Идущая по дороге времени

     Эрмиона, солнца лучик

Аэлл. Золоченые солнцем мягкие локоны, задорные искорки в добрых серых глазах, грубоватые черты лица, низкий бархатный голос и надежные объятия.

Друг, почти брат, обогревший и подавший руку в трудный момент. Принявший к себе, назвавший сестрой и давший новую жизнь.

Первый призрак прошлого, самый светлый. Раньше него только та, другая, жизнь.

Раньше, в той жизни, ее звали Гермионой Грейнджер, умнейшей волшебницей своего поколения и предыдущего столетия. Она была героиней войны, гением, лучшей ученицей, начинающим блистательным ученым…

А еще, как она думает сейчас, полной дурой. Будь иначе, не полезла бы в то, что трогать опасались и более опытные и умные люди, истинные гении и ученые, а не она.

С временем шутки плохи.

Во время путешествия по африканскому континенту ей удалось найти магический элемент, позволяющий вмешиваться в естественный ход времени — песок времени, как она его назвала. Она давно искала что-то, что могло бы заменить маховики времени, уничтоженные во время битвы в Министерстве еще когда ей было шестнадцать. И, разумеется, не могла упустить шанс лично изучить новый элемент и создать свой собственный маховик времени. Испытывать изобретение она собиралась на себе.

Храбрая и благородная — эгоистичная и безмозглая! Про лабораторных крыс не слышала, что ли?

Первым же опытом все и закончилось. Опытный образец взорвался во время перехода, а она успела наглотаться песка времени — в самом прямом, что хуже всего, смысле.

Единственной радостью в то время было давнее увлечение древнеанглийским языком, который она выучила, чтобы читать оригинальные тексты и лучше понимать происхождение слов современного английского. Потому что забросило ее не на месяц назад, как она рассчитывала, а в шестой век. Спасибо хоть, что шестой век после рождения Христа.

Аэлл тогда подобрал ее, растерянную и изможденную после двух недель в диком лесу с неработающими заклинаниями, и привел в свой дом. Пожалел, дав кров и еду, предложил остаться у него. Он многому ее научил — особенно по части ведения хозяйства. Они жили уединенно у кромки леса в полной гармонии.

Это и спасло Гермиону — Эрмиону, как ее называл Аэлл — после открытия одного сомнительной приятности факта. Она перестала стареть, совсем. Как ей было двадцать четыре в момент эксперимента, так и двадцать лет спустя физически ей все так же было двадцать четыре. Ни на год, ни на день не постарела. Ни одного седого волоска, ни одной лишней морщинки, никаких изменений, кроме погрубевшей от хозяйственных забот кожи.

Аэлл отнесся к этому с пониманием — на удивление. Он сам волшебником не был, но слишком спокойно для нормального человека, не имеющего отношения к магии, принял тот факт, что его названная сестра — нестареющая волшебница.

Сама Эрмиона отнеслась к этому с несравнимо меньшим спокойствием. Она искала возможность вернуться в свое время — незаметно для Аэлла — и пока успехов, хотя бы малейших, не достигла в этом. А «вечная молодость» могла значительно осложнить ей жизнь. За двадцать лет она уже привыкла к такой жизни и привязалась к Аэллу, не думала, что «вечной» может у нее оказаться не только молодость и думала о том, что однажды может просто не проснуться.

Аэллу было двадцать восемь, когда он подобрал Гермиону. Ему было восемьдесят семь, когда она сидела у его кровати, судорожно сжимая ослабшую руку, и плакала от потери друга.

Через два дня Эрмиона покинула дом Аэлла, в котором остался его сын с женой и дочерью, и ушла странствовать.

Колючка Эрмани

Сина. Лукавые голубые глаза, темные вихры волос, разодранная коротковатая одежда в заплатках и пятнах грязи, шальная улыбка и бесконечный запас недозрелых яблок за пазухой.

Парень, еще совсем мальчишка, младше нее на целую жизнь, а знал об этой самой жизни поболее ее самой. Сирота, уличный бродяга, смелый и умный, но гордый, как никто из ее знакомых. Он так и нарывался на трепку и нравоучения. Но стоило ей только дотронуться кончиками пальцев до уха, как он тут же ловко выворачивался, самодовольно усмехаясь и дразнясь.

Сине нравилось дразнить ее. Он улыбался, когда она на него сердилась, звонко хохотал в ответ на ее отповеди и ругань. И стоило бы оставить его жить одного так, как он привык, но он так напоминал Эрмани — так он сократил ее имя — ее дорогих мальчишек Гарри и Рона… Не всем, нет, Гарри и Рон — Эрмани вспоминает это с грустной улыбкой сожаления — никогда не были так умны и изворотливы. Но вечное пятно грязи на носу было прямо как у Рона, как и аппетит, и чавканье за столом, и поддразнивания… Ловкий, как Гарри и с такой же широкой искренней улыбкой, такой же лохматый, неопрятный и смелый…

Эрмани вынуждена признать, что без Сины она бы не выжила. Именно он вытаскивал ее из всех передряг, в которые она встревала по незнанию. Жить в обустроенном доме — это одно, а оказаться на улице — другое. Она не умела выживать на улице, да еще и без магии. В лесу она бы еще справилась, но… Кто бы знал, что в городе, среди людей, выживать бывает тяжелее, чем в диком лесу?

