Когда на телефон пришло сообщение «идешь или да?», Лаванда уже не спала. Вспыхнувший экран на мгновение ослепил, и она поспешила погасить его, соскочила с кровати и рванула в гостиную. Отчего-то вставать раньше времени было страшно, будто Эндрю мог вовсе не прислать ей дурацкое сообщение, и тогда Лаванда снова осталась бы блуждать посреди ночи неприкаянным привидением. Мыслей в голове у Лаванды и так было много, а после банкета сделалось еще больше, так что заснуть она все равно не смогла. Не спали еще, кажется, Элисон и Даниэль, потому что с их кровати то и дело доносились вздохи и шорохи, а вот замершую сверху Рене совсем не было слышно. Ночь выдалась темной, так что она наверняка не могла подглядывать за Рейнольдс так рьяно, и потому, Лаванда была в этом совершенно уверена, тоже о многом раздумывала. За один день произошло, кажется, слишком много всего, чтобы так просто это переварить, и потому Лисы, которых будто в холодную реку макнули, все до единого думали о чем-то совершенно своем. Лаванда, например, думала о Винсенте, о том, кто лишил его жизни, о матери и, совершенно внезапно, о Кевине. Его бледное лицо так и не выходило из головы, а еще Лаванда отчетливо могла представить его развороченную до мяса руку и ухмыляющегося Рико, стоящего сверху. Она и раньше обращала внимание на покрытую сеточкой шрамов левую руку Кевина, однако знать, что какой-то там сумасшедший Рико сломал ее, и видеть этого Рико своими глазами — совершенно разные вещи.

Набросив на плечи куртку, на этот раз свою собственную, Лаванда выскочила в коридор и едва не налетела на Кевина. Это, похоже, входило в привычку, потому что тот даже не шарахнулся, только поднял на Лаванду усталый взгляд. Он, наверное, тоже о многом раздумывал еще с тех самых пор, как ушел из Воронов после травмы, и именно потому не мог позволить себе спать по ночам. Кевин тоже отстал, играя непривычной рукой, и на каждый чужой шаг вперед он едва-едва двигался с места, а Лаванда, точно самая настоящая дура, поняла это только сейчас, оказавшись на его месте. Взгляд ее невольно соскользнул вниз, но Кевин держал руки в карманах, и оттого рассмотреть ей удалость только виднеющиеся между рукавом и штаниной кусочки запястья. Как-то совершенно внезапно стало неловко, и Лаванда попятилась, пропуская Кевина, и сама поплелась следом, не произнеся ни единого слова.

На стадион тоже ехали молча. Нил и Кевин на задних сидениях старательно смотрели в стороны друг от друга, а Эндрю, единственный нарушивший тишину, напевал какую-то дурацкую песенку. Лаванда тоже старалась смотреть в сторону, жмурилась от приближающихся фонарей и цеплялась левой рукой за правую, будто та все еще была пристегнута к ручке наручниками. Кожа под гипсом чесалась просто ужасно, так что хотелось разодрать ее до самого мяса, но Лаванда могла только оставлять алые полосы у края повязки. Все свои многочисленные браслеты она пока что носила на левой руке, и от обилия их рукав куртки некрасиво топорщился, зато не было видно ни шрамов, ни синяков. Лаванда, пожалуй, все еще вся была некрасивая, с ног до головы покрытая синяками, и оттого по-прежнему чудилось, что, стоит сказать одно неверное слово, чужие руки сожмут ее и раздавят, оставив только маленькую измятую фотографию.

Расходились по раздевалкам тоже молча, только Кевин то и дело бросал на Лаванду странные взгляды. Она догадывалась, что он хотел попросту запретить ей тренироваться, однако приглашал Лаванду не Кевин, поэтому у него не было права хоть сколько-нибудь ей указывать. Впрочем, он все равно умудрился настоять на своем, усадив Лаванду на скамейку уже после первого упражнения. Играть одной рукой было ужасающе неудобно, так что Лаванда провалила почти все, что можно было провалить, зато запустила один мяч точнехонько Нилу в плечо. Правая рука пульсировала напряжением, и оттого спазм прокатывался до плеча, ухватиться ей за клюшку нормально не получалось, и потому она висела бесполезным балластом. Отчего-то Лаванда ожидала услышать шквал критики, но Кевин только велел ей сесть и смотреть, а затем полностью переключился на несчастного Нила. Тот, впрочем, и сам горел отчаянным желанием тренироваться до обморочного состояния, так что Кевин вскоре загонял его настолько, что Нил еле держал в руках клюшку.

— Тебе тоже кажется, что между ними что-то изменилось? — спросила Лаванда, когда Эндрю, до этого торчавший на трибунах, плюхнулся рядом с ней на скамейку.

Вместо ответа он пожал плечами и широко зевнул, не потрудившись прикрыть ладонью рот. Взгляд его, впрочем, не отрывался от запыхавшегося Нила и тараторящего наставления Кевина, а обыкновенно безумная улыбка его вдруг показалась Лаванде самую каплю осмысленной. Ночью Эндрю не принимал препараты, так что легко можно было увидеть его обыкновенное состояние полнейшей апатии, но Лаванда все равно была готова поклясться, что видела несколько искорок в его безразличных глазах.

— Я с самого начала был уверен, что Нил знает Кевина, — Эндрю снова пожал плечами и откинулся назад, опираясь на локти, — теперь благодаря Рико Кевин знает Нила.

Он снова зевнул, а Лаванда перевела взгляд на поле. Что-то между Нилом и Кевином в самом деле изменилось, будто лопнула и выросла какая-то стена, и теперь у них обоих была одна на двоих общая цель: победить Рико. Цель Лаванды, пожалуй, была немного другой, а у Эндрю таковой и вовсе даже не намечалось, поэтому-то они и сидели сейчас на скамейке, обсуждая играющих Нила и Кевина.

— Мне даже немного завидно, — хохотнула Лаванда, потерев гипс, — у меня нет никого, кто знал бы меня из прошлого.

