Потому что если бы Чарли действительно вел себя так, он бы, пусть и негативно, но все же обращал свое драгоценное внимание на Эггзи. Одержимости было абсолютно плевать, как именно ее объект ведет себя с одержимым. Одержимости было все равно, что получать — ласку или боль, принятие или издевательства, какая к чертям разница! Главное — внимание. Вни-ма-ни-е. Чтобы Чарли обращался к Эггзи, говорил с ним, смотрел на него, может быть, даже касался его (с целью ласки, поддержки или причинения боли, все равно). Чтобы проклятый Чарли показывал, что знает об одержимости Эггзи, знает и помнит, и думает, и что-то с ней делает.
Но вместо этого у Эггзи не было ничего. Ничего, кроме обычных подколок Чарли и его надменного взгляда, мимолетного и на самом деле совершенно равнодушного.
Пока Эггзи на своей шкуре не узнал, каково это, он думал, что отсутствие реакции со стороны объекта его одержимости — лучший вариант развития событий после судьбоносной встречи.
Ха. Ха-ха. Как же он был не прав.
Порой Эггзи так нужно было получить хоть какое-то внимание Чарли, что он вставал посреди ночи, стараясь унять дрожь в пальцах, и крался по казарме к кровати Чарли. Коснуться. Прижаться. Разбудить и услышать недовольный голос и ругательства. Подставиться под руку. Поймать взгляд. Хоть что-нибудь!
Но всякий раз Эггзи застывал в нескольких шагах, пошатываясь от иссушающей жажды, и стоял так, пока нужда не достигала критической точки, а потом обрывалась. В такие моменты казалось, что Эггзи со всего размаха падал на дно какой-то жуткой пропасти. Как только он снова мог дышать, он полз за своими инъекциями. Но препараты уже мало помогали, и рядом с Чарли Эггзи постоянно лихорадило и трясло. А еще тошнило.
Оставшиеся рекруты — их теперь было всего шесть вместе с Эггзи — продолжали стыдливо отводить взгляд и игнорировать проблему, даже если Эггзи пару часов подряд мучительно обнимался с унитазом. Такая реакция соперников веселила Эггзи все сильнее, и порой он ловил себя на том, что тихо и безумно хихикает, очередной раз совершая что-то, связанное с одержимостью, на глазах у других.
Эггзи определенно, абсолютно точно сходил с ума ко всем чертям.
Когда он в очередной раз шел за новыми инъекциями, у дверей склада его встретил хмурый Мерлин.
— Вы превышаете разрешенную дозу, Эггзи, — сказал он, преградив путь. Эггзи попытался его обойти, но потерпел неудачу.
— Мне плевать. Без них я совсем свихнусь.
— Эггзи, — жестко сказал Мерлин. Тот прекратил попытки просочиться мимо него и, вздохнув, поднял глаза.
— Что?
— Теперь вам будут выдавать все меньшие и меньшие дозы. Постепенно вы должны слезть с этих препаратов, иначе вы посадите себе почки, печень и сердце. Делайте упор на нелекарственных методиках сдерживания себя.
Эггзи застыл, с трудом осмысливая услышанное.
— Вы понимаете, что я сдохну? Пошла финишная прямая испытаний, а меня корежит, но я не могу позволить себе провалиться! — зло воскликнул он.
— Вы справитесь, — не терпящим возражений тоном сказал Мерлин. — Тем более, у вас нет выхода.
Вот уж точно, злился Эггзи, рассматривая уменьшенную дозу вечерней инъекции. У Эггзи и так были проблемы со сном после того, как он раскрылся, а от такого количества препарата он совершенно точно не сможет уснуть даже на три-четыре часа. Но выхода не было, чертов Мерлин был прав.
Черт возьми, это было настоящим адом.
Эггзи не сдавался только потому, что был очень упрямым. Очень. А еще у него был Джей Би. Этот маленький гаденыш умудрялся чувствовать состояние Эггзи и лез лизаться в самые критические моменты. Как ни удивительно, но это немного помогало.
Хотя Эггзи все равно пришлось собраться со всеми остатками своих сил и взять себя в руки, когда Гарри наконец-то вышел из комы. И хотя Эггзи очень старался выглядеть беспечно, когда примчался к нему в палату сразу после того, как узнал о пробуждении, Гарри все понял с первого взгляда.
— Ты выглядишь паршивее меня, Эггзи, — усмехнулся Гарри, а потом небрежно кивнул в сторону экрана, на котором красовались шесть фотографий оставшихся кандидатов. — Но при этом ты показываешь поразительные успехи. Это похвально.
