Сколько стоит голова Альбера де Морсера?

Альбер не боится.

– Вы можете взять что угодно в этой комнате.

Острие направляется в его сторону. Заточка ещё никогда не казалась настолько опасной.

Альбер не боится – но сердце предательски колотится о грудную клетку.

– И просто уйти.

Вор молчит и пялится.

Альбер не боится – Альбер в панике, потому что шпага в другой части комнаты, он в одной ночной рубашке, с босыми ногами, всклоченными волосами и вывернутыми мыслями...

...тумбочка рядом.

На ней канделябр.

– И тогда я никому не скажу о вашем... ночном визите.

Учитель готовил его к благородным поединкам и важной государственной службе. Но не к встрече с вором в собственной комнате – придётся выкручиваться самому.

Ах, учитель, учитель...

...видели бы вы этот маневр: шаг назад, разворот, уклонение, и вот долгожданный канделябр в руке. Холодный металл отрезвляет – хоть с каким-то оружием Альбер чувствует себя в сто крат увереннее, как на пьедестале победителя. Бьет сразу же, надеясь вырвать злосчастную самоделку из рук вора. В сумраке видно, как расширяются глаза того, но, зараза, он все-таки успевает отбить атаку.

Кончик заточки отламывается и улетает в темноту комнаты.

– Хороший удар! – голос у вора подрагивает. Приятно знать, что страшно теперь не только Альберу.

Выпад вперёд – «рожки» канделябра вминаются в торс, и горе-вор сдавленно охает. Шаг – выпад, и ещё один, и снова. Ночного гостя Альбер почти припёр к стенке – аж гордость берёт. Тот врезается в угол стола. С грохотом падает стопка книг.

Вот бы на шум кто-нибудь сбежался – они тут не в гляделки играют.

В коридоре, увы, гробовая тишина. Кажется, утром некоторые слуги лишатся своего места работы за столь крепкий сон.

А пока Альбер закончит начатое.

Разбросанные книги играют с Альбером злую шутку – страницы оказываются предательски скользкими и ноги разъезжаются. Быть может, он смог бы удержать равновесие, если бы не толчок извне. Что ж, счёт в пользу вора, прекрасная реакция.

Канделябр закатывается под стол.

Затылок теперь гудит – оглушенный пусть и всего на пару секунд, Альбер упускает момент, когда вор придавливает его к полу всем весом, сдавив запястья над головой. В горло упирается металл – даже подпорченная, заточка всё ещё заточка, и лёгкие сжимают пакостным ужасом.

Умирать – и страшно, и несправедливо.

Особенно так – бесчестно, негероически.

Особенно в таком возрасте – слишком юн для пролёживания боков в гробу.

Как хорошо, что никто альберовы мысли не прочитает – не узнает о его стыдных панике и малодушии. Он им вылезти наружу не позволит.

– Канделябром меня ещё не били... метлой было, скалкой, но не канделябром, – вор смеётся резко и ляюще. Псина и есть. Блохастая и бездомная, пришедшая за чужим куском. Голос у него молодой, но лицо так и спрятано в ночной серой дымке. – Я, знаете ли, хороший шулер, ни разу не попадался*.

Альбер, вторя, сдавленно хихикает, пусть шутка и проходит мимо него.

Нервное.

– Вор из вас только паршивый.

– Да не сказать.

Оба замолкают.

Дурацкая тишина – неестественная, слышно только собственные дыхание и движение крови. Альбер ощущает себя загнанным оленёнком – и стрела вот-вот оборвёт его жизнь, вонзившись в шею.

– Ты сказал, что я могу взять что угодно? – шальной тон не предвещает Альберу ничего хорошего. Но, может, у вора проснётся совесть или хоть капля благоразумия?

– Да. От слов не отказываюсь. С названным условием, конечно.

– Легко живётся, когда можно взять и откупиться.

– Я не буду стыдиться своего положения, – о, эти бедные и обездоленные.

Тошнит.

