Чёрный ворон и сладкозвучный соловей

Его угрюмый профиль, освещённый слабым пламенем догоравшей свечи, выделялся в темноте просторной спальни. Чёрные волосы разметались по подушке, глаза с дрожащими редкими ресницами были плотно закрыты, грудь, туго стянутая бинтами, на которых, к счастью, уже не появлялось крови, слабо поднималась, он кусал губы и рвано, тяжело дышал, сжимая её маленькую руку. 

– Леночка, ангел мой, – прохрипел он, на вдохе прижимая ладонь к рёбрам. – Отдохните…

– Я не оставлю вас, Дмитрий, – склонившись над ним, Елена погладила его по впалой щеке, покрытой едва начавшей седеть щетиной, и Дмитрий с усилием разомкнул красные опухшие веки. Взгляд янтарных блестящих глаз, очень похожих на соколиные, был удивительно ясен. – Всё из-за меня, мне и нести эту боль вместе с вами.

– Твоей вины здесь нет. Всё из-за чести! – прошептал он, целуя её руку, обжигая нежную кожу горячим дыханием. – Я давно оставил службу, а всё как неразумный мальчишка!..

– Доктор велел тебе поспать, – строго прервала его Елена, утирая влагу со смуглой широкой груди намоченным в воде платком. 

– Душно мне, – выдохнул Дмитрий, убирая с ног одеяло. Елена набросила на него тонкий шёлковый халат, и он обиженно засопел, как малый ребёнок. – Нельзя ли открыть окно?

– Нельзя, иначе вы простудитесь. Я посижу с вами, а вы поспите, уже третий день после ранения вам не удаётся сомкнуть глаз. – Он слабо улыбнулся – сухие и немного кровоточащие губы дрожали – и с излишней резкостью притянул её к себе. Елена послушно легла рядом с ним, не заботясь о складках на платье, которые могли появиться, и крепко прижалась к его боку. – Спи, Дима, – прошептала она, целуя его в уголок рта, чтобы не причинить лишней боли. – Я полежу рядом. Или, может, спеть тебе?.. – Она подняла голову, и светлые кудри упали на лицо Дмитрию. Он убрал их и прошептал:

– Просто никуда не уходи, мне будет легче.

И Елена никуда не ушла. Свеча давно догорела, было слышно, как за окном завывал ветер, бросал хлопья снега в стекло, а в доме стало совсем тихо: маленький Александр давно спал в своей кроватке, дворня не ходила по коридорам. Лишь шуршала газета в соседней комнате, где сидел доктор, редко отходивший от Дмитрия в последние несколько дней.

Елена лежала рядом с Дмитрием и видела, как он постепенно уснул: прерывистое дыхание выровнялось, а измученная маска исчезла с лица, морщины разгладились, и цвет кожи выровнялся. Она лежала и не шевелилась, потому что боялась, что от одного неосторожного движения вновь откроется кровотечение, думала о том, что было между ними за последние пять лет.

Вспоминала, как служанки собирали её на свадьбу. 

Она стояла на небольшой скамеечке под ноги, за окном пели птицы, шелестели деревья, раздавалось пение старого смотрителя сада, который обрезал лишние ветки. Дарья, её молоденькая личная служанка с низко опущенной головой и острыми плечами, затягивала на ней корсет, Анна, рослая девица лет тридцати, стояла рядом с ними и держала в руках белое платье, сшитое по последней моде. 

– Вот увидите, барыня, у вас всё наладится, – заверила Елену Дарья, принимая платье из рук Анны и помогая его надеть.

– Мне страшно, – прошептала Елена, стараясь не глядеть на них. Руки дрожали, к глазам подступали слёзы: тогда ей было страшно менять привычный уклад жизни на то неведомое и, возможно, не менее ужасное, что ждало её в имении жениха. Всё же те страдания, которые приносил отец, уже стали для неё обыденными, а оттого и терпимыми.

– Говорят, Дмитрий Фёдорович – добрый барин, крестьяне у него в достатке живут, не то что мы. А коль нашему брату у него хорошо, то и вам будет не хуже, – заверила её Дарья, отступая на шаг и оглядывая Елену. – Аннушка, принеси-ка барыне цветы, я их оставила внизу.

– Я заберу тебя, Даша. Ты столько терпишь от моего отца, что заслужила сбежать из нашего имения, – проговорила Елена, сжимая руку бледной и задумчивой Дарьи, и та, ахнув от удивления, упала ей в ноги, целуя кончики туфель. Стало видно её белую шею, покрытую красными пятнами и свежими синяками.

– Всю жизнь буду молиться за вас, барыня! – всхлипнула Дарья. Елена попросила её подняться, и она, счастливо заулыбавшись и по-детски вытерев слёзы, подала ей маленькое зеркальце. – Посмотрите, какая вы красавица!

Рассматривая собственное отражение, Елена провела по тонкому шраму на правой щеке, который оставил отец хлыстом, когда был пьян. Ей казалось странным, что за это “уродство”, как говорил отец, её готов взять в жёны такой прекрасный мужчина, как Дмитрий Фёдорович. Может, она действительно не так дурна? Елена с сомнением исподлобья глянула на себя. Светлые кудрявые волосы, у лица выгоревшие на солнце, едва уловимые брови и ресницы, серые бледные глаза, излишне яркие губы и румянец, который не скрыл даже толстый слой пудры – всё это ей не нравилось, и она вернула Дарье зеркало. 

Венчание в церкви и всю свадьбу она почти не помнила, потому как просто стояла рядом с Дмитрием и молча глядела на кончики его блестящих туфель, не смея поднять на него глаза, однако в сознании чётко обозначился их первый танец.

Он вёл её, стараясь отвлечь разговором об опере, на которой ему недавно довелось побывать, морщился, когда она наступала ему на ноги (подумать только, её отец, князь Лев Гиреев, был настолько беден, что не смог нанять учителя, чтобы обучить её!), и терпеливо продолжал танцевать так весь вечер, ободряюще сжимая её руку и ласково поглаживая по спине.

Руки – вот, что поразило в нём Елену. Крупные, розовые, с короткими ногтями, постоянно горячие, с припухшим средним пальцем на правой, они были так не похожи на белые изнеженные руки тех сыновей соседей-помещиков, которые по настоянию родителей сватались за неё и тонкие пальцы которых, казалось бы, ничего тяжелее лорнета никогда не держали.

Те же руки позже, ночью, в отведённой им комнате притянули её к быстро вздымавшейся груди Дмитрия, покрытой короткими тёмными волосами. Его губы коснулись её шеи, и она задрожала, чувствуя, что вот-вот упадёт от страха, и Дмитрий, очевидно, почувствовавший это, выпустил её и отступил на шаг.

– Ложитесь, я вас не трону, – прошептал он, отворачиваясь и усаживаясь на кровать. Его высокие щёки при этом сильно зарумянились, а брови опустились ближе к глазам. 

Они уснули спиной к спине, и, засыпая, Елена не чувствовала такого ужаса перед ним, она видела перед собой благородного человека, которому можно доверять. Думала о том, что он действительно может спасти её, позволить прожить совсем иную жизнь. На утро Елена обнаружила, что во сне взяла его за руку, и он не отпустил её.

Вспомнила, как они ехали в экипаже, подпрыгивавшем на камнях широкой дороги, петлявшей среди огромных полей с золотевшей на ярком солнце пшеницей, в его имение, и Дмитрий заговорил, глядя ей в глаза с каким-то странным выражением лица:

– Я вам противен, Елена Львовна?

