В столице Восьми Отражений, в самом бдительно охраняемом из залов Императорского Архива находится рукопись огромной ценности. Написанная более восьмисот пятидесяти лет назад, еще до Сотворения Мира, она имеет к нему непосредственное отношение.
Те немногие сотрудники, что вхожи в святая святых и знают о ней, называют ее «Дневник чародея», хотя сам автор себя им не считал. Владея магией стихий, которая никогда не являлась чем-то из ряда вон выходящим ни для кого из жителей Восьми Отражений, в своих глазах он и его друзья всегда были учеными, наделенными пусть самобытными, но не выходящими за рамки естественного хода вещей, способностями к познанию мира.
В закрытом шкафу с выдвижными полками, бережно проложенные микалентной бумагой, хранятся два письма и давно рассыпавшийся на отдельные листы дневник. Записи в нем — сухие, рабочие по-началу и все более личные к концу — перемежаются столбцами с перечислением компонентов, формулами, наскоро сделанными расчетами и эскизами. Автор не выводил слова, не боялся зачеркиваний и исправлений — сразу видно, писал для себя. Тем удивительнее встречать кое-где на полях отметки, сделанные явно чужой рукой. Аккуратные, округлые буквы разительно отличаются от стремительного почерка хозяина, наталкивают на мысль о том, что их написала женщина.
Содержание этих писем и дневника, по крайней мере то, в каком виде оно известно широкому кругу, лежит в основе мировосприятия каждого в Восьми Отражениях. Люди, упомянутые в них, почитаются как герои уже на протяжении восьми сотен лет.
Тем любопытнее, что даже выдержки из него нигде и никогда не публиковались.
***
Константинополь
7 Мартиуса 6678 года (14 марта 1170 года)
Милая Елена, знала бы ты с каким торжеством в сердце я пишу это письмо!
Тебе известно, друг мой, что Константинопольские священнослужители имеют привычку смотреть свысока на нас, выпускников Магнаврской школы, и за глаза причисляют едва ли не к чернокнижникам. Но как только случается дело, в котором без самобытного подхода не обойтись, они ни разу не побрезговали нашей помощью. Столкнись я с подобным к себе отношением в любой другой ситуации, то не испытал бы ничего, кроме раздражения, но сейчас я, напротив, рад тому, как все сложилось.
Расскажу по порядку. Понадобилось нашему Патриарху держать связь на расстоянии со своими ставленниками в дальних митрополиях, и не по переписке, а как при разговоре с глазу на глаз. Правду говорят или нет, но там на местах довольны ими не все, поэтому вызовы перед Его Святейшеством встают нешуточные, и реагировать на них необходимо чем скорее, тем лучше, а то так и душеспасительный контроль над паствой ненароком утратить можно. Вот и понадобилось божьему человеку какое-нибудь чудо научной мысли. Вызвал он к себе нашего ректора, пожелания свои ему изложил, а тот уже с ними пришел ко мне. И думаю, я понимаю, почему.
Елена, помнишь, как в дни нашей учебы мы с тобой предположили, что зеркала, созданные единовременно и при участии знатоков всех четырех стихий, когда Земля отвечает за отбор и подготовку сырья, Воздух за стеклодувную работу, а Огонь и Вода за нагревание и охлаждение в процессе нее — такие зеркала потенциально возможно связать между собой, чтобы отраженное одним можно было увидеть в другом? Но если тогда, чтобы начать работу, нам не доставало золота и, что уж говорить, поддержки академии, то теперь сама церковь в нашем изобретении заинтересована и не постоит за ценой.
Судьба дает нам возможность доказать и правоту наших идей, и их полезность!
Друг мой, я знаю, что в Иерусалиме ты не сидишь без дела, но прошу тебя, приезжай. Хоть ректор и поручил эту задачу мне, я не чувствую за собой никакого права продолжать без тебя то, что мы когда-то начинали вместе. К тому же, я не знаю никого, кто чувствовал бы Огонь так же тонко как ты.
В качестве знатока Земной стихии выступлю я сам. Ты знаешь, стоит мне обратиться к камню, и он непременно отвечает на мой зов. Я не первый год изучаю минералы и значительно на этом поприще продвинулся.
А что касается Воздуха и Воды, если ты доверяешь мне, то приятели мои Арно Леру из Парижского университета и Билал ибн Рауф из Дома мудрости в Багдаде, с которыми я свел знакомство будучи скриптором при Императорской библиотеке и по сей день состою в переписке, обладают всеми необходимыми навыками, и уверен, они не откажут нам в своей помощи.
Елена, если в твоем сердце, как и в моем, все еще горит мечта завершить начатое нами в юности, то одного твоего слова будет достаточно, чтобы закипела работа. Дай мне знать, и я тотчас же начну готовиться к твоему приезду.
С нетерпением и надеждой вскоре вновь тебя увидеть,
Демитрий Малеинос.
***
21 Маиуса 6678 года (28 мая 1170 года)
Елена приехала первой. Письма в Багдад и Париж я отправил в тот же день, как получил ее ответ, и ожидаю, что Арно и Билал прибудут в Константинополь примерно через пару месяцев. Но нам будет чем занять себя и без них — столько еще предстоит подготовить, прежде чем мы сможем приняться непосредственно за создание зеркал.
Уже на следующий день после того, как Елена сошла с корабля, мы приступили к работе. Как я и надеялся, она воодушевлена не меньше меня. Лишь то, что Патриархия платит за наши исследования беспокоит ее. Она хотела бы знать, как скоро монахи потребуют от нас результата.
Но я пока не беспокоюсь об этом. Они должны понимать, что чудеса требуют времени.
26 Маиуса 6678 года (2 июня 1170 года)
Хорошо, что я сохранил наши с Еленой студенческие расчеты. С их перепроверки мы и начали.
Кое-что можно оставить без изменений. Например, оптимальный диаметр зеркал — чуть менее двойного шага.
Состав сырья для стекла и амальгамы также можно было бы не менять. Но с учетом накопленного опыта, я все-таки хочу поэкспериментировать, с тем, какую золу нам лучше использовать. Ту, что из водорослей здесь, понятно, достать легче, но не будет ли древесная вернее отвечать нашей цели. Хоть я и усложню себе задачу, но лучше подготовить несколько образцов шихты, чтобы проверить их свойства.
От идеи, что для установления связи между зеркалами, достаточно просто изготовить их из общей смеси сырья, мы с Еленой также отказались. Для надежности было решено выдувать единственный стеклянный шар и вырезать все зеркала из него. Чтож, изначально нам хотелось попробовать сделать их плоскими. Но хотя вырезанные из шара, они будут привычно выгнутыми, зато и связь между ними не будет подлежать сомнению.
