три щелчка, и я дома | three clicks and i'm home

Сознание то возвращается к Лео, то уплывает. Он только чувствует жарко-белую боль в груди и слышит крик старшего брата.

Он никогда раньше не слышал, чтобы Раф так кричал.

Все смазывается, вокруг толпятся незнакомые, страшные голоса. С тошнотворным звуком что-то выламывают из его плеча, и близкая к агонии боль наконец взаправду лишает его сознания.

— Какая мерзость, — он приходит в себя под чьи-то слова. — Оно перемазывает всё вокруг своей жижей. Мы не можем просто убить это?

«О, — проносится в голове Лео, когда он опускает неверный взгляд и видит, как кровь сочится из треснутого пластрона и капает со скрученной руки. — Похоже, она это про меня».

Аспекты восприятия возвращаются по одному и начинают скакать вокруг и подбирать понимание о происходящем. Он чувствует движение, размеренную непрекращающуюся вибрацию, отчего кажется, что земля двигается. Нет, не земля — пол. Они находятся на чем-то двигающемся. Приподняв голову достаточно, чтобы обвести окружение глазами, он видит штабеля грузовых контейнеров. Все они оплетены розовой слизью. Он прослеживает взглядом лианы, тянущиеся к нему, и тогда осознает, что руки разведены в стороны и крепко зафиксированы, их тянет вверх почти болезненно.

— Терпение, сестра, — произносит второй голос. — Сперва мне нужно кое-что у него узнать.

Пришелец, появившийся в его поле зрения, быстро заставляет Лео проснуться. Адреналин вообще адский стимулятор. Крэнг смотрит на него выпученными глазами цвета желчи, каждой чертой лица выражая презрение, и Лео смотрит в ответ, надеясь, что скачущее сердце не выдаст себя каким-нибудь неведомым образом.

— Ты умнее, чем выглядишь, — произносит пришелец после недолгого противостояния взглядов.

— И это должно что-то значить, — говорит Лео, улыбнувшись во все тридцать два. Надевать эту роль легко, нужно всего лишь нести несусветную чушь, чтобы выиграть себе время на размышление и наблюдение и как следует прощупать оппонента. — Потому что выгляжу я чертовски хорошо.

— Ты не человек. Не целиком, — продолжает пришелец. — И тем не менее мнишь себя их героем, не так ли? Иначе почему тебе не все равно, зачем ставить свою жизнь под угрозу ради них?

— Не того поймал, дружище. Геройство никогда не было моей фишкой.

Два года назад, когда эта идея впервые обуяла его братьев, Лео подвязался по одной-единственной причине: чтобы они точно не откусили больше, чем смогут проглотить. Дело быстро вышло из-под его контроля, но к тому времени он и сам уже увлекся. Кроме того, он всегда был ведомым — куда бы ни направлялись братья, Лео тоже хотел там быть.

У него нет ни малейшего представления, о чем Сплинтер думал, когда вытолкал его перед всеми, ожидая, что он будет вести их за собой. Просто решил посмотреть со второго ряда, как грандиозно Лео умеет лажать. Из-за него чуть не погиб Раф. Из-за него ключ едва не потерялся с концами. Он не имеет права командовать. Братья сомневались в нем, и правильно. Может, когда все закончится, он наконец сможет убедить папу вернуть всё как было.

«Когда все закончится», — думает он, цепляясь в подсмысл, что оно закончится.

— А вот это интересно, — тянет Крэнг с деланым интересом. — Никакой занудной болтовни о чести? О самопожертвовании? Мы покорили много планет, и воины, что защищали их, тянули одну и ту же песню. Все они были слабы, и идеалы их были слабы. Но ты… ты умнее их, не так ли?

Лео настороженно следит за ним. Ему противно видеть, насколько нечеловеческая мимика сопровождает его речь. Сложно предположить, о чем он заговорит следующим, отчего у Леонардо остается чувство, будто ему приходится бежать, чтобы угнаться за беседой.

— Например, ты знаешь, что сильные истребляют слабых, — продолжает пришелец, медленно приближаясь и нависая над ним, как монстр из хоррора. — И ты знаешь, что единственный способ спасти твою жалкую шкуру — это дать мне то, что мне нужно. Ты хочешь жить, не так ли? Что если я предложу тебе сделку? Ты расскажешь мне, где ключ, и я не превращу тебя в мазню крови на полу, которую потом обнаружат твои соратники.

