О, берегитесь, убегайте

От жизни легкой пустоты.

И прах земной не принимайте

За апельсинные цветы.

Под серым небом Таормины

Среди глубин некрасоты

На миг припомнились единый

Мне апельсинные цветы.

Поверьте, встречи нет случайной, -

Как мало их средь суеты!

И наша встреча дышит тайной,

Как апельсинные цветы.

Вы счастья ищете напрасно,

О, вы боитесь высоты!

А счастье может быть прекрасно,

Как апельсинные цветы.

Любите смелость нежеланья,

Любите радости молчанья,

Неисполнимые мечты,

Любите тайну нашей встречи,

И все несказанные речи,

И апельсинные цветы.

З. Гиппиус «Апельсинные цветы»

      Клиническая больница всех святых стояла особняком в районе Гарден, практически в самом центре Нового Орлеана. Ее величественное здание, стоявшее здесь ещё с колониальной эпохи, никто бы и не принял за медицинское учреждение. Классический фасад в стиле позднего барокко, с элементами ампира и американской классики отлично вписывался в архитектуру квартала и разросшуюся густую майскую зелень. Само здание когда-то принадлежало одному из богатейших семейств Луизианы, а может, и всего Юга. А теперь за величественными стенами двухвековой давности скрывались современные палаты, оборудованные по последнему слову техники операционные, стены были пропитаны запахами антисептика и хлорки, а в центральном холле посетителей встречали ряды инвалидных колясок и аптечные экспресс-пункты.

      Морвенна, как и всегда, немного постояла перед коваными воротами госпиталя, смотря на теплый желто-оранжевый свет, льющийся из окон палат и бликующий на темно-зеленой сочной листве магнолий и гибискусов, которые только-только набирали цвет. В ранних, еще только начинающих темнеть, вечерних сумерках больница казалась спасительным островком света среди мрачноватой улицы с густыми кронами платанов и акаций. Морвенна так действительно считала, это был оплот жизни и света. Да, здесь, как и во многих других больницах, люди умирали. Но ещё больше людей спасались, буквально вырвались из лап смерти. Она миновала ворота, пробежала по дорожке, стряхнув по пути несколько лепестков акации с одежды, вбежала по широкому центральному крыльцу и толкнула тяжёлую входную дверь. В нос сразу ударили запахи медикаментов, чистящих средств, спирта и болезни. Сколько бы не старались, натирая до блеска полы, стены и палаты, болезнь едким, горьким душком все равно проникала повсюду.

      Морвенна спокойно вдыхала этот пугающий многих запах, он уже давно был для нее привычен, почти родной. Она точно знала, что он станет неотъемлемой частью ее жизни. Она прошла мимо стойки администрации и кивнула медсестре.

      — Ты сегодня не в смену, Морвенна, — приветливо улыбнулась смуглая женщина, выдавая какие-то бумаги пациенту.

      — Не могу усидеть дома, Кло, — она на секунду задержалась у стойки, пропуская пожилого мужчину в инвалидной коляске к лифту. От него пахнуло привычной кислинкой болезни и потянуло едва заметным холодком, будто за стариком шел лёгкий сквозняк. Пальцы Морвенны кольнуло, словно она дотронулась до морозного стекла, и тут же отпустило. А старик уже скрылся за дверьми лифта, унося с собой болезненную ауру. Она снова повернулась к медсестре, выбрасывая из головы странные ощущения. — Хочется что-то делать, прямо сейчас. Наверное, время такое. Весна, жизнь…

