На дворе весеннее утро; Кавех улыбается своим мыслям, насвистывая мелодию, пока топает по мраморной плитке в Академии. Сегодня он уже успел согласовать крайне выгодную реставрацию. Если так пойдет, то он сможет уже через пару лет обзавестись собственным жильем. Одна мысль об этом подгоняет его.
Пружиня от удовольствия, он перечитывает планы. Стоит показать их Хайтаму — будет знать, как в другой раз отговаривать его работать по ночам.
Впрочем, к черту его. Как Кавех сказал ему много лет назад, споря над обрывками проекта: ему не нужны советы и несносные советчики. Его улыбка гаснет.
Ещё одна причина для тоски: он уже несколько месяцев занимается только реставрациями либо строит бестолковые кубы-дома, владельцы которых не хотят ни фризов, ни орнаментов. Все творческие порывы в архитектуре были сжаты лишь до этого: повторения уже сделанного или умения складывать кирпичи один на другой. И даже эти мелочи надо согласовывать в Академии, сидя перед старыми мудрецами с повинным видом.
По Акаше проходит волна мыслей, и Кавех машинально касается устройства рукой. Новости распространяются по паутине разумов моментально: вот кто-то один получил сообщение, передал дальше — и уже целый вал из информации летит навстречу. Случилось что-то интересное и большое! Кавех тянется к этим мыслям и читает:
«Взрыв в Исследовательском институте Фонтейна. Разрушена главная лаборатория...»
До него не сразу доходит, Кавех делает еще пару шагов, а потом осознание сжимает его горло в тиски.
Никто в толпе не замечает, как он запинается о что-то невидимое и хватает ртом воздух. Он удачно утыкается в стену, привалившись к ней боком, дрожащими пальцами вновь касается Акаши.
«Идут спасательные работы. Уже известно о девятнадцати погибших и тридцати пяти пострадавших. Более ста сотрудников числятся пропавшими без вести...»
Мама.
Только не она тоже.
Воздух больше не попадает в тело, как бы Кавех ни пытался вдохнуть. Он пялится на сводку новостей, трясется, как сумасшедший, и из ослабших пальцев выпадает папка с бумагами, чтобы он мог в панике схватиться за грудь. От невозможности дышать становится ещё страшнее.
Такая глупость; он в совершенно другой стране, ничем не может помочь, ничего не может узнать.
«Имена погибших устанавливаются. Верховный суд Фонтейна начал разбирательство по делу...»
Он не уверен, сколько времени проходит, прежде чем кто-то замечает его состояние.
– Молодой человек! Молодой человек, ну же, – откуда-то издалека, как из-под воды, доносится голос. Он кажется знакомым, но Кавех не может его различить из-за какофонии собственных мыслей в голове. – Кавех!
Чья-то маленькая рука срывает с него Акашу, и вместо сводки новостей перед ним появляется взволнованное лицо профессора Фарузан. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха.
Профессор сдавливает ему плечи:
– Кавех! Кавех, придите в себя, ну же.
Он наблюдает за её дыханием, и тело будто бы вспоминает, как это делать. Просто повторять вдохи и выдохи за ней, и будет готово. Воздух пробивается в легкие, бестолково колошматя изнутри, и зрение начинает фокусироваться.
– Уже лучше, молодой человек, – вздыхает профессор Фарузан с облегчением. Её глаза бегают по лицу Кавеха, выискивая следы каких-либо известных только ей недугов.
Кавех рад ее присутствию как никогда. Он выдыхает, слегка сползая по стене, и касается запястья профессора Фарузан, хрипя:
– Спасибо.
Она всё ещё встревожена, когда отпускает его.
– Что с вами случилось?
Кавех открывает рот, но разом чувствует вселенскую усталость. Вместо устного объяснения он надевает Акашу обратно и быстро, почти не вздрогнув, нажимает «Отправить». Фарузан хмурится, читая новость, и её лицо приобретает серый оттенок.
«Под обломками остаются заперты сотрудники Института. Известно о гравитационных аномалиях, возникающих в руинах, и повторных детонациях. Это осложняет работу спасательных групп».
– Моя мать работает там инженером-проектировщиком, – тихо говорит Кавех. Ребёнок внутри него умоляет, чтобы их пожалели, погладили и пообещали, что всё будет хорошо. Что кошмар не повторяется дважды.
Он был так рад, когда мама получила должность. Первым делом он написал, что ей стоит перестать переживать за него и соглашаться...
Профессор Фарузан смотрит на него сквозь Акашу, и Кавех внезапно вспоминает, что она понимает трагедию лучше, чем никто иной. Нестабильные руины, сложные технологии и запертые там люди – это всё так похоже на её собственную историю.
– Я уверена, что она справится, – говорит профессор. – Не падайте духом. Если вы не будете в неё верить, то ей будет тяжело вернуться.
Последние слова звучат выстраданным откровением, и хотя бы ради неё Кавех отгоняет плохие мысли и заставляет себя подумать о хорошем. Может, мама не была на работе сегодня. Или не пошла в главный корпус. Может, её уже вытащили и она отделалась лёгким испугом.
Люди так и бегут вокруг них, сжимая в руках доклады, курсовые и диссертации. Кавех и профессор Фарузан стоят в стороне, объединенные общими переживаниями, и от её авторитарного, но участливого присутствия ему моментально легче.
– Не терзайте себя, молодой человек, – придает голосу уверенности профессор, возвращаясь к своему обычному тону. – Дождемся новостей, и, вот увидите, они будут хорошими.
– Я поеду в Фонтейн, – говорит Кавех, и само решение приходит к нему ровно в тот же момент, когда он его озвучивает. – Тогда я сам узнаю все новости. Спасибо!
Он подбирает с пола папку, небрежно засовывая в неё выпавшие бумаги, и профессор Фарузан лёгким подбадривающим движением сжимает ему плечо вместо ответа.
———
Когда Кавех прибегает домой, он бросает папку с документами на тумбочку у входа и, фанатично разувшись и раскидав обувь, бросается в спальню, чтобы собрать вещи. Ему мимолетно жаль работу — придется отказаться от неё, потому что он не знает, когда вернется.
У дверей в спальню он внезапно врезается в Хайтама. Тот пошатывается, а Кавех хмурится: разве сейчас не разгар рабочего дня?
— Я прочёл новости, — говорит Хайтам, будто бы это всё объясняет, и по его тону совершенно непонятны его эмоции.
— Молодец, — ворчит Кавех. — Пропусти, я собираюсь ехать в Фонтейн.
Он проталкивается в свою комнату, не дождавшись исполнения его просьбы, и хватается за походную сумку. В неё быстро отправляется сменная одежда, носки и трусы, личный дневник и худенький кошелёк. Дверь остаётся открытой, и Хайтам стоит в проходе, наблюдая за ним и ловко уворачиваясь, когда мимо пролетает спешащий на зов хозяина Мехрак.
Кавех выпрямляется с внезапной решимостью:
— Если хочешь меня отговаривать, валяй. Я всё равно не буду слушать.
— Вообще-то я не планировал этого делать, — отвечает Хайтам, и по его лицу проскальзывает, наконец-то, эмоция: укол обиды. — Я хотел пожелать тебе удачи.
Кавеха так обжигает стыдом, что, наверное, у него даже краснеют щёки.
— Спасибо, — тихо говорит он. — Ты... ты тоже согласен, что мне стоит поехать?
— Конечно.
Они смотрят друг на друга в тишине, что-то выискивая в глазах напротив. Возможно, Хайтам тоже вспоминает, как они когда-то могли говорить днями напролёт и делиться любой болью, держаться за руки и иногда, в совсем темные невозможные ночи, казалось, что между ними есть что-то ещё: сильное и вечное. Кажется, что Хайтам вот-вот улыбнется, но по итогу он бесшумно исчезает где-то в доме.
Кавех смотрит ему вслед, сжимая ручку чемодана. Вот и попрощались.
Закинув на плечо сумку, он выходит в коридор, думая, что уже не пересечется со своим соседом. Вопреки ожиданиям он встречает Хайтама в пороге, явно ждущего там Кавеха, чтобы того проводить. Они опять мимолетно встречаются глазами.
— Не забывай шапку, по ночам бывает холодно, — говорит Хайтам негромко, и прежде чем Кавех успевает закипеть и разругаться, добавляет: — Всё будет хорошо. Напиши мне, когда узнаешь новости.
Кавех давит в себе порыв броситься ему на шею, как много лет назад.
———
Лёжа на койке на корабле, спешащим к порту Ромарин, Кавех рисует в дневнике. Сухие пропорции формируют очертания гостиной в родном доме — такой, какой он помнит её в самых светлых воспоминаниях. Шторы не задернуты, цветы ещё не завяли, нет пустых бутылок из-под джина, разбросанных по столу и закатившихся под диван с грязной обивкой.