– Я вас не знаю, Дмитрий Фёдорович, оттого и не могу сказать, но я вам благодарна за то, что вы забрали меня из дома моего отца и ночью не… – она ощутила, как горит от смущения. Он всё понял и слабо улыбнулся. – Впрочем, нет, вы мне не противны. Это я могу сказать наверняка.

– Вы сами понимаете, что нам не стоит друг друга обманывать. – Он с грустью посмотрел в окно, поправляя на себе сюртук. – Мой дядя Михаил Петрович настоял на этом браке, но не я. Рассудите сами. Ваш отец очень долго находился при императоре: они служили вместе, когда государь в молодости обучался военному делу в Семёновском полку, и потом ваш отец числился в его свите в течение десяти лет, а после получил место в Сенате, которое покинул лишь год назад, потому что дела в имении стали идти всё хуже. Мне недавно исполнилось тридцать два, я нигде не служу, потому что имения приносят большой доход и я живу в своё удовольствие, перевожу книги для души, играю в шахматы с моим врачом, выезжаю на охоту с соседями-помещиками, но дядюшка хочет, чтобы я устроился при императоре, потому что это поспособствует моей карьере, – он фыркнул и махнул рукой. – Это он обещал моим покойным родителям ещё много лет назад и стремится выполнить долг перед ними. Вам же, насколько я понимаю, очень хотелось сбежать от отца, который был к вам крайне жесток, я же даю вам эту возможность, как всё своё богатство, поскольку вы весьма бедны.

– Я благодарю вас, Дмитрий Фёдорович, это очень ценно для меня, – робея, ответила Елена. Дмитрий подался вперёд и взял её за руку, поднёс к губам и нежно поцеловал. Мягкие усы пощекотали тыльную сторону ладони.

– И всё же вы красивы, умны и очень обаятельны. Как я понимаю, и я вам не противен, что меня радует. Мне не хочется изменять своей жене, поэтому я вам предлагаю хотя бы попробовать… скажем… – он впервые засмущался, но руки её не отпустил, поглаживая большим пальцем острые костяшки. – Словом, я надеюсь, что мы воспользуемся шансом полюбить друг друга. По крайней мере я приложу для этого все свои усилия, но никогда – слышите? – не причиню вам вреда и не буду ни на чём настаивать, если вы не найдёте в себе силы ответить мне взаимностью. Но вы… вы готовы хотя бы попытаться полюбить меня? – его голос сорвался на таинственный шёпот. 

– Я благодарю вас за откровенность и готова попробовать, – ответила Елена, прижимая его ладонь к своей щеке, но затем осознала, что он не надел перчаток, и его обнажённая кожа обожгла её. Для неё собственное поведение было ужасно странным: неужели начала влюбляться в первого человека, который не проявил к ней жестокости?..

Вспомнила, как по прибытии в имение, едва она привела себя в порядок и осмотрела покои, он пригласил её на прогулку на лошадях. 

Они проезжали мимо бескрайних полей, бурлящей реки с кристально чистой водой, по которой, оглушительно крякая, плыли утки, крепких деревянных домов, во дворах которых бегали толстые несушки и заливались громким кудахтаньем, мимо сада с яблонями, ветки которых прогибались под тяжестью плодов. Из глубины этого сада раздавалось мелодичное пение звонких девичьих голосов.

– Мне нравится, как они поют, – проговорил Дмитрий, покачивая головой в такт. Чёрные кудри при этом упали ему на плечи. Елена на секунду даже залюбовалась его расслабленным видом, но поймала себя на этом и тут же задумалась, правильно ли поступает, не поддаётся ли появившейся «обязанности» любить мужа. – Красиво и чисто.

– А как я пою, вам нравится? – прошептала Елена, сильно смущаясь и опуская взгляд на свои руки, чтобы не видеть его лица.

– Нравится. У вас прелестный голос. 

Она от неожиданности всё же взглянула на него. Дмитрий неловко улыбался, направляя своего белоснежного крепкого Грома вперёд. Для неё стало неожиданностью его откровение, она никогда не слышала таких слов о себе ни от жестокого отца, ни от слабой и безвольной матери. «Он наверняка сейчас в хорошем настроении, раз так говорит обо мне», – подумала тогда Елена.

Из-за стройных невысоких заборов, призванных, разве что, удержать скот, но никак не скрыть то, что происходило внутри изб, стали выглядывать дети и бабы. Румяные здоровые мужики с круглыми улыбающимися лицами снимали перед ними шапки и крестились. Одна молодая девица бойко выступила вперёд, прогибаясь под тяжестью плетёной корзины, наполненной крупными красными ягодами.

– Здоровы будьте, барин и барыня! – поклонившись, проговорила девица и с трудом вернулась в прежнее положение.

– И тебе не хворать, Прасковья, – усмехнулся Дмитрий, останавливая коня.

– Не желаете ли вы с барыней клубники? На рассвете собрала, а теперь на базар несу. – Дмитрий глянул на Елену, и она качнула головой, поражаясь подобной открытости и не желая забирать у этой крестьянки последнее, что осталось. 

– Продавай. Да оставь немного, после продадим Кирилле Петровичу, соседу, у него такой клубники отродясь не было, – задумчиво ответил Дмитрий, поднимая глаза вверх, на ярко светившее солнце и щурясь.

– А коль желаете, мы с сестрой варенья на зиму заготовим! Как вы любите, барин, с крупными кусочками! – закивала Прасковья, и пушистая чёрная коса подпрыгнула на её широкой спине.

Дмитрий кивнул, поблагодарил её, и они поехали дальше.

– Вы так добры, – сказала Елена, когда дома остались позади и их сменило озеро, посередине которого на лодке кто-то рыбачил, а у берега веселились дети в закатанных штанишках и подпоясанных рубахах. – Не стали забирать у Прасковьи её единственный источник дохода.

Дмитрий удивлённо и даже слегка возмущённо посмотрел на неё, нахмурив густые брови, но тут же смягчился и принялся терпеливо объяснять:

– Семья Прасковьи занимается всеми полями клубники, которые у меня есть, и исправно платит оброк, не утруждая себя барщиной. Я уже сыт, управляющий и дворня тоже, стало быть, хозяйскому дому они ни к чему. Прасковья продаст их на базаре, – он указал в сторону, куда ехала повозка с глиняными горшками. – Туда жалуют крестьяне из соседних имений и покупают ягоду для моих соседей-помещиков, а те обращаются лично ко мне, и я продаю её в три раза дороже, чем есть на самом деле. Мне выгодно, чтобы Прасковья продавала её на базаре. А те ягоды, которые не так привлекательны, пойдут на варенье, к которому я, признаться, имею особую слабость. – Дмитрий счастливо улыбнулся, проводя рукой по волосам. – Моя маменька часто кормила меня им в детстве, когда я был болен. Её нет уже двадцать шесть лет, а всё помню…

– Извините, я ничего не знаю о том, как ведутся дела в имении, – тихо отозвалась Елена, опуская голову. – Отец возложил всю ответственность за имение на управляющего, а тот ничего в конечном итоге не умел, выходит, мне неоткуда знать о таких тонкостях.

– Не оправдывайтесь, я это понимаю. – Дмитрий нежно сжал её руку.

Вспомнила, как он усердно работал с самого утра, когда проснувшиеся птицы подлетали к окну и клевали намеренно оставленные на карнизе семена, и до вечера, когда всё затихало и был слышен лишь треск поленьев. Обычно Дмитрий надевал очки, потому как плохо видел вблизи, укутывался в шёлковый халат и вытягивался на диване, внимательно читая отчёты от управляющих из его четырёх имений.

Он, уже давно решив постепенно разбираться с важными вопросами, завёл с управляющими особый обычай: из петербургского имения отчёты и письма должны были приходить в первую неделю месяца, из московского – во вторую, из новгородского – в третью, а в последнюю очередь – из имения, в котором они чаще всего жили вместе с Еленой.