      Да, Морвенна точно знала, что сейчас за время. Отгорели ритуальные костры Белтейна, наполнив ее энергией и силой. Все внутри кипело и бурлило, требовало немедленного выхода, требовала действий. Любых. Именно в это время природа стремилась восполнить жизнь. В это время вся энергия мира, которую все чувствовали, пусть и не понимая своих ощущений, стремилась к продолжению себя. В это время жизнь прорастала в самых неожиданных местах, преодолевала все препятствия, чтобы возродиться во всей красе. Сверхъестественные существа чувствовали это сильнее людей, потерявших свою связь с природой где-то в веках. А особенно сильно это ощущали ведьмы. Многие поддавались древнему зову и позволяли зародиться в себе чему-то новому. В Белтейн было возможно все, стоило лишь услышать его зов. Морвенна прочувствовала все на себе особенно ярко в этот раз — даже ярче, чем в прошлом году, когда с наступлением шестнадцати лет была допущена к высшим, часто тайным, ритуалам. И теперь сила и невысбодившаяся энергия копилась в ней, собираясь на кончиках пальцев, давя изнутри на грудную клетку. Как тут усидеть на месте. Хотелось действовать. Хотелось творить. Хотелось жить.

      — А уроки-то делать не надо? — добродушно качая головой, спросила Кло. — Конец года, экзамены — сама же причитала недавно.

      — Все успею, — отмахнулась Морвенна. В ней было столько нерастраченной энергии, что она почти была уверена, что могла не спать неделю, даже две. Могла выучить все школьные предметы за один присест. Кто знает, на что еще она была способна. Но тянуло ее именно сюда, в больницу, пристанище жизни и смерти, как бы парадоксально это не звучало.

      — Ну, смотри. Вечно вас, Мэйфейров, не выгнать отсюда. Твоя покойная матушка, как вспомню, тоже безвылазно торчала, только в педиатрии. Не оторвать было. И тетя такая же. Да и Рианнон порой ночами сидит в кабинете или ходит по палатам.

      — Так кто ж нас выгонит? — усмехнулась Морвенна. — Из нашей же больницы.

      Больницу всех святых действительно можно было назвать их, Мэйфейров. Их семья была здешними меценатами практически с самого начала ее существования. Кажется, и основал госпиталь один из ее предков в конце девятнадцатого столетия. Морвенна не вдавалась в такие подробности. И почти каждое поколение их семьи становились врачами. Это был их призвание, их дар исцелять и нести жизнь. Ее бабушка Рианнон Мэйфейр, глава луизианского ковена была одним из лучших пренатальных хирургов в стране. Трое ее дочерей, включая и давно умершую мать Морвенны, тоже пошли по ее стопам, посвятив себя взращиванию новых жизней. Еще со школьной скамьи все они волонтерили в больницах Нового Орлеана, а потом с хорошими рекомендациями поступали в лучшие колледжи страны. Как и многие другие, обладающие целительской магией, они идеально чувствовали своих пациентов, успокаивали боль, дарили покой, безошибочно находили болезнь, подтачивающую человека. Говорили, что самые сильные даже могли оживлять, но Морвенна слышала только досужие слухи. Такие вещи не поощрялись. Все должно идти естественным путем. Рождение. Жизнь. Смерть. Все было частью закономерного порядка вещей.

      — Ох, и дерзкая лиса ты, Морвенна, — засмеялась Кло, а Морвенна только рассмеялась, откидывая назад длинную прядь рыжих волос. — Иди уже, а то опоздаешь. Хотя твои пациенты уже никуда не спешат.

      Она махнула на прощание рукой и направилась к лифту. До третьего этажа, по крытой галерее в соседний корпус, построенный уже гораздо позже главного здания. Еще один поворот, и вот она уже открывала дверь с табличкой «Отделение паллиативной помощи».

      Когда она решила пойти именно сюда в прошлом году, а не в родильное или педиатрию, как делали все до нее, или, на худой конец, в травму, бабушка Рианнон посмотрела на нее долгим пристальным взглядом из-под тонких бровей, но ничего не сказала. От ее тяжелого красноречивого молчания почему-то было еще хуже, будто бы она не оправдала чьих-то ожиданий или надежд. Но Морвенна не могла объяснить даже самой себе, что такого для нее было в безнадежно умирающих людях, которым ее дар был почти бесполезен. Ведьмы не отнимали у смерти ее хлеб, когда конец был предельно ясен. С того дня с молчаливого неодобрительного согласия бабки она три раза в неделю приходила сюда, а в каникулы — практически каждый день.