Все благородство Сины Эрмани осознала только в последний момент, когда он смотрел на нее ясными глазами с широкой улыбкой, чуть сумасшедшей из-за отблесков огня и ситуации, с главной площади. Ее обвинили в преступлении, причем серьезном, а он взял вину на себя. Совсем еще мальчишка — сколько ему, этой весной семнадцать должно быть? Но он гордо стоит, задрав подбородок, и смотрит только на нее, игнорируя выкрики толпы и летящий в него мусор.

У Эрмани из глаз льются слезы, а из-за стены огня доносится заливистый хохот Сины, пугающий толпу.

Этот призрак прошлого занимает особое место, приходя к ней по ночам в кошмарах, пытаясь успокоить лукавым прищуром и звонким смехом, широкой улыбкой, но пугая только больше.

«Миона, вересковый медок ты наш»

Элва. Мягкая заботливая улыбка, нежные материнские руки, усыпанный мукой фартук, собранные на затылке темные волосы, и теплый запах выпечки.

Вистан и Милдрет. Одно лицо на двоих, с забавными ямочками и милой улыбкой. Темнота дремучего леса в глазах Вистана и зелень луговых трав в глазах Милдрет. Шумный топот деревянных башмаков, крепкие объятия, почти до треска в ребрах, оглушающий смех и перепачканные ягодным соком пальцы.

Они жили по соседству с ней, Вистан и Милдрет часто приходили к ней за травами и ягодами, угощали свежей выпечкой. Им было по шестнадцать, когда они познакомились, их матери — почти сорок. Элва приняла ее и обогрела материнским теплом, которого Миона из-за собственной глупости не видела со своих семнадцати. И пусть выглядела она на двадцать четыре, пусть на самом деле ей было намного больше, но почувствовать себя любимой дочерью было приятно, как и любимой сестрой. Не младшей, как с Аэллом, а старшей. Вистан и Милдрет открыто называли ее сестрой, приходили к ней в любое время дня и ночи, рассказывали веселые истории и слушали от нее те, которые она узнала в своих путешествиях.

Миона уже думала, что она нашла семью, пусть не так надолго, как хотелось бы, как все закончилось. Резко, неожиданно и совершенно несправедливо. Селение просто разорили появившиеся из ниоткуда воины. Миона не знает, что произошло с Элвой, но слышала затухающий крик Милдрет впереди, когда Вистан тащил ее за руку к лесу. Парень — уже молодой мужчина — заскрипел зубами, крепче сжал ее запястье и побежал к реке. Они оба понимали, что Милдрет уже не помочь, а звон оружия и крики из леса недвусмысленно намекали на то, что будет с ними, если они пойдут туда.

Вистан почти перестал улыбаться, лишь изредка его губы растягивались в дрожащей измученной улыбке. Он стал угрюмым и нелюдимым, постоянно держался рядом с ней, не доверяя никому. Она одна осталась у него. Они начали путешествовать, ненадолго задерживаясь в поселениях. Вистан продавал собранные в лесу травы и ягоды, грибы, в городах, если выдавалась возможность, готовил выпечку и продавал. Последние свои дни он провел рядом с Мионой в лесу, лежа с горячкой. Он почти не отпускал ее руки, замутненным взглядом постоянно пытаясь увидеть ее лицо. Последняя его улыбка, искренняя и не такая измученная, как ранее, и признание, что он давно уже ее любит, резанули по сердцу острым ножом. «Я немного посплю, хорошо? Ты только не уходи, Миона» — последнее, что она от него услышала.

Слезы градом катились из ее глаз, она волком выла над Вистаном, проклиная себя и свою жизнь.

Сколько призраков прошлого тянется за ней? Скольких она потеряла? Сколько раз она плакала над дорогими людьми? Сколько раз видела гнев, зависть, ненависть за то, что она не стареет? Бессчетное количество.

Когда-то давно ее звали Гермионой. После — Эрмиона. Эрмани. Миона. Иона…

Иона, мой самоцвет

Это самый страшный ее призрак. Самая болезненная рана. После него она окончательно ушла в лес, скрывшись от людей. Отказалась от какого-либо имени. Дорогое сердцу «Иона» превратилось в обезличенное «Она». После этого призраков стало меньше — редко кто забредал в ее глушь, а она выбиралась к людям еще реже.

Она построила небольшой домик в самом сердце леса, почти в гиблой топи. Вызнала все тропинки и дорожки, узнала обо всех жителях леса, обо всех растениях и опасностях. Жить в лесу ей было проще и спокойнее, чем с людьми. Постепенно она начала даже немного понимать своих ближайших соседей — воронов и лис.

Иногда она, закутавшись в плащ, выходила из леса, чтобы продать ягоды и лекарственные снадобья, а на заработанные деньги купить немного одежды взамен износившейся и — самое важное — книг. Она научилась находить алмазы среди булыжников, настоящих гениев и мастеров, у которых могла чему-то научиться, взять какие-то знания. Знания — то, что она любила всегда, к чему всегда стремилась. Когда у нее появился постоянный дом, она и сама начала записывать собственные знания, на чем удавалось. Копалась в своей памяти — а она у нее всегда была хорошей — и вытаскивала наружу все-все-все.

