Сумасшедшая Лю

Хеймитч знал, что эта сумасшедшая старуха живёт на отшибе Шлака. Никогда не ходил к ней сам, просто слышал. Поэтому сейчас шёл туда, опустив голову низко, чтобы не видеть ничего вокруг. Или, возможно, чтоб не видели его. В такой ливень вряд ли кто-то был на улице, поэтому опасаться было нечего. Но Хеймитч смотрел на свои ботинки, которые вязли в грязи и слякоти. Земля смешалась с угольной пылью и размокла. Стало без разницы что есть что ― всё одно.

Хеймитч бросал редкие взгляды на окружающие дома. Забрел в конец Шлака, где редко бывал ― не было необходимости. Дальше уже скупые деревья, кустарники, пожухлая пыльная трава поляны и скрытый от лишних глаз дом местной голосистой безумицы.

Сумасшедшая Лю жила сама по себе. Никто не знал, чем промышляла и как не померла ещё от своей старости, дряхлости и бедности. Возможно, от сочувствия ей и помогали. Сумасшедшая Лю была не злая и даже не такая уж безумная. Просто было в ней что-то страшное.

Сумасшедшая Лю редко выходила за пределы Шлака. Наверно, из-за ноги. Та мертвым грузом кое-как волочилась за старым телом. Никто не знал, что случилось. Все помнили её только такой, хромой, с одним ослепшим закрытым глазом, вокруг которого расползлись тонкие нити шрамов. Кучерявые темные волосы поседели, а голос стал скрипящим. Кто-то поговаривал, что сумасшедшая Лю умела петь ― красиво, громко, заливисто и задорно. Но никто никогда не слышал. Может, и правда умела ― как и ходить без хромоты и видеть двумя глазами.

Хеймитч остановился у двери. Хотел постучать, но гром заглушил мир на пару мгновений. Потом дверь открылась сама, даже до того, как он занес руку. Сумасшедшая Лю куталась в шаль. Она посмотрела на него, потом тихо и тяжело выдохнула, отступила от порога и пригласила внутрь.

― Мальчик, ты простынешь по такому дождю. Даже летом, ― заметила она без упрека.

― Думаешь, мне страшна простуда?

Сумасшедшая Лю обернулась на него и улыбнулась. В единственном зрячем глазе мелькнул озорной огонек, который на секунду заставил забыть об ее старости. Второй, навсегда закрытый, напомнил вновь.

Хеймитч гадал ― там пустая глазница или белесое глазное яблоко? Может безумица просто приучила себя так закрывать глаз. Кто её знал.

― Тебе не страшна, но побереги своих родных.

Зря сказала, ведьма. Кулаки сжались, зубы скрипнули.

Сумасшедшая Лю пошла к углу, кое-как присела и приоткрыла половицу, выудив оттуда бутылку чего-то мутного. Хеймитч даже не думал помочь ― его захлестнула злость и горечь. Пусть корячится, полуслепая калека.

― Чего молчишь? ― безумица поставила бутылку на стол перед ним. ― Открой, уважь старуху.

Она опять улыбнулась, хитро, как лисица.

― Их убили.

Хеймитч ловким движением открыл бутылку и подумал, что сумасшедшая Лю сама бы без проблем с этим справилась. Просто предлог.

― Всех? ― спросила она спокойно.

Добрела до шкафчика, выудила оттуда два старых стакана и поставила перед Хеймитчем.

― Всех? ― переспросила она глухо.

― Да.

Кулаки опять сжались до боли. Только сейчас заметил, как его колотило. Сумасшедшая Лю накинула на него свою шаль.

― И ты чего пришёл ко мне, мальчик? ― сумасшедшая Лю отхлебнула пойло из стакана.

Самодельное, понял Хеймитч. Вот так и выживает. Шахтеры, наверно, эту бурду тоже согласны пить ― алкоголь есть алкоголь. Всё равно помирать. Если не от алкоголя, так от завала ― только месяц назад пятерых погребло. Совсем юные. Хеймитч их знал. Но он не попал под завал.

Всего лишь на Голодные игры.

― Ты пришла ко мне перед Играми, ― сказал Хеймитч. ― Зачем?

Может, поэтому он пришел к ней после. Замученный количеством мертвецов перед глазами и в собственном доме.

