Вокруг белым бело и под ногами хрустит свежий снег. Мороз кусает на щёки и нос, сам воздух словно звенит свжестью. На многие мили нет ничего, только белоснежный покров и небо так светло, что сливается с укрытой землей.

Воздух вырывается изо рта маленьким облачком, в котором хочется погреть руки, но ей совершенно не холодно.

Где бы она не была, Джаенг здесь впервые.

Нет ни указателей, ни сценарных окон. Это место свободно от тягот их мира. Здесь так легко дышится, будто во сне...

Сколько бы не прошла, а пейзаж всё тот же, конца и края не видать. Следы, щедро оставленные, постепенно исчезают и Джаенг теряет направление. Во все стороны видно лишь снег.

Нет ни страха перед неизвестностью, ни усталости, и не понять, сколько уже она здесь, в этом бескрайнем просторе — минуты, часы или дни.

Даже если это всё лишь ловушка, задерживающая её от прохождения сценариев, то пусть, ведь здесь так спокойно и тихо, можно не думать ни о чём.

Ни об Айрин, опустившей руки, ни о Сеолве, единственной, кто кроме неё самой теперь заботится об Айрин, не позволяя ей уйти. Ни о той странной женщине, что приходит к ним и плачет. Ни о надоедливых детях, решивших её преследовать. Ни о спасении, что больше не придёт.

Она оставит все заботы до утра, если это сон или на вечность, если это всё лишь иллюзия. И пока на душе так спокойно, ей всё равно.

Этот бесконечный белый цвет напоминает ей об одном человеке, который вновь и вновь поражал её своей самоотдачей, свой жертвенностью. И он исчез, но в этот раз нет никакой надежды на его возвращение.

Она не хочет скорбеть, в этот раз он ушёл сам, ушёл так, как того желал, оставив позади всех, кто держал его в узких рамках своих представлений.

Он научил её смотреть на мир под разными углами и выбирать себя, быть свободной от мнения других. Но сам своим учениям не следовал, потакая неблагодарной кодле.

И поплатился за это.

Когда они дошли до конца, когда узнали правду об их мире, это сокрушило Спасение. Тогда впервые с момента встречи, Джаенг чётко увидела его лицо, полное болезненного осознания и скорби. Но даже тревожный излом бровей, панически быстро движущиеся в стороны прищуренные глаза, закушенные до крови губы, синяки под глазами и впалые щёки — его изможденное лицо было прекраснее всего, что она видела.

Ей было всё равно, что Докча это божество. Для неё он уже был им, её создателем, её освободителем. Он поддерживал существование мириадов миров и всё равно был рядом с ней, с ними.

Но так считали не все...

Среди полных ненависти взглядов, среди криков обвинений, её божество направило свой меч на самого себя, готовое в очередной раз отдать жизнь, на этот раз навсегда. Раствориться в небытие ради спокойствия и мира остальных.

Джаенг была слишком далеко, неуспевая перехватить ладонью лезвие, её вообще не должно было здесь быть, если б не настойчивая тревога, что не давала спать, будя от кошмаров, что не забывались, стоило лишь открыть глаза.

И только малышка Бию была достаточно близко к своему отцу, чтобы собственным телом попытаться закрыть его от острия.

Лишь это остановило кару, заставив Докчу баюкать испуганно плачущую дочь.

Джаенг разделяла с ней горе в тот злополучный момент.

Пока другой клинок не начал своё движение, желая если не оборвать жизнь, то принести боль. Словно всего, что случилось до этого было мало, словно жертвы божества были не важны.

Джунхёк не поспевает, его клинок рассекает лишь воздух, не задевая даже пряди волос, но нападать на божество в его же мире это ошибка. Так долго обласканному вниманием и благодатью бога невдомёк, что он уже лишился своей стигмы, что его великое желание, Древнейшая Мечта уже исполнена.

Никто больше не спасёт его душу.

И за криками боли и хрустом костей человека, что ломает на их глазах никто не замечает слёз, золотом текущих из глаз бога. Но Джаенг смотрит только на него, на своё Спасение, рассыпающееся сомном золотых письмён.

Это не смерть, он бог, он вечность, забытая и одинокая, но бесконечно прекрасная в своём отчаянии. Навечно отпечатывающаяся на обратной стороне век.

Идёт снег. Такой же чистый и прекрасный как божество её родного мира.

Джаенг останавливается, смотря на ясное небо, её щёки горят, умытые слезами и она больше не в силах идти, разбередив душу воспоминаниями.

В этом бескрайнем просторе ей хочется кричать, здесь нет ни свидетелей той драмы, нет ни участников.

Она совсем одна и может, наконец, выпустить своё отчаяние наружу. Выплакать горе потери и продолжить путь. Как и учил её Докча.