Нам потребуется лаборатория побольше, чтобы изготовить шар нужного размера. Лучше всего найти такое место, где мы к тому же смогли бы все поселиться, когда приедут Билал и Арно. Какая-нибудь старая городская усадьба вполне подойдет. Несколько комнат отведем под спальни и несколько под лаборатории, а работы по плавлению и выдуванию стекла будем выполнять прямо в атриуме.
Придется просить ректора дать нам в помощь кого-то из студентов, кто мог бы заняться поиском дома и помогать мне с закупками.
8 Иуния 6678 года (15 июня 1170 года)
Нам срочно нужен способ связать друг с другом два отдельно взятых зеркала, не задействуя при этом остальные. Возможно, каким-то образом сообщить одному из них о местоположении другого…
Во времена учебы мы с Еленой не успели даже задаться этим вопросом — для первого эксперимента мы собирались изготовить всего одну пару зеркал. О создании целой системы мы даже мечтать не смели. Школа объявила наши идеи несвоевременной фантазией, не одобрив даже то малое, что мы предлагали. Теперь, по-видимому, время пришло. Впрочем одно то, что ректор нас запомнил, уже о многом говорит, ведь с тех пор прошел не один год.
Орест, студент, присланный нам в помощь, по совпадению знаток Земли, как и я, предложил для определения пространственных данных использовать уникальное сочетание элементов четырех стихий в месте нахождения зеркала, с которым требуется взаимодействовать.
Квинтэссенция места! Надо же! Хорошая идея. Немудрено, что Елена ухватилась за нее, и теперь они вдвоем пишут формулу для ее определения. Мне больно, что я не могу к ним присоединиться. Все мое время уходит на изучение образцов и пререкание с поставщиками сырья. Стоит только предоставить последних самим себе, как они норовят сорвать любые сроки.
Если подумать, разве не Орест должен был помочь мне с этим?
9 Иулия 6678 года (16 июля 1170 года)
Билал и Арно прибыли и немедленно включились в работу, предложив множество ценных идей. Я же чувствую, что взятые мной на себя задачи по подготовке к эксперименту, пусть и необходимые, безнадежно отрезали меня от мною же собранного маленького научного общества.
Елена подробно пересказывает мне все предложенное, принятое и отвергнутое, в ходе их дискуссий. Но разве сравнится это с нашими вечерами, проведенными в обсуждении и планировании, тогда в юности и сейчас, когда работа была только начата, и нас еще не стало так много.
Без меня придумали, как сделать обрамление зеркала не просто декорацией, а спектром для отображения квинтэссенции места, с которым необходимо установить связь. Билал подсказал поделить раму на четыре сектора, по одному для каждой стороны света. Это позволит задействовать не одну квинтэссенцию, а разом четыре — к северу, к югу, к западу и к востоку от устройства. Каждый из секторов будет покрыт мозаикой из разноцветных стекол: красных, для обозначения Огня, зеленых — Земли, синих — Воды. Стекла, символизирующие Воздух, останутся бесцветными.
Мне потребуются подготовить оксиды меди, кобальта и железа дополнительно к сырью для стекла и амальгамы. Не видно этому конца.
14 Иулия 6678 года (21 июля 1170 года)
Арно предложил для производства мозаики, чтобы еще больше связать ее с зеркалами, использовать осколки шара, оставшиеся после его разрезания. Их переработка потребует дополнительных усилий от Елены, коль скоро нагрев и плавление — это ее вотчина, но она готова и полна решимости.
Милая Елена так рада, что дело, в которое она уже вложила столько сил, вдохновило моих приятелей. Искренне и серьезно она выслушивает всех, даже Ореста, который все так же предпочитает ее общество своим непосредственным обязанностям, хоть после квинтэссенции места не предложил больше ничего разумного. Ее внимание к чужим идеям трогает, а перфекционизм заразителен, даже когда она, бывает, пытается заменить хорошее лучшим. Хотя не мне, заполнившему лабораторию образцами золы и песка, корить ее.
Всего за несколько дней Елена стала душой и сердцем нашей компании. Когда я вижу ее, мои собственные занятия, несмотря на их необходимость, кажутся мне чем-то холодным и отстраненным, будто все по-настоящему важное происходит только вокруг нее.
Решено! Никуда не денутся эта шихта. Сделаю чертежи зеркал и рам для наглядности в полном соответствии со всеми новыми решениями. Формула определения квинтэссенции отнимает у Елены все время, глядя же на актуальные изображения, ей будет легче ее доработать.
17 Иулия 6678 года (24 июля 1170 года)
Работая над чертежами рамы, я заметил, что мои ученые друзья не позаботились о способе отметить квинтэссенцию места на устройстве. А между тем, у меня появилось для них решение.
На необходимые участки мозаики мы расставим шевроны, по четыре на каждый сектор, по шестнадцать на каждое зеркало, а изготовим их из металлов, снятых с осколков стеклянного шара после вырезания зеркал. Мне, как знатоку Земли, не составит труда отделить олово от стекла, прежде чем Елена возьмется за переплавку. И так в рамках всего одного действия, мы получим разом материал для всех частей нашего устройства, делая его, в финальной форме, максимально цельным.
Теперь зеркала в их окончательном виде я могу считать и своим детищем тоже. Возвращаюсь к рутине со спокойной душой.
23 Иулия 6678 года (30 июля 1170 года)
Формула определения квинтэссенции готова! Елена смогла убрать все лишнее, добиться простого и, тем самым, элегантного решения.
Однако обычному человеку, даже ученому, она ничего не даст. Он попросту не сможет получить исходных данных для ее использования. Тут требуются знатоки стихий — и все четверо. Более того, всякий раз для активации зеркала, также понадобится обращаться к Огню, Земле, Воде и Воздуху, заложенным в него при создании.
Иронично, но, похоже, к каждому зеркалу, что будут использовать церковники, хочешь не хочешь, а придется приставить свиту из целых четырех «магнаврских чародеев».
Впрочем, может статься, в их рядах есть и свои такие, просто без высочайшего повеления не смеют поднять глаз.
Завтра важный день. Триумф Елены затмил в моих глазах собственное избавление от мытарств, между тем мои приготовления так же завершены — все необходимое для работы сырье закуплено, доставлено, отмерено и смешано. Наконец, мы сможем взяться за зеркала. Нас ждет долгий и кропотливый труд, но каждый готов и знает, что делать.
27 Аугуста 6678 года (3 сентября 1170 года)
Зеркала закончены. Их всего восемь. Они прекрасны.
Это заняло больше времени, чем мы рассчитывали. Но ведь это не просто отражающие стекла с прилагаемым списком словесных формул для произнесения нараспев. Это сложные, точные устройства.
Я предложил отвезти одно из зеркал в Халкидон. Это не далеко, на лодке можно обернуться за сутки. Но одно то, что между ним и Константинополем лежит пролив Босфор, кардинально меняет его квинтэссенцию места и делает его идеальным для проведения испытания.
Завтра вместе отправимся туда, чтобы все подготовить.