Как смотреть в глаза тем, кто не выжил? Хеймитч их не убивал, но он выжил ― это же практически одно и то же.

Как смотреть себе в глаза, если виноват в смерти родных? Вот так, за его глупую хитрость, от которой было смешно, а назначенный ментор лишь покачал головой. Он знал, сразу знал, что выходка не станет байкой, над которой будут смеяться в Котле. Нет, это станет проклятием. Хеймитч не верил, пока не увидел расплату своими глазами.

О, если бы он знал, что страшнее крови, открытых переломов, вываливающихся внутренностей и отрезанных конечностей будут внешне целые и здоровые тела.

Посылку доставили утром, в красивой коробке аккуратные пирожные. Мама на новой кухне осваивалась и даже была рада ― такое она никогда не приготовит. Брат первый схватился и будто проглотил целиком. Дженни сначала аккуратно откусила, не веря ощущению сладости.

А мать взяла последнюю, заметив, с досадой, что пирожных всего три. Только тогда внутри Хеймитча что-то тревожно зашевелилось, он повернулся к матери и хотел было что-то сказать ― но не успел.

Первым упал брат. Ему стало плохо, он пытался встать, но ноги не удержали. Всё тело не слушалось, он даже не мог произнести что-то внятное. Дженни пыталась понять, что с ним, но и сама вскоре начала терять сознание. Мама упала за спиной Хеймитча.

В коробке лежала записка.

«Для рассказа про смешной случай на арене».

На самом дне. На записке отпечатались следы от трех пирожных.

Он сидел в новой необжитой кухне около трёх медленно остывающих тел. Вопреки расхожему мнению, они не были похожи на спящих. Они даже не смогли закрыть глаза ― в застывшем взгляде читался ужас. Хеймитч сидел и думал о полете топора. Будто вся жизнь сузилась до этих несколько заветных секунд ― прекрасных и восхитительных. Топор летел прямо в соперницу, а спустя секунду громкий звук возвестил о смерти и победе одновременно. Хохот охватил Хеймитча раньше любой осознанной мысли.

А сейчас, на кухне, стояла жуткая тишина. Хеймитч думал об этом полете и смехе, который вырвался из него так легко и просто.

Хеймитч вспомнил про сумасшедшую Лю не сразу. Просто в голове словно отматывал до жатвы, когда жизнь изменилась навсегда. Тогда сумасшедшая Лю появилась как провожающая ― совершенно внезапно. Их ничего не связывало. Она подошла и обняла его, а потом взяла в руки его голову.

― Хеймитч Эбернети, не сдавайся и не давай им ничего у себя отнять. Они ничего не способны тебя лишить, пока ты сам не отдашь себя. И передай это девочкам и тому мальчишке. Я успеваю только к тебе.

Темный глаз сумасшедшей Лю смотрел на него так внимательно. Хеймитч не смог даже сказать ей что-нибудь. Старуха вышла ― достаточно проворно для той, у кого одна нога кое-как двигается.

Хеймитч сидел на полу среди тел и думал ― что значат эти слова? Кажется, ровно то, что случилось.

Тело затекло. Поэтому он встал и кое-как добрел до двери. Может, сейчас у сумасшедшей Лю есть ответ.

Но она молчала. Смотрела темным глазом внимательно и ничего не говорила. Потом пододвинула свою странную настойку. Хеймитч выпил, обжигая горло. Если отравится ― это ничего. Даже заслужил.

― Всех, значит, ― вздохнула она. ― Я думала, он сосредоточится только на твоей матери или брате. Может, на двоих. Хотя тут ты должен был ему сильно насолить. Но всех… Даже твою малышку…

Сумасшедшая Лю покачала головой.

― Плохо, ох, как плохо.

И налила ещё. Хеймитч молча выпил, чувствуя, что прожжет не только гортань, но и желудок.

― Отравил? ― спросила вдруг безумица.

― Да про кого ты говоришь? ― чуть ли не рыкнул Хеймитч.

― Про Сноу, ― сумасшедшая Лю моргнула недоумевающе. Закрытый глаз чуть дрогнул в такт движению. ― Кто еще на такое способен?

― Он лично что ли? ― огрызнулся Хеймитч.

― Конечно, ― сумасшедшая Лю пожала плечами, мол, а кто же еще.