Как ни странно, но это небольшое одобрение от наконец-то здорового Гарри вернуло Эггзи силы держаться. Он почти слез с препаратов и теперь усиленно занимался различными методиками сдерживания себя, от дыхательной гимнастики до специальных зарядок и разминок. Не то чтобы его проблемы стали меньше. Нет, его все так же тошнило, если Чарли долго был близко, но не обращал на него внимания. И заснуть ночью всякий раз было настоящей проблемой. И кошмары снились такие, что Эггзи просыпался весь в поту и с немым криком. И зуд нужды постоянно сидел прямо в костях, поэтому, принимая душ, Эггзи часто забывался и сдирал мочалкой себе кожу в разных местах.
Но Эггзи боролся с этим. И, блядь, держался.
Потому что да, да, да, у него не было выхода.
Эггзи уже не раз в своей жизни прыгал с парашютом, но только в этот раз заметил, как в свободном падении ему стало... как ни странно, отчаянно свободно. Словно тянущая его на себя безжалостная гравитация выбила из него одержимость, и та осталась где-то далеко наверху, слишком медленная, чтобы поспеть за ним. Эггзи кувыркался в воздухе и безумно хохотал, свободный и освобожденный, и ему казалось, что ветер прошивает его насквозь, вымывая из костей отчаянную жажду и очищая мозги от ненужных мыслей.
Это было потрясающе.
Как жаль, что безжалостная гравитация, даря такой шикарный подарок, в конце сладкого свободного падения обещала мощный шмяк об землю.
Причем они с Рокси буквально чудом избежали этого самого шмяка. Эггзи больно ударился ногами, но, распластавшись по земле, смотрел в чистое, яркое, высокое небо, в котором осталась его свобода, и чувствовал себя почти по-настоящему счастливым. Адреналин бушевал в крови, и сердце грохотало в ушах, но внутри было легко и искристо.
Эггзи ощущал себя пьяным, и да, это было шикарно.
Он, кажется, где-то читал, что адреналин действительно притупляет одержимость, причем и в самых острых формах. И осознал, что, наверное, не зря всю жизнь он тяготел к нелегкому спорту и опасным затеям.
Одержимость догнала его уже в казарме — опустевшей и в то же время ставшей еще более тесной. Ведь остались только они трое — Эггзи, Рокси и чертов Чарли, и теперь его присутствие чувствовалось едва ли не острее, чем раньше, ведь Чарли был постоянно окружен своими дружками. И вот, когда Эггзи добрался до казармы и увидел непривычную пустоту, одержимость наконец-то спустилась откуда-то с неба, настигла Эггзи и резко ударила его в спину.
Словно поезд на полной скорости сбил, подумал Эггзи, падая на колени.
Рокси тут же вскочила, но не двинулась с места. Чарли, только что принявший душ и небрежно завернутый в полотенце, лениво повернулся к Эггзи и посмотрел как-то очень странно, одновременно непроницаемо и хлестко.
Эггзи промолчал. Это стоило ему немыслимых усилий и реальной болью сдавило ребра и горло, но он промолчал, даже не желая знать, что за жалкие слова (мольбы? восторги? просто невнятная истерика?) рвались из его глотки.
Чарли подождал с десяток секунд, коротко кивнул и пошел одеваться. Рокси помогла Эггзи подняться на ноги и толкнула в сторону душевых.
Да, это была отличная идея.
Испытание с совращением девушки одновременно вызвало в Эггзи веселье и отвращение. Он прекрасно понимал, что у него на лице написано, что он одержимый, он был слишком сейчас скручен изнутри этим дерьмом, и даже никогда не сталкивающиеся с этим люди заметили бы, что с ним что-то неладно. С другой стороны, самая идея попытаться кого-то очаровать — особенно милую и симпатичную девушку — была забавной.
Впрочем, Эггзи даже не пытался. Пил дерьмовое шампанское и, морщась, поглядывал на Чарли, который обрабатывал бедную красотку какими-то очень странными методами пикапа. В тот момент Эггзи впервые задумался о Чарли с точки зрения... хм, секса.
Вообще-то Эггзи был натуралом. Ага. Парни его совершенно не интересовали. Честное слово. Не то чтобы одержимость была равна сексуальному влечению, у нее несколько иная природа. Но Эггзи прекрасно понимал, что не был застрахован от влечения, потому что такое случалось сплошь и рядом, а про пол своего наваждения он знал с тех пор, как начала проявляться одержимость. Когда Эггзи был подростком, его ужасно бесило, что он сходит с ума по какому-то высокомерному подонку, а не какой угодно девушке. Быть помешанным на девчонке вышло бы в любом случае комфортнее и, может даже, если повезет, — забавно. Так казалось Эггзи, когда его одержимость еще не была такой сильной, и он не мог представить себе, что именно его ждет.