А по ночам ей снились пронзительные серые глаза, длинные густые чуть вьющиеся волосы, бледная кожа и обаятельная улыбка, змеящаяся на губах. Приятный голос пробирал до мурашек даже много лет спустя. И пусть она ушла до того, как потеряла бы его, от этого было только хуже. Она часто задумывалась, а не было ли это ошибкой?

Со временем все призраки прошлого понемногу тускнели в ее памяти, кто-то больше, кто-то меньше. Все, кроме него. Его она помнила так хорошо, будто только вчера виделась с ним наяву.

Он любил теплое солнце и прохладный свежий ветер. Мог часами стоять в укрытом зеленой травой поле, раскинув руки, и наслаждаясь ветром и солнцем, ароматом трав и цветов, перешептыванием змей на земле. Любил подначивать лучшего друга, провоцируя на очередное глупое соревнование. Серьезный и суровый мужчина совершенно менялся рядом с близкими людьми, расслабляясь. От них он не ожидал ножа в спину, доверял. Ему нравилось перебирать ее волосы и зарываться в них носом, проводить кончиками пальцев по плечам, вызывая мурашки, и приглушенным голосом рассказывать на ухо древние легенды.

А ведь когда они только встретились, он отнесся к ней настороженно, враждебно, чуть яд в еду не подсыпал — благо, милашка Хелли вовремя заметила и остановила. Благодаря Хелли они и встретились — девушка заболела, а Миона — тогда еще Миона — ей помогла. В благодарность Хелли пригласила благодетельницу присоединиться к ним, хотя бы на один вечер.

Один вечер растянулся почти на десять лет.

У него был шестилетний сын, угрюмый и хмурый, как отец. Но мальчик умел звонко заливисто смеяться, искря глазами, когда ему было по-настоящему весело. Они оба, отец и сын, любили стрелять из лука и соревноваться в ловкости и хитрости, остроумии. В такие моменты она со счастливой улыбкой за ними наблюдала.

Рядом с ним отступали призраки ее прошлого.

Теперь одно лишь услышанное во сне «Иона» было больнее, чем все остальные призраки вместе взятые.

Лесная ведьма, как называли ее некоторые особо смелые жители деревни неподалеку от ее леса, жила спокойно и уединенно, иногда помогая нуждающимся. И долго бы она могла еще прожить в застывше-сонном состоянии своего жилища — уже почти тысячу лет, кажется, так прожила с тех пор, как скрылась в этом лесу — если бы не встревоженное карканье воронов, взволнованное тявканье лис и сердитое шипение змей.

Уступив воле лесных друзей, она пошла за ними. В низине, облокотившись о ствол дерева и кутаясь в легкую накидку, дремала дрожащая женщина. Хотя — она присмотрелась — еще девочка, лет восемнадцать-двадцать, не больше. Разве что округлый живот зрительно прибавляет немного возраста.

Зачесав волосы назад рукой — прямо как это делал Он — она закинула руку незнакомки на плечо и подняла ее, таща к себе в дом. Под ногами крутились лисы и змеи, старый ворон хрипло каркал, летя впереди.

— Лучше бы помогли ее нести, а не сбивали меня с ног, — беззлобно шикнула на них она, осторожно переступая через пушистые рыжие хвосты и внимательно следя за ползущими в траве блестящими лентами-змеями.

Девушку пришлось отпаивать травяными настоями и постоянно следить за ее состоянием, чтобы ребенку не повредило. Она бормотала и шепотом недовольствовала, но лечила. К будущей маме прицепилась какая-то магическая пакость, избавиться от которой так просто бы не получилось — не с тем, что было в лесном доме.

— Вы… — очнувшись, прохрипела девушка, вцепившись костлявой рукой в юбку своей спасительницы. — Вы спасете моего малыша? Прошу, позаботьтесь о нем…

Лесная ведьма лишь закатила глаза и влила в горло девушке противный, но полезный настой. Пусть сначала родит, а потом уже перекладывает своего ребенка на других.

К сожалению, просьба девушки оказалась своевременной. Той же ночью она родила малыша. После этого ее сил не хватило даже на то, чтобы закончить предложение и назвать сына.

— Его имя… — просипела она и затихла.

На руках лесной ведьмы надрывался плачем новорожденный малыш, а его мама — уже покойная — лежала у нее на кровати, так и не дав своему сыну имя.

— И что нам делать? — спросила у ребенка ведьма, вздыхая.

Разумеется, она могла отнести его в деревню у леса. Конечно, она могла выйти в город и оставить его в приюте. Могла бы — если бы совесть позволила — и вовсе оставить его в лесу.

Но не смогла.

Уже почти тысячу лет она жила одна в своем лесном доме и, пусть боль от расставаний и потерь была невыносима, но и от одиночества было дико плохо. А за столько времени оно уже и вовсе сводить с ума потихоньку начало.

Именно этим «схожу с ума» и объяснила она для себя решение взять ребенка себе и воспитать как сына. Особенно если вспомнить, что опыта у нее в этом нет совершенно никакого, только со стороны изредка видела, как матери справляются со своими детьми.