Это злило. Но Хеймитч чувствовал расслабляющую дремоту ― и от тепла, и от терпкой горькой настойки. Мягкость окутывала злость, и выныривать было всё сложнее и сложнее. Тело расслабилось, голова болела. Оцепенение наконец спало, но вместо лавины горя и злости захлестнула лишь усталость.

― Он такое любит. Травить. Яды, ― сумасшедшая Лю улыбнулась. ― Змеи разят не силой, а хитростью.

Хеймитч слушал, явственно ощущая, как настойка глушит весь взрыв. Но в мыслях ему хотелось разрушать. Выразить злость. Только сил не было.

― Что ему, так повезло с карьерой? Или удачно кто-то ушел, а кто-то… Пропал?

Сумасшедшая Лю подмигнула единственным глазом, что выглядело нелепым. Хеймитч бы рассмеялся в любой другой день, но сегодня старуха его не смешила. Только открывала глаза. Внезапно восхождение Сноу, которое так восхваляли, стало прозрачным и простым.

― Спроси в следующем году, как дела у остальных, ― буднично сказала сумасшедшая Лю.

― У остальных?

― Выживших.

― Победителей?

Черный глаз уставился на него. В нём, казалось, даже не отражался свет тусклой лампы. Тьма. Черты сумасшедшей Лю заострились.

― Выжили. Не победили.

Хеймитч забыл о своей победе. Она была так давно. Словно её не существовало.

― Это сложно назвать победой, да? ― сказала она тише. ― Только в миг, когда она происходит. О, тебя захлестывают чувства ― ты живой, один живой среди всех этих тел. А мог бы быть одним из них, но стоишь. Так странно ― стоять, дышать, быть живым. И всё разом наваливается. Ты выиграл! Свобода! Но эти мертвы, из-за тебя так или иначе. И всё это смешивается. Ты дышишь, и не можешь надышаться, но кажется, что сейчас задохнешься.

Сумасшедшая Лю закрыла глаза и жадно втянула воздух.

― В эту секунду мир так сладок. Жаль, что лишь секунду.

Хеймитч посмотрел на дно стакана. Стал пить медленней, глотками. Иначе сморит.

― Откуда ты знаешь?

Сумасшедшая Лю пожала плечами.

― Догадалась. Не очень же сложно?

Но Хеймитч знал, как сложно. Никто бы не понял этого странного ощущения победы. Оно и вправду скоротечно. Тебя хватают, лечат, отмывают, выпинывают для интервью, а потом спешно и без свидетелей везут назад. Но никто не говорит с ним о том мгновении, когда все чувства разом захлестывают, и ты взрываешь от этих ощущений внутри.

― Сноу тоже у них всех отравил?

Сумасшедшая Лю плеснула себе в стакан настойку.

― Может. А может ещё что-то. Я слышала… О, так мало. Я не ментор, мальчик. Я бы не смогла им быть. Я рада, что… Я им и не стала.

― Менторами могут быть только победители Игр.

― Да, и ты станешь ментором.

Хеймитч нахмурился. Пьяным он не мог противостоять хитрой старухе. Та ловко уходила от вопросов.

― Сколько тебе лет?

― Хочешь сказать, я выгляжу младше своего возраста? ― она лукаво подмигнула.

― Я не знаю, сколько тебе…

Язык уже заплетался.

Сумасшедшая Лю вздохнула. Хеймитч старался вспомнить про нее все слухи, все разговоры. Но ни в одном не мелькал возраст. Она стала старухой уже в его детстве, хотя он помнил черные кучерявые пряди. Спина ее была ровнее многих, а на лице ― не так много морщин, как у некоторых стариков. Как ни погляди, старухой её звали за хромоту, а сама она будто играла роль. Ей нравилось быть старше, чем она была. Хеймитч подумал, что она, наверно, едва ли дошла до шестого десятка.

Мысль мелькнула так быстро. Пьяный разум кое-как ухватился за неё. Хеймитч потратил все силы, чтобы вдуматься в неё.

― Как тебя зовут?

― Сумасшедшая Лю, ― ответила старуха.

― А полное имя?

― О, я лишилась его в лесу. Решила оставить там, ― она махнула. ― Пусть сойки-пересмешницы повторяют его без умолку чужим голосом, а я оставлю себе это причудливое прозвище. К слову, сначала я была просто Странной Лю!

― А ногу и глаз? Ты тоже там оставила?