Если уж говорить откровенно, у Лаванды, которая раньше всегда была в центре внимания, друзей никогда не водилось. Она общалась со многими девчонками, была знакома с игроками в экси из других школ, однако никто из них не мог знать, что она в самом деле из себя представляет. Эндрю, несмотря на всю его навязчивую заинтересованность, тоже не знал, потому что Лаванда выкладывала ему только то, что хотела бы выложить, а все остальное пряталось в самодельных ярких браслетах, покрывающих руки со шрамами. Настоящая Лаванда была внутри даже сейчас, когда отца больше не было, и всех остальных, кто прикасался к ее нутру, не было тоже. Все на свете, впрочем, носили маски, прятались за ними, точно на карнавале, и Лаванде нравилась ее разноцветная истрепанная ипостась. Она надевала браслеты, скрывала ими предплечья, как только оказывалась на скамейке, и они невольно притягивали ее собственный взгляд, будто та часть, от которой Лаванда никак не могла отказаться. Нил знал ее дольше всех Лисов, но и он по большей части был всего лишь наблюдателем из-за полупрозрачной пластиковой стенки, отделяющей поле от возвышающихся вкруг трибун.

Все Лисы, как и все люди на свете, прятали что-то внутри, и это что-то всегда было разным, однако безусловно болезненным. Шрамы покрывали кожу едва заметными сетками, иные слова впивались в плоть не хуже штыка, и Лаванда, кажется, могла их увидеть, стоило только глянуть под нужным углом. Угадывать у нее всегда получалось лучше всего, и оттого она упрямо молчала, разглядывая собственные скрытые браслетами шрамы. Никто ни за что не хотел признаваться, и потому Нил остервенело лупил по воротам под руководством Кевина, а Эндрю едва не засыпал, развалившись на ближайшей скамейке. Лаванда, пожалуй, не хотела бы спрашивать, лезть не в свое дело без приглашения, и оттого сжимала и разжимала пальцы, разминая сведенную правую руку.

— Если хочешь двигаться вперед, от них нужно избавиться, — заявил выросший будто из-под земли Кевин.

Он был одет в тяжелую экипировку, будто прямо сейчас собирался на очередную игру, только шлем держал в опущенной руке. Клюшка стояла рядом с выходом на поле, а где-то за его спиной продолжал наматывать круги в такой же полной экипировке несчастный Нил. Лаванда, которую снова выгнали слишком рано, сидела на скамейке и перебирала браслеты, а Эндрю играл в какую-то игру в телефоне, откинувшись на спину и болтая ногами. Следующая игра, во время которой Лаванде предстояло выйти на поле, стремительно приближалась, уже завтра они с Эбби должны были поехать в больницу снимать гипс, и оттого от ужаса сводило желудок. Лаванда, совсем не заметившая приближение Кевина, вскинула голову, но он, едва заметно потупившись, руку не опустил. Наверное, Кевин требовал, чтобы Лаванда отдала ему что-то свое, оторвала от нутра часть собственной сути, вот только он ничего не собирался дать ей взамен. У Кевина, пожалуй, все еще не было ничего, кроме высокомерия и собственных страхов, и Лаванда скривилась, не желая касаться его руки.

— Я могу двигаться дальше и так, — ухмыльнулась Лаванда, мотнув головой.

Глаза Кевина сверкали отвратительной уверенностью в собственной правоте, так что Лаванде вдруг ужасно захотелось поставить его на место. Доказать хотя бы ему, что она на что-то способна, что Лаванда — не просто девчонка, слушающаяся отца, и что за ее спиной не обязательно кому-то стоять. Впереди бы, пожалуй, не помешало, во только не было пока никого, на кого Лаванда готова была смотреть постоянно. Даже Нил иногда казался ей предательски неправильным, каким-то напрочь искореженным и перекроенным, будто в его образе было что-то закрашено мутной краской, и оттого Лаванда все больше сравнивала его с Винсентом. Схожего, впрочем, было катастрофически мало, если не считать подросткового роста, и оттого все больше казалось, будто Лаванда просто выдумала себе идеал. Нил не был как Винсент, не был таким, каким она хотела его видеть, но они все равно играли вместе, перебрасывали друг другу мячи, подавали секретные знаки и переглядывались, пока кто-нибудь отворачивался. Лаванда и Нил вместе ходили на английский, а еще она вызвалась помогать ему с испанским, и все равно цельный образ его, выстроенный из детских кубиков, постоянно разваливался.

— Нет, — качнул головой Кевин, однако руку все-таки опустил, — ты продолжишь топтаться на месте, пока не выбросишь их.

— А ты выбросил свою старую форму? — спросила Лаванда, и Кевин дернулся, будто она залепила ему пощечину.

Пожалуй, она снова переборщила, потому что плечи его опустились, а кулаки сжались. Шрамы на левой руке стали как будто отчетливее, расчертили ладонь и запястье белесыми полосами, и только теперь Лаванда заметила, что он протягивал ей именно левую руку. Захотелось вдруг ухватить ее, дернуть к себе и хорошенечко рассмотреть, но Лаванда только вскинула брови, дожидаясь ответа. Наверняка нет, уже решила она, потому что Кевин кусал губы и сделался вдруг совсем жалким, и она даже легко представила его в черной форме. Цифра бы ни капельки не изменилась, только стерлось название университета на груди, а еще, подумала вдруг Лаванда, черный Кевину ни капли не шел. В нем он наверняка выглядел бы бледным и даже болезненным, и оттого татуировка на скуле выделялась бы еще больше.

— Я отдал ее Эндрю, — наконец признался Кевин, вновь глядя на Лаванду прямо.

От слов его Эндрю встрепенулся и что-то промычал, однако от телефона не оторвался. Эндрю, кажется, все еще было плевать на всех окружающих, даже на Кевина и Лаванду, беседующих прямо у него перед носом, однако она отчего-то не сомневалась, что сказанное было правдой. Не сомневалась Лаванда и в том, что Эндрю форму всего лишь хранил, дожидаясь того момента, когда Кевин сам захочет ее уничтожить.