Ему повезло добраться в гавань Бейда до темноты и сесть на последний корабль в Фонтейн. Мехрак жужжит рядом, паря рядом с койкой, неподвластный качке. Счастливчик. Кавех выпил стакан крепкого в баре и теперь его нещадно тошнит. Очередная ошибка в его копилку — нет смысла уже удивляться.
Отбросив дневник (Мехрак ловко поймал его), Кавех издает тихий стон и сворачивается на койке. Слова Фарузан то и дело возвращаются к нему, и он запрещает думать себе о плохом. Он будет верить в лучшее, и тогда с мамой тоже всё будет хорошо.
И Аль-Хайтам тоже обещал ему.
Кавех закрывает глаза, погружаясь в полудрему, и ему снятся беззвездные темные ночи, раскидистые ветви Великого дерева и запахи лета. В воспоминаниях звучит приглушенный смех Хайтама, когда Кавех кладёт ему голову на плечо, и они играют в слова, условившись использовать только самые выпендристые, какие только смогут придумать.
— Апофазис.
— Гад! Ты выдумываешь слова.
— Вот и нет. Апофазис — фигура речи, состоящая в отрицании автором...
— Всё, всё, не умничай.
— ...ранее высказанной мысли. На тебя похоже.
— Глянь, вон там из веток и листьев страшная рожа получилась. На тебя похожа.
В их перепалках тогда не было ни обиды, ни уязвленности. Хайтам хмыкнул — прекрасный, довольный звук — и сказал:
— Тебе на «С».
— Стилобат. Ступенчатое основание монумента.
Нет смысла отрицать: он пережил самые темные времена Академии только благодаря несносному, чересчур горделивому и тогда ещё умеющему шутить Хайтаму.
———
Путешествие влетает ему в копеечку. Кавех много нервничает, много злится и раздражается, и что-то внутри него хочет просто раскричаться, сесть на пол и заплакать. К счастью, к этому состоянию он уже давно привык, поэтому он держит себя в руках и, сжав зубы, продолжает идти.
Утром он садится на аквабус до кур-де-Фонтейна. Дальше приходится добираться длинным путём: Кавех узнает, что дорожная линия, ведущая сразу к главной лаборатории, была непоправимо повреждена из-за первого взрыва. «Наверное, лет пять понадобится, чтобы отстроить её обратно», — говорит ему мелюзина на вокзале, и Кавех внутренне содрогается, представив разрушительную мощь взрыва.
Ему тяжело без Акаши: новости приходитя узнавать у сотрудников вокзала, из газет и по радио. Он чувствует себя оторванным от мира и выброшенным на пустынный берег.
— И как мне добраться до главной лаборатории?
— С северного берега ходят корабли.
Кавех давит в себе желание накричать на безучастную мелюзину за стойкой.
— Я не знаю, — выдавливает он из себя слова самым спокойным тоном, на который способен, — как добраться до северного берега.
Ему вдруг кажется, что он в пути уже очень давно и что он доберётся слишком поздно, и тогда... Видимо, его отчаяние слышно, потому что мелюзина наконец отрывается от карт и подробно рассказывает, что сейчас открыт специальный маршрут для спасателей и эвакуации.
Когда Кавех добирается до координаторов специального маршрута, ему приходится повторить диалог с уставшим мужчиной в комбинезоне.
— Мы не направляем гражданских в зону аварии.
— Вы меня слышите? Там моя мать. Я не знаю, что с ней.
— Приказ жандармерии. Ничем не могу помочь.
— Да что ж ты будешь делать! — вскрикивает Кавех, заставляя несколько пешеходов обернуться и укоризненно посмотреть на него. — Я приехал сюда из самого Сумеру, бросил всё, и я всего лишь хочу увидеть свою маму! Вы издеваетесь? Кому мне подавать прошение — Фокалорс?
Координатор специального маршрута морщится.
— Пятьдесят тысяч моры, и я провезу тебя до места вместе со спасателями.
Кавех смотрит на него, не мигая, и взрывается очередной тирадой.
———
Много угроз, молений, персональное предложение скидки на строительство дома в деревне Вимару и последние двадцать тысяч моры позволяют Кавеху попасть на спасательный корабль. Он сидит на палубе, уставший, и смотрит как садится солнце. Мотор жужжит изо всех сил, и спустя час они уже огибают большой мыс.
После поворота открывается вид на разрушенный институт, и у Кавеха дыхание опять замирает в горле.
Все дорожные пути вокруг эпицентра взрыва раскурочены и разбросаны в воздухе. Неведомая сила держит обломки в воздухе, противореча гравитации. Часть бывшего здания института обрушилась в воду, и на месте фундамента видны лишь руины и поднявшаяся вода. Но самое странное и пугающее — сформированные колоссальным давлением кубы воды и земли, парящие в воздухе и замершие в жутком стазисе. Кавех видит, как около одного из них парит дирижабль со спасателями.
Сколько людей оказались запертыми там? Сколько из них выжили?
Кавех переводит взгляд на землю. А сколько упали в воду? Сколько оказались под руинами разных корпусов? Кто из них находился в самом эпицентре и не имел ни малейшего шанса выжить?
Он устало трёт лицо.
Остаток пути они проделывают всего за двадцать минут, и Кавех вскакивает первым, бросаясь в спасательный центр, развернутый в больших шатрах вблизи руин.
— Фаранак, — называет он имя дежурному жандарму.
Тот пробегает по спискам, ведя по печатным столбцам карандашом, и эти долгие моменты Кавех не дышит, боясь услышать самое страшное.
— Помогает разбирать завалы физической лаборатории в качестве добровольца, — наконец говорит жандарм. — От эвакуации отказалась.
Кавех шумно выдыхает и издает несколько облегченных смешков. Он невольно прячет лицо в подрагивающих пальцах, а когда снова поднимает глаза, жандарм улыбается ему, кивая. Кавех кивает в ответ и спрашивает дорогу до физической лаборатории.
Когда он вернется домой, он еще много лет никуда не поедет. Набегался. Устал. Его тошнит от спрашивания дороги.
Он забегает в лабораторию и замечает Фаранак моментально: у одной из стен она командует небольшой группой ученых. Вместе они загоняют балку под особо большой обломок, и давят на манер рычага. Обломок кренится, и Фаранак, взмахнув головой, властно и громко командует: «Ещё!»
Кавех смотрит на неё, как зачарованный. Когда она уезжала, Фаранак была живым призраком. Не улыбалась, не брала в руки линейку и карандаш. Не виделась с подругами, не появлялась на работе. Сейчас же в ней заметен прежний стержень, в глазах блестит яростная решимость. Она стала старше: на лбу появились морщинки, среди собранных в хвост волос затерялись седые, незаметные среди других светлых. Утрата всё так же видна в ней, хоть Кавех и не знает, видна ли она остальным, но горе утихло.
С грохотом обломок падает с груды и катится вниз, и ученые поднимают короткий, но радостный гомон. Именно этот момент выбирает для оклика Кавех:
— Мам!
Она оборачивается — одна из всех, знающая его голос сердцем, как любая мать. Через мгновение они уже обнимаются, встретившись на полпути.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Фаранк с удивлением, держась за плечи Кавеха.
— Я приехал, как только узнал, — сбивчиво отвечает он. — Почему ты здесь? Разве ты не слышала, что руины нестабильны?..
Улыбка матери тускнеет, и Кавех, напуганный, касается её щёк ладонями в бесконечном волнении.
— Фло где-то под обломками. — Её муж, вспоминает Кавех, Флорентин. — Он работал здесь, когда случилась трагедия, а я была на выходном. Его ещё не нашли, а я не могу быть в стороне...
Кавех хмурится.
— Я отправила тебе письмо следующим же утром после взрыва, по новому адресу, но, наверное, вы разминулись.
— Это неважно, — качает он головой и снова обнимает мать.
С очередным усилием падает ещё один валун, кто-то в рупор просит тишины. Кавех и Фаранак замирают, глядя, как спасатели и другие ученые прислушиваются к завалам. Позовёт ли кто-то слабым голосом? Услышат ли они отчаянный стук ждущего спасения ученого? У Кавеха невольно холодеют пальцы от волнения: только бы Флорентин был жив. Проходит минута, затем все разочарованно качают головой и принимаются разбирать завалы с новой силой.
— Я помогу, — горячо говорит Кавех. — И Мехрак тоже.
Мехрак прыгает ему в руку и материализует двуручный меч. Фаранак восхищенно присвистывает, и этого звука Кавех тоже не слышал с детства. Он пораженно моргает, а потом они вступают в работу. С помощью Кавеха дело идёт лучше: тяжелым мечом он разрубает перекрытия и колонны, а потом они аккуратно убирают их.