Потом Эггзи вырос, и его одержимость стала жестче и отчаяннее, и было как-то не до сетований по поводу пола чертовой судьбы — какая, блядь, разница, тут лишь бы выдержать и выжить. Эггзи вообще не представлял, что может испытывать сексуальное влечение к Чарли — особенно с тех пор, как встретил его. Да и не до того было, чтобы такое представлять.
Но когда Чарли включил свое очарование, весь щегольской и сверкающий глазами, Эггзи заметил, что тот, в общем-то, был хорош собой и обаятелен, несмотря на свои дурацкие подкаты.
Эта мысль вызвала тошноту. Очень сильную тошноту.
Правда, потом выяснилось, что им просто подмешали рогипнол в шампанское. А потом привязали к рельсам и чуть не переехали поездом, испытывая на преданность. Были причины чувствовать тошноту, ага.
Но думать дальше о сексуальности Чарли было уже некогда. Сначала Эггзи испытал невероятное облегчение, обнаружив, что жив, несмотря на только что промчавшийся по нему поезд. Потом Эггзи обрадовался, увидев вместо мерзкого чувака с повадками крысы сдержанно улыбающегося Гарри.
Эггзи сумел пройти очередное испытание. И одержимость тут ему не мешала совершенно — потому что про нее Эггзи вообще забыл, когда умирал от ужаса.
Та еще плата за короткое освобождение от мучительной нужды, конечно.
Гарри сказал, что Рокси уже успешно прошла то же испытание. И предложил понаблюдать за тем, как справится Чарли. При этом во взгляде Гарри мелькнуло что-то очень странное. Эггзи напрягся, но отказаться, конечно же, не мог.
Правда, увидев на экране в координаторской Мерлина привязанного к рельсам Чарли, Эггзи тут же пожалел, что согласился. Одержимость поднялась в нем удушливой волной, яростной и неудержимой. Стало очень тяжело дышать, какие там техники дыхания, ха. И хотя мозгами Эггзи прекрасно понимал, что Чарли ничего не грозит — кроме провала испытания, конечно, — вид его, распластанного и скрученного по рукам и ногам, отдавался совершенно реальной болью во всем теле, от висков до кончиков пальцев.
«С ним все будет хорошо», — упрямо подумал Эггзи, сжимая кулаки с такой силой, что ногти наверняка до крови впились в ладони.
«Броситься на помощь! Отвязать! Спасти! Лечь под поезд вместо него!» — неистовствовала одержимость внутри Эггзи, совершенно не слушаясь доводов разума.
Эггзи показалось, что он прямо сейчас упадет на колени и заорет. От выворачивающего наизнанку бессилия, от дикого отчаяния, от безумной необходимости что-то сделать. И именно в тот момент, когда Эггзи уже готов был сломаться, позабыв обо всех методиках сдерживания и успокоения, на его плечо уверенно и тепло легла ладонь Гарри.
А Чарли провалился.
Эггзи показалось — он сам был там, на рельсах, снова. Вместе с Чарли.
И что поезд на самом деле его переехал.
Дальше все было как в тумане — речь Мерлина, объявление о двадцати четырех часах с наставниками, взгляд Рокси, в котором было одновременно сочувствие, облегчение и напряжение. Спокойная уверенность Гарри.
— С ним все будет в порядке, — сказал Гарри, пока они добирались до Лондона. — А тебе теперь станет немного легче.
Гарри был, конечно, прав. Пусть Эггзи был активирован, а значит, погружен в свою одержимость до самого дна, отсутствие Чарли в непосредственной близости даст вздохнуть чуть поглубже.
Наверное. Должно быть. Эггзи понятия не имел, как это работает. Он знал лишь иссушающую, ужасную нужду внимания, которая постоянно билась в его сердце, когда он всем телом чувствовал присутствие Чарли неподалеку. Это было жутко и невыносимо, но знакомо.
Что будет теперь, ведь Эггзи, возможно, никогда в жизни не встретит Чарли снова...
Вот и шанс узнать.
Рядом с Гарри было и в самом деле проще. Эггзи решительно отбросил все мысли о Чарли, насколько мог, а Гарри, как и всегда блистательно, умело отбирал все внимание Эггзи на себя. И Эггзи действительно совершенно не думал о Чарли до тех пор, пока не вернулся в особняк Кингсмен и не вошел в пустую казарму, которая когда-то была полна людей.
Не было даже Рокси — она еще не уехала от Персиваля, скорее всего. Из-за того, что Гарри встретил Валентайна, сутки с ним у Эггзи кончились раньше, так что он приехал первым.
И остановился в дверях, тупо глядя на пустую кровать Чарли.