С выверенным до точности усердством он что-то помечал на отдельных бумагах, писал деревенским старостам, рассчитывал доходы и расходы, и принимал решения о том, сколько товара выставить на продажу. 

Больше всего Елену поражало то, что он не продавал крестьян, которые отличались особыми умениями: кузнец Емеля с удивительной ловкостью мог подковать даже самого резвого коня, гончар Ванька, прозванный за косящий правый глаз Кривым, создавал удивительно ровные горшки и вазы, которые расписывала его жена Агафья. И было ещё множество других, о которых Елена не знала.

В его дела она по незнанию старалась не вмешиваться, но чувствовала острую потребность находиться рядом с ним, поэтому часто сидела в кресле напротив него и читала французский роман, но нередко отвлекалась и смотрела на него, любуясь его загадочной внешностью, в которой угадывалось что-то таинственно восточное, иногда приносила бумаги, которые он не мог найти: несмотря на порядок, Дмитрий частенько их терял.

Тогда она впервые стала ощущать, что общество приятного, умного и начитанного человека, который, ко всему прочему, был весьма красив для неё, скрашивало спокойные дни, один за другим протекавшие в имении Тихое, которое по праву заслужило своё название.

Однажды тёплым весенним вечером, когда дождь тихо стучал в окно, гладил стёкла холодными каплями и, к неудовольствию и крайнему возмущению Дмитрия, бил молодые деревья, она уснула в кресле, а проснувшись, обнаружила, что Дмитрий накрыл её своим халатом, и ещё сильнее завернулась в него, чувствуя, что голову кружит его запах, ставший до странного манящим в последнее время. Нежное прикосновение к плечу заставило её открыть глаза. Она с испугом поняла, что он видел её слабость, но постаралась не подавать виду, что смущена.

– Мой дядюшка приехал. Просит вас к ужину. Спуститесь? – тихо сказал Дмитрий, кончиками пальцев гладя её руку. Елена кивнула и неожиданно для себя обняла Дмитрия, тот застыл на месте, неловко опустив руки по бокам тела, но тут же прижал её к себе, касаясь растрёпанных после сна волос и гладя их. – Что это значит?

– Спущусь, – прошептала Елена, утыкаясь лицом в его живот. Дмитрий провёл рукой по её спине, и она отстранилась, чувствуя, как странно улыбается. – Ничего не значит, просто, я полагаю, нам нужно играть роль влюблённых супругов?..

– Кому-то играть, кому-то нет, – загадочно улыбнулся он и подал ей руку.

С связи с приездом Михаила Петровича Дмитрий приказал открыть бутылку с вином ещё петровских времён. Глядя на то, как он пьёт, Елена беспокоилась всё больше, ведь ей было страшно узнать, какой её муж, когда пьян, просто не хотела видеть ту же картину, что и дома: злой и совершенно неуправляемый отец, измученная мать у него в ногах… Что, если Дмитрий не лучше? Что, если он разрушит только возникшие чувства? Что, если порвёт на части её сердце, полностью уничтожив доверие, которое заслужил?..

Однако Дмитрий лишь веселел с каждым глотком вина, рассказывал о последних событиях в мире, поведал несколько сплетен из Петербурга, а глаза блестели ярче, чем обычно. Под конец ужина он так расчувствовался, что крепко поцеловал Елену в щёку, прошептав ей на ухо, что она чарует его. Неприятный резкий запах ударил ей в нос, но она не решилась ничего говорить при дядюшке, хотя в голове всплыли ещё не позабытые картины, как отец так же напивался, сначала ласкал их с матерью и слугами, а после беспощадно бил. Дрожь прошла тогда по её телу, но никто из мужчин этого не заметил.

– Вы, Елена Львовна, красиво поёте. Я помню, как вы сделали это при нашем знакомстве. Дмитрий ещё долго не мог забыть вашего голоса и лишь после этого принял твёрдое решение о женитьбе, – проговорил Михаил Петрович, откинувшийся на спинку стула и поправлявший жилет, пуговицы на котором заметно напряглись после плотного ужина, но не смевший снять его при ней. – Дмитрий, может вы, саккомпанируете вашей прелестной жене? – Он кивнул на пианино, ютившееся у противоположной стены, с которого каждый день протирали пыль, но оно крайне редко использовалось.

– Вы споёте? – спросил Дмитрий, целуя руки Елены и прижимая их к своему лицу. С ним творилось что-то странное, сдержанность пропала совершенно, как она думала в ту секунду, под влиянием алкоголя. Но что на самом деле это было? Он так талантливо играл роль или просто притворялся, что играет? Ей было сложно объяснить его поведение тогда даже спустя годы, но ясно стало одно: Дмитрий уже не лгал, а поддался внезапно проявившимся чувствам.

Елена согласилась. И пока она пела, то очень внимательно следила за Дмитрием. Тот сидел прямо, ударял по клавишам длинными цепкими пальцами ровно в нужный момент, хотя плохо знал исполняемый отрывок из оперы, поглядывал на неё, улавливая малейшие перемены в голосе.

– Браво! – рассмеялся Михаил Петрович, смешно хлопнув в ладоши, когда они закончили. – Чудесно! Ах, как тонко вы чувствуете друг друга!

Когда они вернулись в общие покои, Дмитрий сжал её плечо, собираясь что-то сказать, но Елена оттолкнула его и испуганно отпрянула к стене, закрываясь руками. Он замер, вытаращив глаза, и отступил на полшага.

– Вы боитесь меня? – тихо спросил Дмитрий, делая ещё один шаг назад.

– Боюсь, – прошептала Елена, стараясь нащупать ручку двери, которая вела в её покои, где она могла бы запереться от него. Елена понимала, что ведёт себя очень странно и поражает его, но страх был выше разума.

– Левее, княгиня, – с какой-то странной грустью в голосе сказал Дмитрий, и она наконец нащупала ручку, открыла дверь и захлопнула её со стороны своей комнаты, оставив мужа позади. Елена сползла спиной по стене, было слышно, что Дмитрий подошёл и положил руку на дверь. Раздался его спокойный, чуть приглушённый голос: – Если вам не нравится, что я пью, то мне под силу этого не делать. Но прошу вас проверить в меня: я сейчас не более опасен, чем трезвый. Не нужно думать, что я такой же, как ваш отец, который избивал вас, который оставил вам этот шрам на прекрасном лице, который лишь единственный раз сделал что-то хорошее по отношению к вам – отдал вас мне в жёны. Я ухожу, если вам так угодно, Елена.

И он действительно вышел в свои покои, оставив её в одиночестве. Ей было стыдно за своё поведение, подозрение и ужас, которые Дмитрий уж точно не желал вызвать намеренно. Но странная благодарность теплилась у неё в сердце: он ушёл, сделал так, как нужно было ей, хотя мог бы настаивать, злиться и убеждать её, что всё в порядке.

Вспомнила, как через несколько недель они отправились на бал, куда прибыл сам император Александр Павлович.

За несколько дней до него Дмитрий подарил Елене платье, сшитое на французский манер, светло-голубого цвета, с благоухающими цветами, закреплёнными на поясе. Сам он обзавёлся новым сюртуком, собрал длинные волосы в низкий хвост и в этом облике предстал перед ней, красивый, молодой и немного насмешливый. 

На балу, проходившем в Зимнем дворце, Еленой как новым человеком живо заинтересовались кавалеры и по статской службе, и по военной, Дмитрий с необычной подозрительностью косился на них первое время, но вскоре, когда её пригласил сам Паскевич, прибывший с женой, уже успокоился: он знал его по службе.