– Да и я не стыжу. Просто правду говорю, – кажется, он пожимает плечами, насколько вообще возможно в их положении. Отдавил уже все бёдра, на которых уселся, – не такой уж и несчастный! Точно не оголодавший. – Пойдёте со мной.

Из открытого нараспашку окна поддувает – мурашки по коже пробегает.

Альбер чего-то не понимает.

– «Что» угодно, а не «кого»! – из хватки Альбер вырваться не сможет, хоть и старается.

– У вашей шеи нож.

– Пародия на него.

– Он всё ещё достаточно острый, – вор наклоняется близко-близко, чуть ли не носом в нос утыкаясь. Заточка – тоже все ближе, ощутимее и острее. Кажется, он все-таки порезал кожу, а сердце, бешено колотящееся, теперь выталкивает её.

…Или она просто к голове прилила, и теперь там ни одной здравой мысли.

– Не препирайтесь. Ваша голова – самая ценная вещь в этой комнате. Чего мне ещё желать?

Поумерить пыл. Найти честный заработок. Сброситься с ближайшего моста. Чего угодно, а не похищения.

– И вы смешной.

Возмущение перекрывает дыхание.

– Я вам не шут!

– Но неплохо справляйтесь.

Альбер набирает в лёгкие воздуха. Это унизительно, но уж лучше он закричит, прося о помощи, чем окажется в положении более опасном, чем сейчас. Успеет ли он вывернуться из хватки? Или его прирежут раньше? Но не может же он и дальше лежать!

На рот ложится чужая ладонь.

– Не надо кричать. Пожалуйста.

– Хорошо. Я понял. Сейчас вы можете сделать со мной, что угодно.

«Сейчас».

У Альбера ещё появится шанс сбежать. Нужно остудить пыль и немного подождать: притвориться послушным и запуганным (тут даже стараться не придётся) и вырваться при другом подходящем случае.

Получить металл в живот страшно не хочется.

– Славно, – слово стелется, как кошка; вор подскакивает и тянет Альбера за собой, больно вцепившись в руку. Ему приходится повиноваться. Шея затекла и ноет, но её, настрадавшуюся, он всё равно собирается сунуть в петлю.

Метафорически.

Или в пасть льву.

...С какой стороны не посмотри, а вора львом не назвать. Вертливый и внезапно изящный, далёкий от представления Альбера о преступниках, он говорил удивительно складно, и не создавал впечатление человека, способного на злодеяния.

– Переодевайтесь и пойдёмте.

Внешность обманчива.

Какая дурацкая история выходит.

Альбер уверен – выйдет из неё победителем.

Плащ он застегнуть не успевает – вор хватает его за руку, ведя к окну. Ночная свежесть бьет по лицу холодным ужасом. С балкона открывается прекрасный вид.

До головокружения высокий.

– Через окно?

– А чем не выход? Я вас поймаю, так уж и быть.

...Вор действительно его ловит (и Альбер желает выкинуть это из головы) – и тут же прижимает к себе, цепляясь крепко за локоть. Под ребром Альбер ощущается уже знакомую, родную заточку. Сволочь.

В тусклом освещении уличного фонаря, вор уже кажется не таким грозным. Да они ровесники! Только наглости во взгляде больше, да костюм намного-намного беднее – на этом все отличия.

Передёргивая плечам от холода и непрошенной близости, Альбер спрашивает:

– И сколько же вы потребуете за мою голову?

– Много.

– Арифметике не научены, поэтому и ответить не можете? – «много» – такое расплывчатое понятие. Что такое «много» для безродного вора? Миллионы франков? Или пару десятков? Назовёт ли он смешную сумму, недостойную этой ночной сцены, или загнет такие деньги, которых и в самом богатом доме страны нет?

– Одна ночь. Просто проведите со мной время.

– Что за вздор… – возмущаться и сил уже нет, но вор продолжает удивлять.