Это было ужасно глупо, Эггзи это понимал, но внутри него тоже стало пусто и гулко.
Никаких эмоций. Никаких чувств. Только сосущая пустота.
Эггзи, словно робот, автоматически дошел до своей постели, рухнул на одеяло и обнял тут же радостно бросившегося на него Джей Би. Но Эггзи даже не осознавал, как гладит соскучившегося по нему пса. Ему казалось, что в уши засунули вату, и звуки раздавались будто из соседней галактики.
Все его существо тянулось в сторону кровати Чарли — но в этом не было никакого смысла. Кровать была убрана, постельное белье куда-то делось, и все вещи Чарли пропали. Эггзи иррационально хотел упасть в постель Чарли и вдохнуть его запах с подушки. Это желание преследовало Эггзи все время после первой встречи с Чарли, но только сейчас он мог бы позволить себе это. И именно сейчас он не мог этого сделать.
Какая чертова ирония, блядь.
Вскоре Эггзи обнаружил себя глухо воющим в свою подушку. Джей Би обеспокоенно возился рядом и тявкал, пытаясь подбодрить хозяина, но Эггзи было откровенно не до него.
Он, черт возьми, плакал.
Плакал, потому что лишился Чарли. Этого высокомерного ублюдка, сволочи, мудака, последнего говнюка, который был жесток с ним в высшей мере для одержимого. Который был, пожалуй, одним из последних людей, по которым стоило вот так сходить с ума. Которого Эггзи ненавидел всем разумом.
Но выворачивающемуся наизнанку от пустоты сердцу не прикажешь.
Поэтому Эггзи, презирая себя, просто плакал — сначала тихо, а потом навзрыд, пока не кончились силы, и болезненный, горячий сон не утянул его резко и липко в свои путы.
Он спал на удивление долго и крепко — наутро его разбудила собранная и молчаливая Рокси.
Настало время их последнего испытания, и Эггзи, тщательно умывшись и приведя себя в порядок, нацепил на лицо маску благодушной расслабленности и отправился навстречу, как оказалось, судьбе.
Проклятый Кингсмен вообще устроил Эггзи слишком много судьбоносных встреч и событий.
Угоняя кэб, принадлежащей Артуру, Эггзи злился. На себя, на Кингсмен, на ублюдка Артура, на чертову бесчеловечность, требующую застрелить собственного пса, которого ты вырастил и выучил. На Гарри, который привел его в этот странный и жуткий мир. На Чарли, который был слишком умен и потому не отпустил Эггзи, но умудрился провалиться раньше него. На Рокси, которая сумела выстрелить в своего пуделя.
На все на свете.
Злость придавала сил. Злость вымывала из грудной клетки боль и пустоту, оставляя вместо себя пламя и лед, и отчаянную ярость, и смирение, и твердое желание жить дальше. Поэтому Эггзи вернулся домой, сбросил с себя надоевший до чертиков форменный комбинезон Кингсмен, оделся в свою обычную одежду и увидел в зеркале себя прежнего — такого, каким он был до судьбоносной, мать ее, встречи с Гарри. Разве что под глазами залегли еще более внушительные темные тени, а во взгляде появилось что-то горькое и явно безумное, но это не имело значения. Эггзи посмотрел на Джей Би — лучшее, что он мог взять у Кингсмен — и почувствовал себя почти счастливым.
Мерзкое чувство опустошенности он стойко игнорировал.
А потом все завертелось совершенно немыслимым образом. Эггзи увидел синяк на лице матери, возомнил себя способным, подобно Гарри в ту первую встречу, навалять Дину наконец, а после потерял контроль над блядским кэбом и, естественно, приехал к Гарри.
Тот бушевал. Холостые пули, выжившая Амелия, просранный шанс на лучшую жизнь, блаблабла.
— Ты даже опустил руки насчет Чарли, обрекая себя на неминуемое и страшное безумие! — добил Гарри, и это было больно, реально больно, совершенно невыносимо, абсолютно точно нечестно. Эггзи всхлипнул, мотнул головой, прижал ладонь к груди, пытаясь унять вспыхнувший внутри пожар, готовый ураганом снести его самого.
Гарри, заметив это, смягчился.
А потом уехал в сраный Кентукки, и будь оно все проклято.
Просто будь оно все проклято.
Пустота внутри взорвалась, словно зародившаяся вселенная, и стала расширяться с немыслимой скоростью, выжигая Эггзи изнутри. В нем не осталось страха, боли или каких-то более-менее человеческих чувств. Только ледяная ярость, холодный расчет, стремление — отомстить? Все исправить? Убить тех, кто был виновен за смерть Гарри? Найти проклятого Чарли и силой выпытать у него освобождение?
