— Только не будь к себе слишком строг, ладно? Я уверен, что ты скоро кого-нибудь найдёшь. Ты хороший парень.
…
Алмонд очень хорошо знал, насколько эти слова были похожи на удар ножом в уже поверженную жертву.
И всё же он сделал это, почти бессердечно. Слова излишни, и он мог только догадываться, что скрывалось под тем взглядом.
Взглядом, который он поймал.
Взглядом, от которого хотелось отвернуться. Если бы он этого не сделал, его бы охватило чувство стыда.
Это было почти жалко — то, как Капучино тосковал по нему, как потерянный щенок. Алмонду не хотелось думать о друге в таком ключе, и всё же… это всегда было первое, что приходило ему на ум за все эти годы.
Или на самом деле он был жалок, потому что никогда не действовал согласно своей интуиции? Алмонд так и не смог найти ответа на этот свой вопрос…
Правда заключалась в том, что он всегда очень уважал своего друга и прекрасно знал, что Капучино всегда был влюблён. Ему так и не удавалось сложить два и два до тех пор, пока год назад он остро не осознал, что чувствует этот человек.
Теперь здесь, в этом причудливом кафе, на сцене, где Алмонд эффектно разорвал своего лучшего друга на куски и бросил его в измельчитель, этот один взгляд дал ему понять это.
То, что он почувствовал в тот момент… не было уколом сочувствия и не уколом удовольствия.
Это была… тоска?
Он… хотел, чтобы всё было по-другому, правда. Алмонд легко сумел заговорить зубы, но свадьба и брак были простой случайностью. Пьяная ночь или две превратились в обязательство на всю жизнь, к которому он никогда не был уверен, что готов.
Женщина не имела значения, эти детали были просто сноской в более длинной истории. Он всегда знал, что если бы не её беременность, он бы разрушил это обязательство через несколько лет. Тем не менее, теперь он был почти втянут в то, что Алмонд изначально считал не более, чем лёгкой интрижкой.
Он никогда не заглядывал глубже в свои чувства ни к ней, ни к нему, и теперь на его столе осталась груда вопросов, которые так и остались нерешёнными. По его собственным словам, «нераскрытое дело».
Алмонд знал, что его привязанность к Капучино была больше, чем просто дружба, но он всё никак не мог понять, что их отличало друг от друга. Были ли дело в том, что они просто лучшие друзья, которые проводили крайне много времени в компании друг друга? Он придерживался такой линии рассуждения. То ли из-за стыда, то ли из-за обиды на себя, Алмонд никогда не удосужился подумать о другой возможности, о том, что он тоже влюблён.
Это прояснило всё, причину, по которой он чувствовал узел в животе каждый раз, когда смотрел в чужие глаза в последнее время. Он знал, что рано или поздно это произойдёт, и всё же… это причиняло больше боли, чем он думал.
Алмонд не был счастлив, он знал это. На поверхностном уровне он мог бы сказать, что, по сути, он сжёг все мосты, построенные им с Капучино, но знал, что поверхностное мышление привело только к одному результату.
Алмонд не был счастлив ни со своей будущей женой, ни с мыслью, что он связан с женщиной. Он так долго убегал от правды, и теперь казалось, что каждая ложь, которую он когда-либо говорил себе, обрушилась на него лавиной, накопленная годами ненависть к себе причиняла боль тому, кто был дороже всего его сердцу.
Алмонд постоял ещё несколько секунд, прежде чем ушёл, пытаясь сохранить хоть каплю достоинства, которую мог найти в себе. Он никогда не плакал, он спрятал слёзы глубоко до скончания веков.
Он отказался когда-либо снова это признавать. Это чувство слабости… Алмонд был не лучше Капучино. Он был таким же жалким, как и человек, которого он… любил.
Чувство безнадёжности и самоуспокоения, которого он так боялся, наполнило его. Дни и недели пролетали мимо, позволяя этим дням исчезнуть из памяти, пока Алмонд, наконец, не открыл глаза, очнувшись от ужасного долго «сна» и не оказался в святилище церкви, где его встречали с поздравлениями родственники и благодарностями всем за то, что они присутствовали на его свадьбе.
Он так и не нашёл в себе сил первым подойти к Капучино, - это меньшее, что он был должен этому человеку.
Вместо этого Капучино подошёл к нему первым. На мгновение Алмонд задумался, как много узнал Капучино. Мужчина оказался более проницательным, чем показал.
-- …Я надеюсь, вы будете жить счастливо.
С натянутой улыбкой прокурор коротко кивнул невесте, пожал ей руку и представился, а затем встал и стал ждать в вестибюле церкви.
По какой-то странной причине Алмонд… хотел что-то сказать, и он знал, что прокурор сам знает об этом, потому что он всё время смотрел на него.
Итак, Алмонд последовал за ним, пока они не достигли входа, в то время как остальные приглашённые болтали и наслаждались закусками, поданными на вечернем приёме.
Тишина, настолько холодная и пустая, что от неё хотелось поёжиться, наполнила воздух между ними. Капучино закрыл глаза и вздохнул, прежде чем посмотрел Алмонду прямо в глаза, его собственные остекленели, в нём не было ни единого признака счастья или сочувствия.