– У меня нет лучших преподавателей Парижа, но я понимаю, что вздумай требовать вознаграждение за возвращение Альбера де Монсера, меня или вздёрнут, или ваш отец нашинкует в капусту! Гер-р-рой войны...

– Отца не трогайте.

– Простите уж, сирота, уважению к родителям не научен...

Они сворачивают в узкий закоулок – шуршание ботинок заполняет паузу.

– Но правда – вы интересный. Первый раз у меня такой собеседник. Так что прогуляйтесь со мной – утром вернётесь в целости и сохранности. Вам же интересно, что за дверьми вашего пышного особняка.

– Нет.

...Интересно. И Альберу это не нравится. Интересно, чем это все закончится, интересно, что у вора на уме. Может, зубы заговаривает и только лишь?

Внутри загорается неясный азарт.

Альбер не понимает.

– Выбора у вас всё равно нет.

Так и хочется глаза закатить.

– Вам точно не нужны деньги?

– Ваши попытки откупиться становятся всё более жалкими, – вор смеётся. – Я могу добыть их где угодно – срезать кошелек беспечного растяпы-богача, залезть в другой какой-нибудь дом, свиснуть пару купюр из кассы продавца… а вот такие впечатления не каждый раз перепадают.

Альбера передергивает. Он не объедки, чтобы перепадать, и даже не обезьянка диковинная в юбке, чтобы им любоваться.

– А честный заработок?

– Все переоценивают его прибыльность.

Альбер пытается запомнить дорогу, но одинаковые улицы не оставляют ему и шанса. Хоть бы кто на улице попался, но Париж будто вымер.

Улицы становятся все грязнее и темнее, и вслед за этим появляется и шум – гул голосов, ломанные ритмы музыки, редкий, похожий на скрип, смех.

Вор привёл его к самому обычному кабаку.

Даже как-то... разочаровывающе.

Альбер не понимает.

– Советую сделать лицо чуть менее благородным, а то начистят, – довольный страшно.

– И как вы это видите?

– Расслабьтесь, – сам вор, словно подавая пример, меняется – исчезает напряженная осанка, беглый быстрый взгляд приобретает теплоту. Ухмылка расцветает с новой силой.

Альбер так не может – он на чужой территории.

За дверьми шуршащие юбки движутся к кепкам, непонятно как держащимся на голове. Люди самозабвенно отдаются простой ритмичной мелодии, танцуя единым существом, но в то же время абсолютно различно – нестройные взмахи рук и голов мельтешат и смешиваются, кружат голову и завораживают. Манят, машут – давай к нам… Топот ног вибрацией отдается в собственные ступни.

Ноги как к земле приросли; Альбер поднимает воротник плаща, хотя и понимает, что тот не закроет его лица.

Вор тянет его на себя – снова запястье сжимает до боли. Альбер возразить не успевает, вслед за ним вливаясь в толпу. Запахи веселья окружают и сбивают с толку, сплетая ноги.

Не падает Альбер только благодаря близости чужих тел и потной твёрдой ладони. К своему стыду, он сжимает её сильнее положенного.

Так они протанцовывают к дальнему столу, за который и падают. Ладонью Альбер задевает какое-то липкое пятно – плащ становится жертвой попытки его вытереть.

– Не балы, конечно... но неплохо, скажи?

Вор смотрит свысока, но при этом как-то заискивающе. Альбер этот взгляд разгадать не может, поэтому просто игнорирует, аккуратно поглядывая на танцующих.

С ним могли сделать все, что угодно, но просто привели в какое-то пропахшее спиртом захолустье.

…Но присоединиться к танцу все равно тянет. Альбер притопывает слегка ногой.

– Я вернусь! – вор по-свойски хлопает его по плечу и убегает.

Возможно, всё-таки за сообщниками.

Возвращается с вином (или чем-то другим бардовым).

Альбер не понимает.

– Сегодня я угощаю, – вор гордо кладёт перед ним мутный стакан, тут же отпивая из своего.

