его предал. Формально да, я предал доверие. С ним я и прощался, бросая последний взгляд на дом. Понимаю, его не вернуть. Или нужно быть не косячным мной и сильно постараться, чтобы вернуть. Так что я не знаю, что делать.

***

      - Теперь ты видишь, что я могу делать с тобой всё, что захочу? - наверное это риторический вопрос, потому что говорит он это, туша о моё запястье свою вторую сигарету. Где-то на четвёртом по счёту трахале с меня снимают наручники. А потом и отцепляют поводок, чтобы занять мой рот. Сейчас же это какой-то по счёту круг всех присутствующих кадетов. Я уже не чувствую ног и меня снова уткнули лицом в решётку, а так как руки были свободны, ими я и цеплялся. И, как оказалось, подставился под сигарету. Сквозь сдавленный стон от не унимающихся парней сзади рычу от боли. Вскидываю мутный взгляд на Жукова, стараюсь нормально вдохнуть - за поводок с силой тянут назад, чтобы подставлял зад.

      - Да у него встал, босс, - невнятные слова, которые я хотел сказать, застревают в горле, так и не обретя свободы. Да, Жуков рядом, он сам причинил мне боль и - да! - он на меня смотрит. Странный вид фетиша, но когда на меня смотрит он - именно он, я просто. Реагирую. Так что сейчас взгляд опускаю, сжимаю зубы и мысленно кляну выкрикнувшего новость парня.

      - Очень хорошо, - Григорий вдруг улыбается, опускается обратно в кресло, доставая третью сигарету, - Что ж, Стас. Или как мне тебя называть, Сергей? Пытка закончится, когда ты кончишь. Без рук, конечно.

      Он глумится. О, я вижу, он глумится. И одобрительные возгласы сзади доказывают, что этим тоже весело. Он хочет показать, что я его до мозга костей, что бы я ни делал. Он просто не представляет, насколько прав. А я не представляю, как умудрился влюбиться в такого жестокого, самодовольного кретина... Чёрт, если бы он веселился вместе с насильниками, я бы смог его ненавидеть. Но у Жукова в глазах столько боли, что я просто не могу. Не могу заставить себя.

      Кончаю спустя пару чужих оргазмов на меня, профукав возможность избавиться от своих чувств - возненавидеть Жукова. Ненавидеть проще, перенаправить любовь в это русло ещё проще. Но нет, я чувствую себя виноватым. Виноватым в том, что сбежал, что предал его доверие и заставил волноваться и тратиться. Удовлетворённые парни переговариваются, кто-то занял душевую в конце коридора, кто-то уже оттуда и просто любопытно поглядывает на почти-что-кандидата-в-президенты и его раба, меня. А у меня, очевидно, нет сил пошевелиться, лежу на полу и чувствую себя самым мерзким на свете от подсыхающей спермы незнакомцев на теле. Смотрю снизу на Жукова. Тот ещё какое-то время даёт мне отдышаться, изучая взглядом, потом заходит в камеру и накрывает меня своим пальто. Дорогим, коричневым, которое явно не с руки пачкать мной. Но под его тканью тепло и я перестаю то и дело вздрагивать.

      - Ты хотел свободы, - голос бесцветный, видимо утро давно наступило, а Жуков дико устал и перенервничал, - Вот твоя свобода: у тебя есть выбор. Можешь остаться здесь и быть личной сучкой школы. Они позаботятся о тебе, не сомневаюсь. Или поднимаешься и идёшь за мной. В мой особняк.

      Он уходит, не дожидаясь ответа. И я вдруг понимаю, что на принятие решения и попытки встать у меня не больше пары минут. Мне бы остаться. Правда, парни-то хорошие, когда их отпускает возбудитель, снова вижу их робкую жалость во взглядах. Обо мне действительно позаботятся. Как о домашней зверушке. Может даже отпустят потом, чем чёрт не шутит. Но я останусь вдалеке от Жукова. Не смогу извиниться за своё необдуманное поведение. Не смогу снова увидеть его улыбку. Принимать решения на основании чувств глупо, но я, цепляясь за решётку, поднимаюсь и, пошатываясь, ковыляю за Григорием. Он курит около своей машины уже сотую, наверное, сигарету. Почему? Почему курит из-за меня столько? Почему не спал? Почему ждёт у машины, а не уезжает без оглядки, воспользовавшись моей заминкой? Я не понимаю. Совсем не понимаю и это сбивает меня с толку.

      Подойдя к нему почти вплотную, опускаюсь на колени. Мы во дворе частной школы, рано утром. Если нас кто-то увидит, это не будет важным.

      - Знакомый тиран лучше толпы незнакомцев? - недокуренная сигарета с шипением падает рядом со мной в снег. Но я не слышу, чтобы он доставал новую. Смотрит, наверное, на меня, и тоже ничего не понимает.

      - Я просто хотел свободы. Свободы выбора, - наконец выдыхаю, когда колени от холода немеют, - И я выбрал. Я больше не сбегу. Твой дом - дом для меня. Ты - хозяин. И делаешь, что захочешь.

      Пафосно получилось. Наверное потому что я уже думал об этом, пока меня насиловали. Думал над каждым словом ответа, не зная заранее вопроса.