Они смотрели друг на друга почти минуту, молча сверлили друг друга взглядами, будто соревновались в какой-то нелепой замысловатой игре. Никто не желал уступать, потому что каждый из них считал себя правым, но кому-то все равно пришлось бы смириться. Это был бой молчания, соревнование без искр и фанфар, в котором Лаванда смотрела на Кевина, будто выискивала ответы в его глазах. Татуировка двойки на его левой скуле отчетливо выделялась на бледной коже, и ей вдруг захотелось ткнуть в нее пальцам, поскрести ногтем или сделать еще что-нибудь, чтобы убедиться, что она нарисована маркером. Если бы татуировка не была постоянной, подумала вдруг Лаванда, Кевин непременно рисовал бы ее собственной левой рукой, покрытой белесой сеточкой шрамов.

— Ну ладно, — Лаванда качнула головой и тряхнула рукой так, что нанизанные друг на друга браслеты зашелестели и застучали, — тогда я отдам их тебе.

Прозвучало не слишком уверенно, и будто в подтверждение собственной неуверенности Лаванда пожала плечами. Один за одним она принялась стаскивать с руки браслеты, обнажая белесые шрамы, и от взгляда на них ее снова тошнило. Нитки были истрепаны и давно потеряли цвет, а некоторые бусины раскололись и теперь царапали кожу. Лаванда плела эти браслеты с двенадцати, но сперва их было мало — один у нее и такой же у Винсента, а затем становилось все больше и больше. Работа руками отвлекала не хуже экси, а еще применение им нашлось очень быстро. Первая ее попытка сбежать выдалась провальной и потянула за собой рутину реабилитации и психотерапевтов, и тогда, наверное, это было единственным ее развлечением в стенах больницы. Лаванда снимала браслеты один за другим, последними — самые первые два одинаковых, а затем, подхватив их ладонями, протянула Кевину. Сердце отчего-то стучало в горле, будто Лаванда делала какую-то глупость, однако Кевин, явно впечатленный доверием, подхватил разноцветную кучу и, чтобы не уронить, прижал браслеты к груди. Их, впрочем, оказалось не так уж и много, но Лаванда все равно слабо выдохнула, невольно потянулась следом, когда Кевин пошел в раздевалку, и в последний момент заставила себя усидеть на месте.

В груди у нее уже разрасталась дыра, такая же отвратительная, как черная Воронья форма, а еще вдруг ужасно захотелось расплакаться. В последнее время Лаванда плакала слишком много, но это, наверное, были слезы за все то время, когда она упрямо молчала. Теперь никто не ругал ее за хмурое выражение, не оставлял на коже и в душе уродливые синяки, и все равно вся она уже была напрочь разорвана. Белесые ниточки шрамов тянулись от запястья вверх по предплечью, и Лаванде казалось, будто из них вот-вот пойдет кровь. Красная или романтически розовая, она должна была покрыть ее липким слоем, точно спасительным коконом, укрыть от целого мира, и Лаванда хотела этого и боялась одновременно. Умирать больно, но совершенно не страшно, это она отчетливо помнила. Страшно было оставаться живой и продолжать дышать, пока половина ее больше не имела такой привилегии.

— Ты сможешь забрать их, если захочешь, — сказал, будто напомнил непреложную истину Кевин, а затем добавил чуть более твердо: — тренировка еще не закончилась.

На поле он вышел прежде, чем Лаванда успела вскинуть на него голову, и оттого она наткнулась взглядом на его бело-рыжую спину. Эти цвета, вдруг решила Лаванда, ужасно шли Кевину, потому что делали его каким-то очаровательно обыкновенным, человеком, за которым и вправду хотелось идти. Дверцу он оставил открытой, точно приглашал Лаванду продолжить, и она, фыркнув себе под нос, поднялась с места. Она ведь собиралась перестать сидеть на скамейке для запасных, и нужно было всего-то сделать малюсенький шаг, чтобы оказаться на поле.

* * *

Без гипса, хоть ее руку теперь и сковывал жесткий ортез, как будто свежее дышалось. Полноценно размять запястье все еще не получалось, зато Лаванда могла снимать ортез на ночь, хотя бы несколько часов в день позволяя коже нормально дышать. Сделать какую-нибудь глупость у нее все равно бы не получилось, потому что Даниэль присматривала за ней каждую свободную минуту — должно быть, потому, что в эту пятницу Лаванда уже должна была вернуться на поле. Менять позицию не то чтобы совсем не хотелось, скорее Лаванде было боязно облажаться, и оттого она еще больше старалась на тренировках. Времени прошло слишком мало, так что снайпер из нее все еще был не очень, к тому же Лаванда то и дело путалась и пыталась переключиться в защиту, и тогда Кевин обязательно говорил ей какую-нибудь жестокую колкость. К тому же ходить без браслетов тоже было ужасающе странно, Лаванда чувствовала себя голой и оттого еще ниже натягивала рукава. Показывать шрамы перед командой она не стеснялась, но все равно то и дело ловила чей-нибудь слишком пристальный взгляд. В один день Лаванда даже порывалась забрать браслеты обратно, однако, едва она пришла в комнату к чудовищам, Ники взял ее в оборот и усадил смотреть какое-то кино. К концу просмотра Лаванда и думать забыла о браслетах, потому что они с Аароном едва ли не подрались, обсуждая главного героя и его паршивый характер.