Сумасшедшая Лю смотрела на него пару долгих мгновений. Внимательно, пристально, тьма вновь плескалась в единственном зрячем глазе.

― Пуля попала. Волочилась до безопасного места, перевязав кое-как. Повезло, что не занесла заразы, но потом… Целительница одна сказала, что повредила мышцу или что-то такое. Бегать больше не смогу. Как и убегать.

Рукой коснулась нитей шрамов и закрытой глаза.

― Веткой хлестнула, пока убегала. Повезло меньше. Вот и хожу одноглазая, ― она засмеялась со скрипом.

― От кого ты убегала?

― От убийцы, Хеймитч Эбернети. Он тогда убил троих, он и сейчас убил троих.

Пьяный разум безуспешно старался понять эти слова, но голова раскалывалась. Хеймитч хмурился, не понимая, за что уцепиться. Он упускал что-то важное.

― Я приходила каждый год, когда оклемалась. Я выждала пару лет в глуши, скрываясь ото всех из-за страха. Жила в каком-то кошмаре. Мои вытаскивали меня, даже переселили в этот дом, а сами разлетелись. А я стала приходить к детям.

Сумасшедшая Лю смотрела на стену, видя что-то свое.

― Я видела их глаза, я их обнимала. Никто не возвращался. Я почему-то знала. Я бы тоже не хотела вернуться. Грош цена победе. И моей, и твоей.

Голова плыла, плавилась.

― Твоей? ― пробормотал Хеймитч.

Сумасшедшая Лю посмотрела на него и тепло улыбнулась.

― А раз грош цена, то её не отнять. Ни мою, позорную и лживую, ни твою, издевательскую и смешную. Они наши. Вечные недочеты системы. Представляешь, если кто-нибудь однажды сломает весь этот порядок ― таким же обманом и с такой же легкостью? О, третьего такого вряд ли можно выдержать!

Старуха коснулась щеки Хеймитча, и стало так тепло. Все мысли растворились.

― Под кроватью гитара. Принеси мне её, мальчик. Я спою тебе песню.

Хеймитч доплел до кровати, выудил из-под неё старую гитару и без вопросов отдал безумице. Та неловко перекинула больную ногу на здоровую, поморщилась и начала настраивать звук, подтягивая струны. Хеймитч почти уснул на стуле, когда услышал тихое, но удивительно чистое пение:

Вам не отнять мое прошлое,

Вам не отнять мою память.

И отца моего вам не отнять…

Хеймитч усмехнулся. Не врали. Красиво поет. До сих пор. Глубоко, ясно, словно ей не нужен зритель. А может и правда не нужен ― самое главное она уже спела. А сейчас лишь для себя.

А что можно отнять у меня,

Тому грош цена!

Голос становился звонче, в нем слышалось что-то далекое, молодое и озорное. С песней просыпалась та девушка, которую подстрелили в лесу, словно дичь. Сойки забрали её имя, но не голос и характер.

Вам не отнять мою дерзость,

Вам не заткнуть мне рот.

Поцелуйте меня в зад

И отправляйтесь в ад!

Хеймитч сонно повторил:

― Ведь что можно отнять у меня, так тому грош цена.

Сумасшедшая Лю пела, но слова сливались в голове. И в конце концов Хеймитч забылся. Уставший разум даже не расщедрился на кошмары. А может так действовала обжигающая настойка старухи.

Утром Хеймитч проснулся в кровати, недоумевая, как сумасшедшая Лю могла его сюда дотащить. Голова казалась пустой и легкой, но похмелье и раньше его обходило стороной. Зато стало как-то легче думать о доме, трёх телах, Сноу и…будущих Играх.

Сумасшедшая Лю копалась в своем маленьком огороде.

― Проснулся, ― сказала она весело.

― Не поверю ни в один слух, что ты древняя старуха.

― Я еще поживу, мальчик! ― возмутилась сумасшедшая Лю.

Вечер в голове стал запутанным клубком фраз, мыслей и чувств. Зудящие еще вчера под кожей вопросы от догадок все исчезли. Что-то осталось, но Хеймитч вдруг понял ― он не хочет знать.

― Ты будешь приходить к будущим трибутам?

― Отъезди свой тур, ― фыркнула сумасшедшая Лю.

― С твоими настойками отъезжу.

― В Котле наберись, там почище будет.

―Ты будешь приходить?