За разговорами, которыми её развлекали партнёры и их дамы в перерывах, и танцами, от которых даже немного закружилась голова, Елена не заметила, как в зал вошёл красивый стройный мужчина в мундире, лет сорока, со взбитыми на висках кудрями, в сопровождении роскошно одетых мужчин и женщин. 

– Смотрите, государь идёт, – шепнул ей Дмитрий, нежно проведя по её обнажённой спине, отчего по всему телу прошёл холодок. – Если пожелает пригласить вас, не отказывайте, следуйте этикету так же, как и с обычным офицером, – и ласковая улыбка заиграла на его губах. – Не бойтесь. Я служил когда-то адъютантом, видел много раз Его Императорское Величество, он добр и милостив.

И он не ошибся. Через нескольких дам Александр Павлович пригласил Елену на танец. Дмитрий мягко подтолкнул её в спину, когда она смущённо взглянула на него, и вместе с императором последовала в центр зала, слыша со всех сторон взволнованные и немного возмущённые голоса. Он вёл её осторожно, медленно, но она боялась наступить ему на ногу, как когда-то на свадьбе Дмитрию, но, к счастью, этого не произошло: за последнее время муж научил её танцевать, и им удалось побывать прежде на нескольких балах, поэтому Елена чувствовала себя немного увереннее.

– Нравится ли вам, Елена Львовна, Петербург? Я слышал, что до брака с князем Валакриевым вы жили в отдалённом имении и не бывали в столице, – заговорил Александр Павлович, мягко улыбаясь. У него были замечательные глаза, голубые, выразительные, но немного печальные. В них будто бы нашла отражение всемирная тоска, он был, как ей показалось, чем-то ужасно расстроен, но не подавал виду, держа себя очень галантно.

– Нравится, Ваше Величество, – пролепетала она, ощущая, что краснеет, но тут же слабо улыбнулась, завидев, что император был совершенно спокоен и не замечал (либо же сделал вид, что не заметил) её смущения и трепета.

Он пустился в длинные рассказы о Европе, избегая упоминания событий восьмилетней давности, очевидно, чтобы не омрачать прекрасный вечер, а ей оставалось лишь слушать и кивать. Когда танец закончился, Александр Павлович подвёл её обратно к Дмитрию, который, завидев их, учтиво кивнул, и заговорил с ним:

– Хорошо ли идут дела в ваших имениях, Дмитрий Фёдорович?

– Просто замечательно, Ваше Величество, – с лёгким поклоном отозвался он.

– Вы не так давно дали вольную всем крестьянам одной из своих деревень, но они до сих пор трудятся на вас. Отчего? – император стоял, чуть повернув голову: правым ухом он слышал немного хуже, чем левым, как рассказал ей позже Дмитрий, а дамы, стоявшие рядом уж слишком громко говорили, явно желая быть замеченными, получить приглашение на танец от самого государя.

– Я плачу им, Ваше Величество, и они работают более усердно на полях с пшеницей, чем мои крепостные, – осторожно ответил Дмитрий, и Елена заметила, как между его бровей залегла тень сомнения. Он забеспокоился. Для постороннего человека это было не так заметно, однако она видела и то, как он медленно моргал, и то, как нервно шевелил пальцами правой руки, слышала, как изменился его голос.

– И выгодно ли вам это? – император лукаво взглянул на него.

– Да, Ваше Величество. Крестьяне успевают собрать больше пшеницы до холодов, так что она не успевает испортиться, соответственно, растёт и число зерна, и хлеба, которые я продаю. Выходит, лучше не только им, но и мне.

– Сколько у вас имений?

– Четыре, на все имения двадцать шесть тысяч душ, Ваше Величество.

Александр Павлович задумчиво кивнул и, пожав ему руку, отчего Дмитрий удивлённо захлопал глазами, быстро пошёл прочь к красивой женщине с чёрными волосами, которая ожидала его.

– Кто танцевал с государем после меня? – спросила Елена, когда они с Дмитрием уже поздней ночью ехали в экипаже с бала.

– Нарышкина Марья Антоновна, его любовница, – отозвался он, задумчиво поглядывая в окно. – Меня более волнует, почему он так интересовался моими крестьянами. Впрочем, он когда-то хотел отменить крепостное право, быть может, хотел поговорить с помещиком, который сам отпустил на вольную крестьян?..

– А откуда вы знаете, что она его любовница? – не унималась Елена, оправляя на себе платье.

– Все знают, у них и дочь была, но умерла незадолго до свадьбы. Я вам об имении, а вы мне о любовницах. – Дмитрий улыбнулся.

– Скорее, наоборот, – усмехнулась Елена. – Я вам о любовницах, а вы мне об имении.

– Кому что… – пожал плечами Дмитрий, ослабляя воротник. 

– Если хотите, можете завести любовницу, – поколебавшись, проговорила Елена, опуская глаза. Ей не хотелось его ограничивать, ведь она видела, как он смотрел на неё, буквально пожирая взглядом, как тяжело дышал, когда касался её, как искренне радовался, когда ей приходилось целовать его в щёку при дядюшке. – Если это будет девушка из дворни, то скажите мне, кто она, чтобы я ненароком не обидела её и не поставила вас в неловкое положение.

– Может, мне не нужна любовница? – задумчиво глядя на неё, спросил Дмитрий и, сильно подавшись вперёд, поцеловал её руку. – Может, я вас люблю?

Елена оробела из-за его признания, опешила, а потому молчала всю оставшуюся дорогу, в то время как сам Дмитрий забился в противоположный угол экипажа и сидел, низко опустив голову, покусывая губы и то снимая, то надевая обратно белоснежные перчатки, видимо, чтобы хоть чем-то занять руки.

Вспомнила, как на следующее утро не обнаружила его в кабинете. 

Елена хотела поговорить с ним, признаться, что тоже не может более оставаться равнодушной к нему, возможно, впервые намеренно поцеловать, прижаться к нему. Всё же его природное очарование и нежная любовь смогли что-то надломить в ней, а благородство и честность научили доверять ему. Ей было страшно сказать правду, но она преодолела этот страх и, постучав, однако не получив ответа, вошла в покои Дмитрия.

Он, сильно раскрасневшийся и мелко дрожавший, лежал в постели, притянув колено правой ноги к животу, и тихо хрипел. Елена, на секунду замерев от ужаса, бросилась к нему, убирая с его лица мокрые волосы, которые лезли в рот и нос, затрудняя дыхание.

– Ногу прихватило, – прошептал он, головой прижимаясь к её груди, пряча слёзы на трепетавших ресницах. Дмитрий стал похож на маленького ребёнка, который жался к матери, когда ему было плохо. Елена обняла его, гладя по спине. – Это ранение восьмилетней давности, когда мы были под Смоленском. Ангел мой, позови кого-нибудь, иначе я умру от этой боли у тебя на руках, сама она не проходит, становится лишь хуже.

– Лука! Лука! – закричала Елена, и на её крик прибежал взъерошенный слуга Дмитрия. – Позови Алексея Васильевича! – Она повернулась обратно к мужу. – Дима, я рядом, потерпи ещё немного, – прошептала она, целуя его в лоб. 

– Не так… Позволь мне воспользоваться своим состоянием, – простонал Дмитрий и потянулся к её губам. Елена склонилась над ним и, почувствовав, что тяжёлая рука опустилась ей на затылок, поцеловала его в губы, ощутила солоноватый привкус крови, потрескавшиеся чешуйки, но её это не оттолкнуло: хотелось просто помочь ему.