Вот и пойдем по списку.
Одержимость вела его, словно компас, удивительно бесстрастно и четко. И впервые в жизни Эггзи повиновался ей без какого-либо сопротивления или сомнений. Одержимость знала, как надо действовать.
И Эггзи действовал.
Он направился в ателье Кингсмен. Он без сомнений и промедления зашел к Артуру. Он словно знал, что нужно смотреть за ухо старого хрыча, чтобы увидеть там уже знакомый шрам. Не удивившись — вообще не испытав никаких особых эмоций, — Эггзи отвлек внимание Артура и ловко поменял их бокалы с «поминальным» коньяком.
С совершенно спокойным лицом выслушал и приглашение в прекрасный новый мир геноцида Валентайна, и угрозу отравления. Нет, серьезно, угрожать смертью одержимому? Какая глупость. Одержимых не пугает смерть, у них в жизни есть вещи пострашнее и поближе.
Вещи, которые они постоянно носят с собой — в себе.
Но в тот момент Эггзи не было сложно, больно, страшно, пусто, жутко, как было всю его жизнь постоянно, почти без продыху, особенно после встречи с Чарли. Эггзи был собран и настроен.
Он, повинуясь импульсу, вырезал у мертвого Артура чип и направился в особняк Кингсмен на поклон к Мерлину. А там уже началась миссия — объемная и отлично отвлекающая все внимание. Спасти мир — прекрасный способ провести выходные, расслабившись от постоянного напряжения внутри грудной клетки.
Но одержимость не была против. Одержимость сама вела Эггзи этим путем.
Он больше не думал о Чарли, не думал о вечной жажде, отказывался думать о том, что Гарри мертв. Эггзи шел вперед — подбадривал Рокси, надевал шикарный костюм Кингсмен, знакомился через зеркало с совершенно новым для себя человеком. Отправлялся в самое логово безумца Валентайна, чтобы совершить дерзкую и опасную вылазку.
Одержимость была довольна.
Все шло довольно неплохо, по отчаянному плану, и Эггзи чувствовал себя просто отлично. Он видел свой путь четко и ясно.
А потом — резко, словно на него рухнул штормовой вал — за его спиной оказался Чарли. Очень близко, обжигающе — нет, <i>выжигающе</i> близко.
— Какого хуя ты тут делаешь? — выдохнул Эггзи. А Чарли, изящно придерживая нож у его горла, наклонился к нему еще ближе и положил руку на плечо, и блядь, этот придурок прекрасно знал, что именно он делал! Давил на болевые. Покорял. Овладевал. Одним своим близким присутствием, прикосновением, чертовым вниманием, горячим выдохом в ухо.
Эггзи всего скрутило внутри, жутко и очень, очень больно, а потом этот комок застыл, болезненно ноя где-то в солнечном сплетении, и все, что мог Эггзи — это, сжав зубы, повиноваться Чарли, который заставил его встать и активно сдавал ебаному Валентайну.
Эггзи хотелось прошипеть: «Чарли, какого хуя ты делаешь?»
Эггзи хотелось заорать: «Ты гребаный идиот!»
Обложить матом, рухнуть на пол перед ним, цепляясь за ноги, умолять, проклинать, восторженно выть, отчаянно стонать. Делать столько всяких странных, несовместимых, унизительных, мерзких, важных, таких <i>нужных</i> вещей.
Вместо этого Эггзи уличил момент и шарахнул Чарли током из кольца-печатки прямо в висок. И врезал ему в лицо, опрокидывая на пол.
Одержимость захлебнулась сама собой и заткнулась. Внутри стало гулко, как-то звеняще, как бывает в ушах после близкого взрыва.
Больше об этом Эггзи не думал вовсе — было совсем не до того. Зато был сплошной экшн, бесконечное веселье бесконечной драки насмерть, беготни, стрельбы, акробатических трюков, болезненных ударов пуль в пуленепробиваемый костюм Кингсмен. Эггзи был очень, очень занят и почти счастлив. Адреналин кипел в крови, очищая сознание и делая восприятие мира ярким и четким. Эггзи чувствовал, что он на своем месте. Это место было тем еще адом, конечно, и удержаться тут было очень трудно, и они чуть нахуй не погибли, пока Эггзи не вспомнил про взрыв чипов, но это было прекрасно.
Так же выматывающе и завораживающе прекрасно, как его последняя драка с жуткой помощницей Валентайна — как он ее назвал, Газель? Когда все кончилось, Эггзи чувствовал только адовую усталость, ломоту во всех костях и боль в каждой мышце его тела, но это были приятные ощущения. Очищающие. Правильные. Именно такие, какие ему и были нужны.