***

Он никогда не был душой компании. До всего этого о нём заботились родители, оплачивая жильё, учёбу, интернет. А после... После было тяжело. Он думал, что станет легче, если присоединиться к группе, но вышло то, что вышло — он был под контролем, истощен и не спал неделями, обеспечивая группе связь. Пока за ним не пришёл хён.

Хён заботился о нём, но не давил как это делали родные, он позволял ему идти в своём собственном темпе, принимал его собственные правила игры, общаясь текстом и улыбаясь на любой прогресс.

Но хён заботился не о нём одном, у него было много иждевенцев. Конечно, они все были полезны в том или ином ключе. Но хён опекал и взрослых, позволял им то, что позволять не следовало — они относились к его трудам как к должному, они оскорбляли его.

Но хён говорил, что всё нормально, всё в порядке, им так легче, а значит он может потерпеть. И Донхун молчал.

Он следил за каждым подвигом, за каждой историей его хёна, наблюдая как много сил тот тратил ради сохранения каждого из своей группы. Его планы может и не были идеальны, но были действенны.

Хён развивался сам и развивал их всех, даруя возможности, которые никто из них не мог обеспечить себе сам.

Он умирал за них. Раз за разом, терпя боль от травм, но возвращался вновь, чтоб быть обруганным и высмеянным, словно никто и не скорбел.

А потом он исчез...

Те три года без хёна стали эпохой застоя, иначе он назвать и не мог. Время тянулось как резина, даже сценарии замедлили свой ход.

Они жили своим чередом в промышленном комплексе, что добыл им хён, под громким названием "Компания Ким Докчи", но без самого их основателя.

Дни были серыми и безрадостными, смены сезонов больше не волновали никого, а алгоритмы прохождения сценариев были известны заранее. Всё благодаря хёну.

Его след был во всём.

После его возвращения всё стало только хуже — с ним постоянно был кто-то из компании, "приглядывая", не давая поговорить наедине. Его охраняли, но не как сокровище, которым он и являлся, как заключенного, как нераскаявщегося опасного преступника, разве что не в цепи заковывая.

О том, что хён действительно побывал в их цепях Донхун узнал гораздо позже, оставляя это без ответа, как того и желал Докча.

И даже так его хён всё равно светил компании как солнце, грея в лучах своей любви.

Это место наводит на него тоску и пробуждает странные мысли. Хрустящий под ногами чистый белый снег и ясное небо должны успокаивать, но Донхун из ночи в ночь тонет в сожалениях — будь он чуть смелее, чуть настойчивее, смог бы донести до хёна, что друзья так не поступают, что происходит что-то не то?

Когда они вернулись, неся то вывернутое наизнанку нечто, что нагло называло себя компаньоном хёна, бледные и дрожащие от пережитого ужаса, Донхун понял, что они довели, наконец, хёна до точки.

Он знает, что хён жив, что он где-то ещё и может лишь молиться богам, духам, да хоть кому-то, лишь бы он был счастлив там где есть, лишь бы он не вернулся. Здесь его не ждёт больше ничего.

***

Больше не нужен сон, или еда, или вода. Ему не требуется отдых, он совершенен и должен быть счастлив, но...

Тартар, ставший ему домом, практически разрушен, нет больше деления на уровни, души просто бродят в беспорядке, постепенно отправляемые их милостивой королевой на перерождение в другие, ещё живые миры.

Их Бог покинул их и Намвун видел это, наблюдал за ужасом на боле не скрытым цензурой лицом, за шёпотом текстов, окруживших божество плотным коконом, защищая от собственной свиты.

Поначалу он злился, обуреваемый смутными сомнениями, ведь жестоким богом их ужасающего мира оказался знакомый ему забавный кузнечиковый аджосси.

Тот самый, из-за которого он и погиб. Тот самый, что спас его, дав безопасный дом, что поддержал его и дал цель в посмертии. Тот, за которым в восторге яростных сражений шла армия всего их царства. Их принц, законный и заслуженный наследник трона.

Но почему именно это сияющее тёплым светом существо, что дарило свою заботу и любовь каждому, кого встречало оказалось так жестоко в итоге?

Намвун раз за разом прокручивал в памяти моменты стрима с закрытого канала, ловя несоответствия — будь Докча действительно ответственен за апокалипсис их мира, то было бы у него такое выражение лица? Он бы в ужасе в последние моменты, он пытался покончить с собой на глазах у своей группы и дочери.

Разве поступил бы так тиран, чей план был явлен наблюдателям?..

Потом пришла апатия. Какая разница кто виноват, когда их мир уже погиб? На поверхности ещё пытались выжить люди, сценарии не прекратили свой ход, становясь всё изощренее и опаснее, но здесь, в царстве покоя почти не осталось старых душ.