— Ты жалок, Алмонд.
То, как Капучино выплюнул эти слова… С такой злобой, что Алмонд почти чувствовал, как внутри что-то сжалось. Он никогда не слышал, чтобы Капучино разговаривал так холодно с кем-либо, даже с преступниками, с которыми он ежедневно сталкивался в здании суда.
-- Ты продолжаешь смотреть на меня так, будто я твой самый обожаемый любимчик, понимаешь? Эти глупые взгляды на меня всю свадьбу, и должен сказать, что мне это не нравится, ни капельки.
Алмонд даже не осознавал, что смотрел на Капучино, но решил, что если его так разрывали чувства, которые он питал к другу, то они, должно быть, начали просачиваться из его разума в его действия.
— Ты неправильно всё понял, Кап…
Однако даже в этот момент, вместо того, чтобы признать поражение, он всё ещё пытался защищаться. Алмонд знал, что его за это поджарят, как преступника на электрическом стуле, и всё же он не мог вынести такой потери друга.
Не так.
-- Что тут непонятного? О, я знаю, ты самовлюблённый придурок, который думает только о себе! Ты так стараешься балансировать на чёртовой ниточке, что удивительно, как ты вообще справляешься со своей чёртовой работой, потому что я не понимаю, как ты мог бы допросить кого-то больше мухи! Знаешь, что? Я бы сказал, что желаю тебе всего наилучшего в твоём браке, но я знаю, что ты сам знаешь, что по той или иной причине ты скрываешь свои истинные чувства, и с таким же успехом можешь быть готов к расторжению брака, как только этот ребёнок родится. Поздравляю, кстати, потому что я узнал об истинной причине этой свадьбы, только потому, что дружу с СЕСТРОЙ твоей жены! Молодец, Алм!
Он едва мог дышать, когда на него обрушилась волна обвинений. Капучино, конечно, знал. Он всегда находил способ найти истину, и, по правде говоря, у этого человека были все основания быть недовольным — нет, не недовольным, у него были все основания быть в ярости. Алмонд не говорил никому кому-либо, что обещал никогда не скрывать простую истину, касающейся обстоятельств его свадьбы, точно так же, как он не сказал ему правду о своих отношениях. Точно так же, как он не сказал правду о своих чувствах к нему.
Алмонд ничего не мог сделать, кроме как стоять, как статуя, потому что что ещёе делать, когда ты вынужден признать тот факт, что ты подвёл своего друга?
-- Капучино… пожалуйста.
Это всё, что он мог пробормотать, из него вырвалось почти отчаянное блеяние, и вместо того, чтобы даже удостоить его ответом…
Капучино ударил его прямо в лицо, и Алмонд смог только порадоваться, что этот человек избавил его от позора, сделав это в непосредственной близости от гостей. Он почувствовал вкус крови, наполнявший рот, когда споткнулся. И всё же, по его мнению, это не то, чего он заслуживал, потому что детектив ожидал худшего после той гневной тирады, поскольку он знал, насколько опустошённым должен был чувствовать себя его друг в тот момент. Ему хотелось объясниться, попытаться его успокоить, но поезд ушёл. Он ушёл в тот момент, когда детектив солгал прежде всего самому себе.
-- …Я всё ещё желаю тебе всего наилучшего, Алмонд. Всё ещё.
Несмотря ни на что, Капучино всё ещё смотрел на него теми же глазами. Его голос срывался, и он ничего не мог сделать, кроме как посмотреть на Алмонда, а затем отвернуться.
Всё это послужило лишь тому, что Алмонд почувствовал себя ещё меньше. Он так долго лгал себе и всем вокруг, и чего ему это стоило? В погоне за тем, что он считал «нормальным», он потерял человека, который был дорог ему больше всего.
-- Тебе… больше нечего сказать в своё оправдание?
…
Капучино больше ничего не мог сделать, просто глядя себе под ноги; воздух больше не был леденящим до костей морозом, а мрачным ощущением, которое понимали только они.
— Тогда до свидания, Алмонд.
Прокурор пошёл вперёд к выходу, обернулся, его глаза всё ещё были наполнены любовью, которая, как оба знали, скорее всего, никогда не угаснет. Они оба уходили сегодня с сердцами, которые, как знал только Бог, никогда не смогут быть собраны заново.
Тем не менее, Капучино ничего не мог сделать, кроме как развернуться, отвести взгляд, открыть дверь и выйти под накрапывающий постепенно дождь.
Всё казалось Алмонду словно в тумане, похожим на кошмар, из которого детектив должен был найти выход, и его ноги подкосились первыми, когда он обнаружил, что рухнул на пол.
…Одна слеза.
Вот что скатилось по щеке: ощущение жжения смешалось с болью, которую он только начал чувствовать после удара, его глаза наполнились слезами, когда он рухнул на пол. Вот и самый счастливый день в жизни.
Всё, что Алмонд мог сделать, это сидеть на полу церкви с жалким выражением лица, откинув голову назад на стену, как будто он был каким-то певцом в музыкальном клипе с плохим концом.
Никто бы не узнал, почему он плакал, если бы случайно увидел эту сцену.
Только Алмонд знал, почему он плачет.
Он плакал из-за того, что умудрился потерять человека, которого так любил.