Эггзи старательно не знал, что именно он изгоняет из себя всем этим смертельным весельем. Он просто взял бокалы и шампанское и отправился к прекрасной принцессе с очаровательным акцентом, и там, у нее в камере, окончательно выжег из себя все, кроме блаженного опустошения, усталости и ноющей боли.
Когда они закончили, некоторое время Эггзи лежал рядом с красивой разгоряченной девушкой, сам весь в поту и пряном запахе секса, и неожиданно ясно и гулко подумал: «Вот кем нужно быть одержимым. Светловолосой бестией и принцессой Швеции».
Вот зря он это подумал.
От принцессы он выскочил, едва одевшись и даже не завязав шнурки. К счастью, не надо было возиться с почившим в драке с Газелью галстуком. Эггзи, задыхаясь, прислонился спиной к стене между дверьми камер, из которых раздавались возгласы и стук.
Дышать было почти невыносимо, так стиснуло грудную клетку — словно раскаленные железные обручи обвились вокруг ребер, сжимаясь все туже и мощнее. Сердце гулко содрогалось в горле, еще сильнее мешая делать вдохи, и Эггзи показалось, он сейчас грохнется в обморок. Перед глазами все поплыло, в ушах зашумело, а через мгновение Эггзи согнулся пополам. Рвало его долго и почти безрезультатно — он уже и не помнил, когда в последний раз ел. Кажется, еще с Гарри. Только бесплодные потуги болезненно сотрясали все его тело, и Эггзи казалось — сейчас он просто задохнется. И сдохнет.
Было бы очень смешно помереть от приступа одержимости после того, как спас ебучий мир.
Чарли, билось в голове набатом. Чарли-Чарли-Чарли, Чарличарличарли.
Эггзи почти перестал слышать что-либо другое, кроме этой безумной, захлебывающейся самой собой мысли, но голос Мерлина — бесконечно далекий — все же достиг его сознания. Эггзи, осев на пол, — уже нет смысла беспокоиться о костюме, все равно тут все вокруг вымазано чужими мозгами, — вытащил из нагрудного кармана очки и дрожащей рукой надел их на себя с третьей попытки.
— Что случилось, Эггзи?
Но Эггзи не мог говорить. Его перехватило — всего — изнутри, и дышал он только каким-то чудом, честное слово.
Блядь, просто блядь.
— Эггзи, успокойтесь, — мерно и деловито начал Мерлин. — Сосредоточьтесь на моем голосе и старайтесь дышать по схеме. Давайте, вы сможете...
Но тут шум в голове перекрыл Мерлина, превратив все звуки в настойчивый звон, и Эггзи, зайдясь судорожным кашлем, стащил с себя очки и уронил их куда-то на пол. Не было сил смотреть, куда, и уж тем более не было сил искать их. Плевать.
Одержимость билась в голове — истерикой, криком, отчаянным воем, чем-то совершенно, невыносимо безумным. Эггзи слышал, что одержимые чувствуют, если умирает их судьба, и это ломает их изнутри, как землетрясение вспарывает земную кору. Эггзи боялся думать, что такое может однажды случиться с ним, но теперь, когда Чарли мертв, мертвмертвмертв, если он был приглашен на вечеринку Валентайна, значит, у него был чип, и его голова взорвалась вместе с остальными, и Эггзи просто превращался в ебаную умирающую звезду, готовый рвануть с чудовищной силой и смести все вокруг.
Как же. Это. Глупо.
А потом на Эггзи вдруг шарахнула оглушающая тишина, и он застыл на жгучем полувдохе.
Сначала ему показалось, что он видит призрака. Что одержимость дошла до высшей точки своего горестного и жуткого безумия, и теперь его мучают галлюцинации — такое нормально, такое случается при особенно сильных приступах со всеми, в этом нет ничего удивительного. Но внутри Эггзи было оглушительно тихо и выжжено белоснежным, и черт, это что, правда реально? Чарли действительно стоит прямо над ним, бледный и перемазанный всякой хренью?
Мысль эта заполнила все сознание — и выгнала прочь тишину и белоснежный свет.
Чарли смотрел прямо в глаза, и Эггзи совсем не нравился этот взгляд. Сказать по правде, Эггзи в Чарли не нравилось вообще ничего. Это нормально. Одержимость и любовь — это чертовски разные вещи, и ты совершенно не обязан любить человека, которым одержим. Нет нужды любоваться им, восхищаться, видеть хорошие черты, принимать недостатки. Есть только нужда физическая, болезненная, безумная, та самая, что сидит где-то в костях и отравляет все тело, постоянно, неумолчно, с такой силой, что начинаешь задыхаться. Никакой ебаной любви, Эггзи ненавидел Чарли всей душой. И при этом был до щенячьего восторга рад видеть его живым.