Неделя пролетела стремительно, и в конце концов настал день игры, на которой Лаванда впервые должна была выступить в качестве нападающей. На поле, впрочем, она должна была выйти в качестве первой замены, а до того послушно сидеть на скамейке и анализировать игру противника. Получалось скверно, потому что Лаванда в большей степени анализировала собственное состояние — и то, как расслабленно сидел, закинув ногу на ногу, Аарон. Рене, глядя на ее метания, улыбалась мягко и понимающе, и оттого Лаванда нервничала еще сильнее. Ее так и подмывало встать и заявить тренеру, что ни в каком нападении играть она не будет, но как только она собралась это сделать, защитник противника снес Нила с ног. Прозвучал свисток, и Лаванда дернулась, едва не подскакивая с места. Сидящий рядом Аарон злорадно хохотнул и даже отвесил какой-то комментарий, однако Лаванда совсем его не услышала — так сильно у нее застучало в ушах. Она как будто впервые выходила на настоящую игру, так что даже позорно подкашивались колени от ослепившего Лаванду света софитов и грохота криков.

— Это страшно только в начале, — громыхнул Нил, проходя мимо, и Лаванда запоздало повернула в его сторону голову.

Она едва не устремилась к воротам, но вовремя спохватилась, зацепившись взглядом за Кевина. Тот стоял в самой середине поля и сверлил ее таким взглядом, будто Лаванда заранее провалилась. Наверное, таким образом он выражал беспокойство, однако Лаванде этот его взгляд внушил только колючий закипающий у самого горла гнев. Фыркнув, она быстро приблизилась, стукнула клюшкой по его клюшке и так же стремительно метнулась на свое место, пока Кевин не успел высказать ей какую-то гадость. В голове Лаванда продолжала прокручивать, что теперь ее проблема — мяч, а не игроки, и уже примерилась к воротам, когда прозвучал свисток, знаменующий о возобновлении матча.

Защитник, который до того сбил Нила с ног, едва не сделал то же с Лавандой в первую же минуту. Успев увернуться, она нашарила взглядом мяч и метнулась туда, потому что Кевин навскидку стоял слишком уж далеко. Тем более он был занят защитником и полузащитником разом, и все они будто совсем не воспринимали Лаванду всерьез. Ей это было на руку, так что Лаванда, поудобнее перехватив клюшку, метнулась прямо к воротам. Мяч как раз успела перехватить Даниэль, и она же метнула его прямо Лаванде, потому что никого, кроме оставшегося сзади защитника и выскочившего из ворот вратаря, рядом с ней не было. Прогремела сирена, ворота вспыхнули красным, а Лаванда не успела даже сообразить, что только что забила свой первый гол. Правая рука отдалась пульсацией, все еще колотилось, но теперь уже от восторга, безумное сердце, и Лаванда не смогла удержать улыбку. Игра продолжилась, и до того, как объявили перерыв, Лаванда успела забить еще раз, на этот раз приняв передачу от Нила. Они с Кевином поменялись вскоре после ее первого гола, и до конца первого тайма Нил и Лаванда играли в нападении в паре.

— Как рука? — спросила Эбби, подавая Лаванде стаканчик с водой в перерыве.

По глазам ее было видно, что Эбби страшно беспокоилась и готова была посадить Лаванду на скамейку прямо сейчас. Она хмурилась и жевала губы, но говорила твердо, не выдавая тревоги голосом или дрожащими пальцами. В начале второй половины она снова должна была сидеть на скамейке до первой замены, и теперь Лаванда была с таким раскладом согласна. Она сжимала и разжимала пальцы то в кулак, то по очереди, вращала запястьем, насколько позволял ортез, и все равно отчего-то казалось, что что-то было не так. Все предплечье ощущалось будто бы деревянным от локтя и до кончиков пальцев, но боли никакой не было, так что Лаванда быстро решила, что все в порядке.

— У нас уже есть один калека, — хохотнул Мэтт так, чтобы Кевин не слышал, — не перенапрягайся, мы все равно ведем по очкам.

Он едва не хлопнул Лаванду по плечу, но вовремя остановился, замерев с вытянутой рукой. Повисла на мгновение неловкость, и Лаванда подумала, что у противников есть еще целая половина игры, чтобы перебить расстановку сил. Заканчивать в середине решительно не хотелось, и она мотнула головой, проглатывая воду залпом:

— Я могу продолжать.

Во втором тайме дела пошли хуже, но Лисы все равно победили с небольшим перевесом. Лаванда вышла на поле еще только один раз в самом конце, и теперь не забила ни одного гола. То ли она слишком устала с непривычки, то ли опекали ее старательнее, однако ничего путного больше не выходило — Лаванда просто моталась по полю за мячом и теряла его в последний момент. Кевин, впрочем, умудрился за второй тайм забить целых четыре мяча, а Нил — еще два, вот только и Рене, в свою очередь, пропустила несколько голов. Они, впрочем, все равно победили, даже дали короткое общее интервью, однако восторгов, кажется, никто не испытывал. Следующая игра была против Воронов, и оттого гнетущее напряжение охватило Лисов, стоило им рассесться в автобусе.

Ехать было недалеко, всего-то чуть больше часа, но Лаванда все равно решила вздремнуть. Она сложила на груди руки, насколько позволял мешающийся ортез, и откинулась на спинку, прикрывая глаза. Сердце ее все еще колотилось, но теперь, кажется, вовсе не от восторга. Лаванда была разочарована собственной первой игрой в качестве нападающего и раз за разом мысленно прокручивала моменты, в которых могла сыграть лучше. Она не делала себе скидку из-за незажившей до конца руки, смотрела на Нила и Кевина и думала, что Винсент наверняка справился бы успешнее. Из них двоих Винсент всегда играл лучше, умел находить общий язык с членами команды и именно он выстраивал всякие обманки и условные знаки. Лаванда же беззастенчиво пользовалась его наработками, почти копировала его, будто пыталась занять его место. Она слишком привыкла смотреть в его спину, а теперь казалось, будто это Винсент стоял позади и ласково подталкивал в самую середину. Лаванда почти ощущала его теплую ладонь у себя на лопатках, и оттого хотелось сорваться с места и быть лучше, выше, сильнее прямо сейчас, а не в каком-то несуществующем будущем.