      Морвенна прошла по пустому коридору с единственным сестринским постом — здесь не нужны были многочисленные реанимационные бригады и персонал — и вошла в такую же пустую раздевалку. Накинув сверху короткий халат, она взглянула на себя в зеркало. Еще не врач, далеко нет, но ей нравилось, как смотрелся на ней белоснежный выглаженный хлопок медицинской формы. Когда-нибудь на ней будет висеть именной бейдж с обязательной припиской MD. Она завязала волосы в тугой хвост и заколола выбивающиеся пряди заколками — ничего не должно мешать работе, даже самой простой — и направилась к палатам.

      Тихое гудение медицинского оборудования почти не нарушало скорбную тишину этого места. Пахло спиртом, лекарствами и особенно сильно — болезнью. Здесь этот горько-кислый душок было почти не смыть, он впитался в стены, витал в самом воздухе. Но Морвенна не обращала на него внимания, поглощенная кипением энергии внутри себя, которая то стихала, то поднималась в ней, подобно океанским волнам. Она так сильно контрастировала с внешней атмосферой увядания, что Морвенна ощущала себя на границе столкновения двух противоположных сил, или она сама вдруг стала этой границей, сдерживающий натиск двух сторон.

      — Миссис Барроу, — она вошла в первую палату, где лежала всегда неунывающая пожилая женщина. Даже на пороге смерти она была полна жизни. Морвенна особенно прониклась к ней за это. — Как прошел ваш день? О, ваш сын принес вам чудесные цветы! — она подошла к ярким, но слегка подвядшим лилиям, стоявшим в высокой вазе на подоконнике.

      — Это внук, Гарри, — с гордостью, пытаясь сесть на койке, ответила женщина. — Сам выбирал.

      Морвенна тут же помогла ей, придерживая за исхудавшие плечи. Энергия, бурлившая в ней, медленно потекла сквозь потеплевшие пальцы, пока она невзначай касалась лопаток, шеи, погладила тонкие запястья и сжала сухие ладони. Миссис Барроу глубоко вздохнула, расслабляясь и блаженно прикрывая глаза. Ее боль ненадолго, а может, и до самого утра отступила. Морвенна чувствовала и даже видела, как сильнее запульсировала яркая точка жизненной силы, окружая женщину бледным ореолом. Вот, для чего она приходила сюда, казалось бы, в совершенно чуждый для таких, как она, мир. Чтобы видеть, как боль и тень смерти ненадолго отступали, даря облегчение в последние дни. Морвенна не любила и боялась смерть, как и все остальные живые, но именно это толкало ее нести те крохи жизни этим людям, так же полным страха перед грядущей неизвестностью.

      — Что-то лилии слегка поникли, — она взяла вазу и налила воды из раковины в углу. Снова не удержалась и коснулась нежных плотных лепестков. Эти цветы источали последние остатки своих жизненных сил. Их токи почти не ощущались, вытекая из отрезанных стеблей в воду. Но Морвенна из чистого упрямства не хотела этого позволять. Совсем немного потребовалось, чтобы листья стали ярче и слегка приподнялись, а от цветочных сердцевин полился дивный весенний аромат. — Ну вот, теперь они простоят чуть подольше, — она поставила вазу на тумбочку, поближе к койке.

      — Ох, они как будто стали ярче, — улыбнулась миссис Барроу, дотрагиваясь дрожащими пальцами до цветов.

      — Это просто освещение, — Морвенна поправила подушки за спиной женщины и подала воды.

      — Как скажешь, милая, — щеки миссис Барроу чуть порозовели, а движения стали не такими скованными. — Но я буду верить, что все дело в твоих волшебных руках, — Морвенна весело рассмеялась, присев рядом на стул. — Нет, правда. Когда ты приходишь, мне всегда становится легче.

      — Вам кажется, миссис Барроу, но если это действительно так, то я загляну к вам и завтра. Что скажете?