28 Аугуста 6678 года (4 сентября 1170 года)
Ах, Елена, друг мой, ты ведь сразу подозревала!
Патриархия внимательно следит за нашей работой. Уж во всяком случае, пытается. Сегодня, когда мы уже были готовы отбыть в Халкидон, на пороге появился ректор с намерением забрать все, что уже готово. Церковники, видите ли, уже требуют от него предоставить результат, и сам он не может и дальше держать их в неведении — достаточно того, что он на протяжении полугода избавлял нас от непосредственного общения с монахами.
И это ставит себе в заслугу тот, кто в принципе без нашей «несвоевременной фантазии» сам оказался бы в весьма щекотливом положении!
Это устройства, во внешнем виде которых нет ни одного элемента, который не нес бы практической функции. Это плод скурпулезной работы, выполненной после таких же скрупулезных расчетов. И она еще не доведена до конца.
Я не позволю забрать у нас зеркала без должных испытаний, пусть даже сам Патриарх явится за ними.
В итоге вместо того, чтобы ехать с Еленой и остальными, мне пришлось остаться, чтобы собирать расписки с купцов и писать отчеты о проделанной работе и потраченных средствах. Позор!
Место же знатока Земли в поездке занял Орест. Как кстати, что ректор прислал нам в помощь человека с такими же способностями, как у меня! Впрочем, не с моим опытом.
Я же снова отстранен от своего собственного изобретения! На важнейшем этапе работы.
Не сдержался и высказал старику все в лицо.
31 Аугуста 6678 года (7 сентября 1170 года)
Похоже, что ссора с ректором не прошла без последствий. Видимо, старик сообщил в Патриархию о том, где мы поселились, чтобы впредь мы разбирались с церковниками без его посредства. И сегодня вокруг нашего жилища и лаборатории уже бродит какой-то монах.
Арно приметил его, возвращаясь из гавани, куда он отправился утром, чтобы нанять лодку и грузчиков. Когда он вернулся и все рассказал нам, мы как раз заканчивали последние приготовления, отмечая на рамах заранее рассчитанные квинтэссенции мест. Одно из зеркал, с квинтэссенцией Константинополя, должно было отправиться с Орестом в Халкидон, другое же, с квинтэссенцией Халкидона, — остаться в лаборатории, где мы вчетвером приведем его в действие в заранее условленное время. Таким был наш план.
Естественно, принесенная Арно новость произвела на нас самое гнетущее впечатление. Думаю, это и стало причиной совершившейся ошибки.
Воспоминания о ссоре с ректором были свежи, и мы не сговариваясь заспешили, стремясь продемонстрировать свое рвение приставленному к нам монаху и тем самым избежать лишних расспросов. Когда мы вынесли зеркало на улицу и погрузили в повозку, он и правда был неподалеку, но, к нашему облегчению, не предпринял попыток заговорить.
Ни один из нас даже не заметил, что мы отправляем в Халкидон не то зеркало.
Далее произошло вот что. В назначенное время мы преступили к испытаниям. Встав по сторонам от зеркала, мы возложили на него руки и воззвали к своим стихиям. В ответ оно вспыхнуло светом настолько ярким, что нам пришлось зажмуриться, хоть ни один из нас и не стоял на его пути. Когда же он погас, и мы смогли, наконец, заглянуть в зеркало, увиденное поразило нас.
Вместо комнатки, которую мы арендовали в Халкидоне, оно отражало то же, что и до начала эксперимента, с единственным отличием. Оно не отражало нас, хоть мы все вчетвером стояли прямо напротив него.
Храбрая Елена протянула руку к зеркалу и, едва дотронувшись, тут же отдернула. Я успел увидеть, как ее пальцы на мгновение погрузились в стекло. По поверхности, как по воде, пошли круги.
И только тут Билал заметил, что шевроны на раме установлены не на квинтэссенцию Халкидона. Мы вызывали сами себя.
Время шло, с зеркалом не происходило никаких изменений. Ни один из нас не мог предложить, что делать дальше. Наконец, Елена, молчавшая с тех пор, как коснулась стекла, заговорила. И то, что она сказала, витало в моих мыслях, как, уверен, и в мыслях Арно и Билала, но было настолько диковинно, что мы не решались произнести это вслух.
Что если зеркало, сказала она, не зеркало больше, а врата. Что если ошибившись с квинтэссенцией мы тем самым создали новое пространство, как две капли воды похожее на комнату, в которой теперь находились? И если это так, тогда нет ничего удивительного в том, что там нет нас.
Ее слова можно было проверить лишь одним способом. Быстро, как только мог, чтобы не дать опомниться ни себе, ни своим друзьям, я подошел к зеркалу и запустил в него руку. Вопреки моим ожиданиям, я ничего не почувствовал, будто выставил руку в открытое окно. Через расходящиеся по стеклу круги, я продолжал видеть ее, мог свободно пошевелить пальцами.
Все ахнули и бросились ко мне, но увидев, что со мной все в порядке, остановились. Ужас в обращенных на меня глазах Елены сменился восхищением. Случайно допущенная ошибка привела нас к открытию возможно более значимому, чем то, над чем мы работали!
Когда стемнело, из Халкидона вернулся Орест. Естественно, он впустую провел день подле своего зеркала, и был раздосадован, полагая, что нас постигла неудача. Тогда мы повели его в лабораторию. И пока мои друзья с восторгом рассказывали о нашем неожиданном открытии, я думал о том, что Орест — знаток Земли, как и я. И о том, как можно использовать это, несомненно навязанное мне ректором, обстоятельство в свою пользу.
И я принял решение. Завтра утром, если открывшийся в зеркале портал не исчезнет, я пройду через него. На случай, если для поддержания его стабильной работы требуется присутствие рядом знатоков всех четырех стихий, Орест заменит меня.
Я помню, как Елена, первой из нас, заговорила о портале. Каким восторгом горели ее глаза, когда я пропустил руку сквозь стекло.
Я узнаю, что находится по ту сторону — и расскажу ей во всех подробностях. И, если это безопасно, в следующий раз мы отправимся туда вместе.
1 Сентямбря 6679 года (8 сентября 1170 года)
Не стоило вчера показывать Оресту зеркало из лаборатории.
Когда утром я объявил моим друзьям, что хочу пройти через портал, они поняли, что для меня невозможно поступить иначе, хоть по лицу Елены и было ясно, что она не хотела, чтобы я подвергал себя риску. И лишь Орест тут же заявил, что отправится со мной. В толк не возьму, кому хочет пустить пыль в глаза этот тщеславный юнец?!
Хотя, на самом деле, могу представить, но отказываюсь даже думать об этом.
Я пытался урезонить его. За зеркалом необходимо присмотреть всем четверым знатокам стихий. Я прибегнул к лести! Если мне не суждено вернуться, то кто лучше него, досконально посвященного в нашу работу, сможет завершить ее.