— Куда подевались твои браслеты? — подсевшая на соседнее место Элисон вопросительно опустила голову набок.

Половина пути уже была пройдена, и стремительно начинало темнеть, так что в университет они должны были вернуться в потемках. Свет в салоне не зажигали, только горели несколько лампочек над передними сидениями, и Лаванда не могла — и отчаянно не хотела — видеть выражение лица Элисон. Взгляд ее наверняка лучился лукавством, будто Элисон уже сама себе все придумала, а губы растягивались в хитрой ухмылке, и никакой ответ Лаванды не смог бы разбить ее тщательно выстроенную картину мира.

— Кевин забрал их, — хмыкнула Лаванда, потому что врать совершенно не было смысла.

Элисон издала протяжное «О», а затем, не дожидаясь еще какого-то пояснения, ухватила руку Лаванды и задрала рукав до самого локтя. Она даже фонарик включила, ткнув длинным пальцем кнопку над головой, а Лаванда подивилась, с каким искренним любопытством Элисон рассматривала ниточки ее шрамов. Прежде ей доводилось их видеть, но только вскользь, и теперь Элисон пользовалась возможностью рассмотреть каждую белесую черточку на смуглой коже. Она даже пальцем провела у запястья, и Лаванда невольно дернулась, едва не вырывая руку из ее хватки. Словно разряд электричества прошел по ее коже, приподнимая волоски, и Элисон заметила это и снова подняла на Лаванду вопросительный взгляд.

— Если ты выиграешь, я истребую с тебя половину награды, — хохотнула Лаванда, все-таки вытаскивая руку из цепких пальцев.

— Идет, — кивнула Элисон, не отрывая взгляда от ее лица.

Смутившись от ее настойчивого внимания, Лаванда рваным движением выключила свет и сделала вид, что в самом деле собирается подремать. Получалось, впрочем, паршиво, потому что Элисон продолжала сидеть рядом, прожигая ее пристальным взглядом, будто так же, как и Лаванда, могла угадывать чужие страхи и мысли. Они уже почти приехали, проплывающие мимо дома казались знакомыми, и вскоре автобус въехал в ворота университетского городка. Странное ощущение безопасности, будто все страхи остались за этими коваными воротами, охватило Лаванду, и она фыркнула, наконец-то отворачиваясь от окна. Элисон на нее уже не смотрела, сидела рядом и копалась у себя в телефоне, однако повернулась и снова окатила Лаванду этим своим пронзительным взглядом, стоило переключить на нее внимание. Пожалуй, она была даже хуже Эндрю, потому что тот попросту не оставлял выбора, а Элисон давила и давила на совесть, будто не рассказать ей о чем-то было как минимум преступлением. Она даже задержалась, пока все вываливались из автобуса, а потом поднялась, и, качнув бедрами, зашагала прямиком к общежитию.

— В последнее время она явно чувствует себя лучше, — заметила Рене, зачем-то задержавшаяся у багажного отсека.

Перебросив сумку через плечо, Лаванда еще раз посмотрела в сторону ушедшей Элисон, но она уже скрылась внутри общежития. Она, пожалуй, и раньше замечала, что взгляд у Рене был пронзительным и понимающим где-то на границе сознания, и сейчас она тоже смотрела на Лаванду так, будто видела всю ее суть. Рене заботилась об Элисон больше других, даже присматривала за ней по ночам, и, если бы Лаванда участвовала в лисьих спорах, она определенно сделала бы на них ставку. Однако Лаванда все еще предпочитала не ввязываться, держать язык при себе и обходить других людей с их проблемами стороной, потому что, несмотря ни на что, продолжала ощущать на шее крепкую отцовскую хватку. Слишком хорошо она помнила его уроки манер, так что даже горло порой сводило в болезненном спазме, чтобы так просто взять и перешагнуть через них.

— Это уж точно, — хмыкнула Лаванда, соглашаясь.

Она, пожалуй, тоже чувствовала себя лучше, однако это вовсе не значило, что все теперь останется в прошлом. Лаванда готова была поспорить, что Элисон пронесет смерть Сета через всю жизнь, будет жить с ней, точно с любимой мягкой игрушкой, потому что сама была точно такой же. Она не могла просто выбросить и забыть, стереть с рук тонкие убогие шрамы и сделать вид, будто тени рядом с ней больше нет. Скорее, весь мир навсегда оставался тенью Лаванды, ее искалеченным отражением, в котором, как в изломанном кривом зеркале, еще оставался крошечный кусочек, в мутноватой глади которого она казалась нормальной.

* * *

В университетских коридорах, кажется, сегодня было особенно шумно. Студенты сновали туда и обратно, меняя кабинеты и аудитории, тут и там сбивались кучки по интересам, кто-то прямо посреди коридора размахивал руками, рассказывая истории, и все это превращалось в огромный зудящий комок, похожий на разворошенное осиное гнездо. Невозможно было различить в этой суматохе даже собственное дыхание, так что Лаванда искренне удивлялась, как люди слышат друг друга. Гомон был похож на рев болельщиков на стадионе, но если на поле Лаванда радовалась ему, сейчас он доставлял ей разве что дискомфорт. Людей было слишком много, кто-то то и дело подходил слишком близко, и тогда она резко меняла траекторию движения, уворачиваясь от возможного столкновения.

Впереди у Лаванды было последнее на сегодня занятие по истории, и ей не терпелось поскорее закончить с рутиной и выйти на поле. Она прекрасно осознавала, что совсем недавно сама же обвиняла Кевина в зацикленности на экси, но поделать все равно ничего не могла. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя, вернуться в нормальное русло, а пока она всеми силами держалась за игру, как за спасительную соломинку. Больше все равно было не за что, потому что специально найти занятие, которое ее отвлечет, было чем-то из разряда фантастики. Лаванде, пожалуй, нравилось учиться, тем более что она выбрала предметы, которые импонировали ей самой, но никакая учеба не могла заставить ее перестать думать. Мысли в голове вертелись постоянно, Лаванда краем глаза видела длинный палец, похожий на ветку, и белое, залитое кровью лицо мертвого Джейкоба. Джейкоб прятался у нее под веками, выглядывал из-за углов и терялся в тенях, и Лаванда почти уже даже не обращала на него внимания. Гораздо чаще она рассматривала собственные длинные шрамы, будто выискивала в них нечто особенное, искала частичку сгоревшего прошлого.