Альберу бы поостеречься, но он отпивает следом.

Устал.

Вино разбавленное, кислое, совершенно бессмысленное – только напиток переводить.

– Как ваше имя? – на вора Альбер не смотрят.

– Бенедетто.

То есть именно это имел в виду... Бенедетто? Сидеть в кабаке, пить дрянь и... что ещё? Слишком дёшево он берет за алберову шкуру.

Альбер не понимает.

– Хочешь сыграть? – Альбер отрывается от танцующих, переводя взгляд на Бенедетто.

– В карты?

На деньги? Было бы у него что с собой.

– Нет, в Le jeu de la barbichette**.

– Что это?

– Да ладно, ты не знаешь?! Чем ты вообще занимаешься там у себя? – Бенедетто искренне негодует. Альбер всё ещё не понимает.

– Проблем с досугом у меня нет, – доказывать, что всё у него прекрасно, поддаваясь на провокацию, Альбер не собирается. – И что за игра?

– Правила простые: ты берёшь за подбородок меня, я тебя, а дальше мы поём песню:

«Je te tiens, tu me tiens, par la barbichette;

Le premier de nous deux qui rira aura une tapette!»***.

Тому, что Бенедетто его подбородок обхватывает пальцами (в качестве иллюстрации, видимо), Альбер не удивляется. Но убрать он не просит, все равно не послушает.

– И в чём смысл?

– Кто первый засмеётся, тот проиграл. И получает пощёчину.

– Так хочется меня ударить?

– Я просто предлагаю повеселиться.

– Давай. И готовь щеку.

– Какой настрой! Верю, получится лучше, чем с канделябром.

– Я тебя почти припёр к стене.

­– «Почти» – не считается.

Альбер повторяет жест – его пальцы колет лёгкая щетина. Глаза у вора прищуренные слегка, хитрые-хитрые. Ресницы топорщатся смешно.

Слишком близко.

Музыка уходит на задний план, время тя-янется. Кажется, они сидят уже не один десяток минут.

Бенедетто моргает.

Потом ещё.

Подмигивает.

Простые выходки, бесполезные...

...не ожидая сам от себя, Альбер хихикает – звук собственного сдавленного смеха пробирает только больше, и единственное, что остается – отвернуться, утыкаясь в рукав.

Проиграл.

– Ладно, давай, – голос подрагивает, срываясь на оставшиеся смешки. Остаётся надеется, что след от пощечины пройдёт до того, как он вернётся домой.

Бенедетто улыбается широко-широко, – и резко наклоняется. В нос ударяет запах вина.

Губы у вора сухие, язык влажный (было бы странно, будь наоборот) – Альбер дёргается от его мокрого ощущения на своей коже.

...Альбер прежде никогда не целовался.

Альбер не понимает.

– Это не пощечина, – самое тупое, глупое, дурацкое, что он мог сказать.

У Бенедетто щёки красные.

– Это намного приятнее. Но вот за этим обычно и следует пощечина.

– Тебе?

– Ага.

Бокала вина Альберу не хватило, чтобы напиться – но опьяняют, парадоксально, абсолютная трезвость и осознание ситуации.

– Тут полно людей. Не боишься?

– Прелести бедной жизни – всем плевать. А вот вам и правду стоит поостеречься...

– Это предложение уединиться? – что он несёт?

Бенедетто смотрит на него изумленно, и Альбер полностью разделяет это ощущение. Но в то же время этот ошалевший взгляд льстит.

– А ты хочешь?

Хочет. В этом и проблема.

– Да.

Альбер со счета сбился, сколько раз Бенедетто его за руку хватал – тянет теперь к какой-то лестнице. Вокруг сразу смыкается темнота, Альбер запинается о ступеньки, но взгляд не отрывает от затылка того.

Музыка становится глуше и глуше, но её ритм всё равно отдается в теле, подгоняя.

Открывшаяся взору комната – огромная, разделенная какими-то занавесками, сумрачная и неуютная.