Да в конце концов, безответственно рисковать обоими знатоками Земли разом!
В ответ на мои разумные доводы, он ответил, что нашел себе замену! И уже притащил этого парня с собой! Припер меня к стенке! В конечном счете, мне пришлось отправиться на ту сторону с ним вдвоем.
Впрочем, как только мы обвязались вокруг пояса веревками и, пригнувшись, по очереди сделали шаг сквозь стекло, я тут же позабыл, что кто-то вообще навязался ко мне в спутники, настолько захватило меня место, где я оказался.
Это действительно была копия нашей лаборатории. Точно так же утреннего света, едва пробивающегося в окно через мутные стекла, не хватало, чтобы осветить комнату, поэтому на подставках горели свечи. Столы были завалены чертежами, образцами минералов и инструментами. Полки с книгами, сундуки, окованная железом деревянная дверь — на первый взгляд, все, что попало в отражение, было передано скурпулезно.
Я обернулся назад и увидел знакомое круглое зеркало в широкой раме, украшенной мозаикой из разноцветных стекол. В нем, вместо своего отражения — сосредоточенное лицо Елены, а за ней Билала и Арно, держащих в руках концы опоясывающих нас веревок. Там, где они проходили сквозь зеркальную поверхность, ее покрывала легкая рябь.
Тут же я заметил первое отличие этого места от того, откуда мы явились сюда. Углубленных в стену полок с реагентами, рядом с которыми мы расположили наше зеркало, не было. Объяснение виделось простым — они не попадали в отражение. Мне стало очевидно, чем бы ни было это место, к нашей лаборатории оно второстепенно.
Теперь уже целенаправленно, я принялся искать другие несоответствия. Каменный пол и стены, деревянная мебель, металлические инструменты и даже образцы минералов в точности повторяли не только форму оригиналов, но и прочие их свойства, и привычно отзывались мне, как знатоку Земли. Огонь свечей не только давал свет, но и грел.
Я снял с полок несколько книг и, взвесив их в руках, по-началу подумал, что и они повторены так же идеально, но открыв их, увидел, что страницы пусты. Тогда я пристальней взглянул на чертежи на столе. Те, что были раскрыты, полностью соответствовали своим оригиналам. На тех же, что были каким-либо образом свернуты, линии и символы были нечеткими, расплывались или пропадали вовсе, в зависимости от того, насколько плотно те были сложены. Наконец, я заглянул в сундуки. Они были пусты, и это уже не вызвало у меня удивления. Зеркало, верно повторив их форму и назначение, не смогло воспроизвести их содержимое.
С растущим интересом я перебегал глазами от одной детали обстановки к другой, и теперь обратил внимание, что в углах комнаты по сторонам от портала висит полупрозрачная черная дымка. Точно так же как полки с реагентами, зеркало их не отражало, но, вероятно, по аналогии с противоположной частью лаборатории, оно все же достроило помещение до правильной формы прямоугольника. Черный туман, хоть и неплотный, почти рассеянный, вызывал у меня смутное чувство тревоги, поэтому я не стал приближаться к нему и вместо этого направился к окну.
Мутные стекла не позволяли ничего различить, и я потянулся к задвижке, чтобы открыть ставни, и чуть не угодил рукой в паутину, в центре которой прямо на моих глазах сплетался из крошечных ниточек черного тумана паучок. Полупрозрачные зыбкие волокна, подобные тем, что я разглядел по углам, появлялись из ниоткуда и укладывались друг на друга словно мазки кисти, воссоздавая форму насекомого. Наконец, паучок вздрогнул, оживая, подцепил лапками нити паутины и притаился в ожидании добычи.
Только что на моих глазах зеркало создало жизнь! Похоже, ему потребовалось на это больше времени, чем на всю обстановку лаборатории разом. И даже так, оно все же было неспособно повторить нас, хоть мы и провели подле него почти целый день. Что могло повлиять на это? Может то, что, в отличии от паучков, мы не следуем инстинктам, а руководствуемся разумом, поэтому зеркало не в состоянии в должной мере понять нас, чтобы полноценно вписать в создаваемое им пространство?
Неистовый крик вырвал меня из моих мыслей, самым неприятным образом напомнив мне, что у меня есть компания. Орест отворил дверь, ведущую в коридор, и теперь она, вместе с его рукой, утопала в концентрированной черноте, будто пульсирующей за порогом. Тонкие волокна тумана поползли от нее в комнату.
Я бросился к нему, крича, чтобы он отпустил дверь, но он, казалось, не слышал меня, просто застыл на месте, глядя на свою погруженную в черноту руку, и вопил. Я обхватил его за плечи и с силой потянул назад. Где-то за зеркалом Билал и Арно разом натянули веревки, приходя нам на помощь. Преодолевая неизвестно откуда взявшееся сопротивление, я втащил его назад в комнату. Только когда дверь, в которую он вцепился мертвой хваткой, захлопнулась перед нами, Орест, наконец, разжал пальцы.
Мы оба повалились на пол, опрокидывая одну из подставок со свечами прямо на заваленный бумагами стол, и огонь занялся немедленно. Вскочив на ноги, я тщетно заметался в поисках чего-то, чем можно было сбить пламя. Тем временем пожар распространялся с невероятной скоростью. Вспыхнули заставленные книгами полки, огонь перекинулся на соседние столы. Трещало дерево, где-то со звоном лопались колбы, комната наполнялась едким черным дымом. Жар стоял нестерпимый. Казалось горели сами стены.
Я бросился к Оресту, все еще лежащему на полу, подхватил его под руки и поволок к едва различимому в дыму зеркалу. Если бы не веревки, которые натягивали Билал и Арно, клянусь, я сбился бы с пути и задохнулся в шаге от спасения. Спиной вперед, мы упали сквозь стекло в объятия наших друзей. Нас подхватили и оттащили от злополучного портала. Сорвав с себя шаль, Елена торопясь потушила мою начавшую тлеть одежду. Я же не мог оторвать глаз от сплошной стены огня, беззвучно бушующей за тонкой стеклянной перегородкой.
А потом зеркало заволокло непроницаемой чернотой, на этот раз мертвой и неподвижной.
Мы переглянулись. Никто не проронил ни слова. Что тут вообще можно было сказать?
2 Сентямбря 6679 года (9 сентября 1170 года)
Утром мы обнаружили, что оставшиеся семь зеркал также почернели.
Чтож, по крайней мере, это доказывает, как неразрывно они были связаны. Наши расчеты лишний раз подтвердились, но никого это не радует.
Орест пришел в себя, в чем я не сомневался. Туман, в который он угодил, одарил его черным пятном размером с монету на тыльной стороне ладони и состраданием Елены, омывшей и перевязавшей его руку. Чем еще помочь ему, никто не знал.