Наверное, думала Лаванда, у Кевина тоже было что-то, на чем он сосредотачивался в такие моменты. Может, он тоже рассматривал шрамы или искал в интернете собственные фотографии в черной форме, или смотрел в зеркало на черную уродливую татуировку с двойкой на левой скуле. Кевину шла цифра два, и оттого, наверное, Лаванда никак не могла представить его первым номером. В ее воображение попросту не укладывался Кевин с агрессивной каркающей единицей на груди и спине, куда больше ему подходила сглаженная и мягкая двойка. К тому же так Лаванда могла запросто предположить, что ее одиннадцать — это такая же двойка, и поставить себя с Кевином в один ряд. В душе она, впрочем, прекрасно понимала, что до Кевина ей так же далеко, как пешком до луны, но все равно отчаянно хотела хотя бы капельку к нему приблизиться.

— О, — точно повинуясь ее мыслям, у кафедры английской литературы вырос Кевин, и Лаванда шустро свернула к нему, — привет.

Что еще сказать, помимо такой банальности, придумать она не успела, и потому так и застыла с вымученной улыбкой на губах. Кто-то прошел мимо, едва не задев Лаванду плечом, и она невольно поежилась, прижимаясь к прохладной стене.

— Привет, — кивнул Кевин, оглядывая Лаванду каким-то странным придирчивым взглядом, — что ты здесь делаешь?

Он задал вопрос, который стоило озвучить Лаванде, и она пожала плечами, вытягивая указательный палец:

— У меня история в конце коридора. А ты?

На всякий случай она заглянула в приоткрытую дверь кафедры, и подозрения ее подтвердились. Эндрю стоял, сцепив ладони в замок за спиной, перед каким-то преподавателем, и совершенно невозможно было услышать, о чем они разговаривали.

— Эндрю отчитывают за то, что он не сдал эссе, — укоризненно покачал головой Кевин, тоже заглядывая внутрь, — я три раза напоминал ему, но он как будто специально меня игнорировал.

Голос его прозвучал так обиженно, будто Кевин обвинял Эндрю в игнорировании тренировок, а не какого-то там эссе, и Лаванда невольно хихикнула. Они повсюду ходили вдвоем, даже предметы выбрали одинаковые, вот только никто отчего-то не сомневался, что именно Эндрю таскался за Кевином хвостиком. Вот только английская литература, как вдруг показалась Лаванде, была совершенно не в стиле педантичного Кевина. Ему бы подошло нечто более приземленное, с настоящими фактами, а не вымысел от корки до корки, из которого еще и выводы какие-то свои нужно делать. Что-то навроде истории с ее точными датами и событиями, вокруг которых можно было построить тысячи предположений и даже стратегий.

Вздохнув, Лаванда прижалась спиной к стене, чтобы не видеть Эндрю в приоткрытую дверь, и подняла взгляд на Кевина. Он стоял, будто специально прикрывая ее от столпотворения, но и сам оттого невольно нависал над Лавандой. Мурашки рассыпались у нее по загривку, ужасно хотелось юркнуть прочь и сбежать, однако до начала занятия оставалось еще немного времени, так что Лаванда могла прояснить кое-какие вопросы. Она давно уже хотела спросить у Кевина, почему он предложил перевести в нападение именно ее, но рядом всегда был чертов Эндрю. При Эндрю спрашивать не хотелось, потому что отчего-то вопрос этот казался Лаванде чуточку личным, и она продолжала ходить кругами, выискивая удобный момент. Вот он настал, Кевин стоял прямо перед Лавандой, так что она даже могла почувствовать запах его туалетного мыла, а язык отчего-то не поворачивался. Кевин тоже молчал, высматривая нечто у нее на лице, и с каждым мгновением Лаванде казалось, будто он становится все ближе и ближе.

— Почему ты решил, что я буду хорошо играть в нападении? — наконец спросила Лаванда, выдернув себя из прострации едва не за волосы.

Вместо ответа Кевин удивленно моргнул, будто она спрашивала какую-то глупость, и улыбнулся уголками губ. Он не отвечал почти минуту, и все это время Лаванда рассматривала его лицо — бледное и с правильными чертами. Тонкие черные брови оттеняли зелень глаз, выбившиеся из прически пряди падали на лоб, и Лаванда впервые обратила внимание, как Кевин укладывал волосы. Он был чем-то похож на героя семидесятых, разве что усов не хватало, а еще джинсов клеш и яркой рубашки, чтобы можно было пуститься в безумный пляс.

— Тренер сказал, ты считал меня лучшей защитницей Лисов, — добавила Лаванда, изо всех сил подавляя смешок.

Лицо Кевина удивленно вытянулось, будто теперь Лаванда несла не просто глупость, а полную чушь. Он переступил с ноги на ногу, быстро взял себя в руки и закатил глаза, вытягиваясь, кажется, еще больше вверх. Теперь Кевин нависал над Лавандой почти угрожающе, а лицо его было таким серьезным, что становилось страшно, и все равно она никак не могла выбросить из головы дурацкий образ с усами. Кевину определенно пошли бы усы щеткой, похожие на гусеницу прямо под носом, а еще лучше — густые широкие бакенбарды.

— Я с самого начала хотел взять тебя в нападение, — закатил глаза Кевин, слегка отстраняясь, — тем более Нил до последнего отказывался.