Доктор, низкий лысеющий человек в очках, дал Дмитрию ужасно горькое лекарство, сделал компресс на колено и посоветовал отправиться в более тёплый климат (он предположил, что после нескольких балов в холодном и ветреном Петербурге сустав продуло), хотя бы в Таганрог. Дмитрий предложил и Елене поехать с ним, но она отказалась, чтобы остаться наедине со своими мыслями.

Провожая его на следующий день, она чувствовала странную тоску, щемившее сердце.

– Я вас люблю, – прошептал Дмитрий, целуя её руки, но не позволяя себе большего и опираясь на трость. В один миг он будто постарел на несколько лет: смуглая кожа оливкового оттенка приобрела серость, румянец пропал, обострились скулы и углубились морщины, янтарные глаза глубоко запали в ямы глазниц, потеряли привычную яркость, но всё же слабый огонёк теплился в них – огонёк ещё не погибшей надежды. – А вы? Вы что-нибудь чувствуете? Так легко готовы со мной расстаться… Мне больно не только из-за ноги, но и из-за вашего равнодушия.

– Я не знаю, не готова дать ответ на ваш вопрос сейчас, поэтому и не еду с вами. Мне нужно подумать обо всём в одиночестве, а к вашему возвращению я смогу сказать наверняка, люблю вас или нет. – Она позволила поцеловать себя в лоб и ещё долго смотрела в след экипажу, уезжавшему прочь.

Вспомнила, как ей было одиноко в имении и как она поняла, что всё же любит Дмитрия. Казалось бы, он вёл спокойную и вполне мирную жизнь, редко шумел и занимался в основном однообразной работой, но тишина в его отсутствие была совершенно иного рода. Не было скрипа пера, торопливых шагов по мягкому ковру, шелеста бумаг. Елена поняла, что не может и без его неловких ухаживаний, частых прикосновений, к которым она успела привыкнуть и теперь ужасно тосковала по ним, впервые призналась самой себе, что все его действия были приятны.

Вспомнила, как по возвращении бросилась ему на шею, как он подхватил её, крепко прижал к груди и поцеловал, как после, глубокой ночью гладил её по волосам и обнимал, лёжа в их общих покоях на одной кровати впервые с момента свадьбы.

Дмитрий поцеловал её в обнажённое плечо и провёл по ключице пальцем.

– Я скучала по вас, – прошептала Елена, позволяя ему коснуться блестевшей под холодным светом луны шеи. Ей не хотелось расставаться с ним ни на секунду, она желала получить всю его любовь без остатка и потому ещё крепче прижалась к Дмитрию.

– Но я вернулся, чтобы проводить с вами каждую минуту своей жизни, – отозвался он. – Что вы скажете на это? Согласны не разлучаться со мной более? – подмигнул ей.

– Согласна, – отозвалась Елена, и Дмитрий вновь прильнул к её губам.

Вспомнила, как ещё спустя полгода на одной из их прогулок по саду у неё ужасно закружилась голова.

Дмитрий держал её за руку и вдохновенно рассказывал о книге, которую недавно прочитал, и, хотя Елена едва ли понимала смысл его слов, она продолжала соглашаться с ним и кивать, но постепенно даже его голос стал ускользать от неё. Мир плыл перед глазами, к горлу подступила тошнота, низ живота неприятно тянуло, не хватало воздуха.

– Что с вами? Присядем, – взволнованно произнёс Дмитрий, помогая ей опуститься на стоявшую рядом резную скамью.

– Дарья, видимо, ужасно сильно затянула корсет, не как прежде, – прошептала Елена. Немного полегчало, она ощутила неприятную влагу, выступившую на коже, и покалывание во всём теле. 

– Я помогу, – сказал Дмитрий, поднимая её на руки. Елена прижалась к его груди, слыша, как об рёбра бешено бьётся сердце. – Алексей Васильевич осмотрит вас.

– Я могу дойти и сама, – отозвалась она, пытаясь вырваться, но едва Елена отняла голову, она тут же вновь закружилась, и ей пришлось вернуться в беспомощное положение.

На осмотр врач не пустил Дмитрия, и он, обиженно засопев, остался стоять под дверями комнаты Елены, а когда вошёл, то немедленно бросился к ней, целуя её в лоб и начиная сыпать бесконечными вопросами. Елена, несмотря на желание рассказать ему всё сразу, была слишком слаба, чтобы что-то объяснять, и кивнула Алексею Васильевичу. 

– Елена Львовна ждёт ребёнка, – сообщил он.

Дмитрий мгновенно подскочил на ноги, несколько секунд так и продолжил стоять, не шевелясь, изумлённо хлопая глазами, а затем вновь кинулся к ней, целуя её живот и не скрывая слёз. 

– Осторожнее, – попросила Елена, чувствуя, что боль ещё не отступила, а Дмитрий по неосторожности причиняет ей новую, и он отстранился.

– Нельзя ли что-то сделать, чтобы стало полегче? – проговорил Дмитрий, присаживаясь на край постели и не прикасаясь к Елене.

– Вам нужно беречь жену, Дмитрий Фёдорович, и быть очень осторожным, не беспокоить её излишне и выводить на прогулки несколько раз в день, тогда с вашим ребёнком всё будет хорошо, – ответил Алексей Васильевич. – А сейчас Елене Львовне нужен полный покой и… отсутствие корсета. Вы редко выезжаете на балы, а в имении в нём нет необходимости. Более того, он принесёт вред здоровью и Елены Львовны, и ребёнка.

Вспомнила, как он заботился о ней: как приносил воды, когда ей было дурно, как каждый вечер подолгу лежал у неё под боком и гладил постепенно округлявшийся живот, как во время родов сидел рядом и говорил с ней, стараясь отвлечь от боли, как впервые увидел сына и держал его на руках, не желая отдавать никому другому. Как после часто читал письма и отчёты, лёжа на диване с сыном, сладко сопевшим на его груди, и эта картина умиляла Елену.

Когда маленькому Александру (таким именем они нарекли сына) исполнилось пять лет, Елена и Дмитрий решили перебраться в имение, которое располагалось недалеко от Петербурга: не все учителя готовы были бы поехать в их отдалённую губернию, а они желали для сына не только лучшего образования и блестящей карьеры, но и жизни вблизи столицы.

В ноябре намело ужасно много снега, и по возвращении от соседа их сани то и дело увязали в сугробах, из-за пурги ничего не было видно, ноги холодило, и Дмитрий крепко обнимал Елену, позволяя ей уткнуться носом в его шею, чтобы согреться, накрывая её озябшие пальцы своими горячими руками. По пути натолкнулись на другие сани, которые сопровождали четверо офицеров, и гостеприимный Дмитрий предложил незнакомцам, двум молодым мужчинам, одетым в дорогие шубы, остановиться в его имении.

На половине дороги, когда уже показались огоньки окон крепких крестьянских домов, принадлежавших роду Валакриевых, сани Дмитрия и Елены окончательно увязли в снегу. Напрасно ямщик подгонял и без того уставших лошадей: они не двинулись с места.

– Барин! – раздался голос, и из темноты вынырнул мужик с широким обветренным лицом в заячьем тулупе. Только удивительно живые глаза блестели огоньками в кромешной темноте. – Здравствуйте, барыня! Увязли? Коль помощь нужна, я сыновей кликну – толкнём.

Дмитрий, оправляя на себе шубу, по его неосторожности распахнувшуюся на груди, и Елена заметила, как его передёрнуло от холода, проникшего за шерстяной шарф, поднялся в санях и сошёл с них, вглядываясь в лицо мужика.

– Не вижу, кто ты, – сказал он, убирая снежинки, которые прилипали к коже и тут же таяли на ней, стекая тонкими каплями к подбородку.

– Емеля, я, барин, кузнец. Грома я подковал прошлой весной, – ответил мужик, чуть кланяясь и придерживая шапку.