На миг Лео представляет настолько тупое решение, как искренне рассмотреть предложение. С грустью и легкой завистью думает, какой, наверное, легкий и приятный способ жить.

А вслух он говорит, вкладывая больше храбрости, чем он чувствует в себе сейчас:

— Прости, я не беру у незнакомцев сладости.

— Позволь мне убить это, — рычит сестра-пришелец, подобравшись сзади так тихо, что Лео даже не заметил ее там. Ее дыхание жарко касается щеки, а зубы так близко, что он мог бы их пересчитать. — Оно не заговорит. Это потеря времени. Мне до сих пор ничего не дали убить.

Лео шестнадцать, и до сих пор он жил в мире, где, если брать в общем, за убийством детей обычно следуют угрызения совести. Драксум сбросил его с крыши, но он явно считал, что Лео после этого встанет и отряхнется, ну или как минимум не помрет. Большая Мамочка всерьез угрожала их жизням, но ее кошки-мышки можно было почти посчитать за способ показывать другим свою любовь. Вообще Лео получил постоянное приглашение приходить на Битву Нексус, когда пожелает, — и еще одно, тоже неограниченное, на покер каждое воскресенье. Ни об одном из них он не рассказал папе, потому что ему кажется, что разговор хорошо не пройдет, но на покер он захаживал. Гипно и тот червяк постоянно наводят суету (свежий пример: они выкрали тупой ключ для тупого клана Фут), но также они выслали Хамато пригласительные на свою свадьбу следующим летом. И, типа, Лео и вся его семья идут на эту свадьбу.

Шреддер — другое дело, но он ведь не был личностью на самом деле. Это был призрак, заточенный в проклятии и извращенный им до неузнавания, там практически ничего не осталось. Они ведь сражались на самом деле с Темным доспехом, с орудием злого умысла.

Лео никогда до сих пор не был в такой ситуации. Связанный и беспомощный, удерживаемый двумя могучими тварями, которые разбросали его семью как мух, а прямо сейчас обсуждают его убийство так, как люди обсуждают планы на обед. Ему страшно. Он хотел бы сейчас не быть один.

Когда он пытается найти в себе храбрость, то находит воспоминание о том, как Рафаэль прыгнул за ним с крыши. Без единого сомнения. Без плана. Просто смелость, убеждение и любовь к Лео, гремящая громче всего остального.

«Я так могу, — думает он, сжимая кулаки и распрямляя плечи. — Я тоже могу быть бесстрашным».

— Возможно, ты права, — говорит Крэнг Один, абсолютно не отягощенный нежеланием Лео сотрудничать. — Значит, мне придется просто посмотреть самому, не правда ли?

Пришелец берет его за плечо и надавливает, и Лео не в силах сдержать покореженный стон боли, когда он сжимает открытую рану.

Что-то ввинчивается под его кожу и прокладывает путь вперед, маленькие щупальца, черви, ползающие, омерзительные, в его теле, в его голове, копающие…

«О, ну разве это не любопытно, — произносит голос Крэнга из глубин его разума. — Как такое маленькое создание, как ты, может держать в себе столько ненависти? И, раз уж обладаешь столь мощным оружием, зачем наставлять его на себя же?»

Воспоминания падают перед ним, как костяшки домино, не подчиняясь ему. Это не имеет смысла. Кто-то другой шерудит в них, кто-то другой пытается найти что-то.

Лео нагоняет шерудящего, не теряя ни секунды. Крэнг хочет знать, где ключ, что значит — он ищет информацию о логове. Паникуя, беспорядочно цепляясь, Лео думает изо всех сил и как только может быстро о старом логове, которое после вторжения Шреддера превратилось в невзрачную кучу обломков. Отражение удара неловкое, не действеннее колдобины на дороге. Крэнг продолжает рыскать, теперь с раздражением.

«Где твой дом?» — требовательно вопрошает он.

И Лео думает о доме — ванная Эйприл, маникюр, масочки на лицо, селфи в Снэпчат —дом— любой переулок с Майки и парочкой баллончиков краски, наблюдение, как цвета вспыхивают жизнью —дом— сумеречная комната с проектором и ночи напролет за просмотром испанских мыльных опер, которые он приучился любить, потому что это даровало ему время с папой наедине —дом— посиделки с близнецом на обочине дороги у их любимого магазинчика, в руках по сэндвичу, а на телефоне играет видео-эссе на любую тупую тему —дом— плечи Рафи, где угодно…

— Бесполезно, — сплевывает Крэнг.