      — Я всегда тебе рада. Расскажи мне, какая сегодня была погода, Я весь день не могла посмотреть в окно…

      Морвенна проговорила с ней еще полчаса, рассказывая в красках, как цвела акация и миндаль, распространяя повсюду горько-сладкий запах. Как ярко светило солнце, отражаясь в подсыхающих лужах после ночного дождя… А когда миссис Барроу прикрыла глаза и ее дыхание выровнялось, она укрыла ее тонким пледом, напоследок отдавая еще немного теплой энергии, для спокойного сна, и тихо вышла.

      Коридор снова встретил ее своей тишиной и пустотой, после светлой палаты, в которой, казалось, даже воздух стал немного свежее. Морвенна пошла дальше, заходя то в одну дверь, то в другую.

      Заварила любимый жасминовый чай для мистера Дейла, который слабыми руками и при ее поддержке, но с блаженным видом, подносил кружку сначала к носу, вдыхая горячий пахучий воздух, а потом делал маленькие глотки.

      Прочитала последние спортивные новости с мистером Дюкло, почти ослепшим, но, по его словам, отлично видевшим яркое пятно ее медных волос среди бесцветных больничных стен.

      Разгадала кроссворд с миссис Пайк, которая, стоило Морвенне поделиться своей силой, сразу завозилась на койке и потянулась к очкам.

      — Морвенна, а ты разве не должна уже быть в колледже? — удивилась она тоненьким голосом.

      — Мне еще целый год учиться в школе, миссис Пайк, — терпеливо объяснила она слабой на память женщине, держа ту за руку. Ей становилось все хуже, и Морвенна буквально чувствовала, как тепло, которое она щедро отдавала, лилось словно в никуда. Она даже испугалась, почувствовав едва заметный холодок на пальцах, но руки не разжала.

      — Целый год! И как я забыла… — растерянно улыбалась женщина. — А учиться пойдешь куда? Подожди, не говори, я вспомню, — она целую минуту молчала, напряженно щурясь. — Хопкинс! Ты мне говорила, я помню, — почти как ребенок, радовалась она.

      — У вас все еще неплохая память, миссис Пайк. Это точно будет Хопкинс. Я недавно ездила туда на экскурсию для поступающих.

      — О, расскажи…

      И Морвенна рассказала, после покидая палату уже уставшая, но довольная. Вокруг нее растекалась свежесть и теплота, она чувствовала эту приятную ауру, которая словно отгоняла душный запах болезни и увядания. Так было всегда, когда она приходила и помогала здешним пациентам. Морвенна пошла дальше, чувствуя непривычное покалывание в пальцах, словно энергия больше не могла ждать и требовала выхода. Она заглянула еще в несколько палат, где находились уже не такие разговорчивые пациенты, в основном лежачие и пребывающие практически всегда в полудреме, в которой легче переносить боль. Она по обыкновению подходила и садилась рядом, брала за руку, чтобы через несколько секунд почувствовать соединяющую их теплоту, прочными нитями проникавшую в обессиленные тела, и тогда их дыхание становилось легче, а судорожное напряжение уходило прочь.

      В этот раз почти все повторялось. Все те же люди, не узнающие ее. Все то же слабое трепыхание жизни в них. Морвенна брала их сухие и едва теплые руки, и ждала, когда они потеплеют. Секунды, минуты… Непривычно долго, но она не сдавалась. Но знакомое тепло будто не могло найти свой путь к ним. Возможно, все дело в ней, она никогда раньше не обходила столько пациентов. Четыре-пять, не больше. Но сегодня она чувствовала в себе столько энергии, что обошла уже с десяток. И вот сейчас что-то пошло не так, будто сломалось, не позволяя делиться силой. Энергия, словно пересыхающий ручей, текла из нее то медленно, то ускорялась, чтобы потом снова иссякнуть в прерывистом течении. Под конец бесплодных попыток и накатившей тревоги, Морвенна просто перестала чувствовать пульсацию жизни вокруг, но явственно ощущала внутри себя бьющийся в такт с ее сердцем огромный шар горячей силы, которая забилась в самую ее глубину, не желая подчиняться. Запаниковав, когда вместо тепла кожу пальцев вдруг начал покалывать холод, стягивая словно льдом, она отдернула руку от тихо постанывающего во сне больного, которому нисколько не стало легче от ее касания.

