Надежда

Громкая музыка долбила по ушам, а тело не слушалось. Первые полчаса — всё раздражало, спустя час — стало приемлемо, и, вот, по прошествие трёх часов, каждая минута которых сопровождалась каким-нибудь алкогольным напитком, — стало просто безразлично. Диппер привык к раздражающей музыке, что мешалась уже во что-то единое и непонятное; Диппер привык к количеству людей, что снуют туда-сюда, что подходят познакомиться и что просто в наглую начинают лапать; Диппер привык к алкоголю — явно дешёвому, иначе в таком захудалом клубе и быть не могло — в своей крови. 

Напиваться не было в его стиле, но после сдачи всех заваленных в прошлом году предметов и новой сессии только и оставалось, что забыться в алкогольной коме. Одногруппники, что затащили его в этот клуб куда-то свалили, вроде как, ещё в самом начале — а быть может где-то рядом сейчас: лица всё равно все слились во что-то однотипное, словно пластилином налепили друг на друга части, — праздновать окончание второго курса и последующие летние каникулы. 

Диппер всё думает, что ему делать — возвращаться в Гравити Фолз он зарёкся, ещё после разговора с Венди почти трёхлетней давности мысли покинуть дряхлый городишко, в котором не осталось ничего светлого, превратились в обозримую цель: он поступил, наконец-то, в университет, пусть и не в тот, о котором грезил в подростковом возрасте и далеко не на ту специальность, на которую хотел — просто просматривая имеющиеся факультеты, зацепился взглядом за тот, что связан с криптографией и, честно, прикола ради решил податься. Что делать с собственной жизнью он не знал, да и знать не то, чтобы хотел. Плыл по течению, надеясь, что в какой-то прекрасный день все отвратные мысли сами собой выльются через ухо из головы, и жизнь станет просто лёгкой и хорошей. Счастливой, может быть даже. 

Но в конечном итоге, Диппер просто продолжал закапывать самого себя, обучаясь на странной специальности, работая почти каждый свободный час и просыпая экзамены, отчего приходилось каждый раз пересдавать. И даже такая большая загруженность не давала выключить мозг, заставить его перестать думать.   

Наверное, стоило бы прекращать пить, но Диппер всё равно прикладывается губами к стакану, где смешались водка и кола. 

И почти роняет стакан, но всего лишь пару капель проливается на белую футболку. Он резко оборачивается, ожидая лицезреть очередного сального мужика под тридцать, который ищет в этом захудалом местечке молоденькую девицу или парнишу, что настолько потеряны в жизни и готовы на что угодно лишь бы им закинули пару баксов на счёт. Каждый второй, подходящий к Дипперу был именно таким и, честно, он устал отгонять этих обормотов, готовый просто-напросто выплеснуть несчатную водку с колой в чужое лицо, чтобы другим неповадно было. 

Но спасают замедленные рефлексы и затуманенный алкоголем мозг, потому что представшее лицо перед глазами поначалу воспринимается как подкрадывающаяся «белочка». Сердце, кажется, пропускает удар, и как реагировать Диппер просто-напросто не понимает. Он даже понять не может, стоящий перед ним человек реален — и он ли это вообще?  Не то, чтобы Билла можно было с кем-то вообще спутать. 

Истеричный смешок сам срывается с губ, и Диппер с силой прикладывается к стакану, содержимое которого хотел пару секунд назад отправить в полёт по направлению к чужому лицу. 

— Не пил бы ты эту ересь, — и даже громкая музыка не заглушает чужого голоса, что мягкий, чуть с хрипотцой така часто завораживал собой, слышиться возле уха. 

Билл прижимает его к барной стойке, с двух сторон расставив руки, и косит взгляд, следя за чужими эмоциями, словно охотник следит за дичью.

— Я буду пить, что хочу, — шипит Диппер, отпрянув, — и когда хочу. 

Сколько раз в своей жизни он представлял их встречу — спустя года, где ожидание скрашивалось верованием в чужое обещание, — где бросить Биллу на шею, будет плакать, где они друг другу будут изливать душу, а потом Билл — как и обещал — заберёт его с собой в чёртово долго-и-счастливо. Сколько раз он представлял как будет долго на Билла орать, как ударит его в этот чёртов прекрасный нос с небольшой горбинкой, чтобы кровь пошла из ноздрей. Сколько раз он представлял, как останется один, а то глупое обещание лишь останется брошенным словом, не имеющем значение никакое. 

Прошло пять лет. Пять отвратительных лет. И только когда казалось, что всё приходит в норму — не приходило ведь всё равно, — как Билл вернулся, как — ха-ха — обещал, и перевернул весь мир с ног на голову снова. 

— Не бесись, — ему, видимо, не нравится, что в ответ на его прекрасное возвращение Диппер лишь злиться, и сам начинает закипать. — И не истери. 

— Не истери?!

Он и не истерил, но сейчас хочет очень и очень сильно. 

— А ты не охуел ли, Билл?

В ответ только ничего говорить ему не хотят — просто с силой хватают за запястье, сжимают, заставляя выпустить несчастный стакан, который, кажется, даже разбивается под ногами. Билл тянет за собой, даже выбора не остаётся — синяки будто расцветают на запястье в момент, — тянет к выходу: дверь громко бьётся, встречаясь со стеной. Чуть прохладный воздух наступившего только-только лета ласкает разгоречённую кожу и вместе с болью насильно отрезвляет. 

И спина, что нещадно врезается в ту же стену — Билл более не церемониться. А Диппер продолжает волком на него глядеть, желая то ли сожрать, то ли сбежать. 