— Ну что, Этель, добро пожаловать в новую семью.

Эдел — Этель, если на старый манер — рос на удивление спокойным и разумным мальчиком. Умные темные глаза внимательно следили за всем вокруг, губы бесшумно двигались, повторяя за ней слова, голова поворачивалась почти незаметно в сторону подозрительных звуков. Этель был подозрительным и недоверчивым — поначалу она даже сочла его пугливым, но это было не совсем так — но при этом невероятно любознательным. А еще он на удивление крепко привязался к своей маме.

Этель приносил домой из леса раненых животных, разные растения и ягоды, много времени проводил в лесу, вслушиваясь в звуки природы. Она не видела в этом ничего необычного, пока однажды не увидела, что он понимает, о чем шепчутся змеи. Не как она понимает лис и воронов, а по-настоящему, как других людей.

В ту ночь она так и не смогла уснуть, снедаемая воспоминаниями. Стоило закрыть глаза, как она тут же видела его и слышала ласковое и нежное «Иона». Он тоже понимал змей. Говорил на их языке, по-дружески шипя с гадюками, ужами и прочими ползучими.

Из-за Этеля ей пришлось отбросить уже привычный образ жизни и чаще выходить к людям. Мальчику нужна была одежда, игрушки, книги, простое общение со сверстниками, в конце концов. К последнему он, правда, не тянулся, с недоумением смотря на детей в городах, что в ярких нарядах звонко хохотали, бегая друг за другом, кидаясь камнями в кошек и собак, вычерчивая что-то палками на дорогах.

У Этеля обнаружились способности к магии, причем немалые, что ее очень обрадовало — за столетия, проведенные вдали от людей, она смогла восстановить заклинания, вспомнить рецепты зелий, изобрести собственные. И своего сына она охотно всему учила, с нежностью наблюдая за старательными попытками уговорить перышко подняться. Глаза мальчика во время занятий магией загорались восторгом, медом лившимся на сердце его матери.

Идиллию лесной жизни нарушила прилетевшая в один день сова с письмом. Подозрительно знакомым письмом. Впрочем, чего еще ей было ожидать, если ее мальчику-волшебнику уже исполнилось одиннадцать?

Больше, чем само письмо, изумило имя на нем. Эдел Слизерин. Она судорожно пыталась понять, кто из них в этом виноват. Нет, это точно не она, просто мальчик — потомок Слизерина, он даже со змеями говорить умеет, конечно, это определенно точно именно так.

А тот вечер у озера в окружении светлячков, когда она с улыбкой кивнула на его предложение, уже тогда понимая, что этого не будет никогда, тут вовсе ни при чем.

Ночью, когда Этель уже спал в своей кровати в окружении лесных друзей, она сидела на коряге у болота, пытаясь заглушить судорожный смех. Кое-как сориентировавшись во времени и все сопоставив, она поняла, что усыновила человека, с которым с одиннадцати лет боролась в своем времени. Тогда его звали Том Марволо Риддл — Лорд Волдеморт, как он после стал себя называть. И он был страшнейшим ужасом всей магической Англии. А теперь он ее сын Эдел, любящий животных и совершенно не понимающий своих сверстников.

Трудно сказать, кто был взволнован походом на Косую Аллею больше — Эдел или она сама. Мальчик перебегал глазами с одного магазина на другой, на мгновение замирая посреди улицы, прислушивался ко всем разговорам и, по непонятной причине, боялся, что письмо пришло по ошибке, что волшебная палочка его не выберет, что мантий и учебников на него не хватит, что он не сможет учиться… А она сама будто бы попала в свое прошлое. За все это время она ни разу не посещала Косую Аллею, да и с волшебниками почти не общалась — единственным исключением была переписка с Николасом Фламелем, от этого она не смогла удержаться, сумев связаться и подружиться с ним еще когда он не закончил свой философский камень. И сейчас все вокруг заставляло ее внутренне содрогаться.

Они вместе, мать и сын, закупались в магазинах, понимающе переглядываясь. Мантии, учебники и книги, ингредиенты для зелий и отваров, весы и телескопы, волшебные палочки — ее давно пропала в пучине времени, когда она не могла ей пользоваться. За время жизни в лесу она научилась использовать магию без палочки, но на такое были способны только сильнейшие волшебники, а выделяться не хотелось. Сильнейшей она себя не считала — только разве что старейшей. Имела право, спустя… сколько там времени прошло? Кажется, тысяча четыреста лет?

Палочка Этеля была из тиса и с пером феникса в сердцевине, ее ручка напоминала когтистый палец или обломанную ветку цвета слоновой кости, которую не стали обрабатывать. Живший всю жизнь в диком лесу Этель был доволен.

Палочка для нее же никак не находилась. Небольшое тепло почувствовалось от палочки из бузины с сердечной жилой дракона, но это было не то. Все это время мастер Олливандер — точно такой же, как она его помнит, разве что на полвека моложе — рассказывал про древесину для палочек.

— Рябина хороша для защиты, ее защитные чары сильны и их крайне трудно сломать. И я не помню ни одного владельца рябиновой палочки, который был бы темным магом, — с непонятной ей гордостью говорил Олливандер, заботливо проводя пальцами по палочке.