Следующие полчаса они тягают камни, корчуют валуны и тянут в десять рук куски колонн. Архитектура этого места когда-то была впечатляющей; Кавех жалеет, что не успел увидеть его, когда институт был цел.
— Осторожно! — кричит кто-то, и, прежде чем можно что-то понять, раздаётся громкий хлопок.
Часть обломков взмывает в воздух, и Кавех вдруг чувствует, как и его ноги отрываются от пола. Он в панике оглядывается, и тут один из спасателей в тяжелых механических ботинках хватает его за талию и вжимает в стену. Воздух из него вышибает, и всё же Кавех благодарен, когда наблюдает за гравитационной аномалией, набирающей силу. Задрожав, груда обломков бросается влево, по диагонали резко вправо, подсекая несколько ученых под колени и заставляя их упасть. Набирая бешеную скорость, куски колонн, кирпичи и перекрытия пробивают одну из стен и вылетают на улицу. Вдали слышен хруст деревьев и всплеск.
Кавех опускается на пол, пораженно глядя на совершенно новый бардак в комнате.
Ярко-синее устройство, до этого задетое одним из спасателей, звучно взрывается, заставив вскрикнуть только Кавеха: что ученые, что спасатели привыкли к громким звукам. Он стыдливо прокашливается, а затем бросается к матери.
— Послушай, возможно, стоит оставить это дело спасателям...
— Нет! — горячо отзывается Фаранак. — Нет. Я не могу потерять ещё и Фло. Ты из всех людей должен меня понять.
Кавех поджимает губы и возражает:
— А я не могу потерять ещё и тебя.
У неё блестят глаза, но выражение лица остается сосредоточенным, хоть и отчаянным.
— Мы найдем решение. Давай так... — начинает говорить она, но тут в комнате раздается новый голос, перебивая:
— Фар?.. Фар!
Она оборачивается, крича в ответ:
— Фло!
Забыв о ссоре, Кавех с матерью бросаются на звук. Там, где подлетела груда обломков, выглядывает голова Флорентина. Он тоже стал старше за годы, прошедшие после свадьбы, когда Кавех видел его в первый и последний раз, и обзавелся морщинами у рта. Такие бывают лишь у людей, которые много смеются.
Флорентин — наименее похожий на его отца мужчина. Темные волосы, большие глаза, вздернутый нос — внешне всё в нём отличается от бывшего избранника Фаранак. И лишь одно сейчас вдруг кажется Кавеху схожим: то, как зажигаются глаза его отчима при виде его матери.
Одного нельзя отнять: кажется, они друг друга по-настоящему любят. Можно ли любить двух разных людей, но одинаково искренне? Или же любят лишь раз, а в другие разы ищут похожих?
Кавех находит эту мысль крайне сложной. Его мать заслуживает счастья, но не предает ли это его отца?
Сам Кавех сразу открестился от общения с отчимом и посетил лишь свадьбу пару лет назад. У него уж точно нет никакого права двигаться дальше и забывать, заменять отца. Он должен помнить — так диктует гадкая, склизкая вина внутри.
Он бросает быстрый взгляд на мать. Фаранак же... Она заслуживает счастья, не омраченного прошлым. Больнее одиночества, пережитого Кавехом с её отъездом, было только видеть её разбитой и разрушенной, всё время плавающей в странной прострации. Все говорили, что скоро это пройдет, но ни месяц, ни год, ни пять не могли вывести ее из этого состояния.
Кавех смотрит на голову Флорентина, машущего руками, а Фаранак сжимает его ладонь двумя своими и что-то кричит в ответ.
В том числе и Кавех не сумел помочь матери выйти из депрессии. А Флорентин смог.
— Фло, ты цел?
— Да, только ногу придавило. А ещё я жутко голодный.
Она облегченно смеётся, и тут Флорентин замечает новое лицо.
— Кавех, это ты? Сколько лет, сколько зим!
Он со смущением пожимает плечами, как всегда избегая его взгляда. Отчим хмурится, а потом Кавеха с Фаранак оттесняют спасатели, чтобы оказать профессиональную помощь. Всё же Флорентин пробыл под завалами почти сутки, и краем уха Кавех слышит, как ему повезло. Обломки не повредили жизненно важных органов; с собой у Флорентина была бутылка воды. Прогнозируют сильный ушиб и не более того.
Кавех вдруг чувствует себя лишним во всей этой суете. Потом Фаранак сжимает его плечо и улыбается, и это чувство проходит.
———
Остаток дня проходит спокойнее. Кавех с матерью ужинают в пункте для волонтеров и добровольцев, и он пишет короткую записку, которую тут же передает с очередным кораблем по специальному маршруту в Фонтейн, а оттуда вместе с Мехраком на почту.
«Здравствуй!
С моей матерью всё хорошо. Мой отчим оказался под завалами, но отделался легким испугом и ушибом. Я очень рад, что они в порядке. Ты был прав. Ты был прав.
Я пробуду в Фонтейне какое-то время. Повезло, что ты не будешь скучать.
Ты не скучаешь по временам в Академии, когда мы были друзьями?
До встречи,
Кавех»
Мехак жует пергамент, свернутый и подписанный «Аль-Хайтаму, г. Сумеру, офис главного секретаря Академии». Кавех думает, что когда-то Хайтам ошибся — может, в угоду шутке — Кавех был склонен к отрицанию и колебаниям, но всегда неизбежно возвращался не в крайность, а в исходную точку. Так было с Алькасар-сараем — было бы разумным отказаться от своей идеи и бросить строительство, перенести, но он продолжил упорствовать и оказался в долгах. Так было с Аль-Хайтамом — он мог отказаться от своих идеалов и глупых обид, но вместо этого остался совсем один.
Мехрак исчезает на корабле, и Кавеха изнутри трогает беспокойство. Не навредит ли кто его изобретению в пути? От корабля до почтового отделения; отдать пятьсот моры и письмо; вернуться на следующем корабле — он задал чемодану очень простую команду, остаётся лишь надеяться, что тот справится.
После ужина Кавех следует за матерью в медицинский пункт, развернутый в другом шатре. Флорентин сам приветствует их, опираясь на трость. Они с Фаранак обнимаются, и Кавех отводит глаза в очередной раз, поджимая губы.
Они переговариваются, кивают друг другу и поворачиваются к нему, заставая врасплох.
— Сынок, послушай, — начинает Фаранак, — мы с Фло оба хотим остаться в институте, чтобы помочь с ликвидацией последствий. Фло — физик, ты, наверное, помнишь, поэтому его помощь будет бесценна. А мне уже предложили проектную работу: нужно разобраться, как поставить перекрытия и опоры, чтобы избежать повторных разрушений.
Кавех открывает рот, но она перебивает его:
— Я знаю, знаю, это опасно. Но мы не хотим оставаться в стороне. Многие ученые пострадали и даже погибли, и кто-то должен работать, несмотря ни на что.
— В том числе мои друзья, — добавляет Флорентин, тяжело вздыхая, — поэтому я должен постараться за нас всех.
— Полагаю, я не вправе вам запрещать, — бурчит Кавех.
— Мы бы хотели в любом случае провести время с тобой. Давай определим тебя в гостиницу в кур-де-Фонтейне, а мы будем приезжать на ночь и по выходным?
Кавех складывает руки на груди:
— За кого вы меня держите? Я не буду отсиживаться в теплом и сытом месте, пока моя мать разгребает руины! — От одной даже мысли ему становится мерзко и стыдно. Кавех не представляет, как бы он в таком случае переживал и стыдился. Он окидывает взглядом остатки стен и взмахивает рукой: — Не говоря уже о том, что лишний архитектор вам тут не повредит.
— Но...
— Полагаю, вы тоже не вправе мне что-то запрещать.
Флорентин усмехается, и Фаранак посылает ему возмущенный взгляд. Кавех устало улыбается. В эту ночь они спят в импровизированном лагере, устроившись в спальных мешках среди руин. Несколько раз уколовшись о мелкие обломки, Кавех полночи ругается, угрожая первым делом спроектировать спальни.
———
Когда Кавех решает остаться, он думает, что у него получится успешно избегать отчима. Он ошибается. Флорентин разговаривает с ним вечером, пытается пообщаться за завтраком, предлагает сигарету, спрашивает у него что-то о Фаранак. Кавеху удается сбежать только под предлогом дела.
Он отправляется в главный шатер, чтобы официально зарегистрироваться как специалист-доброволец по восстановительным работам. Тот же жандарм, который сообщил ему о местонахождении матери, ведет карандашом уже по другому списку и вписывает имя Кавеха в конце. Кивает:
— Почти готово! Ваше удостоверение личности, пожалуйста.
У Кавеха что-то холодеет внутри. Он не помнит, чтобы он клал в сумку хоть какие-то документы. Жандарм выжидающе на него смотрит, и больше от неловкости, чем желания что-то найти, Кавех лезет во внутренний карман куртки. К его удивлению, пальцы натыкаются на документы.