– Помню-помню, – рассеянно отозвался Дмитрий, обеспокоенно поглядывая на Елену, у неё ужасно замёрзло лицо, и начинали стыть пальцы на ногах. – Зови, Емеля, сыновей. Сами не выедем.

Емеля сбегал в избу, и вскоре вместе с ним вышли двое здоровых парней в таких же ладных тулупах. Они, подпоясавшись и натянув повыше перчатки, все вместе дружно навалились раз-другой, и сани сдвинулись с места.

– Благодарю тебя, Емеля. Если помощь моя понадобится, приходи и проси. Я помогу тебе, – сказал Дмитрий, и Емеля, вновь быстро кланяясь, перекрестил его.

– Добрый ты, барин. Молиться буду за тебя, и за барыню, и за молодого князя Александра! – проговорил он немного нараспев, и один из незнакомцев странно дёрнулся.

Подъехав к трёхэтажному хозяйскому дому, они обнаружили, что снегом практически полностью завалило крыльцо, которое ещё не успели расчистить. Дмитрий, резво подскочив, выбрался из саней и утонул по колено в снегу: благо, высокие сапоги позволили ногам остаться сухими. 

– Это ничего, – усмехнулся он, раскидывая снег ногами и расчищая крыльцо, чтобы подняться. Елену как всегда приятно поразило, что ради этого простого дела он не стал тревожить слуг. – Вспомнить, как мы с Денисовым по колено в сугробах по лесам ходили тринадцать лет назад – тогда тяжело было, с сейчас!..

Елена тоже вышла, но провалилась глубже, и их сани отъехали в сторону, чтобы пропустить другие. Она была сильно ниже мужа, в коротеньких сапожках, поэтому Дмитрий осторожно поднял её на руки и, крепко прижав к себе, перенёс к дверям.

– Вели ужин подавать на… – поставив её, он обернулся к незнакомцам, которые только медленно приподнялись с сидений. – Как я могу к вам обращаться, господа?

– Михаил Павлович и Николай Павлович, – представился тот, который был повыше и, поддерживаемый под руку офицером выбрался из саней. Стало видно, что он был очень высокого роста.

– Отужинаете с нами? А ваше… сопровождение? (Елена, ступайте в дом, на стойте на морозе!) – он подтолкнул её и, придержав дверь, пропустил в тепло.

– После нас.

Они все вошли в дом, Елена уже передала приказ Дмитрия слугам и поспешила в свои покои, чтобы переодеться к ужину: к соседу, который был близким другом их семьи, она не наряжалась, но перед гостями ей, как, пожалуй, любой женщине хотелось выглядеть великолепно. Дмитрий же остался с ними. Когда они разделись, он остолбенел и в первые несколько секунд не мог поверить своим глазам: высокие, похожие друг на друга, в мундирах, перед ним стояли Великие Князья, братья императора.

– Что же вы оторопели? – усмехнулся Михаил Павлович, поправляя русые волосы. – Или не рады? Как вас, прошу меня простить, зовут? – он осмотрел гостиную, которую было видно через коридор, в котором они находились и, видимо, удовлетворился: несколько кресел, трещавший камин, картины, книжные шкафы и пианино с неубранными нотами (маленький князь Александр днём занимался и забыл забрать их).

– Князь Валакриев Дмитрий Фёдорович, Ваше Высочество, – собравшись, проговорил Дмитрий, немного потоптался на месте и наконец прибавил: – Я вас провожу к огню, чтобы вы согрелись, а после… Или же приказать принести ужин вам в комнаты? Я распоряжусь.

– Зачем же? Мы, как и обещались, отужинаем с вами, князь, и с вашей прелестной женой, – ответил Николай Павлович, немного надменно глядя на него с высоты своего роста. Дмитрий был ниже на полголовы.

Лично проводив их в покои, в которых обычно оставались редкие гости их дома, Дмитрий вернулся к Елене. Она сама собирала волосы в простую причёску перед зеркалом, не желая будить уснувшую ещё несколько часов назад и не дождавшуюся их Дарью.

– Вы узнали наших гостей? – спросил Дмитрий, и Елена покачала головой, глядя на его отражение и не понимая, почему он был так растерян. Янтарные глаза странно потухли и стали какими-то тускло-жёлтыми. Ей было страшно из-за его состояния.

– Неужели нам с ними довелось встречаться ранее? – спросила она, поднимаясь на ноги и оправляя светло-серое плотное платье.

– Вы их видели, это Великие Князья, Николай Павлович и Михаил Павлович. 

Елена вскрикнула, сложив руки на груди и со страхом обернувшись на него. Дмитрий чуть улыбнулся и обнял её, похлопывая по спине, чтобы приободрить.

– Разве мы можем оказать достойный приём? – пролепетала она, крепко прижимаясь к нему. – У нас хороший и богатый дом, но всё же это братья императора… – Елена растерянно коснулась его щеки.

– Предлагаете отправить их по дороге в Петербург, чтобы они добрались до дворца? – усмехнулся Дмитрий и поцеловал её в костяшку указательного пальца. – Если вы боитесь, то можете остаться в своих покоях. Я скажу, что вам стало дурно. Однако мне бы хотелось, чтобы вы скрасили их присутствие. В конце концов, не всё они смогут сказать при женщине. Иными словами, я хочу, чтобы вы помогли мне.

Елена чуть отстранилась, заглядывая в его глаза, и кивнула. Ей по-прежнему было удивительно слышать, что этот человек, которого называли одним из самых богатых дворян во всей стране, который сам поднялся с самых низов и который мог всё либо в силу своих связей, либо в силу способностей, просил помощи у неё: дочери обедневшего помещика, который жил едва ли не хуже, чем все его крепостные.

– Я приказал подать буженину трёх сортов, – деловито сообщил Дмитрий, когда они спускались по лестнице. Он поддерживал Елену, осторожно переступавшую со ступеньки на ступеньку. – И вино откроем. Я пить не буду, но за Князей не ручаюсь. Мне под силу вас защитить даже от них, не беспокойтесь.

– Благодарю вас, я вам очень признательна, – ответила Елена и подставила губы под его быстрый и нежный поцелуй.

За ужином действительно подали буженину, голландские сыры, нескольких сочных рябчиков, и всего прочего, что Дмитрий и повар посчитали наиболее уместным для таких гостей.

Дмитрий, надевший светлый жилет и белоснежную рубаху, сам откупорил вино, которому было уже около трёхсот лет, и разлил его по бокалам. После пирога с курицей Николай Павлович заметно расслабился и даже подобрел. Однако несмотря на всю его надменную красоту, царственную утончённость, он ужасно не понравился Елене. Даже его взгляд ничем не напоминали взгляд старшего брата: холодный, злой и жестокий, равнодушный ко всему тому, что едва ли касалось Николая Павловича, но весьма мстительный. Елену даже передёргивало, когда он смотрел на неё, однако она, к её облегчению, не привлекла его внимания. Николай Павлович принялся расспрашивать Дмитрия о последних тревожных известиях:

– Вы слышали, князь, о том, что в Петербурге, как говорят, появились тайные общества? Вам что-нибудь известно о них?

– Слышал, – уклончиво отозвался Дмитрий, под столом покачивая ногой. Елена положила руку на его колено, желая успокоить. – На то они и тайные, что мне ничего не известно.

– Подозревают в этом офицеров, служивших в армии в 1812-ом году. Вы ведь тогда были под начальством Денисова адъютантом, а затем в составе Семёновского полка вошли в Париж? – со странным и плохо скрываемым намёком в голосе поинтересовался Николай Павлович.