      Морвенна, стараясь не шуметь, хотя сердце в панике колотилось как бешеное, вышла в коридор, прислонившись к холодной стене. Или это она сама стала ледышкой. Пальцы покалывало от фантомного мороза все сильнее, и она потерла их о ткань халата, но ощущения не исчезли. Она даже поднесла ладонь к лицу, чтобы убедиться, не покрылась ли она изморозью. Но пальцы были абсолютно чистыми, белыми с едва заметным розоватым оттенком. Она вздохнула и опустила руку. Это всего лишь усталость. Нельзя так много и долго отдавать и ничего не получать взамен. Все должно быть в равновесии. Поэтому она просто пойдет домой и отдохнет. Съездит в ближайший лес, чтобы немного восполнить свои силы. А после снова вернется, чтобы проверить.

      Успокоив себя, Морвенна оттолкнулась от стены и повернулась к выходу. И замерла. В конце коридора стояла худенькая, чуть сгорбленная старушка, смотря на нее широко открытыми, почти выпученными, голубыми глазами и с робкой полуулыбкой на блеклых губах. Холодный больничный свет делал ее пергаментную кожу особенно бледной, почти мертвенной. Морвенна смутно помнила ее, та лежала в одной из дальних палат, частенько бредила и практически не вставала с постели, разговаривая сама с собой.

      — Миссис Тиддли, — припоминая ее имя, позвала Морвенна. — Миссис Тиддли, как вы здесь оказались? Вам надо вернуться в палату.

      Старушка продолжала странно улыбаться и поманила рукой к себе, угловатым, неловким жестом. Морвенна склонила голову в недоумении — как та могла доплестись через два коридора сюда. Ее маленькие босые ноги весьма твердо стояли на кафельном полу, а длинная больничная рубашка едва заметно колыхалась у щиколоток, будто от невидимого ветра. Старушка снова поманила рукой и, не дожидаясь, пошла прочь, скрываясь за углом.

      — Миссис Тиддли, вам надо вернуться в палату. Я позову врача.

      Морвенна сорвалась с места вслед за старушкой, не веря, что та могла столько пройти без помощи. Пальцы холодило все сильнее. Холод перетекал на ладони, запястья, сковывая их морозными браслетами. Он проникал даже под одежду, стелясь по коже тонким ледяным покрывалом, заставляя ее ежиться и сжимать кулаки, чтобы сохранить остатки тепла. Добежав до угла, она сначала не увидела странной старушки, но моргнув, заметила ту, уже приближающуюся к концу коридора. Морвенна удивленно выдохнула, поражаясь скорости на вид немощной пациентки. А та уже снова манила ее рукой, продолжая улыбаться и пялиться на нее своими глазами на выкате, теперь казавшимися жутковатыми. Свет едва заметно моргнул, на долю секунды погружая коридор в непроглядный мрак — такое случалось иногда. Фигура старухи как будто исчезла и снова появилась, казалось, что она сгорбилась еще сильнее, став совсем древней каргой. Морвенна прибавила шаг, намереваясь догнать. Но старушка весьма проворно шла вперед, едва поднимая ноги и болтая тонкими костлявыми руками. Тихий шаркающий звук ее босых ступней разносился по пустому коридору больницы. Она почти догнала, даже чувствовала холодный горький запах, исходящий от той, и снова крикнула:

      — Миссис Тиддли, стойте. Я вам помогу.