Сумасшедшая Лю наконец взглянула на него. Худая женщина едва приблизилась к порогу старости. Хромота и шрамы будто умело скрывали её возраст. Но упругая кожа с мелкими морщинками и ясный взгляд выдавал. Она не глубокая старуха, как кажется многим. Она куда моложе и крепче, чем привыкли думать окружающие.

― Нет. Прости, я больше не могу.

Хеймитч понял. Он не мог её заставить. Что-то в её взгляде говорило о глубокой боли, о тяжести этой странной обязанности.

А ему придется видеть их на арене. Многие ли выиграют? Кажется, он единственный победитель из 12-го за всю историю…

Нет, был кто-то ещё. В прошлый раз, много десятилетий назад. Кто-то из стариков говорил ― была местная пигалица. Она каким-то образом выиграла. Была мелкой, слабой, её даже выбрали ради мести, она же могла только петь.

Только петь.

Хеймитч моргнул пару раз, оглядывая фигуру сумасшедшей Лю. Потом развернулся и пошел прочь. Ему не хотелось знать и спрашивать. Ему вообще больше не хотелось её видеть. Никакая она не сумасшедшая.

Выжившая Лю.

Люси Грей дожила до такой глубокой старости, что сама удивилась. Думала, помрет от неудачного перелома из-за вечной хромоты или заболеет, а никто и не заметит. Но почему-то все к ней питали какую-то слабость и заботились, хотя сами жили впроголодь. Наверно, разлетевшиеся Кови постарались. Они её спрятали, выходили, скрыли ото всех, а потом вот так приглядывали. Сочиняли про неё небылицы, накинули ей года сверху, чтоб уж точно затуманить взоры. А местные… Что ж, 12-й дистрикт жил небогато. Некогда было зацикливаться на одной девушке, которая пела когда-то в Котле. Теперь там всё равно никто не поёт. Даже имя её забыли. Поэтому Люси Грей не боялась ― вряд ли кто вспомнит теперь.

Но собственная старость её впечатляла. Соседская девчонка варила ей похлебку и помогала в доме. За это Люси Грей учила её играть ― ну хоть немного. Своим споет чего, чтоб не грустили. Чем ещё отплатить, когда ты действительно немощная старуха, которая тратит чуть ли не целый час на прогулку вокруг дома?

Голодные Игры Люси Грей смотрела нехотя. Было больно от того, как эта бойня разрослась, умело скрывая за шоу свое кровавое нутро. После каждых ей снились кошмары, и она не спала. Так можно было спастись от вездесущих змей и от тени высокого красивого юноши, который кричал её имя в верхушки деревьев. Нога ныла от этих снов сильнее всего. Словно пуля снова попадал в неё.

Юноша давно стал стариком. Проницательно смотрел на Люси Грей с экрана, а она в ответ. Она бы хотела загнать его в лес и выслеживать, как дичь. Как он её. Но приходилось глушить это чувство ― правила давно изменились.

Последние Игры Люси Грей смотрела со всеми. Кресло с колесами помогало передвигаться. Соседская девчонка толкала его с особым усердием, словно без просмотра на площади не обойтись.

Ну, не обойтись, конечно, но Люси Грей древняя старуха, миротворцы поймут, если её там не будет. Видеть финал, где дети из одного дистрикта губят друг друга… Ох, она слишком стара для этого дерьма.

Но девочка, кажется, Китнисс, словно чувствовала камеру и на мгновение взглянула прямо в глаза зрителям. Потом отвлекалась на мальчика, протянула ему ягоды и предложила. О, что она предложила! Экран погас за секунду, как они их поднесли ко рту.

Это было смешно. И Люси Грей расхохоталась. Её толкали в кресле к дому, а она смеялась и чувствовала, как тело мало для этого смеха.

Как было бы здорово рассмеяться в лицо Сноу! Его, наверно, перекосило от этой простой и глупой выходки. И одновременно такой дерзкой!

Люси Грей смеялась до булькающих звуков в гортани. Возможно, она дожила до такой глубокой старости ради этого мига, когда девчонка из 12-го снова дает по носу Сноу.

Соседская девочка помогла дойти до кровати. Но всё было неважно. Смех опять подступал от одной мысли.

Люси Грей дожила до глубокой старости и умерла от смеха в ночь, когда закончились 74-е Голодные Игры. ―