– Вы меня в чём-то подозреваете, Ваше Высочество? – тихо спросил Дмитрий, и тот, поджав тонкие губы, замолчал, Михаил Павлович переводил взгляд с одного на другого и чего-то ожидал. Елена замерла от страха: что, если Дмитрия арестуют и отправят в Сибирь?.. – Я оставил службу почти десять лет назад, с тех пор даже за границу не выезжаю и занимаюсь своими имениями. Полагаете, мне могут принести выгоду сношения с названными нами тайными обществами?

– А отчего же вы так беспокоитесь, Дмитрий Фёдорович? – с язвительной усмешкой спросил Николай Павлович. У Елены возникло стойкое ощущение, что он чего-то недоговаривает, однако он заметно смягчился. – Приятно знать, что не все достойные дворяне против нашего императора. Выпьем же за верность государю.

Дмитрий покосился на Елену, и та едва заметно кивнула ему: было бы странно отказаться пить за это. Дмитрий вновь налил вина Великим Князьям и себе, но Елене не стал.

– Что же вы жену обошли стороной? – спросил Михаил Павлович, ухмыльнувшись и ловко перебросив бокал из одной руки в другую.

– Доктор запретил мне пить столь крепкое вино, – ответила Елена, чуть краснея: она боялась сказать лишнего, как-то навредить мужу, не хотела оскорбить Князей своим поведением, что отразилось бы на Дмитрие.

– Даже за Его Величество? – продолжил настаивать он. – Обижаете, княгиня.

– Я в положении, – резковато ответила Елена, надеясь, что хотя бы это их смутит. – Мне кажется, мой ребёнок может принести государю больше пользы, нежели выпитое вино, пусть и за верность ему.

Братья переглянулись, поморщились, но ничего не сказали и, чокнувшись бокалами, осушили их. Дмитрий же едва коснулся губами вина, сделав совсем маленький глоток. 

– Засиделись мы, князь, проводите нас в покои, – после неловкого и продолжительного молчания сказал Николай Павлович, поднимаясь и оправляя мундир. – Благодарю вас за чудесный ужин. Покойной ночи, княгиня. – Он поцеловал её руку, но Елена уже ощущала ненависть к нему, поэтому в ответ лишь сухо кивнула.

Когда Дмитрий проводил их, то ещё долго возился в ванной комнате, умываясь и громко фыркая от попавшей в нос воды. Елена дожидалась его в постели, поглаживая едва заметный живот под ночной рубахой: ребёнок после утомительной дороги дал о себе знать сильной тяжестью. Наконец Дмитрий вернулся к ней и лёг рядом, крепко обнял, и его тепло за несколько секунд облегчило её состояние.

– Было бы хуже, не выпей я за верность государю. Извините, но пришлось, – проговорил он, целуя плечи Елены. – От меня не пахнет? – забеспокоился он. Она покачала головой. – Великий Князь Михаил извинился, что настаивал на том, чтобы вы выпили.

– Бог с ним, – прошептала Елена, и Дмитрий прижался головой к её животу: в последнее время он полюбил так лежать, стараясь уловить сердцебиение ребёнка и почувствовать его шевеления.

На следующее утро Великие Князья уехали, поблагодарив Дмитрия за радушный приём (Елена не пожелала выходить к ним, сославшись на дурное утреннее самочувствие), и он заметно успокоился, но это спокойствие продлилось недолго.

Второго декабря к ним заглянул сосед Андрей Андреевич, ровесник Дмитрия, отставной офицер, имение которого приносило небольшой, но стабильный доход. Несмотря на то, что Андрей Андреевич частенько занимал денег, он нравился Елене, потому что всегда пускал их в оборот (то колодец отстроит, то телегу новую купит) и вовремя возвращал вместе с процентами. Единственная его неприятная черта – любовь к сплетням. Тем не менее, он был хорошим человеком, который не заслужил ни одного упрёка со стороны требовательного к себе и к остальным Дмитрия.

Поцеловав руку Елены, взволнованный Андрей Андреевич, чьи тонкие губы безудержно тряслись, а едва заметные брови взметнулись куда-то к волосам, тут же поспешил в кабинет Дмитрия, настояв на том, чтобы и она пришла.

Дмитрий, ничего не подозревая, читал письмо управляющего имением под Москвой, вытянувшись на диване и попивая горячий чай, а Лука, седой старик-слуга, вытирал пыль с высоких шкафов, встав на табурет. Так и не сняв шубу, Андрей Андреевич, поправляя сползшую на лоб шапку, прошёл в комнаты, оставляя за собой мокрые следы, через которые Елене пришлось переступать, чтобы не намочить туфли, без приглашения упал в кресло и сообщил:

– Его Императорское Величество Александр Павлович вчера скончался в Таганроге.

Лука ахнул и перекрестился, уронив влажную тряпочку. Елена обомлела и взглянула на Дмитрия. Тот со странной заторможенностью и удивительным спокойствием поднял голову, глядя на соседа сквозь очки. Ни один мускул не дрогнул на лице, лишь тень легла на него.

– Выходит, теперь Константин Павлович станет править? Подождите, Андрей, но ведь он женат на простой женщине… Разве возможно, чтобы она заняла место императрицы? – задумчиво проговорил он, откладывая бумаги в сторону.

– Именно, князь! – воскликнул Андрей Андреевич, энергично ударяя кулаком по мягкому подлокотнику. – Вы, Елена Львовна, присядьте, – обернулся он к ней и, тяжело дыша, продолжил: – До меня дошли слухи, что править будет Николай Павлович, потому как Константин Павлович отрёкся от престола, но его не любит народ… А наш с вами прекрасный знакомый Кондратий Рылеев намекнул мне на то, что скоро они с товарищами восстанут. 

– Ужасно, – проговорила Елена, опускаясь на край дивана, на котором лежал Дмитрий, и обнимая себя за плечи: просто не хотелось верить, что придут новые перемены, было страшно за себя и за семью. – Что же теперь будет? Дима! – вдруг вскрикнула она. – Ведь Николай расспрашивал тебя о том, какое отношение ты имеешь к тайным обществам. А если он решит, что ты причастен?..

– В любом случае, я оставляю тебе и своим детям хорошее наследство. Предателем государя я никогда не был и не буду. Мне хорошо, моим крестьянам тоже, а Кондратий хочет отменить крепостное право, но он лицемерен: сам ведь не дал ни одному крестьянину вольную. Громкие слова! – Дмитрий ожесточённо махнул рукой. – Не думаю, что они что-то сделают. Более того, не все крестьяне хотят этого. Лука! – повернулся он к слуге. Тот отвесил полупоклон. – Скажи-ка, ты мне служишь верой и правдой двадцать лет, от меня ничего дурного не получал, твоя семья ни в чём не нуждается, так хотел бы ты в один день уйти из моего имения и стать полностью свободным? Без утайки отвечай.

– Вы добрый барин, Дмитрий Фёдорович. Зачем мне уходить? – простодушно отозвался Лука, пожимая плечами. – Дочке-то моей вы дохтура вызвали, когда она хворала. Так на что мне воля?

– Видишь! – воскликнул Дмитрий, сильно горячась. – Спасибо, Лука

Вспомнила, как четырнадцатого числа пришли вести о восстании в Петербурге и о последовавшей после трагедии, а шестнадцатого Дмитрию пришло письмо с требованием прибыть на допрос к государю Николаю Павловичу. 

Отпускала его Елена с тяжёлым сердцем, даже живот начало сильно тянуть от волнения, и она прилегла отдохнуть. Дарья сидела рядом с ней и успокаивала, уверяла в том, что Дмитрию ничего не угрожает. И хотя это были слова простой девушки, Елене очень хотелось в них верить.