– Не хоромы, конечно... – кажется, тому неловко – так странно слышать тихие и виноватые слова из уст Бенедетто. – Моё место вот.

В дальнем углу кто-то всхрапывает.

Нет. Альбер не будет думать об этом. Альбер схватит его за воротник, потянет на себя – и к матрасу. Пол под ними скрипит.

Горячие ладони обхватывают его щёки – как только получается сохранять тепло? На этот раз Альбер на поцелуй отвечает, и страшно непривычно от ощущения чужого языка – во рту сразу становится тесно.

Бенедетто отрывается, дыша заполошно – только чтобы закрыть занавеску, отделяющую его спальное место от лишних глаз.

Альбер всё ещё не думает об этом.

Совсем недавно вор сжимал его запястья до посинения, а сейчас целует, и Альбера пробирает от нежности. Он как завороженный высматривает в темноте сухие губы, царапающие выступающие вены; влагу, которая остаётся от языка. В полумраке Бенедетто привычнее, но как хочется каждое его движение сейчас видеть четко, а не туманным силуэтом.

Внутри желание разгорается, совсем ему до этого момента незнакомое.

– У тебя красивые руки.

Бенедетто трётся о ладонь щекой по-собачьи, неловко и загнанно. Просит ласки.

На секунду Альберу думается, что за этим стоит что-то большее, чем любопытство…

...и об этом тоже он все ещё не будет думать.

Альбер на знает, что ответить (погладить?), поэтому сам берёт его ладонь в свою и целует в центр внутренней стороны. Пахнет табаком. Наверное, он и сам им пропах насквозь, как и прочими запахами этой чужой жизни. И его плащ, и его рубашка, которую Бенедетто мнёт в руках.

Торопливые поцелуи, жадные – Альбер не поспевает ответить, только и может свои руки поверх его положить.

– Не противно? – есть в этом вопросе что-то щемяще-тревожное.

Альбер бы никогда не представил, что смотрящий на него насмешливо-свысока Бенедетто спросит что-то такое.

– Целуй, – единственное, что удаётся выговорить хрипяще.

– Как прикажете.

Ухмылка у Бенедетто теперь какая-то вымученная.

Альбер в эту ухмылку его целует, потому что целоваться, оказывается, потрясающе.

В одежде совсем тесно и жарко становится, Альбер сам с себя рубашку стаскивает.

Бенедетто рывком сдёргивает с него штаны, сам всё ещё оставаясь в одежде.

Пуговицы пальцам не поддаются совершенно.

– Снимай.

– Как властно.

Альбер ничего кроме рубленных слов выговорить не может, беспомощно смотря, как тот через голову сдёргивает с себя кофту. Тела у них почти одинаковые, Альбер своё каждый день в зеркале видит, но бросает в смущение – но не такое, чтобы отвернуться или сбежать, а любопытствующее. Ладони сами по себе тянутся к животу, опускающемуся и поднимающему от частого дыхания, и идут вниз – стаскивают штаны.

Бенедетто наваливается сверху, придавливая. Его жёсткое тело, как будто всё – из костей торчащих, совсем отличается от болтовни старших товарищей Альбера о «мягкости женщин». Альбер его обнимает широко, а затем ладонями выглаживает спину, как будто стараясь втереть в них все его позвонки.

Губы Бенедетто скользят по шее, но стоит ему только слегка засосать кожу, Альбер толкает его в плечо.

– Аккуратнее. Пожалуйста.

– Что, боишься, следы останутся?

– Да.

Боится.

Бенедетто тушуется.

Альберу бы позабыть про все – в ещё одном поцелуе, например, только внезапно коротком. Бенедетто прерывает его и зачем-то плюёт на ладонь.

Зачем – Альбер понимает через секунду. Не ожидал, что это так – ощущения по всему телу, до кончиков пальцев, сводящие, напрягающие и расслабляющие одновременно.

На рот ложится ладонь Бенедетто. Другая.

– Не надо кричать. Пожалуйста.