Она с трудом сдержала смешок. У него была палочка из рябины, он сам ее сделал по всем правилам, его даже «ветка выбрала», что бы эта фраза не значила. И палочка всегда верно ему служила, сколько она его помнит. Но все теперь считают его темным магом.

Этель скучал и разочарованно смотрел на мастера, который все никак не мог подобрать палочку. Он безразлично оглядывал полки, когда вдруг встрепенулся и подскочил к чуть подрагивающей и звенящей коробочке.

— Что это с ней? — он любопытно потянулся к коробке рукой, но Олливандер перехватил ее первой.

— Возможно, она почувствовала понравившуюся ей магию.

Перед ней положили до боли знакомую палочку из темной древесины с небольшим камешком чистой голубой бирюзы в основании и витой буквой Т. Дрожащими пальцами она в неверии потянулась вперед. Палочка радостно заискрила, приветствуя хозяйку.

— Надо же, обычно палочки из терновника в первую встречу со своим волшебником ведут себя спокойнее, — потер пальцами подбородок Олливандер.

Этель что-то спросил у мастера, но она уже не слушала.

Это не первая их встреча. Это ее палочка. Терновник и голосовые связки селки — он сам нырял, чтобы достать их. Он сделал эту палочку для нее, это был первый шаг навстречу друг другу. Она была уверена, что эта палочка осталась на дне озера, в котором она чуть не утонула, когда уходила. За это время древесина должна была размокнуть и сгнить, камень вывалиться, а сердцевину кто-то бы обязательно съел. Но нет, это именно та самая палочка — витая Т тому доказательство.

Отойдя от неожиданной встречи с прошлым, она заплатила за палочку и они отправились домой.

Эдел поступил на факультет Слизерин, сразу же завоевав внимание своей фамилией — род Слизеринов давно уже считался вымершим. Он с интересом учился, но друзей, к огромному сожалению матери, не нашел. Зато профессор Альбус Дамблдор, бывший для нее когда-то непререкаемым авторитетом и истиной в последней инстанции, проявлял подозрительный интерес к Эделу. Она попросила Этеля быть осторожнее и не поддаваться на провокации. Письмами они обменивались через диких воронов, с которыми оба умели договариваться, а на выходных Этель иногда рисковал и прибегал к ней сам — их дом был в самой глубине Запретного Леса, за территориями кентавров и оборотней, гиппогрифов, фестралов и единорогов, в такой глуши и внутри гиблой топи, что мало кто из разумных волшебных существ рисковал зайти к ним, если только не требовалась срочная помощь — тогда она охотно помогала. Путь до дома лесной ведьмы был опасен и труден, но она знала все тайные тропинки и дорожки и показала их Этелю.

Мальчик с восторгом рассказывал ей о школе, об Основателях, об уроках и преподавателях, о своих идеях и задумках, приносил ей сладости из замка и интересные книги из библиотеки, чтобы она сделала себе копию, с нескрываемым удовольствием уминал ее выпечку, незаметно — как думал он сам — пряча немного в сумке.

Без Эдела в доме стало слишком тихо и пусто, она не знала, чем занять себя. Поэтому решила наконец заняться вопросом денег. Сейчас Этель, может, и не жалуется, но вскоре ему захочется новых модных вещей, интересных дорогих книг, вкусных десертов и популярных развлечений, стильной одежды — на все это нужны деньги. Подвязав длинные густые волосы, которые за все это время так и не удалось укротить, синим платком, она принялась готовить зелья, которые после сможет продать.

Жизнь снова нашла свой темп. Она вспомнила, как жила до Этеля и продолжила хозяйничать в лесу, помогая его жителям, варила зелья на продажу, собирала волосы единорогов, перья гиппогрифов и фестралов и прочие ингредиенты, которые продавать выгоднее было в изначальном виде. Эдел учился, нашел-таки себе приятелей и веселился. Время текло незаметно для той, кто прожил несколько веков.

Казалось, вот только вчера она укачивала на руках сверток с маленьким Этелем, с ложечки кормя его, а сегодня он уже четырнадцатилетний подросток с нее ростом, то и дело норовящий огрызнуться. Нет, он все еще любил ее, как мать, но характер у него стал более взрывной. Он уже года два как точно знал, что приемный, но не винил мать ни в чем — она рассказала ему, как все получилось. Он не строил иллюзий, что в приюте или другой семье ему было бы лучше, жизнь в лесу его вполне устраивала.

— Мам, скажи, сколько тебе на самом деле? — с подозрительным прищуром спросил одним вечером Эдел, когда они сидели за столом с чашками чая.

Она поджала губы и отпила травяного чая, не желая отвечать. Это была болезненная тема, на которую разговаривать она не собиралась.

— Мам? — настойчиво позвал парень, отставив чашку. — Тебе ведь явно далеко не двадцать четыре, не так ли? Подозреваю, что даже и не восемьдесят.

— Будь это кто другой, а не я, тебе бы уже прилетело чем-нибудь тяжелым в голову за такое, — сухо заметила она, не поднимая глаз.

