«Жизнь после смерти» — звучит как благословение. Лишь только на самих словах, в романтике загробной жизни: ведь жизнь продолжается, уже в другом обличие, но с тем же разумом глядеть на мир и всё понимать, осознавать — наблюдать за тем, как всё вокруг меняется, как рождаются новые открытия и собираются технологии, прогресс на глазах. И проходит сотня лет, вторая, третья и… ничего на самом деле не меняется. Лишь смотришь и видишь, как умирают одни и рождаются другие.
И никто всё равно не видит тебя.
«Жизнь после смерти» — то ещё проклятие.
Джек считал, что жизнь после смерти была ему дарована не случайно, и всё искал-искал-искал, от чего же великая Луна решила даровать ему ещё один шанс, наградила силой. От чего же великая Луна не позволила ему быть услышанным, увиденным.
Потом всё стало на свои места: правила нового существования пришлось принимать, хотелось того или нет. Невидим, потому что недостоин. Но почему же достоин дальше жить? Не хватило что ли его подвига — о котором всё ещё не было известно, — для большего? Луноликий молчал. Молчал всё триста лет.
Потом всё стало яснее. Тёмная лошадка, которую необходимо было скрывать от Кромешника — вот кем он был. Стоило ли это столь долго издевательства игнором? Джек до сих пор ответить себе не мог. Как и остальные Хранители, да даже Луноликий — никто не мог, а может быть и просто не хотел.
В ту пору бы разозлиться, желание отомстить разродить в своей душе, но что-то всё было не так и не тем — ненависти нужной найти всё не получалось на Светлую сторону, а Тёмная, будто специально, изводила сильнее: слова, взгляды, ухмылки Питча раздражали, и всё хотелось ледяными копьями пробить чужую грудь.
Но отрицать, не верить, в истинность чужих слов не приходилось. Джек понимал Питча, был с ним во многом согласен, и почти склонился к той самой Тёмной стороне, от которой так яро все защищали — да неужели он насколько глуп, что так легко сломается его мораль?, — но всё лишь «почти». По прошествии пары лет в пору бы сказать, что многое изменилось, и правда ведь: Кромешника осадили, не позволив завладеть детскими сердцами, Джека стали видеть и жизнь потекла рекой, буйной, мощной, которая сметает на своём пути всё.
Шалостей стало больше, пусть и накал убавился. Каждый вечер приходилось проводить — и только в радости — с Хранителями. Одиночество пропало.
Но всё равно что-то оставалось не тем, что-то было не так, аж кричать хотелось во всю глотку. И Джек не понимал, никак не мог размыслить, что же с ним твориться, ведь все мечты были исполнены, ведь всё, что так в душе едким комом клубилось, испарилось. А потом прошёл ещё год. И ещё один. И ещё. И… Джек сам не понял, когда стал заложником правил, которых так хотел был подчинён.
Свободы не осталось. Это цена за то, чтобы быть увиденным.
Дети-дети-дети, постоянно лишь дети, прздники и чужое счастье. Жить для кого-то утомляет. И даже взять единственный выходной за год невозможно, ведь Джек — Хранитель Радости, а радость постоянна.
Прятаться приходилось в горах, лесах, но всё его находили, звали с собой, и, фальшиво улыбаясь, Джеку приходилось возвращаться, успев отдохнуть лишь максимум час. Но и терпеть так долго было невозможно, хотелось пропасть, стать вновь невидимым — правду Кролик говорил по началу: Джек просто дух, которому всегда плевать на всех кроме себя.
— Какие гости, — тени под ногами улыбаются.
И стоило, наверное, испугаться, но Джек просто вздыхает обречённо, держится за посох крепко двумя руками и, опираясь о стену спиной, садиться на холодный камень пещер. Долго приходилось себя уговаривать, чтобы сюда прийти, но сравнивая все «за» и «против», он всё-таки решился. Одна надежда, что Питч не вышвырнет его из собственных хором.
— Позволишь отдохнуть? — и голос Джека эхом отлетает от каменных стен.
— Позволю, — тень продолжает улыбаться. Но более ничего не говорит.
Быть может, ещё через пару лет, Джек окончательно сбежит в чужие пещеры, нарушая все правила, становясь обратно невидимым-неслышимым духом. Быть может, всё наладиться и скоро станет легче, откроется второе дыхание и детишкам привычно станет каждодневно дарить радость. Всё может быть.
Но долгие душевные разговоры с Питчем останутся навсегда.