Он достает их и передает жандарму, виновато улыбаясь, а сам глупо пялится перед собой. Кавех точно не клал с собой документы; более того, его пальцы нащупали пару купюр в кармане, которые уж точно ему не принадлежали. Он отдал последние свои деньги за дорогу.
Благодарность в нем борется с раздражением. Приятно, конечно, но Хайтам мог бы и предупредить. Несносный человек.
— Спасибо вам, — вырывает его из мыслей голос жандарма. — Мы запомним вклад жителей Сумеру в восстановление института.
— А, да. Пустяки, — отвечает ему Кавех.
Он выходит из шатра и замирает неподалеку, глядя на мирную заводь за обрывом. Вода лениво лижет берег, и кажется, что трагедии на этом самом месте и не случилось.
— Вот ты где, — звучит знакомый голос над ухом, и Кавех поджимает губы. — Кавех, если я тебя чем-то обидел, то тебе стоит об этом сказать.
Он удивленно оборачивается на Флорентина. Несмотря на все недовольство и раздражение, он тщательно их скрывал, чтобы не расстраивать мать.
— Что? Нет-нет, всё в порядке.
— Хорошо, тогда послушай меня, пожалуйста, — внезапно серьезно и строго говорит Флорентин, и уход от вечных шуточек и ужимок так разителен, что Кавех невольно слушает. — Я понимаю, что не стану тебе отцом. Нет ничего плохого в том, чтобы быть отчимом. Я буду очень рад, если ты хотя бы попробуешь наладить со мной отношения.
Его прямота заставляет Кавеха искать слова, чтобы мягко отказаться, и он молчит, аккуратно их подбирая и глядя на Флорентина.
— Несколько лет назад, еще до свадьбы, — продолжает говорить тот, — мы с твоей матерью пытались завести ребенка. Она говорила тебе об этом?
Слова застревают в горле, и Кавех лишь качает головой в ответ.
— Так и думал. К сожалению, у нас ничего не вышло. Фаранак потеряла ребенка в следующую же неделю после того, как мы узнали, что он у нас будет. — Его глаза темнеют, и он поправляется: — Мог бы быть. Врачи сказали, что у нее уже не будет детей. Единственный ее ребенок — это ты. Единственный ребенок, который может быть у меня, — это тоже ты. Я бы хотел, чтобы мы были настоящей семьей.
Кавех не знает, что заставляет его сказать следующие слова. Может, шок. Может, раздражение, поднимающееся в нем каждый раз, когда он видит Флорентина. Может, боль за семью, которая у него когда-то была.
— Потому что у вас не получилось заменить меня милым новым ребенком.
Флорентин пораженно замолкает. Кавех осознает, что слова вылетели изо рта.
— Черт...
— Кавех, Архонты, мы не пытались тебя заменить...
— Пожалуйста, не говори маме, что я это сказал...
— И я поражен, что это единственная мысль, которая всколыхнулась в тебе, вместо...
— Я даже не имел в виду...
— ...сочувствия к матери, прошедшей через ужасную потерю. И тем не менее, ты предпочел осудить...
— Я никогда не осуждал её, — повышает голос Кавех.
— Что ж, я с тобой не согласен. Когда ты смотришь на меня, я так и вижу немой вопрос: как она могла выбрать его?
Кавех вздыхает и трет лицо ладонями. Полминуты они молчат. Потом он тихо произносит:
— Мы как-то не так начали этот разговор. Давай начнем сначала, пожалуйста.
Флорентин молча протягивает ему пачку сигарет, и Кавех берет одну в руки. Думает о Хайтаме и его приверженности здоровому образу жизни; идиот даже в тренажерный зал ходит дважды в неделю. «Для чего ты качаешься, чтобы ручку на работе держать?» — посмеялся над ним однажды Кавех, и Хайтам из вредности научился обращаться с холодным оружием. Злясь и на него тоже, в отместку непонятно за что, Кавех затягивается и тут же начинает кашлять.
Флорентин стучит ему по спине, пока Кавех не начинает снова нормально дышать. От боли в легких на глаза выступают слезы, и он яростно моргает.
— Мне очень жаль, что у вас не вышло, — хрипло говорит он, снова глядя на Флорентина. Кажется, он наконец-то начинает его понимать.
— Спасибо.
— Я был бы в восторге от младшей сестры или брата, если бы у них вышло родиться. Я не знаю, почему я это сказал.
Флорентин смотрит на него тоже, и холодность в его глазах медленно истончается, заставляя Кавеха увидеть под ней теплую, замешанную в меде доброту и тоску.
— Я и не думал осуждать маму или вас. На какую-то долю секунды мне показалось, что вы бы захотели меня заменить. Это моя проблема, не ваша.
— Почему мы бы этого хотели? — ползут вверх брови Флорентина. — Твоя мать страшно тобой гордится. У нас на холодильнике висит выпуск «Паровой птицы», в котором написали про тебя и Алькасар-сарай.
Он даже запомнил название. Почему-то мысль об этом очень приятна.
— Я знаю, — добавляет Флорентин, — что это ничего для тебя не значит, но и я горжусь, что ты часть этой семьи.
Последний раз Кавех слышал, что отец гордится им, очень давно. В другой жизни и будучи каким-то другим Кавехом. Но сейчас, когда эти слова произнес его отчим, почему-то кажется, что это почти то же самое.
— На самом деле, это значит для меня всё.
Они молчат, смотря на качающиеся на воде обломки и лодки. Затем Флорентин поворачивается к Кавеху и протягивает ему руку для рукопожатия.
— Начнем сначала. Флорентин, твой отчим.
— Кавех, — вдыхая, пожимает ему руку он. — Сын Фаранак.
Рукопожатие выходит мягким и неуверенным, а потом их находит Фаранак и очень настороженно смотрит на обоих всю дорогу обратно в физическую лабораторию.
———
Следующие два дня проходят лучше. Под руководством Кавеха удается спасти от обрушения целых две комнаты. В свободное время он ест либо гуляет с семьей. Иногда он рассказывает Флорентину о своей работе, а тот делится историями из физической лаборатории. Фаранак не оставляет попыток понять, что между ними случилось, но оба лишь улыбаются и пожимают плечами.
Под вечер один из спасателей находит их, чтобы передать Кавеху письма. Сразу два, что его удивляет. Он берет то, что потяжелее: «от профессора Фарузан, г. Сумеру, Академия».
«Здравствуйте, Кавех!
Главный секретарь — удивительно обходительный и воспитанный молодой человек — сообщил мне, по какому адресу можно вам писать, а также передал хорошие вести о вашей матери. Вам следует знать, что я очень рада, что всё разрешилось наилучшим образом.
Я приложила к письму книгу о самопомощи. Вам также следует знать, что нуждаться в помощи нормально. В любой момент вы можете обратиться ко мне — я не понаслышке знаю, как тяжело быть одному».
Кавех осматривает книгу: «Дыхательные техники и другие способы самопомощи при панической атаке». Он вздыхает, морщится от слов на заголовке и продолжает читать:
«Говорят, что авария в Исследовательском институте имеет крайне любопытный техногенный характер. Если вы не возражаете, не могли бы вы описать ее подробнее в следующем письме? Это крайне поможет мне в новой статье. Я укажу вас в соавторах, можете не переживать.
С уважением,
профессор Фарузан»
Несмотря на добрые намерения профессора, вторая часть письма, посвященная более знакомым профессиональным проблемам, приносит Кавеху даже больше успокоения. Сложив письмо и вложив в присланную Фарузан книгу, он берет второй свиток: «от Аль-Хайтама, г. Сумеру, Академия, офис главного секретаря». Конверт слегка помят, будто бы в него то вставляли, то вынимали листок, но письмо написано извечно безупречно:
«Здравствуй!
Я поменял на твоем новом проекте даты вперед еще на две недели, так что возвращайся вовремя. Обмануть Академию, что даты всегда были такими, было не так-то просто. Рассчитываю, что в качестве компенсации ты две недели будешь мыть посуду дома.
Я не скучаю по временам учебы в Академии. Это было тяжело и неприятно. Несмотря на то что я каждый день работаю с бумагами, я рассчитываю никогда больше не брать в руки курсовых работ.
Пусть многое между нами и изменилось, я также всегда предполагал, что мы и сейчас остаемся друзьями. Это не так?
С наилучшими пожеланиями,
генеральный секретарь Академии Аль-Хайтам»
Кавех пялится на письмо, перечитывая его по новой. И кто тянул его за язык? Как теперь ему обсуждать их с Хайтамом отношения в переписке?
Скрутив его письмо, Кавех принимается писать ответ Фарузан — эта задача намного проще. Он подробно описывает состояние института, характер восстановительных работ и даже благодарит за книгу. За написанием письма его и застает Фаранак.