— И не говори, — Лео едва хватает сил бездыханно огрызнуться в ответ. Он изнурен.

Нужно всего лишь продержаться еще совсем немножко. Они придут за ним, он знает, что придут.

— О, как мило, — произносит Крэнг, подбирая эту цепочку мыслей, как гончая выслеживает след лисы. — Ты думаешь, что они придут спасти тебя?

Он вытягивает из памяти Лео ключ — Лео облажался и выронил его, миссия провалена, Раф в ярости, огорченные лица Донни и Майки. Лео сам просто огорчение, ничто кроме огорчения, он только и делает, что приносит беду. Он сделал половину работы за крэнгов. И вообще, именно благодаря ему они вообще здесь.

— Я должен выразить свою благодарность, — гнусно тянет Крэнг.

И одновременно с этими словами Лео чувствует, как он снова шерудит воспоминания, используя разделенное внимание Лео как свое преимущество.

Если бы Лео был кем угодно другим, угнаться за Крэнгом он бы не смог. Но именно в этот миг особенно ярко сверкает своеобразный способ его существования.

Драксум подошел к процессу их создания дотошно. До сих пор время от времени, думая, что они не видят, он смотрит на них с невольной гордостью. Однажды после весьма неловкого ужина Драксум уронил невзначай, что изначально готовил Донни и Лео к работе в паре, так что он находит забавным, что они совершенно самостоятельно, даже не будучи под его влиянием, объявили себя близнецами.

И в то время как Раф был создан, чтобы быть танком, чтобы сражаться на первых линиях огня, в то время как никто и ничто не может превзойти скорость и проворство Майки — близнецам всегда предназначалась роль стратегов. Драксум был алхимиком и воином в равной степени, и потому физическое превосходство и интеллектуальный труд он чтил в равной степени. Применительно к Донни и Лео у него был наполовину продуманный план о том, как они будут совместно работать в лаборатории, пока он будет верховодить войсками.

Интеллект Донни было сложно не заметить. У него безукоризненная память, как и у Лео, но также он несомненно, неопровержимо является гением. Они росли в изоляции от остального мира, и семье было просто принять за данность, как устрашающе Донателло одарен. Ни один девятилетка не построит работающий генератор из запчастей со свалки, руководствуясь методом проб и ошибок и голой интуицией.

А вот итог вторичной мутации Лео определить несколько сложнее. Он не сможет построить работающую машину Голдберга, даже если ему приставить дуло к виску, но он ни разу не проиграл Донни ни в шахматы, ни в го, ни в покер. К нему и близко никто не мог подобраться. Он с первого взгляда определяет, когда Сплинтер врет ему, понимает еще до того, как Эйприл откроет рот, что у нее выдался хреновый день в школе; ему понадобится максимум десять минут болтовни с незнакомцем, чтобы начать считывать микродвижения его мимических мышц и невербальные знаки, и процент ошибок будет крайне незначительным.

Лео отлично умеет читать других. Он знает. Как работают люди. Но более того, он знает, как расставить фигуры на доске. Он может потянуть за нити, и даже кто-то настолько коварный, как Большая Мамочка, будет плясать у него в ладони. Не всегда, не без погрешностей, но достаточно хорошо. И параллельно с тем, как он взял под контроль свои порталы, он научился думать на многих уровнях сразу. Он должен иметь полное представление о том, что происходит перед ним, и за его спиной, и со всех боков сразу. Если он собирается передвинуть Майки вперед, чтобы прикрыть Донни, он должен точно понимать, что не оставит Рафа в меньшинстве. Его братья бросаются в эти окна, едва они раскрываются, бросаются не вздрогнув, на уровне доверия зная, что им нужно быть на той их стороне, — значит, Лео должен знать в точности, что так оно и есть.

И все это стало тренировкой на выносливость перед теперешним мгновением. Он способен поддерживать гонку против пришельца, роющегося у него в голове, и обходить его всего лишь на единственный шаг впереди. Он чувствует себя рыбкой гуппи, посмевшей выступить против акулы, но этого хватает, не больше и не меньше, просто хватает, чтобы замедлить его. Выбросить парашют позади гоночной машины и тормозить ее.

— Как много потенциала, и весь растранжирен в трубу, — заявляет Крэнг презрительно. Теперь в его голосе звенит явное раздражение. Наверняка он рассчитывал сделать быстрый и чистый срез мыслей Лео, получить желаемое и на этом всё. Лео рад хотя бы немного усложнить ему жизнь.

