всё, что осталось мне

      а я ведь помню, как ты на меня смотрел. я тогда ещё доживал свои последние деньки в ярком детском мире, где не проламливают бошку ни за что в темной подворотне, не кидают на бабки и не харкают всей толпой на грязную куртку. и ты тогда казался ярче и лучше — такой крутой, такой сильный, не по годам взрослый, опасный, эдакий бродячий кот, который гуляет сам по себе, знает каждую подворотню и никто ему не указ. и весь ты был тонкий и красивый, необъяснимо притягательный. и движения у тебя были кошачьи — плавные, точёные. за закрытой дверью, при мне. на улице, перед пацанами, ты был стальной спицей, острой и твердой.

      а ведь я помню, как ты на меня смотрел. я это не выдумал, хотя порой кажется, что приснилось. и для тебя, ради тебя, хотелось любую муть на фортепиано сыграть. спеть в унисон. наши голоса дуэтом звучали так хорошо, так правильно — это я точно помню. и помню, как ты меня взял за руку первый раз. нерешительно так. сам.

      зачем?

      на меня такими глазами раньше смотрела только мама, и становилось всегда как-то неловко, хотелось на месте провалиться, чтоб только увернуться от этих розовых соплей.

      а от тебя — не хотелось.

      я всё-всё помню: объясняю я тебе все эти present perfect tense и past perfect tense, которые тебе совершенно до лампочки, объясняю, и вдруг, совершенно внезапно — кожа к коже, дыхание к дыханию, глаза в глаза близко-близко, как будто поймал бабочку в кулак и боишься ненароком раздавить. и сердце бьётся, и хочется-хочется-хочется. ведь ты это всё сам начал.

      и что в итоге? девчонку нашел.

      зачем, зачем было это всё делать?

      легче ли тебе было с ней после того, как все «первые шаги» ты уже отработал на мне? понятнее? проще? чувствовал себя уверенней, а? а, сука? пиздато потренировался?

      «чушпан» — недостаточно. из старой, литературно-музыкальной лирической прошлой жизни выплывает высокопарное «предатель». шекспировское такое, страшное, чёрное, отмываемое только кровью.

      ах да, есть ещё один нюанс. её до поры трогать нельзя. проще говоря, не даст. а меня — всё равно уже.

      и сначала я как-то ещё цеплялся за то, что хоть здесь, в комнате со шведской стенкой и фотографиями Шварценеггера на обоях, мы вместе. что не было никого ближе тебе, чем я тогда. Айгуль не видела тебя так, как вижу я, не трогала так, как трогаю я, не срывала рваный вдох, не чувствовала, как ты под рукой прогибаешься, подставляешься, как подаёшься вперед, как жмуришься — абсолютно по-кошачьи. но ты предатель. и ничего ты ко мне не чувствуешь. тебе просто нравится со мной трахаться, и мы оба это поняли.

      как же гадко это всё. как же гнусно. и так бесперспективно.

      но это секундное касание кожи к коже. имитация. миг, когда я могу представить, что у нас все хорошо. миг, когда твое касание звучит как «я тебя люблю». миг, когда мир сужается до одной твоей спальни, и больше ничего нет, никого нет, никакой девчонки, никакого двора, только я и ты. ради этого мига что только не отдашь. например, собственную честь. и пока я сосу тебе на своей кровати, на твоей кровати, в подъезде, я могу на секунду представить, что я тебе дорог. что я имею ценность. могу удержать тебя рядом с собой хоть на пару минут. удержать ртом за хуй, видимо.

      но пара минут пролетает, и ты прощаешься, улыбнувшись напоследок, убегаешь в морозный уличный воздух, растворяешься в серых арках, в вихре снежинок, в слякоти на асфальте и лае собак. я не спрашиваю куда. к Айгуль, конечно.

      её-то не западло держать за руку перед пацанами. и портфельчик носить не западло. и обнимать за талию в белом передничке. смотрю и блевать охота. в тусклом дискотечном свете ты так ласково берешь её за руку, так любовно переплетаются пальцы, и ты гладишь большим пальцем её нежную кожу. а я — пошел нахуй. как собаку, пинком в бок. предатель, предатель, подлый предатель.

      наверное, так ты и отпечатаешься в моей памяти, как снежный ангел на свежем сугробе: вот был человек, а вот только невнятный силуэт остался. полуоборот головы, остренькая полуулыбка, полуприкрытые глаза, полы вечно расстёгнутой куртки, раздуваемые казанским ветром. с недавних пор ты на меня никогда не смотришь прямо, всегда только косишься, оборачиваешься, зыркаешь, мажешь взглядом. боишься, что ли? знаешь, что проебался? знаешь, что я имею полное право тебя отмудохать? и не забывай, пацаны не извиняются.

      кому я вру, не извинишься ты, тебе по-е-бать. где ты был, когда потерялась Юля, когда пришли менты? носился со своей дохлой шлюхой? мои пацаны дали мне хлеб и кров, дали свою одежду, нашли сестру. а ты где был, предатель? где ты был, сука, когда я в тебе так нуждался?

      «ты это, на сборы завтра не приходи.»

      почему?

      «не приходи.»

      а кто ты мне, чтоб я тебя слушал? проебал нормальную жизнь ради малолетней шалавы.

      а теперь еще мусорнулся. подставил весь Универсам.

      в дырявом кармане три дешевых звенящих монетки. во рту горьким плевком «предатель». обезьянник — похуй, но жалко,

      что это всё, что осталось мне от твоей любви.