— Почта? — радостно уточняет она. — Я рада, что друзья о тебе не забывают.
— Хм? Ах, да. Они переживали о тебе, — мягко улыбается Кавех.
Фаранак садится рядом с ним, но не подглядывает за плечо.
— Мне жаль, что я заставила всех переживать.
— Не стоит, — берет ее за руку Кавех. — Ты ведь отправила письмо. Я сам виноват, что примчался сюда, не дождавшись ответа, и всех взбаламутил.
— А я очень рада, что ты здесь.
Они сидят так немного: ладонь Фаранак в руках Кавеха, газовая лампа тихонько шумит, сквозь провал в стене пролетают птицы и безмятежно щебечут. Как будто бы они вернулись в прошлое, когда Кавех вот так сидел за столом и делал домашнюю работу в школу, а Фаранак сидела рядом, подсказывала и шутила. Он видит, что не один думает об этом: призраки прошедшего пляшут и в глазах матери.
— Я скучаю по временам, когда мы были всегда рядом.
Кавех совсем не готов к этим словам.
— Я тоже, — выдавливает он.
— Возможно, я не должна была уезжать.
Ее красивые черты на миг искажены чувством, которое Кавех так привык видеть в зеркале — виной. Это выражение на родном лице разбивает ему сердце.
— Не говори так. Это того стоило.
— Ты так думаешь?
— Посмотри, как ты счастлива. Конечно, это того стоило!
Фаранак вытирает сухие щеки свободной рукой.
— А ты, сынок? — спрашивает она, добавляя еще тише: — Ты счастлив?
Он ненавидит этот вопрос. Ненавидит, как приходится врать.
— Да.
———
Неотвеченное письмо от Аль-Хайтама всё тревожит его и на следующий день. Кавех не знает, что написать ему в ответ. Возможно, именно это заставляет его сдаться и попросить совета.
Они с матерью начинают совместный проект главного холла. Когда его воплотят через несколько лет, частичка их семьи будет вечно жить среди колонн и фризов. Возможность творить свободно, без указки Академии, вселяет в Кавеха бесконечную радость. В Фонтейне место искусства — на пьедестале, возведенном Фокалорс. Нельзя сказать, что он не уважает её за это.
Фаранак склоняется над одной из зарисовок, сжимает карандаш, ровно выводя перспективу. Её отточенные движения совсем такие, как двадцать лет назад, когда Кавех зачарованно следил за движением её рук и пытался неловко повторить их детскими пальцами.
— Можно у тебя что-то спросить? — зовёт он мать, и та кивает, не отрывая глаз от работы. — Как понять, влюблен ты в человека или нет?
Это заставляет ее отвлечься от работы: Фаранак поднимает глаза и озорно улыбается.
— Я была уверена, что ты к своим годам уже в курсе, Кавех, — беззлобно смеется она.
Было бы здорово, если так. Он тоже смеётся:
— И всё же.
Отложив карандаш, она складывает руки на груди и задумывается.
— Всё индивидуально, понимаешь. Это сложное чувство.
Кавех громко вздыхает. Он не ожидал от матери настолько базированного ответа. Она оборачивается на него, её черты смягчаются.
— Кто-то верит в любовь с первого взгляда, — задумчиво говорит Фаранак, — но я — нет. Мне кажется, она лишь создает иллюзии. Чтобы по-настоящему полюбить человека, надо его узнать.
Он так обречён. Кавех жуёт губу, думая, что именно эта участь его и постигла. Он полюбил Хайтама с первого взгляда, когда увидел его в библиотеке небрежно прислонившимся к стене с книгой в руках. Тогда ещё книг в Академии было так много, что для Хайтама она определенно была персональным раем. Пыль танцевала в воздухе, длинные пальцы Хайтама сжимали книгу, его глаза медленно скользили по страницам, и именно тогда спокойствию Кавеха раз и навсегда пришел конец.
— Сначала я терпеть не могла твоего отца, — продолжает тем временем Фаранк, и Кавех кивает. Эту историю он знает с детства: как его родители были такими разными, что всё время спорили, а потом полюбили друг друга и с тех пор в их доме царил только мир. — Стоило узнать его, увидеть уязвимым, и я полюбила его настоящего. Мы были счастливы, и это и есть любовь.
— Помнишь, как вы били посуду на счастье, когда кто-то получал особо большое повышение?
— Да, — улыбается мать. — Твой отец говорил, что если разбить достаточно посуды счастливыми, то никогда не придется бить посуду из-за ссор.
Они молчат. По месту прокатывается легкий гул, и стул вместе с Кавехом на нём решает, что теперь ему следует притягиваться к восточной стене, а не к полу. Стол неловко пинает их с матерью под дых, и они едут вбок, от неожиданности схватившись за руки.
— Знаешь, это лучший мой отпуск, — отдышавшись, говорит Кавех. — Я летаю вверх тормашками несколько раз в неделю и сплю на полу.
Они смеются, и Фаранак говорит:
— Знаешь, что общего у твоего отца и Фло? Они оба согласились бы, что это обалденный отпуск.
Улыбка сама сходит с его лица, уступая место неуверенному выражению.
— Ты думаешь, что можно любить несколько раз? — соскальзывает у него с языка. Какой бестактный вопрос, учитывая, что с ходу понятно, кого именно Кавех имеет в виду.
— Да, — не оставляет ему времени на размышления об этике Фаранак. — Я не думала, что полюблю когда-то второй раз, но жизнь доказала обратное.
Кавех избегает её взгляда, выискивая что-то в проблеске горизонта, заметном в большой трещине в стене.
— Что ты думаешь о Флорентине? Раз уж у нас честный разговор.
— Я рад, что ты не одна...
— Милый, прошу тебя, я же не слепая, — с легким раздражением перебивает его мать, и Кавех невольно вздрагивает, переводя глаза на её лицо от неожиданности. — Будь со мной честен, пожалуйста, скажи, что думаешь. Это я должна защищать тебя, а не наоборот.
Он беспомощно смотрит на неё, и Фаранак приподнимает брови, как бы говоря «Ну?».
— Я не знаю, — бестолково пожимает плечами. — Я всё время думаю о том, как бы сложилась наша жизнь, если бы папа был жив. И что бы он подумал о том... — запинается, — что бы подумал, если бы видел нас сейчас. Новую семью, в которой вместо него другой человек.
Мать криво улыбается, и Кавеху стыдно, что он её расстроил.
— К сожалению, мы никогда не узнаем. Я стараюсь думать, что он бы гордился нами обоими.
— Иногда я боюсь, что забываю его.
— Я тоже.
— Вдруг это наша вина?
Фаранак трет лицо в таком знакомом, зеркальном жесте, и дает ответ, достойный любого выпускника Академии:
— Это лишь причуды человеческого мозга, Кавех.
Они опять молчат, и теперь Фаранак что-то ищет в горизонте невидящим взглядом. На языке крутится извинение, но он сам не знает, за что. За то, что поднял тему? За то, что когда-то отправил отца на смерть?
— Ты любишь его? — вместо этого спрашивает Кавех. — Флорентина.
— Да, — просто отвечает Фаранак. — Совсем иначе, чем твоего отца, но люблю. Мы часто играем в шахматы и вместе готовим ужины.
— Отец...
— ...ненавидел готовить, — хором завершают они.
Кавех издает смешок.
— Флорентин тебя раздражает?
— Нет, — говорит он. — Да, — добавляет.
Фаранак поднимает брови.
— Лишь тем, что с ним на самом деле всё в порядке, — уточняет Кавех, чувствуя себя вдруг очень глупым. — Я злюсь на то, что Флорентин абсолютно нормальный, добрый и любящий муж, и он имеет полное право быть с тобой рядом, не будучи при этом папой.
— Мне жаль, милый.
— Это глупо.
— Это тяжело, — возражает мать.
— В любом случае, я начинаю к нему привыкать. Он хороший человек.
Его слова мягко ставят точку в сложном разговоре. Фаранак улыбается.
— Завтра выходной, — говорит она. — Хочешь поехать вместе с нами в город и пройтись по центру?
Кавех колеблется, но медленно кивает. Улыбка, озаряющая лицо матери, стоит того.
— Ах, твой вопрос, милый. Может, если ты дашь мне больше подробностей, я действительно смогу помочь.
Он мимолетом рассматривает так и лежащее на столе письмо Аль-Хайтама и качает головой.
— Кавех, ну же, — толкает его в плечо Фаранак. — Я её знаю?
— Нет.
— Вы встречаетесь?
— Нет.
— Но ты хотел бы?
Это опасная мысль, которая преследует его с удвоенной силой с тех пор, как они с Хайтамом стали жить вместе. Он красноречиво молчит. Не дождавшись ответа, Фаранак вздыхает и вновь поднимает карандаш, уже не рассчитывая, что он заговорит.