В носу у Лаванды защекотало, и она фыркнула и запрокинула голову, рассмеявшись. Смешно было оттого, как нагло тренер соврал ей, а еще — оттого, что Кевин в самом деле собирался взять защитницу на позицию нападения. Звучало глупо и совершенно неправдоподобно, но раз уж это был Кевин — до ужаса лестно. Впрочем, и тем, и другим словам Лаванда поверила совершенно безоговорочно, и от собственной нелепой доверчивости защекотало между легкими и желудком.

— Так и знала, что ты не говорил эту чушь, — смеясь, простонала Лаванда.

— Если уж на то пошло, Мэтт — лучший защитник Лисов, — заметил Кевин как-то уж слишком серьезно, — а тебе эта позиция не подходит.

Теперь стало обидно, и Лаванда замолкла, замерла со все еще запрокинутой головой. Так она не видела Кевина, упиралась взглядом прямиком в потолок и могла сосчитать на нем каждую трещинку. Он словно бы утверждал, что Лаванда стояла не на своем месте, и она вдруг подумала, что никак не может вспомнить, как они с Винсентом разделяли роли в самом начале. Может быть, она и впрямь стояла в нападении, а он в защите, но в какой-то момент они в шутку поменялись, так и оставшись с чужим номером на спине. Лаванда не могла вспомнить, и это приводило ее в отчаяние, так что даже запекло уголки глаз, вот только Кевин, кажется, принял ее расстройство на собственный счет.

— Я не говорю, что ты плохо играла, — выдохнул он потерянным, почти испуганным голосом, — но мне с первого взгляда показалось, что в защите ты не можешь раскрыться. Тебе нужно вести мяч, а не пытаться его отобрать.

— Нападающие тоже отбирают мячи, — хохотнула Лаванда, шмыгая носом.

Слова эти, кажется, ввели Кевина в еще больший ступор. Он замер, шумно вздохнул и перекатился с мысков на пятки, оказываясь от Лаванды еще дальше. Отчего-то такая его реакция Лаванде ужасно понравилась, она даже поглядывала на него исподтишка сквозь полуопущенные ресницы, пока Кевин, окончательно взяв себя в руки, не вытащил что-то из рюкзака. На раскрытой ладони он протянул Лаванде нежно-сиреневый мешочек, и это собственное его действие как будто окончательно выбило его из привычного русла. Кевин замер, точно выброшенная на берег рыба, напряженный настолько, что сквозь бледную кожу стали проступать голубоватые вены, и уставился на Лаванду таким пронзительным, почти испуганным взглядом, что ей отчего-то сделалось стыдно. Взмывшая в воздух неловкость охватила и ее тоже, и она вскинула брови, но все-таки протянула руку и мешочек взяла. Мимолетно коснулась пальцев Кевина, прохладных и ужасно шершавых, и невольно отдернула руку, вжимаясь в стену настолько сильно, будто готовилась с ней срастись.

— Вместо старой формы я получил новую, — Кевин наконец отмер, повел плечами и отступил на полшага, — поэтому я решил, что должен дать тебе что-то в обмен на браслеты.

Голос его звучал ровно и почти безразлично, зато кадык дергался вверх и вниз, выдавая волнение с потрохами. Лаванда, глядя на него, тоже ужасно смутилась, дернула уголками губ в попытке выдавить из себя улыбку и просто-напросто пожала плечами. Уже давно никто не дарил ей подарков, так что теперь отчего-то ужасно хотелось расплакаться. Она даже снова шмыгнула носом, тряхнула головой, так что волосы защекотали щеки, и, быстро раскрыв мешочек, вытряхнула содержимое себе на ладонь. Это оказался тонкий браслет с тремя маленькими подвесками в виде кружочка-солнца, полумесяца и звезды, настолько изящный и аккуратный, что ни за что не смог бы скрыть ее шрамы. В первое мгновение Лаванда даже решила, что Кевин смеется, потому что эта побрякушка ни за что не смогла бы заменить ее разноцветные фенечки, вот только лицо его было настолько серьезным, что теперь уже ей сделалось стыдно. Лаванда представила, как Кевин, светясь своей дежурной улыбкой, выбирал этот браслет в магазине под неуместные провокационные вопросы продавцов-консультантов, и не смогла не хихикнуть.

— Я никогда ничего подобного не носила, — Лаванда повела плечами, осторожно разгладила браслет на ладони, — спасибо.

У нее даже уши не были проколоты, что уж говорить о каких-то там побрякушках, из-за которых отец наверняка назвал бы Лаванду шлюхой. Ей нельзя было носить короткие юбки и облегающие штаны, стоял полный запрет на всякие вульгарные украшения, и только самодельные браслеты отец позволял, потому что они скрывали уродство Лаванды. Длинные тонкие шрамы, тянущиеся по предплечьям, казались ему отвратительными, и Лаванда невольно думала так же. Она прятала доказательства собственной слабости за длинными рукавами и яркими фенечками, а теперь Кевин будто в насмешку дарил ей тонкий изящный браслет, который сделает их еще более явными.

И Лаванде, честно признаться, все это ужасно понравилось: смущенный напрягшийся Кевин, тонкий изящный браслет и ее собственные вспыхнувшие калейдоскопом чувства. Сердце ухнуло в пятки и заколотилось у самого горла как от испуга, и Лаванда, хмыкнув, склонила голову набок. Она все перебирала в пальцах тонкий браслет, кажется, целый бесконечный момент, а жизнь вокруг лилась и тянулась, подталкивая ее в спину жесткой шершавой рукой.

— Поможешь надеть? — Лаванда глянула на Кевина исподлобья, протянула ему ладонь, а мешочек спрятала в кармане толстовки.