Впрочем, он заявил, что помощь ему не требуется. Тем лучше. Потому что теперь нам предстоит повторить с самого начала все, чем мы занимались на протяжении многих месяцев. И на этот раз я не позволю ему прохлаждаться в беседах. Иначе никто из нас не избежит проблем.
3 Сентямбря 6679 года (10 сентября 1170 года)
День мы начали с того, что уничтожили все почерневшие зеркала.
Казалось бы, разумнее разделить их на компоненты, измельчить, и хотя бы в части использовать при создании новых, но под гнетом воспоминаний о мгле, захватившей Ореста, и страшном пожаре, никто из нас не решился даже мысленно потянуться к заключенным в почерневшем стекле стихиям, не то что взывать к ним в полную силу.
Коль скоро нам пришлось узнать, насколько опасно может быть то, что мы создаем, надежнее будет работать с чистыми материалами, не примешивая к новым зеркалам даже толики злополучных старых, как бы не стремились мы ускорить процесс и упростить себе задачу.
Разбив зеркала на мелкие части, мы сложили их в мешки и хотели вывезти из города, когда Елена увидела уже знакомого нам монаха. Он следил за лабораторией, даже не стараясь быть незаметным. Отвратительная и эффективная демонстрация власти.
Чтобы не вызывать у патриаршего шпиона лишних вопросов, пришлось поднять несколько каменных плит во внутреннем дворике и закопать мешки под ними. Надеюсь, этого будет достаточно.
14 Сентямбря 6679 года (21 сентября 1170 года)
Купцы хорошо помнят меня, и с некоторыми удалось даже договориться о неплохой скидке. А что еще лучше, на этот раз большая часть ингредиентов по списку у них есть на руках и в необходимых нам количествах. Большая удача!
То, что однажды мы уже прошли через все этапы предстоящей работы, безусловно упрощает нам задачу. К тому же, теперь нас шестеро. Георгий, приятель Ореста, которого он привел в тот злополучный день, когда мы едва не сгорели в отражении, присоединился к нам. Толковый парень. Да и сам Орест, хоть изредка и витает в облаках, будто бы притих и стал серьезней, до сих пор наматывает на руку повязку, которую ему сделала тогда Елена. Путешествие в отражение произвело на него сильное впечатление. Ну, если это пойдет ему на пользу, я только рад за него. Теперь днем мы все вместе закупаем и свозим в лабораторию сырье, а ночью мы с Орестом и Георгием смешиваем материалы.
Монах, приставленный к нам, все так же ревностно выполняет возложенные на него обязанности, какими бы они ни были. То ли мы привыкли к нему, то ли своей деловитой суетой произвели на него доброе впечатление, но он перестал удручать нас одним своим видом, как это было по-началу. Арно даже надумал здороваться с ним при встрече — раз уж теперь, сказал он, мы считай как добрые друзья — и мы едва его отговорили. На случай, если вся дружба сводится к тому, что этот церковник не волочет нас под суд сию же минуту.
Не будем испытывать судьбу. Пока что я позволяю себе надеяться, что в этот раз она будет на нашей стороне.
25 Сентямбря 6679 года (2 октября 1170 года)
Наш церковник получил новые распоряжения. Или же попросту решил, что теряет контроль.
Весь прошедший месяц на его глазах мы постоянно куда-то спешили, уходили, возвращались, разгружали повозку за повозкой. Но вот уже несколько дней как, получив последнее из необходимого — восемь круглых деревянных рам, сколоченных из лично отобранной мной древесины дуба — мы занялись непосредственно изготовлением устройств. Естественно, мы перестали появляться за воротами.
Уже был готов и разрезан на окружности зеркальный шар, и мы растирали в крошку оставшиеся осколки. Впереди было еще много работы, кропотливой, но в большинстве своем механической, поэтому мы убедили Елену дать себе отдых. Ведь, в отличие от остальных, ей еще предстояло обратиться к своей стихии, чтобы сварить смальту для мозаики.
Она и заметила из окна своей комнаты, как монах идет к нашим дверям, и предупредила нас. Я вышел встретить его и, едва увидев, понял, что мне лишь показалось, что я сжился с его присутствием.
Церковник начал подчеркнуто вежливо — не мы ли те самые чародеи, что трудятся по наказу Его Святейшества. Будто бы сам он не знал, а эти переулки на окраине города по чистой случайности вот уже месяц являются излюбленным местом его прогулок!
Старательно выбирая слова, монах сообщил, что желает сейчас же видеть, на какой стадии находится наша работа. Я слушал его витиеватую речь, и этот фанатик казался мне открытой книгой, которую я к тому же читаю между строк.
Мы ведь всего лишь «чародеи», едва ли не еретики, в его глазах, и лишь исполнение патриарших приказов еще хоть как-то оправдывает наше существование. Такие, как он, никогда не признают нас учеными, а то, чем мы занимаемся, наукой. С какой объективной реальностью мы бы не имели дело, они уверены, что мы достаем вещи из воздуха по щелчку пальцев, и им постоянно кажется, что мы делаем это слишком медленно.
У меня мелькнула мысль, что этот визит — никакое не распоряжение патриарха, а собственная инициатива мелкого служки. Я не знал, правда ли это, но ничего не мог с собой поделать — меня душило чувство отвращения к этому человеку.
Договорив, монах попытался протиснуться в лабораторию. Это взбесило меня, и я уже был готов вытолкать его за дверь, не заботясь о том, устоит ли он на ногах, и что потом расскажет о нас своему Святейшеству.
Елена выскользнула вперед так неожиданно, что церковник отпрянул сам. Подражая его подчеркнуто вежливой манере она затараторила что-то о парах ртути и опасности для здоровья патриарха, которая обязательно возникнет в дальнейшем, при пользовании устройством, если сейчас кто-либо посторонний вмешается в процесс. Смиренно извиняясь, Елена вынудила монаха согласиться с ней и, наконец, выдавила его на улицу, закрыла за ним дверь и повернулась ко мне. Заискивающе-кроткое выражение ее лица сменилось мрачной серьезностью.
Мы оба понимали, что теперь только вопрос времени, когда он снова окажется здесь. И когда он окажется здесь со стражей. Страсть изобретателей, горевшая в нас, когда мы работали над первыми, злосчастными, зеркалами, теперь сменилась страхом за свою жизнь.
Остаток дня мы провели в лаборатории. К ночи смальта была готова.
5 Октомбря 6679 года (12 октября 1170 года)
У Ореста начался жар.
Он потерял сознание прямо в лаборатории. Мы отнесли его в комнату, уложили в постель, и только тут заметили, что рука его под когда-то повязанной ему Еленой тряпицей почернела.
А я-то думал, что он из сентиментальности с ней не расстается…
Пятно, бывшее когда-то размером с монету, разрослось до запястья и, огибая кисть, с тыльной стороны начинало переходить на ладонь. Я почти уверен, что прямо на моих глазах оно продолжало увеличиваться. Воспоминания о пульсирующем, будто одушевленном, черном тумане в отражении снова захлестнули меня. Как же я надеялся, что хотя бы с ним было покончено.