Альбер послушно простанывает в руку и прикусывает изнутри щёку.

Бенедетто вечно бы (ночь и правда уже вечностью тянется) его заткнуть.

– А нож приставить? – Альбер не удерживается от реплики, хоть и тяжело говорить; смеётся беззвучно. Шутка кажется ему удачной. Бенедетто коротко присвистывает, сам себя обрывая. Слишком сосредоточен – а Альбер выкидывает из головы всё-всё-всё на свете.

Кажется, приятнее уже быть и не может, пока Бенедетто не начинает о него тереться – и чёрт знает, что делать. Только в плечи вцепиться, сжав губы до боли.

Альбер о такой близости не знал, не ожидал, но как…

…живо.

Длиться это все и долго, и коротко, и Альбер страшно устал, и хочется ещё.

Сил хватает, только чтобы вцепиться в Бенедетто.

…На грани сна приходит дурацкая мысль.

– Бенедетто?

– М?

Тоже сонный совсем.

А Альберу всё равно интересно.

– Если ты мог залезть в любой другой дом, то почему именно мой?

– Мой тебе совет – закрывайте окна перед сном.

– …А если меня всё устраивает?

Бенедетто уже не отвечает. Наверное, уже уснул.

…Между их разговором и потряхиваем за плечо проходит секунда.

– Эй... просыпайся. Пора.

Альбер еле разлипает глаза. Бенедетто тёплый, вставать совсем не хочется. Отгороженный от мира дырявой, тонкой тряпицей, он чувствует себя по-странному в безопасности.

– Хотя мне не хочется расходиться, – теплый воздух обдает затылок.

– ...мне тоже, – говорить такое сейчас легче, чем дышать. – Ты можешь прийти ещё.

– Как всё просто у тебя.

– Прекрати. Ты прекрасно знаешь, что не «просто».

Бенедетто пыхтит и натягивает кофту.

Провести ладонью по спине (как вчера) Альбер не решается.

Комната в утреннем свете совсем плоха – совсем развал. Хотя и неудивительно, после вчерашнего вечера. Переступая через пьяные, отрубившиеся тела, они двигаются к выходу – Бенедетто снова тянет его за руку, только в этот раз переплетя с ним пальцы.

На улице руку он всё-таки убирает.

И не говорит весь путь. Довёл обратно, как и обещал.

На языке так и вертится «Ты ещё вернёшься?», но Альбер не спрашивает.

– Я могу с работой помо-

– А теперь прекрати ты. Мне не нужны подачки, – Бенедетто ощетинивается.

Они стоят у задней калитки ещё пару минут, а потом Бенедетто убегает.

Альбер не понимает: ни тоску, распространившуюся по всему телу; ни мысли, подкидывающие картины вчерашней ночи; ни беспричинную злость. Ни Бенедетто, даже не попрощавшегося.

Хотя Альбер иносказательно предложил быть его… любовником. Довольно унизительно.

Для вора в нём слишком много гордости.

Гордость Альбер, впрочем, уважает.

…Придя в комнату, Альбер захлопывает ставни. Больше никаких открытых окон.

***

...На балу Альбер сразу его узнаёт, несмотря на маску, и волной стыда накрывает. Взяв Валентину под руку, он спешит в сад.

– Ты можешь рассказать мне всё, – голос у неё – ласковый, мягкий, и Альбер уверен – да, она поймёт. Обнимет, утешит. Но нет, милая Валентина, этого не узнает ни дорогая матушка, ни родной отец, ни святой, только Господь Бог, которому Альбер не раз молился, стоя на коленях в своей комнате.

...На этом балу его ждут другие тайны – гораздо более страшные, чем юношеская влюбленность в молодого вора.

А пока Альбер сидит в саду, надеясь, что всё это скоро закончится, и они покинут поместье Монте-Кристо.

Бенедетто действительно попросил за его, Альбера, несчастную голову слишком много.

Хороший вор всё-таки.