— Мы сильно поссорились шесть лет назад, — аккуратно, медленно отвечает Кавех. — Мы не перестали общаться, но... Я не знаю, правильно ли продолжать любить кого-то после такого.
Мать улыбается, проводя линию поверх другой, когда отвечает ему, и это не те слова, которые он тебе представлял.
— Тебе и не нужно этого знать. Ответ ничего не изменит, понимаешь?
Кавех хмурится.
— Не понимаю.
— Ты ведь только что сам ответил на свой вопрос, милый, — хитро подглядывает за ним Фаранак. — Ты не спросил, можно ли любить её после ссоры. Ты спросил, правильно ли продолжать её любить.
Он прикрывает глаза.
— Я не знаю, почему вы поссорились, но если это не уничтожило твои чувства, то они были сильнее обид. Прекрати мучить себя рассуждениями. — Карандаш скользит по листу, намечая, где будет лестница в одном из вариантов. Кавех следит за ней глазами, бесконечно завороженный, и на секунду они снова в родном доме, Кавеху пять, и отец вот-вот войдет в комнату и позовет гулять. — Мы не знаем, сколько нам отмерено времени, Кавех. Не стоит его терять.
———
«Здравствуй, Аль-Хайтам.
Я никогда не говорил тебе этого, но ты мой лучший друг. С тех пор, как мы поссорились из-за проекта, мне казалось, что ты больше не считаешь меня таковым. Я рад, что ошибался.
Наш старый разговор больше всего вызывал во мне сомнения. Помнишь, однажды ты сказал мне, что нельзя помогать всем подряд? Почему ты продолжаешь помогать мне?
До встречи,
Кавех»
«Кавех,
Я никогда не говорил, что ты — все подряд.
С наилучшими пожеланиями,
Аль-Хайтам»
«Здравствуйте, Кавех!
Ваш подробный рассказ о событиях в институте становится основой прекрасной статьи. Мне удалось провести связь с двумя катастрофами из прошлого. Вы знали, что...»
Выскользнув из письма, на колени Кавеха падают ещё три листа, исписанных мелким почерком с двух сторон. Он присвистывает.
«Буду ждать вашего возвращения, чтобы подарить вам копию статьи. Вы хорошо проводите время?
С уважением,
профессор Фарузан»
«Кавех, привет!
Это Тигнари, помнишь, мой отряд помогал тебе с ликвидацией Зоны Увядания при Алькасар-сарае? Не самые приятные обстоятельства, но я был очень рад встретить школьного товарища.
Недавно профессор Фарузан приезжала в Гандхарву, она рассказала Коллеи о твоей поездке в Фонтейн. Надеюсь, письмо застало тебя ещё там. Если ты не возражаешь, отправишь мне немного маркота? Его запасы мы давно израсходовали, а из этого цветка получается прекрасный чай от простуды. Делюсь и с тобой рецептом, верю, что пригодится.
Обнимаю,
Тигнари»
«Уважаемый Кавех,
Вы не поверите дерзости современной Академии. Мою работу отказываются публиковать, так как мудрецы считают, что её тема может принадлежать только к даршану Кшахревар. Это возмутительно! Мне даже предложили записать её на ваше имя. Такого неуважения ко мне не выказывали уже много лет.
Надеюсь, вы будете рады узнать, что я этого так не оставлю. Жалоба отправится прямиком в офис главного мудреца. Как думаете, его очаровательный секретарь будет на моей стороне? Кажется, вы близко знакомы.
В любом случае, мне пора откланяться. С уважением,
профессор Фарузан»
———
«Я знаю, что вы такое не любите, но стоит поменять тему. Мы с вами прекрасно понимаем, что в Академии читают только заголовок работы. Если вы напишите там что-то про лингвистику, то их не смутит ваша принадлежность к Хараватату. Кстати, вы знали, что семьдесят процентов научных публикаций в последние годы были сделаны мужчинами? Вам следует надавить на Академию — ещё немного, и их обвинят в мизогинии», — выводит на бумаге Кавех и ставит жирную точку, ниже подписывается. На столе рядом с ним лежит коробка маркотов, в которую всунута записка «С надеждой на возобновление регулярной переписки».
Бестолковое чувство грызущего изнутри одиночества наконец-то улеглось. Более того, последнее время он едва успевает отсылать ответы.
Единственная переписка, оборвавшаяся пять дней назад, — с Аль-Хайтамом. Письмо со словами «Я никогда не говорил, что ты — все подряд» Кавех сентиментально хранит в нагрудном кармане, отказываясь признавать, что именно оно уняло в нем одиночество эффективнее всего. Ему даже стыдно: он проводит время с семьей, но его сердце смогло успокоиться только после одной строчки от Хайтама.
— Кавех, ты здесь? — просовывается в комнату голова матери. — Последнюю большую аномалию нашли, и она оказалась в нашем корпусе. Объявили эвакуацию.
К этому моменту две недели пребывания Кавеха в Фонтейне почти подходят к концу, и все трое почти не реагируют на опасность обстановки. Жизнь в руинах, стремящихся подбросить тебя в небо, становится обыденностью. Недавно ботинки Кавеха улетели в небо, и он выловил их из озера только два дня спустя.
Он сует Мехраку посылку и письмо, приказывая направляться на почту в кур-де-Фонтейн, а сам выскальзывает из-за стола и спешит за Фаранак к месту событий. Пока они пробираются по коридорам среди других ученых, пол начинает дрожать, и толпа невольно ускоряется. Кавех ловит мать под локоть, чтобы никто не толкнул ее в спешке.
Что-то гудит сильнее, и колебания и скачки гравитации то и дело заставляют людей спотыкаться. Несколько раз Кавех и Фаранак помогают незнакомцам встать, и один раз кто-то помогает им, с другой стороны подхватывая Фаранак. С уколом в груди Кавех снова осознает, что она стареет, и пропускает ее вперед. Спустя несколько моментов поток людей их разделяет. Страх касается его только в этот момент, передаваясь от других людей. Они начинают звать друг друга, и от девушки, зовущей свою кошку, ему становится особенно плохо.
— Пузыринка! Пузыринка, ты где?
Спасатели силой утягивают её, не позволяя продолжать поиски, и Кавех озирается с удвоенной силой, думая, чем можно помочь.
Возможно, он излишне внимателен благодаря этому, потому что, почти добравшись до лестницы, ведущей наружу, он слышит вдали мяуканье. Он замирает, люди огибают его фигуру, врезаясь плечами, и Кавех решает, что успеет вытащить кошку и выскочить сам.
Он проверяет две комнаты и в третьей под одной из кроватей видит ощетинившуюся груду шерсти. Пузыринка, видимо, забилась туда в попытке спрятаться. Кавех падает на живот, пытаясь выцепить ее из-под кровати, но кошка не понимает, что с ним ей будет безопаснее. Легкие предметы начинают соскальзывать с тумб и полок, звоном пугая животное. Ему стоит огромных усилий вытащить ее, и кошка не перестает отбиваться, царапая ему в кровь руки.
— Тише, ну тише ты, — задыхаясь, ругается Кавех, взбираясь на колени и пытаясь подняться. Здание к этому моменту уже пустует, и по нему гуляет эхо.
Он наконец встает, и у него вдруг закладывает уши от перепада давления. Это не похоже на любое другое ощущение, которое Кавех испытывал когда-то; он чувствует себя телом из задачи по физике, которое бросили на большую глубину или заставили преодолевать притяжение Земли. Тело прошибает паникой, и он бросается бежать; каждый шаг противится страшному давлению, набирающему мощность с каждой минутой.
Центр аномалии где-то в руинах начинает стягивать к себе материю. Каждый новый обломок, предмет мебели или аппарат, попадающий внутрь, делает его тяжелее. Прямая пропорциональность: каждое новое поглощенное тело заставляет гравитацию расти. Кавех буквально видит, как сингулярность выгибается, продавливая ткань пространства-времени, притягивая окружающие объекты всё сильнее, и вскоре притяжение, без сомнения, раздавит и его, и Пузыринку. Он начинает задыхаться — не то от страха, не то от вылетевшего из легких с очередным рывком тела воздуха.
Кавех уже спускается по ступенькам, прижимая кошку к себе, когда его тело всё же отрывается от земли, неестественно заваливаясь назад. Сейчас он бы предпочел скатиться в основание лестницы, потому что там до выхода бы было рукой подать, но вместо этого взбесившаяся гравитация тащит его по земле, заставляя решить, что это уже конец. Лучшее, что у него получается сделать, это врезаться в колонну и удержаться на месте.