Елена осталась рядом с Орестом, мы же с Арно, Билалом и Георгием вернулись в лабораторию. Работу ни в коем случае нельзя было останавливать. В последние дни мы буквально жили тем, что уже в течение недели сможем, наконец, закончить мозаики на рамах и избавиться от зеркал, а вместе с ними и от пристального внимания церкви. И сегодня, цепляясь за эту мысль, мне удалось сохранить самообладание хотя бы до того момента, пока мы не разошлись в ночи по своим спальням.
Я надеюсь, что несчастному Оресту станет лучше. Да, за все время, что мы провели рядом, он не стал мне другом. Но сейчас я почти готов молиться о его выздоровлении. Меня пугает то, что с ним происходит. Как бы я не относился к нему, он не заслужил такой судьбы.
6 Октомбря 6679 года (13 октября 1170 года)
Жар не отпускает Ореста, и пятно на его руке продолжает расти. К утру кисть почернела полностью, а за день чернота поднялась выше локтя.
Мы поочередно дежурим у его постели. Конечно, больше всех времени рядом с ним проводит Елена, но и она должна отдыхать.
Несколько раз он приходил в себя, но так ничего и не сказал, лишь молча смотрел в потолок и вскоре снова впадал в забытье.
Билал замораживает воду, и мы кладем на лоб Оресту охлаждающие компрессы — хотя все понимают, что вряд ли то, что с ним происходит, можно вылечить компрессами. Но что нам остается?
Георгий предложил назавтра принести какие-то травяные сборы, из тех, что делает его мать. Мы с Билалом и Арно промолчали — глядя на расползающееся черное пятно, мне кажется, все уже чувствуют, каким будет итог. Но Елена согласилась сразу же. Она готова хвататься за все, что способно хоть немного облегчить страдания несчастному.
В одном мы все сошлись не сговариваясь — о лекаре не может быть и речи. Не хватало того, чтобы по городу поползли слухи, и нас всех бросили в темницу. Да и разве поможет тут лекарь?
Между тем, мозаика на рамах будет закончена завтра. Но никто уже не способен в полной мере этому порадоваться.
9 Октомбря 6679 года (16 октября 1170 года)
Утром Георгий отправился с одним из зеркал в Халкидон.
Помня, чем активация закончилась для нас в прошлый раз, я проверил все неоднократно. Впрочем, сомнения продолжали одолевать меня, и даже на причале, едва ли не перед самой погрузкой, я порывался снова распаковать зеркало и взглянуть на то, как закреплены шевроны на мозаичной раме.
По возвращении я нашел Елену у постели Ореста. Она держала его почерневшую руку и задумчиво рассматривала ее. Мы почти не разговаривали в последнее время. Все наше маленькое общество притихло и ходило на цыпочках, будто в доме уже был покойник. Я иначе представлял себе исполнение нашей юношеской мечты.
Несчастный Орест выглядел так, как если бы нечто выпило весь цвет из его тела. Почерневшая кожа поглощала свет, не возвращая назад ни блика. Он уже давно не приходил в сознание, лишь тяжело дышал, словно чернота, уже подступавшая к лицу, душила его, выдавливала из него жизнь. Возможно, так оно и было. А нам оставалось лишь смотреть.
Принимаясь за второй комплект зеркал, мы отвлеклись на угрозу, исходящую от нашего святейшего нанимателя, в лице приставленного к нам монаха. Теперь же, глядя на то, что происходит с Орестом, я понимаю, насколько нелепым в сравнении с этим выглядит все, что патриарший шпион мог бы навлечь на наши головы. Мы едва не позабыли о том, что познали на собственном горьком опыте — насколько опасны могут быть материи, с которыми мы имеем дело. Чтож, теперь это с нами навсегда.
В назначенный час в лаборатории мы активировали зеркало. Как и ожидали, мы увидели и комнатку в Халкидоне, и Георгия, и говорили с ним. Испытания увенчались успехом. Патриарший заказ исполнен.
Зеркала и то, что в них таится, представляются мне дамокловым мечом, занесенным над нашими головами. Уже завтра мы сможем избавиться от него, и сейчас нам бы вздохнуть с облегчением.
Но я словно перекладываю свое бремя на чужие плечи. И по глазам моих друзей я вижу, что они чувствуют то же самое.
10 Октомбря 6679 года (17 октября 1170 года)
Пронзительный, полный отчаяния крик разбудил меня.
За окнами было еще темно, небо едва начало сереть.
Крик длился и длился нечеловечески долго, будто тот, кто его издавал, имел бесконечный запас воздуха в легких.
Я выскочил в коридор. Одновременно на пороге своих комнат показались Елена и Арно. Оцепенев, мы не могли оторвать глаз от полоски света под дверью спальни Ореста. Внезапно крик оборвался, сменившись треском ломающейся мебели.
Я бросился к двери и едва успел отскочить, когда та, с силой отворившись, пронеслась прямо перед моим лицом и с грохотом ударилась о стену. В проеме в свете свечей возникла темная фигура.
Я был готов к тому, что рано или поздно он станет таким, и все же увиденное шокировало. Зловещая тень сверлила меня взглядом невидимых глаз. Я не мог разглядеть ни формы, ни объема, ничего из того, что говорило бы о том, что передо мной все еще человек, а не контур, заполненный непроницаемой чернотой.
С криком Орест бросился мимо нас к ведущей во внутренний двор лестнице. Я заглянул в комнату — Билал, вызвавшийся дежурить ночью у постели несчастного, барахтался у стены в обломках складных стульев. Не дожидаясь его мы с Арно кинулись следом за тенью.
Будто ища чего-то, Орест метался по атриуму между дверями, ведущими в лаборатории, к счастью, закрытыми на ключ. Время от времени почерневший силуэт скручивало, словно от сильной боли, и тогда жуткие крики снова оглашали улицу.
Я представил себе, как люди в соседних усадьбах вскакивают с постелей, зажигаются свечи и лампы. То, что скоро у наших ворот окажется стража, или, и того хуже, толпа соседей с факелами, было лишь вопросом времени. Необходимо было немедленно остановить это.
Вдруг Орест на мгновение застыл на месте — и бросился к одной из каменных плит, которыми был вымощен двор. Она едва заметно выступала над уровнем остальных, как будто была чуть хуже подогнана, хотя в старой усадьбе это и не бросалось в глаза чересчур сильно. Под ней мы закопали осколки почерневших зеркал. Тень царапала пол, пытаясь подцепить края плиты. Крик перерос в отчаянный вой.