Кевин, сипло угукнув, подцепил браслет пальцами, и Лаванда снова невольно вздрогнула. Прикосновение вышло совсем мимолетным, почти даже не доставляющим дискомфорта, и Лаванда, сглотнув образовавшийся в горле комок, протянула руку и задрала рукав. Словно специально, в ответ на невольную подначку от Кевина, она сделала это шрамами вверх, оголив их почти все до самого локтя. Теперь пришла его очередь вздрагивать и удивленно вскидывать голову, но в ответ на этот жест Лаванда только пожала плечами. Где-то в глубине души ей было смешно и неловко одновременно, а в реальности сердце ее лихорадочно колотилось, будто Лаванда снова собиралась добровольно усесться в машину к Джейкобу. В тот раз она продалась за пачку сигарет, а теперь — за красивый блестящий браслет, и разница была только в том, что Кевин пока еще не успел ни завоевать, ни нарушить ее доверие.

— Спасибо, — снова кивнула Лаванда, когда Кевин, закончив, зачем-то спрятал руки за спину.

Теперь тонкая цепочка браслета с крошечными подвесками болталась у нее на запястье, будто специально приковывая внимание. Лаванда крутанула рукой, придирчиво рассматривая подарок со всех сторон, и широко улыбнулась. Смотрелось на удивление сносно, тонкое золото почти сливалось с ее смуглой кожей, и оттого шрамы казались еще более белыми. С ними тоже нужно было что-нибудь сделать, замазать какой-нибудь краской, красной по белому, но с этим Лаванда разберется потом.

— Смотри на него, когда нужно будет отвлечься, — сказал Кевин, заглядывая Лаванде за спину.

Там, наверное, преподаватель уже закончил отчитывать Эндрю, так что и их маленький неловкий обмен любезностями должен был скоро закончиться. Они ведь все еще стояли посреди коридора прямо у двери на кафедру английской литературы, а мимо сновали студенты. Лаванда поморщилась, запоздало почуяв на себе чей-то взгляд, и Кевин, кажется, снова воспринял это на собственный счет. Лицо его разом сделалось жестким, каким бывало во время тренировок и обсуждений стратегии, и Лаванда вдруг подумала, что он не сказал, от каких именно мыслей ей стоит отвлечься. Однако кто-то рядом уже кашлянул, привлекая внимание, так что она, дернувшись, поспешно натянула рукав до середины ладони.

— Привет, — кивнул Мортимер, и Лаванда вскинула на него испуганный взгляд, — ты так и не позвонила.

Каким-то образом он снова оказался слишком близко, так что Лаванда почти чувствовала его дыхание в собственных волосах. По телу прошла волна липких мурашек, она отклонилась в сторону, и Кевин вдруг тоже шагнул, прикрывая Лаванду плечом. От этого маленького жеста сердце громыхнуло еще сильнее, но хотя бы звенеть в ушах перестало, так что Лаванда смогла вздохнуть и сморгнуть вставшую перед глазами багровую пелену.

— Мне все оказалось понятно, — порывшись в сумке, Лаванда вытащила чужую тетрадь и протянула, ухватившись за уголок двумя пальцами, — я и пропустила всего-то неделю. Спасибо.

От странного жеста Кевина сделалось легче, но к горлу все равно уже подступил кислый комок тошноты. Мортимер Лаванду ужасно нервировал, потому что постоянно оказывался слишком близко и проявлял к ней слишком много внимания Умом она понимала, что, наверное, просто-напросто ему нравится, однако сердце приказывало остерегаться, а еще лучше — бежать. От навязчивого внимания в школе Лаванду защищали отец и приглядывающие за ней полицейские, а теперь вместо них перед ней вдруг выросла спина Кевина. Сбоку раздался сиплый смешок, и Лаванда скосила глаза на ухмыляющегося Эндрю, слишком расслабленного для человека, только что выслушавшего нотацию. Он толкнул плечом Кевина, глянул на Мортимера исподлобья и напоследок одарил Лаванду насмешливым взглядом. Она все еще стояла с протянутой рукой, потому что Мортимер, кажется, никак не желал забирать собственную тетрадь, и от всей этой ситуации ей тоже становилось смешно.

— Что за Санта-Барбару вы тут развели? — гоготнул Эндрю, будто развернувшаяся сцена ужасно его веселила, — я, видите ли, страдаю, выслушивая пустой треп, а вы без меня любезностями меняетесь. Пошли, Кевин, поможешь мне написать это дурацкое сочинение.

Вклинившись между Лавандой и Кевином, Эндрю выхватил из ее пальцев тетрадь и припечатал ее в грудь Мортимеру с такой силой, что тот пошатнулся. Не говоря больше ни слова, они с Кевином двинулись прочь и вскоре затерялись в толпе спешащих на пары студентов. Лаванда, оставшаяся наедине с Мортимером, хотела было уже сказать какую-нибудь колкость, выплеснуть собственное негодование, сказать, наконец, что именно ее не устраивает и почему она взаправду не позвонила и даже не написала, но храбрость стремительно схлынула. Как удивительно оказалось осознавать, что нормально общаться она могла только с Лисами, потому что, наверное, все они были в разной степени покалеченными и странными. Мортимер казался Лаванде нормальным, поэтому доверия ни капельки не внушал, и оттого же она никак не могла заставить себя выбраться из собственного золоченого панциря.

Прежде, чем Мортимер успел что-то сказать, студенты начали стремительно расходиться — вот-вот должно было начаться следующее занятие. Коридоры стремительно опустели, и Лаванда, бросив на него быстрый взгляд, тоже устремилась к нужной аудитории. Разговаривать не хотелось, казалось, она истратила всю энергию на Кевина, и оттого даже ноги передвигались медленнее, чем обычно. Впрочем, дойти до самого дальнего ряда она все же смогла, плюхнулась там на скамейку и прикрыла глаза, отсекая царящий вокруг гомон. Пальцы ее сами собой коснулись подаренного браслета, провели по тонкой цепочке и остановились на подвеске-звездочке. Острые углы ее кололи подушечки пальцев, наверняка оставляли крошечные алые пятна, и Лаванда сжимала ее все крепче и крепче, пока в висках не стрельнуло. Началась лекция, принялась бубнить строгая преподавательница, и Лаванда, не желая распахивать глаз, погрузилась в заунывную дрему, полную переворотов и войн.