Кажется, пришелец не осознает, что параллельно и сам пускает в ответ целый поток мыслей. Лео чувствует их, как круги по воде, они расходятся от центра. Он не смеет присматриваться и привлекать внимание Крэнга, пока тот еще полновластвует в его голове, крушит стены, но Лео готов ставить деньги, что связь двусторонняя.

— Уф, ты говоришь, как мой отчим, — хрипит Лео. Ему едва хватает сил превосходить чужеродное присутствие в своем мозгу и улавливать нить разговора. — На самом деле, вы бы сдружились. Вы бы нашли общий язык, например, в плане пожелания смерти всему человечеству. Когда всё это закончится, стоит подкинуть тебе его номерок.

Лицо Крэнга искажается в оскал, который, видимо, будет преследовать Лео в кошмарах до конца его жизни.

— Ты меня достал!

«Добро пожаловать в клуб», — сказал бы Лео, если бы на его раненом плече не свернулось с силой щупальце. Боль ослепляющая, так что ему приходится с трудом заглатывать воздух, продираясь через вес болиболиболи. Он бессильно выдыхает едва слышный черепаший щелчок страха и боли, услышав который Раф прилетел бы ему на помощь, снеся на своем пути стену, будь бы он хотя бы относительно недалеко.

Раф, смотрящий на него сверху вниз испуганными карими глазами. Руки, которые всегда держали Лео, зависли над ним в страхе прикоснуться…

«Не страх, — с гнусной убежденностью говорит голос в голове. — Отвращение. Он не хотел прикасаться к тебе. После того, что ты натворил? Это всё твоя вина».

Это всё его вина, конечно, это так. Но это не… это не имеет значения. Раф всё равно его любит. Раф не бросил бы его.

«Но он тебя бросил. Разве ты не видишь? Ты один».

Нет. Он один потому что– он сам это сделал. Он отослал Рафа. Он один, потому что он спас своего брата, тот унес с собой ключ, а Крэнг просто озлобленное дряхлое существо, которое не научилось проигрывать даже после тысячи лет одного сплошного поражения…

Крэнг ревет, впивается в его плечо, ввинчивается еще глубже, кровь хлещет густым потоком, наверняка это опасно. Присвисты и щелчки Лео превращаются в полноголосые вопли, которых он стыдился бы, останься бы в его голове место для чего-то столь излишнего, как стыд. Гордость быстро покидает его. Больно. Больно.

Единственная трещинка в его защите, осечка в потоке бессмысленных мыслей — и большего не нужно. Присутствие Крэнга вливается, как черная океанская вода, захлестывает, и Лео тонет, тонет, тонет.

— За тобой никто не придет, — с холодной твердостью произносит Крэнг.

Однажды, когда Лео был очень маленьким, Раф и Эйприл складывали чистое белье, и Лео попросил накинуть пододеяльник на него. Он подумал, что это будет весело — как исследовать пещеру, только мягкую и уютную, — но он оказался не готов к тому, какой тяжелой окажется ткань. Под тяжестью он упал и поперепутался, и он не мог найти край, не мог выбраться.

Все тридцать секунд придавленности и беспомощности он щелкал и плакал с таким надрывным отчаянием, что Сплинтер прибежал ему на помощь из другой комнаты.

В этот раз Лео держится почти целую минуту, и, возможно, однажды он сочтет, что может гордиться этим достижением, но после почти целой минуты он кричит.

— Помогите, — воет он, отбросив браваду. Храбрость по капле покидает его, пока он корчится и впивается в розовую жижу, что течет по его рукам. — Помогите помогите…

Он так хочет, чтобы папа вбежал в комнату, распутал его, взял на руки, пусть он уже слишком большой, чтобы папа мог взять его на руки. Он хочет, чтобы его подобрали, выпутали из каши его же ошибок, унесли туда, где всегда безопасно, где его всегда ждут.

Он хочет запах геля для стирки, взволнованные лица Эйприл и Рафа, теплый мех Сплинтера под влажной от слез щекой. Он хочет быть маленьким, достаточно маленьким, чтобы его можно было носить, быть для кого-нибудь ребенком. Он хочет домой.

Он плачет, пока больше не может дышать, пока не давится слезами, кончиками пальцев вцепляяcь в крошечную, хрупкую надежду.

Но никто не пришел.