— Пожалуйста, — прохрипел Эггзи.
Он не знал, чего просил. Подтвердить, что Чарли действительно жив и стоит перед ним? Позволить дотронуться, чтобы убедиться в реальности происходящего? Получить прикосновение в ответ, как того требовала вечная жажда в его костях? Наконец-то отпустить, черт возьми, просто отпустить, ведь в этом нет ничего сложного, достаточно лишь...
Эггзи мотнул головой, не отрывая глаз от Чарли. Тот выглядел паршиво и, казалось, сам хреново держался на ногах, и взгляд у него был странный, очень странный, безумно странный, ничем хорошим это не кончится, хотя о каком хорошем конце вообще можно мечтать в этой ебаной ситуации.
— Пожалуйста, — повторил Эггзи, имея в виду все сразу. — Поцелуй меня.
Поцелуй меня. Отпусти меня. Дай мне хоть чуть-чуть воздуха.
А Чарли стоял над ним — бесконечно высокий, состоящий из сплошных прямых и углов, весь искаженно-напряженный, грязный, всклоченный и такой прекрасный. Такой нужный. Такой опустошающе недостижимый и так сильно ненавидимый. Эггзи не мог отвести взгляда, не мог выдавить из себя ни звука, шею сводило из-за того, что он запрокинул голову, и ныло, выло, скреблось, напряженно вибрировало что-то внутри, такое безнадежное и такое жгучее. Морозное, колкое, больное, цепляющее, жалящее, ранящее.
Одержимое.
Одержимого можно отпустить. Это просто — его судьба должна (или должен) всего лишь захотеть этого и поцеловать в губы. Такая глупость, с ума сойти — что ужасное, совершенно физическое, вгрызающееся в плоть заклятье одержимости снимается всего лишь желанием и поцелуем. Насмешливая ирония природы, не иначе. Может, поэтому те, кто не знал одержимости на собственной шкуре, считали эту мистическую, блядь, связь такой романтичной и красивой. Потому что оборвать ее можно было так просто. Так сказочно — а вы думали, откуда появились все эти сказки, в которых страшные проклятья снимаются лишь одним поцелуем?
После такого одержимость просто исчезала. Говорили — словно тумблер выключило и поломало навсегда. Говорили — словно вырезали из центра груди черную дыру, оставив вместо нее — пустоту.
Чарли вдруг весь будто сломался: только что возвышался над Эггзи, а вот — уже стоял перед ним на коленях, сгорбившись и странно, как-то неправильно изогнув руки. Эггзи стало страшно — и легко, и хорошо, и совершенно ужасно.
Он закрыл глаза.
Он чувствовал близость Чарли — и воющая бездна одержимости внутри тут была совершенно ни при чем. От Чарли исходило живое, неожиданно приятное и успокаивающее тепло, его дыхание опаляло Эггзи рот и подбородок, и пахло от Чарли жуткой мешаниной запахов — паленая плоть, кровь, пот, пряный шлейф парфюма и что-то еще, острое и ясное, незнакомое и в то же время совершенно точно самое правильное во всей Вселенной.
Чарли.
Эггзи стоило огромных усилий не податься вперед, не потянуться навстречу, и пауза, в которую ничего не происходило, казалась бесконечной пыткой, выворачивающей наизнанку и в то же время отрезвляющей.
А потом Чарли — наконец — поцеловал Эггзи.
Вначале это был совершенно целомудренный поцелуй — губы к губам, ничего особенного, но Эггзи словно прошило молнией, и он все же не смог удержаться и жадно ринулся вперед, почти заскулил, но Чарли резко и неожиданно сильно припечатал его к стене. И углубил поцелуй. В этом не было ничего романтичного, приятного или хорошего. У обоих очень хреново пахло изо рта, и на вкус поцелуй вышел кисло-горьким, но все же таким тошнотворно нужным.
У Эггзи отчаянно закружилась голова, и в ней не осталось ни единой мысли — он весь был в этом чертовом жалком, жадном и жарком поцелуе, весь, без остатка, до самого конца. Обнаженный собственным нутром перед Чарли, беззащитный и полностью попавшийся под его власть, как бы это не было отвратительно и пугающе.
И вдруг Эггзи стало больно. Боль, сначала короткая и очень острая, обожгла его нижнюю губу, и рот мгновенно заполнило металлически-свежим вкусом крови. Но после боль, будто осваиваясь, заклубилась в языке, набирая глухую и мощную силу, и ринулась, словно смерч, вверх и вниз, и вширь, окатывая с ног до головы и становясь все ярче, и в конце концов свернулась сверкающим тяжелым комом в солнечном сплетении и стала пульсировать там, ослепляя своей реальностью.