      Но старушка снова резко свернула за угол, дернув по птичьи тонкой шеей, поразив своей прытью. Морвенна ринулась следом. А та уже была через четыре двери от нее. Поразительная расторопность! И стояла возле палаты, улыбаясь и махая рукой, привлекая к себе внимание. Она успела только приблизиться, перейдя на бег, как миссис Тиддли прошмыгнула в приоткрытую дверь палаты. Морвенна ворвалась туда за ней, оглядывая небольшое пространство. Старушка стояла возле койки, все еще улыбаясь, словно чего-то ждала от нее. Холод пробирал уже до самых костей, непривычный и навязчивый. Морвенна нахмурилась, не понимая своих ощущений. Что-то было не так. Она снова оглядела палату. Ничего необычного, стандартная обстановка, из окна светил фонарь, придавая палате мрачно-теплые оттенки. Ветка дерева легко ударялась о стекло, чуть поскрипывая. На койке лежал пациент, возле которого миссис Тиддли стояла, то склоняясь к нему, почти скрючившись, то выпрямляясь и пуча на нее свои глаза.

      — Миссис Тиддли, вам не…

      Морвенна решительно шагнула вперед и только сейчас поняла, что было самое странное здесь. Она не чувствовала жизни. Вообще. Не было привычного тока энергии, какой всегда исходил от людей. Ни от старушки, ни от лежащего пациента. Все здесь было мертво. И холод, стоявший в палате, протягивал к ней свои нити. Морвенна смотрела прямо в голубые глаза старухи, и они теперь казались ей бледными шарами в темноте. А потом медленно опустила взгляд вниз, на койку. И там снова натолкнулась на те же блеклые голубые и выпученные глаза миссис Тиддли, смотревшие безжизненно в потолок.

      Холод сковал ее уже изнутри, напрочь убивая все тепло, что накопилось в ней с Белтейна. Оно потухло быстро и тихо, словно прогорела спичка, оставив ее в кромешной тьме. Морвенна подняла глаза, столкнувшись с жуткими, теперь уже точно неживыми, глазищами старухи. Та протянула к ней свою тонкую руку, и она отдернулась в страхе.

      Нет, этого не может быть. Ерунда какая-то. Но все в ней кричало, что не ерунда. Что все взаправду. Что перед ней смерть. Морвенна раньше никогда не сталкивалась со смертью вот так близко. Даже родную мать она помнила живой, та умерла слишком давно, в далеком детстве. Она год приходила в паллиативное отделение и ни разу не видела смерть, не застала. При ней просто никто не умирал, потому что ее собственная энергия была полна жизни. И теперь Морвенне казалось, что сама смерть во плоти пялится на нее выпученными глазами миссис Тиддли, улыбается застывшей улыбкой, точной такой же, что была на лице лежащего перед ней мертвого тела.

      Дверь громко открылась, заставив ее подскочить и вскрикнуть. Включился свет, и к койке подошла дежурная сестра.

      — Умерла, отмучилась, — она проверила пульс и нажала кнопку на пейджере. Через несколько минут вошел доктор.

      — Время смерти 21.43, — констатировал он. — Морвенна, а ты что тут делаешь? Поздно уже. Иди домой.

      Но она уже и сама, пятясь и оглядываясь, припустила прочь. Ей казалось, что миссис Тиддли идет своей шаркающей походкой за ней по пятам, и открывает рот в беззвучном крике. Морвенна оглядывалась, уверенная, что вот сейчас до нее дотронется сухая рука старухи, но видела только пустые коридоры отделения, а потом уже гораздо более шумный главный холл. Она опрометью выскочила на улицу и вдохнула теплый влажный воздух. И остановилась. Холод наконец отпустил ее, словно теплый вечер Нового Орлеана с привкусом миндаля и акации прогнал его. Она остановилась у ограды больницы, вдыхая и выдыхая, как будто только что вынырнула на поверхность из ледяного океана. Внутри снова забился теплый пульс магии, ее собственной, неотделимой. Все закончилось. А может, вообще просто показалось. Она никогда раньше не сталкивалась со смертью, вот и накрутила себя.

      Морвенна вздохнула в последний раз, решив, что, пожалуй, отдохнет от больницы недельку. А может, и две. Она уверенно шагнула за ворота, неспеша идя по тротуару, наслаждаясь кипевшей в городе жизнью. Она даже смогла без страха взглянуть на больницу, как вдруг увидела в одном из окон знакомый сгорбленный силуэт, махающий ей рукой.