— Знаю, — кивнул Эдел, скрещивая руки на груди. — Хотя бы свое имя ты мне сказать можешь?

Она засомневалась, прикусив нижнюю губу. От имени же ничего страшного не будет, не так ли? Только у нее в груди кольнет. Все равно этого имени давно уже никто не слышал, слишком давно у нее не было вообще никакого имени. Она уже набрала воздух, чтобы ответить, как снаружи послышалось тревожное карканье нескольких стай воронов, завыли волки, зашумели деревья, затявкали нервно лисы и зашипели змеи. Снаружи что-то произошло.

Она выскочила из дома, без всяких слов следуя за старым вороном в сторону болота. Гиблая топь в очередной раз поймала кого-то. Но в этот раз добыча была слишком крупной.

Когда она и следующий за ней Эдел прибежали к болоту, оттуда уже самостоятельно выбирался промокший насквозь мужчина, шипевший ругательства себе под нос. Он поднял глаза на них и расплылся в улыбке.

— Иона…

Лес был встревожен не из-за опасности, а от радости. Хозяин этих земель, хозяин замка Хогвартс, вернулся.

— Торн… — придушенно прошептала она, кидаясь к нему, чтобы помочь окончательно вылезти из не желавшего отпускать добычу болота. Эдел подскочил с другой стороны, закидывая руку незнакомца себе на плечо.

— Подумаешь, болото, — фыркнул мужчина, выжимая длинные темные волосы, успевшие пропитаться грязной водой. — Не подскажешь, сколько меня не было?

— Представиться не хотите? — холодно спросил Эдел, скрестив руки на груди и встав рядом с матерью.

— Тебя манерам не учили? — заломил бровь Торн. — Перед тем, как спрашивать чужое имя, надо представиться самому.

— Эдел, — коротко кинул парень, не сводя настороженного взгляда с неожиданного гостя.

— Торн, — усмехнулся мужчина, но руку в приветствии не протянул. — Так сколько, Иона? — его взгляд немного потеплел.

— Тысяча, — нервно бросила она, отворачивая голову в сторону.

— Дней? — улыбнулся мягко Торн, делая шаг вперед, но замер, услышав ответ.

— Тысяча лет.

Торн тут же нахмурился. Эдел изумленно посмотрел на мать. Он думал, что ей лишь немного за сотню — вполне нормальный возраст для волшебников, пусть и весьма немолодых — и она просто поддерживает красоту магией, а оказалось, что ей не меньше тысячи лет, если только она не прыгнула во времени.

— Мы с Альфере рассчитывали на месяц, — сквозь зубы прошипел он, пытаясь осознать ситуацию.

— Я тоже когда-то на месяц рассчитывала, — вздохнула она. — Пойдем, тебя надо согреть и накормить, а то заболеешь.

Поздно ночью все трое сидели за столом с чашками чая и пирогом, пытаясь разобраться в происходящем. В этот раз она уже не игнорировала вопросы.

— Мам, давай сначала ты, — тут же отрезал Эдел, протягивая руку к пирогу.

— Мама? — изумленно и с некоторой обидой посмотрел на нее Торн.

— Приемная, если Вам от этого станет легче, — закатил глаза Эдел, подпирая голову одной рукой и держа кусок пирога второй.

— А что я? — вздохнула она. — Из-за неудачного эксперимента со временем перенеслась в шестой век нашей эры, попутно наглотавшись песка времени, из-за чего, очевидно, и перестала стареть, замерев в возрасте двадцати четырех лет.

Эдел подавился куском пирога, закашлявшись. Торн любезно постучал ему по спине, вспоминая собственную реакцию, когда услышал это.

— Веке в десятом встретила его, — она кивнула на Торна, — и его компанию. Прибилась к ним и какое-то время путешествовала с ними, пока мы не осели здесь. Им, понимаешь, школу захотелось волшебную создать, — на ее губах расползлась усмешка

Эдел повторно подавился, изумленно смотря на мужчину рядом с собой.

— Салазар Слизерин? — сдавленно спросил Этель, стуча себе по груди и откашливаясь.

— О, так меня знают под этим именем? — довольно ухмыльнулся мужчина, прищуриваясь в удовольствии.

— На самом деле его зовут Торн Слизерин, — она отпила чай и продолжила. — Всех Основателей знают сейчас по взятым уже после создания школы именам. Хельга Оакли — Хельга Хаффлпафф, именно она укротила окраину Запретного Леса, милашка Хелли всегда ладила с растениями.

— Особенно ядовитыми, — закатил глаза Торн.

— Годрик Весткотт, — бросив на мужчину недовольный взгляд, продолжила она, — Годрик Гриффиндор, воин до мозга костей и до костей мозга, обожал свой замечательный меч и доставшуюся от отца кожаную остроконечную шляпу.

— Эта та, которая сейчас распределяющая? — уточнил Эдел, удостоившись дружного кивка взрослых.

— Альфере Рэйвенкло — Ровена Рэйвенкло, невероятный ученый и мастер, она могла создать украшение любой сложности и тонкости, из любого материала и с любым камнем. И, наконец, Торн Слизерин — Салазар Слизерин… — она поймала выжидающий взгляд Торна, — хвалить не буду, его самого пытать будешь.