Эггзи показалось, он кричал. Но он не был уверен.
Долгий миг он не мог дышать, не мог видеть, ничерта не слышал и не был способен пошевелиться. А через мгновение безумная тяжесть схлынула неторопливым, но неумолимым потоком — не вся, не полностью, только половина. Тяжесть не новой боли, нет. Тяжесть того, что с самого детства было с ним. Хотелось орать, или рыдать, или смеяться, или выть, или просто биться затылком о стену.
Эггзи открыл глаза.
— Ты укусил меня, — просипел он, неверяще глядя на Чарли. — Ты укусил меня!
Тот, с шальным взглядом и тяжело дышащий, горько усмехнулся и схватился рукой за свое горло. Рот у него был перемазан кровью, кровью Эггзи, и теперь Чарли выглядел настоящим безумцем.
Он и был безумцем. Он укусил Эггзи — а значит, разделил его одержимость пополам.
Если просто поцеловать одержимого — значит, отпустить его, лишить одержимости, освободить от вечного безумия, засевшего в плоти, то укус... Укус — это совсем иной и уж точно сумасшедший сценарий. Если «суженый» (ха!) укусит одержимого во время поцелуя, односторонняя связь перестанет быть таковой. И груз одержимости разделится пополам между двумя, навечно связав обоих болезненными, жуткими, безумными узами. Одержимость друг другом, поделенную на двоих, было проще выдержать, но говорили, что взаимность в этом не менее опасна и чревата одержимости лишь одного. Что может быть хуже двух безумцев, зацикленных друг на друге самой болезненной, самой роковой связью на свете?
— Зачем ты это сделал? — спросил Эггзи, учась дышать заново. У него шумело в голове, словно он был безнадежно пьян — впрочем, по сути наверняка так и было. Он чувствовал себя... по-новому. Как-то иначе. Пока что Эггзи не понимал, как именно, но это было что-то совершенно иное, невозможное, пугающее и в то же время фантастически прекрасное. Твою же мать.
Чарли мотнул головой. Ему явно было нехорошо — дышал он сипло и с трудом. Познавал тяжесть одержимости, пусть и в половину ее силы?
— У меня больше никого... не осталось, — делая паузы и хватая ртом воздух, проговорил он. — Вся моя семья мертва. Вся моя жизнь... под откос. Есть только ты.
Чарли тяжело сглотнул и неожиданно нежно обвел кончиками пальцев лицо Эггзи. В этом движении было столько ласки и жажды, что Эггзи стало жарко, дурно и в то же время преступно хорошо. Он подался навстречу прикосновению и несмело, шалея от самой возможности, провел ладонью по бедру Чарли.
— Если бы я отпустил тебя, — продолжил Чарли словно в трансе — Эггзи чувствовал всем телом его пьяное безумие, нарастающее внутри, — ты бы плюнул мне в лицо и ушел, чтобы никогда не вернуться.
— Ты чертов эгоист! — воскликнул Эггзи, сдерживая порыв то ли расхохотаться, то ли позорно разреветься, тут сложно было понять.
— Да, — просто сказал Чарли и пожал плечом. — Но ведь у меня не было выбора. Ты же ненавидишь меня.
Эггзи все-таки засмеялся — тихо и сипло.
— Больше нет, — обреченно сказал он, утыкаясь лбом в лоб Чарли. — Больше не ненавижу. У меня теперь уж точно нет выбора.
Они помолчали — болезненным, отчаянным молчанием, одним на двоих.
— Вот ты говнюк все-таки, — обессиленно заключил Эггзи, борясь с желанием врезать Чарли или поцеловать его. Тот усмехнулся, потер глаза, а потом поднял с пола испачканные очки Кингсмен и вручил Эггзи:
— Я знаю. Но дело в том, что у нас обоих отныне нет выхода. Добро пожаловать в прекрасный новый мир.
Первое, что сказал Мерлин, когда Эггзи надел очки, было:
— Только не говори, что он укусил тебя.
— Тогда я буду стойко молчать, сэр, — отозвался Эггзи. Они с Чарли помогли друг другу подняться на ноги.
— Блядь, — глубокомысленно заключил Мерлин.
— Полностью согласен с вами, сэр.
— Придурки, — мрачно вздохнул Мерлин. — Просто придурки. Несите свои чертовы задницы к самолету, у нас много работы.
И они пошли, держась друг за друга. Эггзи с трудом переставлял ноги, чувствуя, как бьется сердце Чарли, и знал, что тот тоже чувствует ритм сердца Эггзи. Теперь так будет всегда. Вот же блядь.