Чья-то фигура закрывает его собой, втыкая по обе стороны от них стабилизаторы гравитации. Электрический треск, и над ними формируется мерцающий купол. Кавех моргает несколько раз: от давления глаза нещадно слезятся. Кошка цепляется ему за грудь когтями, рыча, будто бы это он виноват, и он чувствует, как та начинает двигаться. Дрожащей рукой Кавех гладит её, поднимая голову и ожидая увидеть кого-то из бригады спасателей, но с удивлением узнает запыхавшегося Флорентина с испуганными глазами и от перегрузки выступившим на лбу потом.
— Ты идиот, — объявляет он, а потом всё вокруг тонет в ослепительной вспышке.
Какие-то обломки пролетают над их головами (Флорентин падает сверху, закрывая Кавеха и Пузыринку собой), и под действием гравитации в эпицентре формируется новый спрессованный куб воды и обломков. Треск и вой, кажется, длятся вечно, будто в замедленной съемке падают стены вокруг. На месте лаборатории остается выжженное поле. Лишь куб медленно взмывает вверх, оставляя Кавеха и Флорентина онемело наблюдать за аномалией с земли.
Сверкнув, защитный купол над ними исчезает, и они, переглянувшись, садятся. Кавех гладит кошку трясущимися руками.
— Я трость потерял, — ворчит Флорентин. — Ты идиот.
— Я кошку заметил.
Будто почувствовав, что говорят о ней, Пузыринка хватает Кавеха зубами за руку и с громким мявом бросается прочь. Он отпускает ее, понимая, что уж теперь кошка без проблем доберется до хозяйки. У него самого совсем нет сил; Кавех фокусируется хотя бы на том, чтобы перестать дрожать.
Он аккуратно привстает, а потом хватает отчима в объятья. Флорентин замирает от неожиданности, но потом отвечает, успокаивающе гладя Кавеха по спине.
— Спасибо, — тихо говорит Кавех.
— Я принял решение быстрее, чем мог подумать. Просто знал, что ты не можешь тут погибнуть, значит, и я не умру.
Поддерживая друг друга за плечи, они всё же встают и двигаются на звук встревоженной толпы. Кто-то кричит, и Кавех будто в замедленной съемке наблюдает, как его мать, стоя в первом ряду и беззвучно плача, отвешивает пощечину спасателю, мешающему ей пройти через купол из стабилизаторов. В отличие от их карманного устройства, большой купол еще держится; видимо, именно он сдержал разрушения и не позволил всей местности сгинуть в катастрофе, которая бы, несомненно стала величайшей в современности.
Потом их с мамой взгляды пересекаются, и Кавех неловко машет ей рукой. Взгляды всех собравшихся упираются в выбирающихся из руин мужчин, поддерживающих друг друга, и их слепят вспышки фотокамер.
Хозяйка Пузыринки начинает громко плакать, сгребая кошку в объятья, и на фоне этого Кавеху и Флорентину остается только читать по губам то, что кричит им Фаранак:
— Обоих убью!
———
Этим вечером они отмечают завершение спасательной операции. Разыгравшаяся аномалия официально объявлена последней ликвидированной, и в баре кур-де-Фонтейна собираются многие ученые и спасатели, звучно гремя бокалами. Кавех на радостях спускает деньги, подложенные ему Хайтамом, и знает, что наутро ему будет стыдно. Флорентин тоже только отходит от стресса и много курит. Он такой не один; весь бар погружен в дымку, и Кавех то и дело кривится и кашляет.
— Вот, и я понял, что следом за тобой Кавех точно не выходил, и побежал проверить, — в сотый раз рассказывает Флорентин, встряхивая зажатой между пальцами сигаретой. — Схватил из сумки спасателей стабилизаторы и уже на входе Кавеха-то и увидел, он вверх по лестнице полетел. Догнал, мне было проще, направление движения с притяжением совпадало, и мы за колонной спрятались.
Фаранак грозится никогда не простить обоих, но Флорентин и Кавех переглядываются и улыбаются друг другу, зная, что это всё пустое. Они травят байки, сидя за столом, и когда отчим отламывает кусочек торта и протягивает его на вилке матери, чтобы и она попробовала, интимно-влюбленный жест не вызывает в нем ни тоски, ни сомнений, ни раздражения. Что-то в нём смирилось и отболело.
Они звенят бокалами с шампанским, понемногу пьянея. Кавех рассказывает о проблемах профессора Фарузан, и Фаранак щурится:
— Уж не в профессора ли ты влюбился, милый? Вот это точно плохая идея, тут дисбаланс во власти и возрасте.
— Профессор Фарузан на самом деле совершенно не старая, — по инерции отвечает Кавех, а потом предложение целиком регистрируется у него в голове. — Что? Стоп, нет!
— Точно?
— Да!
Раскрасневшаяся Фаранак всплескивает руками и, отворачиваясь, говорит мужу:
— Представляешь, Кавех не рассказывает мне, в кого влюблен!
— Правда? — переводит на него любопытный взгляд Флорентин.
— Возможно, по дому скоро будут бегать его маленькие копии, а он отказывается даже имя назвать. Ну, что мне оставалось предположить?
В нём говорит алкоголь и пережитый стресс, когда Кавех удивляет сам себя, громко объявляя:
— Мам, я гей.
И ничего страшного не происходит. Люди за соседними столиками всё так же смеются и стучат вилками, пьяная компания не перестаёт петь матерную частушку, сидя у дальней стены. Фаранак лишь приподнимает брови, внимательно на него глядя, и Кавех, стремительно трезвея и белея, сжимает бокал.
Спустя долгую секунду она прокашливается и пожимает плечами:
— Усыновление всё ещё вариант, правда?
Столько лет он боялся, что его отказ от биологических детей расстроит её. Если это и произошло, по Фаранак не заметно ни капли; она говорит лишь, что сожалеет, что он не сказал раньше. Кавех опрокидывает в себя шампанское, чтобы скрыть, что у него начали слезиться глаза. Он жмурится, успокаиваясь, и переводит взгляд на Флорентина.
— Что? — улыбается тот. — Я бисексуален, вообще-то.
Фаранак смеется, и Кавех потихоньку тоже начинает хихикать от облегчения.
— Я горжусь тобой, — говорит Флорентин, улыбаясь, и Кавех не видит, как сквозь разбитую призму, отца, а замечает своего отчима, чье мнение и счастье, вопреки всему, перестало ему быть безразличным.
— Спасибо вам обоим.
Мать машет рукой и утыкается в него пытливым взглядом:
— Так как его зовут?
— Не надо меня допрашивать.
— Ну-ка говори.
— Хватит!
— Расскажи матери.
— Нет.
— Сейчас же!
— Аль-Хайтам, довольна? — огрызается Кавех, поднимая руки в побежденном жесте. — Помнишь такого?
— Начиная с третьего курса, все твои рассказы были о нем. Мне стоило еще тогда догадаться.
Кавех мычит что-то нечленораздельное. Флорентин наблюдает за ними, переводя взгляд то на одного, то на другого, будто смотрит особо интересную игру в мяч.
— Он вдруг пропал из твоих писем, когда ты заканчивал пятый курс, — припоминает Фаранак. — У вас что-то случилось тогда?
— Сильно повздорили, — пожимает плечами Кавех. — Да и сейчас порой ругаемся. Он бывает невыносим.
Его мысли, как это бывает всегда при упоминании Хайтама, путаются в клубок. А может, он просто пьян.
— Ты уверен, — осторожно вступает в разговор Флорентин, — что ему нравятся мужчины? Потому что я пару раз попадал в неловкие ситуации...
— Иногда я думаю, — перебивает Кавех, не давая отчиму пуститься в рассказ очередной истории из прошлого, — что ему никто не может нравиться. Это исключительно вредное и зацикленное на себе существо.
Фаранак недоверчиво переглядывается с мужем.
— Ты бы не полюбил его, будь он таким, как ты описываешь.
— Тут-то у меня и дилемма. — Кавех гоняет остатки рыбы по тарелке, избегая взгляда обоих. Сделать это, когда на него смотрят двое, намного сложнее.
— Ох, милый, — вздыхает Фаранак. — Боюсь, с этим тебе придется разбираться самому. Как бы там ни было, помни, что любовь не бывает ошибкой.
Кажется, они держатся за руки под столом. Кажется, Кавех правда не думает об отце.
———
После того как он покинул Сумеру, ему не прекращают сниться сны. Обычно они мимолетны, наполненные ускользающими воспоминаниями или бестолковыми сюжетами, но под утро в день отъезда ему снится аномалия в институте. Снова закладывает уши, сжимает грудную клетку, и Флорентин не появляется, чтобы его спасти. Когда Кавех падает на колени и смотрит на руки, боясь увидеть бездыханное тело Пузыринки, вместо неё он смотрит на отца.
«Ты меня предал», — звучат его слова прямо в голове, и Кавех отшатывается, прежде чем мир тонет в яростной белой вспышке.
Он подскакивает, хватаясь за грудь и задыхаясь. Комната расплывается перед глазами, сидеть на полу холодно; леденеют и так сковавшиеся от тревоги пальцы. Он ненавидит быть таким слабым.