— Вредности ни на каплю не убавилось, — с нежной улыбкой отметил Торн.

— Этель, сможешь разгадать загадку? — хитро посмотрела на сына она. — Хельга Оакли, Годрик Весткотт, Альфере Рэйвенкло, Торн Слизерин — что получается?

Эдел нахмурился, задумавшись, и беззвучно бормотал что-то, шевеля губами.

— Хогвартс, — удивленно посмотрел он на мать. — Это же инициалы. Первые буквы от настоящих имен Основателей.

— А я говорил Годрику и Хельге, что идея отвратительная и бесполезная, — закатил глаза Торн. — Если у школы еще и девиз «Не щекочи спящего дракона»…

— А что, изначально было не так? — с любопытством посмотрел на Основателя Эдел.

— Надо было прибить Годрика, — прошипел себе под нос Торн, запрокидывая голову назад и прикрывая глаза.

— Спешу обрадовать, — она скосила взгляд на сидящих рядом Торна и Эдела, желая перевести внимание на что-нибудь другое, — вы двое, скорее всего, родственники.

Оба посмотрели на нее с удивлением.

— Я Этелю только имя дала, а на письме — адреса на которых пишет вами заколдованная книга — было написано «Эдел Слизерин». Да еще и змеиный язык, — она вздохнула. — Так что, очевидно, Этель — потомок Свифта.

— Свифт? — склонил голову на бок Эдел, всматриваясь в вероятного родственника.

— Мой сын, — кивнул Торн, так же присматриваясь к парню. А потом прошипел что-то, на что Эдел ответил ему тем же шипением. — Да, ты явно потомок Свифта, в Англии больше никто, кроме нас, не обладал даром говорить со змеями.

— Поздравляю со счастливым воссоединением, — она слабо улыбнулась. — Вы общайтесь, а я спать пойду.

— Спокойной ночи, Иона, — на мгновение обернулся Торн, ласково ей улыбнувшись.

Уже снова Иона ушла к себе, оставив Слизеринов разбираться самостоятельно. Можно было бы напомнить, что Этелю завтра на занятия рано утром, но разве он послушает?..

Торн остался с Ионой в лесу, разбираясь в том, что происходило в последнее тысячелетие. Украдкой он навестил школу и оставленного в ее подвалах спящего василиска. Результатами он был недоволен, но решил оставить это на ответственных за это сейчас. Пока.

Время снова побежало. Эдел стал лучшим учеником Хогвартса, старостой школы, уважаемым молодым волшебником, который еще до окончания школы начал создавать собственные заклинания и зелья. Торн, когда освоился, заставил Иону вспомнить, что она согласилась выйти за него замуж. Эдела он старался воспринимать, как сына, что у него не так плохо получалось. Эдел пытался отвечать тем же, но выходило это у него хуже — как собственного предка Торна он воспринимал вполне хорошо, а как мужа матери — терпел. Иона же, не желая разбираться в отношениях между сыном и уже мужем, оставляла это на них. У нее и без того проблемы были — кентавры начали волноваться и бродить по территории леса с луками и стрелами, неизвестно откуда — для других, Иона-то знала, что это все Хагрид со своими питомцами — в лесу появились огромные пауки акромантулы, начавшие охоту на всех жителей. Живущие в Черном Озере селки, почувствовав возвращение Торна, тоже начали беспокоиться — среди их народа до сих пор ходили легенды, как один из Основателей Хогвартса еще до строительства самого замка нырнул в их озеро, чтобы договориться о сотрудничестве или хотя бы ненападении, а после недружелюбного приема вырвал голосовые связки королеве селки и пригрозил страшными карами любому, кто посмеет что-нибудь вытворить. И со всеми беспокойствами лесных жителей разбираться приходилось Ионе.

Эдел окончил школу и начал строить карьеру в магическом мире, нацелившись на пост Министра Магии. Жил он все так же в доме с Ионой и Торном — дом пришлось увеличивать с помощью магии, так как строился он из расчета «полтора человека» для одной только Ионы. Теперь на болотах Запретного Леса стоял большой и уютный дом, в котором жили Слизерины. Заскучавший и недовольный нынешним Хогвартсом Торн все-таки не выдержал и пошел устраиваться учителем.

У Торна и Ионы родилась дочь Эска, которую все полюбили. Эдел с удовольствием нянчился с ней и играл. В доме снова зазвучал детский смех, а пушистые лисички крутили хвостами, забавляя малышку, змеи напевали колыбельные. Добрая и нежная девочка в одиннадцать лет поступила на Хаффлпафф, желая завести много хороших друзей. Родители и старший брат были за нее рады.

Слизерины понемногу захватывали ключевые позиции в магической Англии. Эдел Слизерин в возрасте тридцати пяти лет уже стал самым молодым Министром Магии в истории, обойдя на выборах Нобби Лича благодаря грамотно составленной программе, харизме и поддержке чистокровных волшебников. Торн Слизерин к тому моменту уже был профессором Истории Магии — умершему на рабочем месте Катберту Бинсу, ставшему приведением, пришлось довольствоваться компанией других приведений, — деканом факультета Слизерин и заместителем директора. В 1971 году в Хогвартс на Слизерин поступили сыновья Эдела Салазар и Годрик Слизерины — школа содрогнулась от сочетания «Годрик Слизерин», а Торн дома смеялся, рассказывая все жене и жалея, что его лучший друг, в честь которого Эдел и назвал младшего сына, этого не видит.