Билал подоспел к нам, и втроем мы накинулись на Ореста, пытаясь скрутить его и увести обратно в дом. Резко выпрямившись, он стряхнул моих друзей с себя и отшвырнул, как малых детей. Держась позади, я попытался воспользоваться моментом и заломить за спину его руку, но он вывернулся и схватил меня за горло. День за днем видя его прикованным к постели, я не ожидал от него ни такой силы, ни ловкости. Тщетно я попытался вырваться, но Орест лишь крепче сжал пальцы.
Внезапно его хватка дрогнула. Схватив тень за запястье, я рванулся снова. Освободившись, я упал на каменный пол — и в то же мгновение Ореста охватило пламя. Оно бушевало всего несколько секунд, но было настолько горячим, что их хватило, чтобы все закончилось. Обугленное тело осело на покрытую копотью плиту, которую еще минуту назад он пытался выкорчевать.
Я обернулся к лестнице — и увидел, как Елена, бледная и напуганная, опускает руку.
С улицы кто-то забарабанил в двери дома.
К собравшимся за воротами стражникам и соседям вышел Арно. Наскоро убрав из атриума останки несчастного Ореста, на случай, если толпа все-таки нагрянет во внутренний двор, мы с Билалом поспешили к нашему другу. Судя по нескольким аккуратным пассам рукой, к своему обычному красноречию он присовокупил дополнительные средства убеждения. После пережитого, мне едва удавалось ухватить суть его речи, и я только и мог что кивать там, где, казалось, интонация Арно этого требовала. И все же люди постепенно начали расходиться. Все произошедшее, от первых разбудивших нас в ночи криков до ухода последнего стражника, все еще с подозрением косящегося на нашу дверь, заняло несколько десятков минут. Нам же казалось, что прошли многие часы.
Мы собрались в лаборатории рядом с подготовленными к отправке зеркалами. Еще вчера, сразу после удачных испытаний, я отправил весточку ректору, и был уверен, что сегодня в течение дня церковники пришлют за ними людей. После пожара, и даже во время болезни Ореста, я еще готов был скрепя сердце отдать их, надеясь, что те, кто станет ими пользоваться, никогда не столкнутся с тем же что и мы. Сейчас же восемь завернутых в мешковину зеркал вызывали во мне почти суеверный ужас. И когда Билал предложил уничтожить их, я понял, что боюсь не я один.
Не трудно было предугадать, чем это для нас всех обернется — не отдадим зеркала сейчас, и вряд ли нам удастся сохранить свободу, а то и жизнь. Но мой друг был прав. Не должно существовать то, что имеет даже самый малый шанс превращать людей в монстров, каким стал Орест. Принять ответственность за собственное изобретение — вот к чему призывал Билал. И в любой другой ситуации я согласился бы с ним не раздумывая.
Я посмотрел на Елену. Закутавшись в одеяло и прижавшись виском к каменной стене, она сидела в углу комнаты и за все это время не произнесла ни слова. Я не был уверен, что она вообще слышала, о чем мы говорили.
Меньше года назад я умолял ее приехать, обещал исполнить нашу с ней юношескую мечту. А что теперь? Поставлю под угрозу ее жизнь, после того, что она уже сделала, чтобы спасти нас, спасти меня?
Защитить ее от того, что я сам же и навлек на нее, было меньшим, что я мог бы сейчас сделать. И если, в конце концов, кому-то придется принять на себя ответственность, так только мне.
Я сказал, что мы будем искать другой выход.
По счастью я не сообщил ректору, сколько всего устройств мы сделали, так не хотелось мне делиться с кем-либо деталями нашей работы — единственный раз, когда мой гонор оказался нам кстати. Теперь мы могли передать церковникам не все зеркала. Чтож, чем меньше их будет, тем меньше и шанс столкнуться с тем черным туманом, прояви он себя снова.
Но разбить не все зеркала, а лишь часть — все равно большой риск. Что если уничтожив хотя бы одно из них, мы тем самым сломаем и оставшиеся, вырезанные из единого шара? Ведь почернели же в прошлый раз после пожара вслед за первым остальные семь зеркал.
Спрятать часть из них в усадьбе так же не выйдет. Едва мы съедем отсюда, монахи наверняка перевернут весь дом, в надежде, что мы забыли здесь какие-нибудь свои секреты.
И тогда Арно предложил каждому, уезжая из Константинополя, забрать по одному зеркалу с собой. В повозках, сказал он, среди узлов с одеждой и ящиков с книгами и инструментами, шепнув пару слов о невидимости Воде и Воздуху, почти наверняка удастся вывезти три из них. Да и кто будет так же внимателен с ними, как их создатели — свидетели и участники случившейся здесь трагедии.
Я протестовал, не желая никого подвергать опасности, но остальные, даже Елена, согласились, и мне пришлось подчиниться. Мои друзья снова выручали меня.
Тогда оставшиеся пять зеркал станут моей заботой. И, когда за ними явятся монахи, я добьюсь встречи с Патриархом и буду убедителен настолько, чтобы у того не осталось сомнений — без меня ему не справиться с устройствами. Я не упущу зеркала из виду. Я подготовлю знатоков стихий, их будущих хранителей, так, что они будут служить прежде всего здравому смыслу, а не чужим приказам. И если потребуется, когда мои друзья, когда Елена будет далеко отсюда и в безопасности, я эти зеркала уничтожу.
14 Октомбря 6679 года (21 октября 1170 года)
Мы похоронили прах Ореста под каменными плитами внутреннего дворика, там же где и осколки почерневших зеркал, до которых он так отчаянно пытался добраться. Все, чего коснулся черный туман, лежало рядом в земле — подобное к подобному. Дом, молчаливый свидетель неосторожности и легкомыслия, теперь превратился в надгробие.
Арно и Билал отправились в обратный путь в тот же день. Георигий, который решил остаться моим помощником, перевез мои вещи в Студийский монастырь, где по распоряжению Патриарха мне были выделены келья и комната под лабораторию. Там при библиотеке мне предстоит обучать будущих хранителей зеркал.
Елена уезжала последней.
Прежде чем проводить ее в гавань, мы вместе прошлись по опустевшим комнатам, что служили нам спальнями и лабораториями, молча постояли в маленьком атриуме.
С той злополучной ночи Елена изменилась. Прежде душа нашего маленького общества, она стала сдержанной и отстраненной, редко покидала свою комнату, редко говорила, избегала встречаться с кем-либо взглядом. Я разрывался между желанием заключить ее в объятия, благодарить и утешать, и боязнью одним своим видом ввергнуть ее в меланхолию еще более глубокую, чем та, в которую она погружалась сейчас. Не зная, как быть, я замедлял шаг и прислушивался, проходя мимо ее спальни, держал настежь открытой дверь своей комнаты. Она так и не пришла.
А сегодня, совершая рука об руку с Еленой этот торжественный молчаливый обход старого дома, я гадал, истончилась ли, почти сойдя на нет после пережитого, связь между нами, или же, наоборот, стала настолько крепкой, что перестала нуждаться в лишних словах.