Вспомнила, каким бледным и взволнованным он вернулся в сопровождении своего дяди Михаила Петровича. Дмитрий, снимая шубу и ни на кого не глядя, низко опустив голову, сразу же сообщил:

– Меня ни в чём не обвиняют, ангел мой. Его Величество предложил мне место в Сенате, но я отказался: как я могу решать судьбы тех, с кем я служил много лет, с кем делил одни комнаты и обед, с кем скрывался от пуль и с кем хотел остаться друзьями? Отец ваш, Леночка, выбил мне это место, но оно мне не нужно. Мои имения и семья – вот, что меня волнует в первую очередь. – Он с грустью сжал её руку.

– Вы видели моего отца? – тихо спросила Елена, обнимая мужа и нисколько не стесняясь дядюшки. Отец. От него не стоило ожидать ничего хорошего. Раз он вновь появился в её жизни, хотя не напоминал о себе ровно до того момента, пока у него не заканчивались деньги. Однако… Лев Алексеевич постоянно приносил ей один лишь вред, и, очевидно, это ему нравилось: мешать её счастливой жизни.

– Если бы мы просто его видели, милая княгиня! – вздохнул Михаил Петрович, целуя её руку. – Покажите ей, Дмитрий.

– Нельзя, дядюшка, мы ждём ребёнка, и ему вредно… – тут же запротестовал Дмитрий, отходя от них и зачем-то дёрнувшись к карману брюк.

– Будет лучше, если она узнает потом? – вздохнул Михаил Петрович. – Ты правильно поступил! Так бы сделал каждый мужчина. Пусть ты и в отставке, но терпеть оскорбления не должен!

Дмитрий молча вынул из кармана перчатку, так хорошо знакомую Елене, отцовскую, серую, с ободранной в некоторых местах кожей, перчатку, которая часто надевалась на руку, сжимавшую хлыст, чтобы защитить его от ударов, которые могли по неосторожности отлететь в сторону.

– Он вызвал меня на дуэль за отказ от места, сказал, что я оскорбил его этим. Ему пришлось унижаться перед государем, а я посмел не принять его милость. Я же ответил, что укорять меня он не может, поскольку сам избивал вас много лет! Я намерен постоять за свою честь! – срываясь на крик, произнёс Дмитрий.

Вспомнила, как она успела на место дуэли вместе с Алексеем Васильевичем и увидела, как её отец и муж сходились.

Ветер надувал белую рубаху на Дмитрие, поднимал чёрные кудри. Андрей Андреевич стоял в нескольких шагах от него, держа в руках шубу и заметно переживая. Лев Алексеевич не снял шинели (он ведь даже предположить не мог, что пуля могла угодить в него, Дмитрий же предусмотрел и подобный исход, потому как прекрасно знал, что часто убивает не сама пуля и рана, а частицы грязной ткани, которую не удавалось извлечь), а в секунданты взял своего слугу, очевидно, в насмешку.

Дмитрий шёл медленно, проваливаясь в сугробах, но вот он поднял пистолет и первым выстрелил… в воздух. Лев Алексеевич же направил выстрел прямо в грудь Дмитрию. 

Звук выстрела смешался с отчаянным криком Елены. Утопая в сугробах, падая и вновь поднимаясь, она побежала к Дмитрию, который медленно осел на землю, держась за грудь и глядя на небо, и упала перед ним на колени. Андрей Андреевич бросился к ней, накрыл Дмитрия шубой и приподнял его голову. Алексей Васильевич, ужасно долго приближавшийся из-за тяжести веса, спешил к ним.

– Леночка, прости за всё, я тебя люблю, – прошептал Дмитрий,  отнимая руку от раны, дрожащие пальцы были алыми. – Поднимись с холодного, нашему ребёнку это вредно, а я хочу, чтобы ты родила его здоровым, несмотря ни на что.

– Потерпи, милый, всё будет хорошо, – прошептала Елена, пропуская врача к нему, и поднялась на ноги. – За что, отец?! За что?! – закричала она, но тот уже спешил к оставленному рядом экипажу, чтобы поскорее скрыться. – Неужели ты так меня ненавидишь, что готов забрать всё то, что мне дорого?

Вспомнила, как гладила Дмитрия, лежавшего в санях, по голове, пока Алексей Васильевич занимался раной на груди. Она умоляла мужа не закрывать глаза, не засыпать, а он просто улыбался сквозь терзавшую его боль и шептал, что любит её и детей и что благодарен судьбе, которая свела их. 

– Андрей Андреевич, – прохрипел Дмитрий, и он склонился над ними. – Помогите моим детям устроиться в жизни, прошу вас.

– Вы сами их устроите, – прошептал бледный Андрей Андреевич, сжимая его окровавленную руку. – Как Елена справится без вас? Терпите!

Дмитрий слабо повернул голову и взглянул на Елену. Она видела, как он боролся за жизнь: как старался держать глаза открытыми, как глухо рычал, чтобы не пугать её криком, как цеплялся за Андрея Андреевича, как старался не дёргаться, чтобы Алексей Васильевич обработал раны.

Пуля застряла между рёбер, поэтому и не причинила вреда, но Дмитрий ужасно мучился, едва ли спал и мало ел, но был жив и продолжал храбриться перед Еленой.

Ночь прошла спокойно, Дмитрий крепко спал, хотя очень медленно дышал: несмотря на то, что пуля была извлечена, боль при движении не отступала. Елена же изредка просыпалась, лежала, не шевелясь и просто глядя на мужа, чтобы убедиться, что всё было в порядке. Ближе к утру она, сильно измучившись за последнее время, тоже уснула, но её разбудило шевеление в животе: будто рыба била хвостом её изнутри и переворачивалась. Дмитрий тоже проснулся. 

Выглядел он получше, чем прошедшим днём. Щёки вновь приобрели здоровый розовый румянец, янтарные глаза потеряли ту тусклость и отражение страданий, которые читались в них ещё вчера, лишь губы, плотно сжимавшиеся при каждом вдохе, указывали на боль, по-прежнему не отступившую.

– Мне снилось, что у нас родится дочь, – прошептал Дмитрий, сильнее прижимаясь к Елене.

– Было бы замечательно, – улыбнулась она, позволяя ему гладить живот, ребёнок продолжал шевелиться.

– А если всё-таки сын?

– Тоже, – отозвалась Елена и села в постели. Шея сильно затекла от неудобного положения, и она немного размяла её. Сердце безудержно колотилось оттого, что Дмитрий был жив и мерно дышал, а не просто хрипел. Хотелось расцеловать его, по она боялась навредить. – Может, мы с вами уедем подальше от Петербурга в новгородское имение? Там и отец до нас не доберётся, и будет поспокойнее…

– Он уже нас не тронет, – заверил её Дмитрий. – Я не хочу уезжать, тут ведь и нашим детям будет лучше.

Елена не успела ничего ответить, потому что дверь в спальню приоткрылась и, тихонько шаркнув ножкой, в комнату вошёл четырёхлетний смуглый мальчик с чёрными вьющимися волосами.

– Доброе утро, маменька и папенька, – проговорил он, оправляя на себе ночную рубашку. – Мне сказали, что к вам нельзя, папенька.

– Можно, иди сюда скорее, – улыбнулся Дмитрий, подаваясь вперёд. Маленький князь Александр со счастливой улыбкой, так похожей на отцовскую, забрался на кровать и прижался к родителям. Елена потрепала сына по голове, увидела, как на глаза Дмитрия навернулись слёзы и он прикрыл их, чтобы не показывать секундную слабость перед сыном, услышала тихий лепет Сашеньки на французском и поняла, что никуда переезжать не стоит, как и более беспокоиться об отце: она была счастлива, и это счастье никто не должен был разрушить.