Госпожа Персефона не давала себе отдыха, отправляя в новые миры всё больше душ, словно крошечная передышка могла сломить её волю окончательно, погребая в горе под пеплом истлевшей любви.

Намвун не знает, сможет ли тоже переродиться, да и не уверен, что хочет покинуть пустующий тартар.

Здесь было хорошо и спокойно, совсем не так как в его жизни, в посмертии он впервые жил.

Так глупо. Увидеть бы ещё хоть раз аджосси и спросить его самого, да разве ж это возможно? И почему в тёмных залах так много снега?

Откуда здесь вообще снег?

***

Боль невыносима, за все регрессы он не испытывал ничего подобного. Физически с ним всё в порядке, хоть и собирали практически по частям, но ментально... Джунхёк не уверен, что вообще способен теперь жить, не после того, что сделал.

Тогда, в вагоне, он потерял себя в обжигающем пламени ярости и напал на того, кто подобно путеводной звезде вёл его через все регрессы, кто спасал в последнем и самом удачном. Кто был его Древнейшей Мечтой.

Не было больше пелены перед лицом компаньона, он отчётливо видел всю картину в целом и Докча проливал слезы как в единственный момент истины, что случился меж ними на глазах Суён*.

Но его это не остановило. Он замахнулся мечом на верного товарища, на хитрого предателя, на божество. И пал, пронзенный болью осознания, что натворил.

Правда о мире, правда о Докче словно тонкой иглой пронзила гнойник его памяти и воспоминания хлынули волной, накатывая как прибой, фрагменты жизней, целые пласты, эпохи.

Всё, от чего он отказался сам, всё, что было забыто, стёрто из памяти его выбором. Каждое решение, каждый новый спутник, любая переменная сотворяла новую версию реальности. И каждая реальность по прежнему существовала, оплачиваемая чудовищной ценой.

И виной тому он сам.

Он сам хотел всего этого, он сам настоял на своей сигме. Его не уговаривали, не упрашивали и не искушали, его предупреждали о том, через что придётся пройти, чем придётся пожертвовать, как много придётся заплатить.

Разрушение их мира началось с его выбором.

И осознание этого было больнее вывернутых суставов, сломанных костей и лопнушей кожи. Его сознание расплескалось по полу вагона, размазалось тонким слоем по металлу, на который вывалились его органы.

Он выбрал это сам. И его смерть больше ничего не решит, он отрёкся от своего Бога и его Бог ответил ему взаимностью.

***

Так.

Ладно.

Возможно он допустил серьёзную ошибку, выбрав муравья вместо рыцаря — тот был учтив и вежлив даже в беспокойстве, муравей же не переставал верещать с полчаса.

Может быть стоило вообще отказаться от поддержки, недельный сон его не убил бы. Наверное.

Ну в самом деле, сколько можно?

Он просто сказал, что будет спать. Странно долго и крепко спать, путешествуя в другие миры своим сознанием. И может быть, только может быть, в его спальне будут появляться другие люди.

Он не совсем уверен как именно, ведь портал на такие дальние расстояния нужно на чём-то закрепить, а всё, что у него есть из другого мира, хоть с какой-то живой связью — это он сам.

Может они выйдут из его тени, как подданные теневого монарха, может будут материализовываться из его мыслей (хотя он, конечно, не Эру, но кто знает), а может и вовсе выйдут буквально из его тела, вновь рождаясь в новой реальности.

Этот момент не был продуман от слова совсем, но чем дольше времени проходит, тем слабее Древнейшая Мечта. Он должен успеть.

Уже лёжа на кровати, так некстати накатывают воспоминания о самом неловком пробуждении. Ему стоило целиться получше, но не время сетовать, его ждут совсем не здесь.

"Сон" пришёл быстро, зная правду игнорировать свою связь с Древнейшей просто не получиться, потому он просто позволяет сознанию зацепиться за тонкую ниточку, соединяющую их миры.

Переход ощущается как первый вдход холодного воздуха после затяжного нырка под воду, дышать тяжело, всё тело сводит от перенапряжения, но это хорошо, ведь его сил хватило на создание собственного физического тела в пределах междумирья. А если создал сам себя, то и создать пространство вокруг не станет для него трудной задачей.

Осталось совсем немного и он поприветствует первых гостей.

Пространство формируется под рукой, материя плывёт и время здесь, в ничто, не существует.

Он представляет себе осенний парк, переходящий в лес, яркость увядания и свежесть первых морозов, но открыв глаза его встречает белоснежный простор. Он всегда любил зиму бòльше.

Чистый первый снег хрустит под ногами, морозец кусает за нос, но холода как такового нет. Это место безопасно как для своего хозяина, так и для долгожданных гостей.

И стоит только позвать, как вдали вырисовываются туманные силуэты, что так дороги его сердцу.