Годрик перенял горячность и воинственность не то от родителей, не то от самого Весткотта-Гриффиндора, и стремился после школы пойти в Департамент Магического Правопорядка или стать главой Аврората, а Салазар, которому достались хладнокровие, расчетливость и нелюдимость, с головой был погружен в науку зельеварения, не собираясь из нее вылезать. Их мать Лукреция Слизерин — в девичестве Блэк — сыновьями была полностью довольна

Вспоминая, как сын добивался руки гордой Блэк, Иона не может сдержать улыбки. Горячий нрав, искрящаяся красота, чувство собственного достоинства и острый ум старшей сестры наследника рода Блэк покорили Этеля. Он очаровывал ее, доказывал собственное превосходство над всеми окружающими, осторожно намекал на выгоду брака с ним… Но долгожданное согласие ему принес сплетенный самостоятельно букет из ромашек, который смотрелся на прелестной головке Лукреции, как звездная корона. После трех лет труда Эдел добился взаимности, а род Блэк потешил свое самолюбие родством с родом Слизерин.

Эдел выглядел старше, чем родители, но не жаловался и даже дразнил их этим иногда. Торн после неудачного эксперимента со временем тоже перестал стареть, поэтому выглядел на те тридцать два, на которые выглядел и в свои тридцать восемь.

 Годрик и Салазар в выходные, прямо как их отец когда-то, с удовольствием приходили из школы к бабушке, с опаской шагая по узким тропам и оглядываясь на гиблую топь, чтобы послушать ее истории, угоститься выпечкой и повидаться с Эской, которая после выпуска из школы осталась в родительском доме, приняв предложение занять пост лесничего — кто знает Запретный Лес и его жителей лучше человека, выросшего в нем? Теперь она следила за порядком на окраинах леса около школы, договаривалась с обитателями Черного Озера — нередко пугая их, — выращивала овощи и фрукты для кухни, собирала ягоды, из лука отстреливала диких птиц и кабанов, научившись этому у отца. Годрик и Салазар всегда готовы были послушать, как она рассказывает что-то интересное о Запретном Лесе.

Эдел наводил порядок в магической Англии, Торн следил за порядком в школе, не давая директору чувствовать себя полноправным хозяином школы. Некоторые профессора начали догадываться, что с Торном Слизерином не все так просто, но вслух об этом не говорили.

Жизнь была интересной и веселой, Слизеринов становилось все больше — в 1991 году Годрик, уверенно идущий к посту главы Аврората, отправил в школу дочь Эллу и сына Элиаса, а в следующем году в Хогвартс должен был поступить и Хиссе — сын ставшего успешным ученым и преподавателем зельеварения в Хогвартсе Салазара. Его младший брат Хенгест уже с нетерпением ждал своей очереди, как и дочь Эски Эльфере.

Торн думал, что он полностью готов к новому учебному году, но его уверенность разбилась, как хрусталь, когда из толпы первокурсников вышла одиннадцатилетняя Гермиона Грейнджер, невероятно похожая на его Иону.

— Иона, самоцвет мой, а не Гермионой ли Грейнджер тебя зовут на самом деле?..

Иона Слизерин в этот момент судорожно молится, чтобы влияния песка времени хватило на поддержание этой временной аномалии. Ведь та Гермиона Грейнджер, что будет однокурсницей Эллы и Элиаса, уже не попадет в шестой век, наглотавшись песка времени, не встретит Аэлла, Сину, Элву, Вистана, Милдрет и других людей, что станут для нее дорогими призраками прошлого. Она не познакомится с Хельгой, Годриком, Эльфере и Торном, не поможет проклятой беременной девушке, что пошла бы к ней за помощью, не усыновит ее новорожденного ребенка. В жизни этой Гермионы никогда не будет Волдеморта и войны, она не повзрослеет слишком рано и ей не придется испытать все те потери, что уже пережила Иона. Петля времени не образуется, причинно-следственная связь не замкнется. И если силы песка времени не хватит, то все вернется к тому, с чего и начиналось, потому что сама Иона исчезнет, а с ней исчезнет из этого времени Торн, Эдел станет Томом Марволо Риддлом, Салазар, Годрик и Эска никогда не родятся, как и Элла, Элиас, Хиссе, Хенгест, Эльфере… Мир вернется к тому сценарию, где трое детей воюют со страшным волшебником Лордом Волдемортом.

Но Иона проглотила достаточно песка времени, чтобы создать эту временную аномалию, а Торн и Альфере своим экспериментом создали еще одну брешь, которая, вопреки всему, поддерживает аномалию Ионы.

Их ждет еще долгая жизнь. Возможно, однажды Иона выйдет к людям. Возможно, она встретится с Гермионой Грейнджер. Возможно, она останется в своем доме в Запретном Лесу со своей семьей, оставив весь остальной мир на ее дорогих мужчин. Кто знает, что ждет ее дальше на дороге времени?..