Вернувшийся ночью Мехрак тычется ему в руку. Кавех медленно моргает, глядя на него невидящим взглядом, и хватает отрезвляющий металл пальцами. Мехрак жужжит, и они сидят вдвоем в темноте в течение долгого времени, пока не светлеет совсем.
В рассветном полумраке никого нет; видимо, мать и Флорентин уже встали и куда-то ушли. Они часто выбираются на прогулки по утрам, чтобы выполнять рекомендации докторов по прогулкам. Флорентин так и ходит с тростью — прошлым вечером они купили в городе новую.
Мехрак приносит ему подаренную профессором Фарузан книгу, и Кавех фыркает:
— Ты же знаешь, что это стоит читать заранее, а не постфактум?
Мехрак не знает. Он лишь запрограммирован ему помогать.
Привалившись к стенке, Кавех открывает книгу. Ему всё равно уже не заснуть, а собираться ещё рано. Он как раз читает о дыхательных техниках, внезапно заинтересованный и уже не так раздраженный подарком профессора, когда в комнату заходит Фаранак.
— Ты уже встал, — довольно говорит она. — Что читаешь?
— Доброе утро, — выглядывает из-за книги Кавех. — А, это... Ерунда, лучше расскажи, куда мы пойдем завтракать.
— Поехали первым рейсом до кур-де-Фонтейна, закатим тебе прощальный завтрак.
— Звучит идеально.
Пока она отворачивается, он быстро прячет книгу в сумку. Не хватало ещё волновать мать в день отъезда. Пока Кавех быстро собирает немногочисленные пожитки, Фаранак смотрит на нежащееся в розовых тонах солнце сквозь трещину в стене. Он причесывается, надевает куртку и заявляет:
— Я готов!
— Я буду скучать по тебе, милый, — тихо говорит она.
Кажется, она плачет, и Кавех терпеть не может то, как картинка грустной матери в залитых встающим весенним солнцем руинах впечатывается в его память.
— Не грусти, — беспомощно просит он.
Фаранак улыбается, глядя на него и пожимая плечами.
— Ты прекрасный человек, мой дорогой. Я горжусь тобой.
— Мам...
— Ты так часто говоришь, что я заслуживаю счастья. Ты тоже заслуживаешь счастья, Кавех. Оставь все страдания позади, хорошо?
От ответа его спасает появившийся из ниоткуда Флорентин:
— Кто будет печенье? Купил нам в дорогу!
———
Обратная дорога кажется ему менее утомительной, чем путь в Фонтейн. Когда они пересекают границу между регионами, Кавех вновь надевает Акашу, и её прикосновение к разуму настолько привычно, что накрывает волной комфорта. А главное — больше никаких снов.
На следующий день, после полудня, он идет по солнечным улицам Сумеру. Здесь намного теплее, и ему приходится тащить куртку в руках. Мехрак парит с ним рядом, избавляя от необходимости себя нести, и иногда пытается выхватить из рук Кавеха сумку, чтобы помочь. Кавех от него отбивается, и усталость с дороги и шутливый бой с чемоданом делают его путь еще более долгим.
Проходя торговые улицы, он встречается с профессором Фарузан.
— Ваш совет сработал, — недовольно говорит она.
— Про название или притеснение?
— Первое, до второго я не опущусь. Однако это место, Академия, превратилось в сборище самодовольных идиотов, которые ничего по-настоящему в науке не смыслят. И чему они могут научить молодежь?
На них неодобрительно оборачиваются, и Кавех безуспешно прикладывает палец к губам, пытаясь остановить разгневанную Фарузан.
— Если вы узнаете, что против них готовится восстание, первым делом зовите меня, — завершает, выдохшись, она. — Я возглавлю какой-нибудь отряд, честное слово.
— Профессор Фарузан, — фыркает Кавех, отмахиваясь, — поверьте, участвовать в революции нас с вами точно не позовут. И не говорите больше так при других людях, пожалуйста.
Они прощаются, и Кавех продолжает свой путь.
У дверей дома Хайтама он долго ищет ключи. Проходят долгие десять минут, в течение которых рука, держащая куртку, нещадно потеет — садящееся солнце палит прямо под козырёк.
Кавеху приходится признать, что ключи он с собой снова не брал. Громко вздохнув, он начинает ломиться в дверь, надеясь, что его сосед уже дома. Действительно, Хайтам не заставляет себя ждать. Щелкнув, дверь открывается резким движением, и первое, что Кавех видит, — это лицо его лучшего друга. Снова называть его так, хоть и в мыслях, бесконечно приятно.
— Ты гад, — ровно говорит Хайтам. — Три дня назад я сижу на работе, и что я вижу? Заголовок «Архитектор из Сумеру чуть не погиб при новом взрыве в Исследовательском институте Фонтейна». Столько слов о добродетели, и ты даже не додумался отправить мне письмо.
— Я и так приехал почти сразу.
— Если бы так сделал я, ты бы орал на меня еще год минимум. Ты ужасен.
— Письмо бы дошло всего несколькими часами ранее моего приезда, — спорит Кавех, чтобы не сознаваться, что ему и в голову не пришло его отправить.
— И ты ещё меня обзываешь бездушным при любом удобном случае.
— Подвинься сейчас же, — завершает перепалку он, — иначе кто-нибудь меня увидит.
— Ты и твоё эго.
Тем не менее, Хайтам делает шаг внутрь дома почти моментально. Кавех с блаженством избавляется от куртки, бросив ее на вешалку, кидает на пол сумку, разминая спину. После двух недель сна на полу позвонки болят от любого напряжения, но он иррационально доволен поездкой.
Он опирается спиной на стену, наконец поднимая взгляд на Хайтама, и тот все стоит напротив, сложив руки и обиженно глядя на Кавеха.
— Ладно, — вздыхает он, — ладно, правда, прости. Я не подумал, что ты будешь переживать.
— Не я один, между прочим. Тигнари и Фарузан меня достали.
— О, так я принес тебе неудобства? — ехидно интересуется Кавех. — Уж извини!
Хайтам хмурится, и всё опять идёт не так; они опять ссорятся, несмотря на все мягкие слова, отправленные друг другу. Может, они могут лишь писать хорошее, но не говорить?
— Прости, — добавляет Кавех в этот раз искренне, вкладывая в слово извинения и за вызванное беспокойство, и за перепалку.
Хайтам пожимает плечами, и в этот момент не разум, не тревога, не неуверенность — что-то другое руководит действиями Кавеха, заставляя шагнуть вперед и податься навстречу. Их лица оказываются совсем рядом, и он ищет что-то только ему понятное в выражении Хайтама, его глазах и приподнимающихся уголках губ.
Мир перестает существовать.
Кавех берет его лицо в свои ладони и целует, и Хайтам отвечает почти моментально, притягивая его к себе за талию. Кавех запинается, споткнувшись о сумку, раннее брошенную на пол, и они врезаются в стену в узком коридоре, продолжая держаться друг за друга так отчаянно, будто от этого зависит их жизнь.
— Ты тоже этого хотел? — негромко спрашивает Кавех, сбивчиво дыша и ищуще глядя Хайтаму в глаза.
— С нашей первой встречи в Академии, — кивает тот, наклоняясь за следующим поцелуем.
Кавех уворачивается, вместо этого восклицая:
— Поверить не могу, я тоже!
И момент опять сломан.
— Повезло, что ты не умер в Фонтейне, — тоже отстраняется Хайтам. — Иначе мы бы зря прождали восемь лет, сойдя с дистанции всего за пять дней до первого поцелуя.
— Это была бы трагедия, — соглашается Кавех, посмеиваясь.
— Я тебя не прощаю, — предупреждает Хайтам. — Ты идиот. Как ты там вообще оказался?
Неловкая пауза.
— Ну... спасал кошку?
Хайтам измученно прикрывает глаза.
— Прекратите все так реагировать, — ворчит Кавех. — Всё кончилось хорошо! Отделался нелёгким испугом.
— Правильно говорить «лёгким испугом».
— Меня чуть не расплющило, это ничерта не «лёгкий» испуг.
— Какая прекрасная была бы это Вселенная, если это бы тебя чему-то научило.
Снова последнее слово за ним. Кавех красноречиво закатывает глаза.
— Почему я вообще тебя люблю? — взывает он к небу.
Хайтам касается его щеки неожиданно нежным движением, и Кавех удивленно возвращает к нему взгляд.
— Взаимно, — просто говорит Хайтам и снова тянется за поцелуем.
Солнце садится, окрашивая коридор во всплески разных цветов, когда лучи проходят через витраж над входной дверью. Хайтам и Кавех бестолково целуются в прихожей, то и дело спотыкаясь о сумку, куртки и разбросанные книги, и всё наконец-то хорошо.