— Какого хуя? — кричит он, и взглядом за спиной Билла цепляется за перепуганные лица своих одногруппников. 

Только их сейчас не хватало. 

В ответ только прилетает не чужая колкость или разъярённый крик, а пощёчина, от которой в голове начинает звенеть. Пару секунд Диппер не чувствует свою щёку, прикладывает к коже пальцы, не желая верить в то, что сейчас произошло. А на глазах сами наворачиваются слёзы — от боли физической, от боли душевной, от происходящей ситуации, от всей его несчастной, бедной жизни. Как долго это может ещё продолжаться, почему у всех всё, как у людей, а него, как у…

Билл не был никогда тактичным, не был спокойным — легко его всегда было вывести из себя, — но в то же время, он знал, как дарить покой и мимолётное счастье, радость. Он был мудаком, это стало понятно ещё когда он только впервые открыл рот — интонация, усмешки, выбор слов, — но он был мудаком особенным. 

— Не ис-те-ри, — по слогам продавил Билл. — И трезвей быстрее. Не хватало, чтоб тебя стошнило у меня в машине. 

А пальцы дрожат — всё тело дрожит, — а Диппер с трудом чужие слова обрабатывает, находясь всё ещё где-то между реальностью и воспоминаниями. И слёзы, которых уже не чувствуется, продолжают течь по щекам. И хочется лишь одного — свернуться в комочек да ждать, когда его пожалеют. И Билл, словно мысли читая, делает шаг ближе — Диппер ожидаемо вздрагивает, опасаясь очередной боли, как стекла впивающегося в кожу, — но его лишь прижимают к груди, обнимая двумя руками за плечи, и осторожно, мягко шепчут, успокаивающе. Не то чтобы получается разобрать слова, звуки, но тело реагирует само и расслабляется. 

— Поехали, — вздыхает Билл, объятия чуть расслабляет, но не отталкивает, словно даёт Дипперу шанс самого уйти, если захочет. — Нам нужно поговорить. 

— Я не хочу, — губы еле двигаются, а горло дерёт от сухости.

— Почему? — и вновь стальные нотки в речи, от которых только и остаётся, что вздрогнуть. 

— Я боюсь. 

И боится Диппер не Билла ведь, — и тот это прекрасно понимает, — он боится того будущего, что будет его ждать, стоит лишь сесть в машину. Закончатся утомляющие пары, опостылевшая работа; закончится жизнь, где каждый день он вариться в едком супе из собственных переживаний, воспоминаний, нервотрёпки. Будет что-то новое, что-то иное, к чему Диппер так стремился и что так долго не мог получить. Так сложно, оказывается, просто принять возможность последующего хоть и мелкого, мнимого счастья, но хоть кого-то ведь…

— Эй, мужик, — в голосе новом узнаётся Джеймс, парень, что всегда сидел впереди на два ряда на парах. — Свали-ка, а. Он тебе сказал, что не хочет никуда с тобой идти. 

На защиту Диппера они выходят все вместе — небольшая группка из четырёх человек, в руках каждого бутылка с пивом, которые в момент могут превратиться в «розочку». Удивительно даже, что он так яро готовы встать за его безопасность, практически ничего о нём не знающие. Приятно даже, наверное, если бы не было столь страшно. 

Билл всё же выпускает — пусть и видно, как не хочет — Диппер из объятий, поворачивается к тем, кто осмелился их потревожить. Ухмыляется он как-то совершенно злостно, наступает, но лишь припугивает — одногруппники ожидаемо делают аккуратный шаг назад. И не стесняясь, Билл просто заводит руку за спину и достаёт из-за пазухи пистолет, легко поднимая руку с ним. Он не целиться в кого-то конкретно — просто угрожает. В ответ теряются, и это не зазорно — когда Диппер впервые увидел у Билла пистолет также испугался. 

Пока остальные пугаются, почему-то приходит долгожданное спокойствие: разливается словно тёплая вода по коже, проникает в вены, и вздох получается каким-то полным, настоящим. Диппер делает медленный шаг, равняется с Биллом и легко кладёт руку поверх его предплечья — не заставляет опустить пушку, но просит. Чужие полные надежды взгляды тут же перемещаются на него и Диппер почти слышит их молитвы. 

— Хватит, — говорит он, заглядывая в глаза Билла. — Кто ещё увидит и опять тебе придётся от копов прятаться.

И тот, на удивление, смеётся — легко так, словно правда смешно, — и пушку всё же убирает. 

— Так поедешь? — и снова этот мягкий завораживающий голос. 

Диппер облизывает пересохшие губы и взгляд отводит. Поехать с ним сейчас — кажется тем же самым, как простить за пятилетнее молчание, за исчезновение. Но и оставлять всё недосказанным, оборвать всё же все связи — а Диппер знает, что второго раза больше не будет, — а так хочется всё высказать, наорать… И просто поцеловать, и просто прижаться близко-близко, хотя бы в благодарность за те спокойные два года. 

— Я смогу уйти, когда захочу?

— Конечно, — фыркает Билл. — У меня нет никакого желания сажать тебя на цепь. Свалишь как запахнет жареным или как надоест. Но поговорить нам обязательно нужно. 

— Как ты тогда? — не может Диппер не скалиться.

— Как я тогда, — легко отвечает Билл. 

И хочется до жути узнать — свалил ли он из-за «жаренного» или из-за «надоедания». Раз вернулся, то, наверное, из-за первого… ГОлова начинает уже просто раскалываться. 

— Пошли, — вздыхает Диппер, качая головой. 

Тонкая грань рубикона пересекается, и становится страшно.