Уже в порту, стоя на причале и глядя, как она внимательно наблюдает за двумя моряками, что поднимали на борт корабля ее вещи, неожиданная мысль, горькая и сладкая одновременно, пришла мне в голову.
Нас с Еленой всегда связывали и продолжают связывать тайны. Сначала это были тайны, которые мы хотели постигнуть. Теперь — тайны, которые нам придется хранить. И это все, что мне нужно знать о нас, даже если мы больше никогда не скажем друг другу ни слова.
Внезапно, будто разом подводя итог собственным раздумьям и отвечая на мои метания, Елена произнесла:
«Я молюсь лишь о том, чтобы в момент, когда я зажгла пламя, Орест уже был мертв. Что это существо, эта мгла, поглотив, убила его, а не заперла где-то глубоко внутри себя. Но даже если это не так, я не поступила бы иначе.»
Она порывисто обняла меня, потом отвернулась и не говоря больше ни слова быстрым шагом взошла на борт, спустилась в трюм и больше не показывалась на палубе.
А я стоял на причале и смотрел ей вслед, пока корабль не отплыл в Яффу.
***
Константинополь
5 Априля 6712 года (12 апреля 1204 года)
Елена, на улицах Константинополя разверзся ад.
Вот уже почти год, с тех пор, как царевич Алексей привел с собой латинян, мы не знаем мира. Пожары сменяются грабежами, грабежи — поборами, поборы — бунтами, а после снова полыхают пожары, губя несчетные жизни. И так раз за разом, будто мы ходим по замкнутому кругу.
Но сегодня, я чувствую, пришел конец — город падет. Латиняне прорвались за стены, ведомые жаждой наживы, не сдерживаемые, как ранее, даже хрупкими договоренностями. Все императоры, что сцепились друг с другом за престол, мертвы либо сбежали, патриарх бежал, бегут все, кто еще может. Никто не защищает Константинополь.
Варвары с нашитыми на плащи крестами грабят усадьбы и монастыри, жгут книги, обдирают жемчуг и драгоценные камни с алтарей, разрубают на куски и растаскивают драгоценные статуи. Совсем не воющие тени и зловещие силуэты из отражений, щитом против которых стал наш поневоле созданный орден, сейчас проливают кровь, и громят все, что строилось веками.
Елена, после того, как мы обрекли себя стать хранителями зеркал, я прожил жизнь в накоплении знаний и служении этому городу. В своем тщеславии я видел себя мудрецом, стоящим на страже его залитых солнцем улиц от алчной тьмы, клубящейся в отражениях, готовой вырваться наружу, воспользовавшись любым моим неверным жестом. Тридцать лет я думал о себе как о мракоборце, укреплял себя и своих учеников против неведомой злой воли, превращающей людей в чудовищ, только чтобы убедиться воочию — чтобы стать монстром, человеку потусторонняя воля не нужна, достаточно своей собственной.
Я оказался лишь вздорным стариком, который годами трясся над тем, что могло бы сейчас стать инструментом, спасением. В оставшееся мне время я постараюсь это исправить. К сожалению, придется идти на жертвы.
Мои студенты ждут во дворе. С тремя из них, кто вызвался стоять со мной до конца, мы обратимся к стихиям и поднимем зеркало высоко над землей. Тридцать лет назад мы оказались заперты в пределах одной единственной комнаты, теперь же пусть оно отражает все — и город, и море, и поля, и горы — пусть отодвигает черный туман как можно дальше.
И тогда мы откроем портал. Мы будем спасать людей. Мы будем спасать книги. Мы пропустим всех, кто пожелает и рискнет сделать шаг из ада в неизвестность. Вместе с ними пойдут и мои студенты. Они знают, чего ожидать и опасаться. Так у беженцев будет шанс.
Всего лишь вопрос времени, когда латиняне ворвутся в монастырь. Здесь ведь тоже есть серебряные светильники и золотые оклады. Мы с учениками продержим портал открытым так долго, как только сможем. И если потребуется направить стихии против этих воров, мы это сделаем.
Прощай, мой друг. Жалею, что лишь редкие письма связывали нас с тех пор, как ты поднялась на борт корабля, увозя с собой одно из зеркал. Обращаться к тебе в своих мыслях я не переставал ни на минуту. Не описать словами, как сильно я желал бы увидеть тебя и говорить с тобой, но не питаю иллюзий, что мне удастся пережить этот день.
Я надеюсь, Георгий сможет выбраться из города и передать тебе это письмо. Знаю, он предпочел бы остаться здесь, но кому еще я могу довериться сейчас, как не своему самому давнему и верному помощнику. Он обо всем осведомлен и ответит на все вопросы, что у тебя возникнут.
К письму я прилагаю все рабочие записи, хранящиеся у меня с тех пор, когда мы работали над зеркалами. Ты найдешь, как ими распорядиться, не повторишь ошибки глупца, чья жизнь прошла в страхе перед тем, что было ему вверено. Здесь чертежи, формулы и дневники. Какими бы личными они не были, в них нет ничего, в чем я не мог бы тебе признаться. Прими их, как наш с тобой последний долгий разговор по душам.
Демитрий Малеинос
***
— Фенечка, милая, ты тут?!
Взволнованный мужской голос прокатился под потолком пустой залы в недрах Императорского Архива. Дора вздрогнула от неожиданности.
— Да, пап, да!
Торопясь, девушка вложила письмо в папку между двумя листами микалентной бумаги и постаралась как можно тише задвинуть ящик.
— Силы стихийные… — процедила она сквозь зубы, в несколько прыжков преодолела расстояние до прохода и выскочила из-за шкафа прямо навстречу искавшему ее мужчине.
— Ты пропала так внезапно!
— Прости! Я отвлеклась! — Дора с чувством обняла отца. — Там в коридоре на витрине шикарный атлас Восьми Отражений! Я засмотрелась и когда опомнилась, делегации уже нигде не было видно. Шутка ли, восемьдесят второй год от Сотворения, кажется?
— Восемьдесят пятый, — поправил наместник.
— История — не мой конек, — Фенечка вздохнула и взяла мужчину под руку. — Спасибо, что нашел меня. Идем?
— Как ты здесь оказалась? Это место охраняется.
— Правда? Странно, на входе никого не было… Я пыталась нагнать вас. Потом заблудилась и начала просто заглядывать во все залы, мимо которых проходила. А там, - она махнула рукой, - между шкафами, скамеечка. Я села отдохнуть и, кажется, задремала.
— Ох, Дора. Ты должна быть серьезнее. Простите нас, господин архивариус, — наместник отвесил легкий поклон стоящему в дверях человеку в длинном сером балахоне.
— Да, простите, пожалуйста, — повторяя за отцом, девушка кротко склонила голову.
Архивариус сделал шаг в сторону, выпуская их из залы, и вышел следом.
Звук захлопнувшихся дверей эхом разнесся по пустым коридорам.