Сохо — торговый район в восточной части Лондона. Местные узкие улочки, вымощенные булыжником, звенят под копытами коней и крошатся под колесами экипажей. Мигранты всех мастей: французы, китайцы, итальянцы и русские, — многоголосо расхваливают свои товары, ссорятся и обмениваются диковинками. Говорят, здесь можно найти все что угодно: от опиума и японских гейш до индийских удавов и православных икон.
В мрачном проулке Сохо остановился экипаж.
С одной стороны выскочили две женщины. С другой — крупный пес и серая кошка. Впрочем, они тут же бросились друг к другу. Кошка торопливо обтерлась о замызганный зеленый подол одной из женщин. Пес ткнулся влажным черным носом в длинную ладонь второй. Потом животные нырнули в темный переулок. Женщины взяли друг друга под локотки и направились к торговым рядам.
— Вам не стыдно со мной, Жаклин? — первая женщина смущенно потеребила край грязной шали, обернутой вокруг головы. — На меня так глазеют...
— Это на меня глазеют, — улыбнулась Жаклин. — А вы прекрасно выглядите, Джилл.
— Врете, чтобы меня утешить. Вам очень идет это платье.
— Нет, в самом деле. Вы очаровательны. А проходимцы глазеют на мои пиджак и жилетку. Наверно, принимают за суфражистку.
— А меня — за огородное пугало, — закатила глаза Джилл. — Вам правда совсем-совсем не стыдно от этого маскарада?
— Я ведь знаю, какая вы на самом деле.
Джилл горбилась и делала скрипучий старческий голос, потрясала сморщенным кулачком перед глазами торговцев и притворялась, что не слышит ответы с первого раза. Она доводила собеседника до белого каления и отказывалась уходить, пока тот не уважит ее старость и не отдаст товар почти задарма. Жаклин обворожительно улыбалась. Поигрывала часами на медной цепочке, поправляла рукава пиджака. Всем видом давала понять, что и денег, и времени у нее с лихвой, и поэтому от скуки она может торговаться хоть до скончания века. Им обеим удавалось порой сбить до половины цены.
Закончили с покупками: пахучий розмарин и горькая полынь, восковые свечи и яд для крыс, отрезы льна, шелка и кашемира, сушеный имбирь и зубчики чеснока, выдубленная шкура и заячий черепок, буддийские четки и китайские кисточки, крепкая веревка и набор иголок, — все это было упаковано в бумагу и тщательно перемотано. Джилл еще взяла жестяную коробочку с песочным печеньем, а Жаклин — бутылек лауданума в аптеке.
— Дорогая забава. Один мой друг с улицы нашел работу помощником аптекаря, пристрастился к этой дряни и был позорно изгнан. А ведь мог начать хорошую жизнь.
— Это для ритуала, — покачала головой Жаклин. — Я предпочитаю держать ум ясным, а вот для некоторых составов это — хороший заменитель макового молока. Терпеть не могу его вываривать.
— Вот как.
С делами было покончено, и Джилл сняла чары. Из ее рыжих волос пропали серые пряди, личико разгладилось, а кожа на руках посветлела. Она скинула шаль с головы, обнажая небрежный беспорядок прически — отсутствие какой бы то ни было прически, потому что расческа явно давно не касалась ее огненных локонов. Обернулась к Жаклин.
— Домой?
— Мы управились с делами быстрее, чем я рассчитывала. И наши фамильяры еще не вернулись. Не хотите зайти в кофейню? Я знаю одну неплохую неподалеку — La Petite Marmite. Хозяйка очаровательная француженка.
— Прям такая уж очаровательная? — сверкнула зелеными глазами Джилл.
— Для обывательницы, — примирительно улыбнулась Жаклин.
Кофейня располагалась на первом этаже старого кирпичного дома. Сам дом был дряхлым, с осыпавшейся краской и голыми окнами. Но фасад кофейни выкрасили в кремовый цвет, украсили резными голубыми ставенками и рисованной афишей. Джилл на мгновение замерла у порога: сквозь открытую дверь она видела, что в кофейне довольно людно, на каждом столике горит по свече в медной плашке, а в углу за стареньким фортепьяно играет музыкант.
— Что такое? — Жаклин осторожно сжала пальцы на локте Джилл. — Вас что-то напугало?
— Людей много... Я не привыкла.
— Не бойтесь. Я буду рядом.
И они нырнули в полумрак кофейни. Жаклин ловко планировали между хлипкими на первый взгляд столиками, здороваясь и улыбаясь встречным. Она не выпускала локотка Джилл и никому не позволила в нее врезаться. Они миновали блестящую барную стойку, за которой возвышался стеллаж с множеством бутылок темного стекла — и пестрыми заплатками этикеток. Наконец, они оказались у свободного столика, прямо под распахнутым окном — в небольшом отдалении от всех. Жаклин отодвинула стул и кивнула на него Джилл.
— Садитесь.
— У них герань умирает. Там, над камином. Ее нужно переставить к свету...
— Она умирает уже десять лет, и все никак не умрет. Не надо недооценивать стойкость трактирных цветков.
Хозяйка кофейни лично подошла к ним, вытирая полные белые руки — в мелкой крапинке веснушек — о подол. Она настороженно оглядела потрепанное платье Джилл и ее сбитые волосы, но потом перевела взгляд на Жаклин и улыбнулась.
— Мадам, ну наконец-то! Давно вас не было. У меня остался кусочек яблочного пирога с корицей, и на плите греется пряный тыквенный суп. С домашними сухарями. Желаете?
— Разумеется, — кивнула Жаклин. — И кружечку чая с бергамотом, без молока и сахара. Джилл, что закажете?
— То же, что и вы. Только не чай, а херес — подогретый, с имбирем.
— Минутку, — хозяйка кофейни растворилась в толпе.
— Она вас запомнила, — отметила Джилл. — Это не повредит Игре?
— Она помнит меня не лучше, чем любого другого гостя, — пожала плечами Жаклин.
И закинула ногу на ногу, откидываясь в плетеном кресле. Будь на ней правда узкая юбка, как казалось со стороны, ей бы не удалось так сделать. Но Джилл видела — на самом деле, это просто две очень широкие штанины.
— Вы совсем не волнуетесь. Некоторые говорят, что это уже не первая ваша Игра...
— Говорят, — пожала плечами Жаклин, выдергивая из подставки на столе салфетку. — Здесь замечательный тыквенный суп. Обычно он слишком сладкий, но ту хозяйка...
— Значит, вы на стороне Закрывающих, — Джилл облизнула губы. — А я, как вы уже поняли...
— Конечно, — Жаклин раскромсала салфетку на клочки, скатала в комочек и отложила. — У вас, только не обижайтесь, узнаваемый типаж.
— Во скольких же Играх вы участвовали, что уже разбираетесь в типажах игроков? — подняла брови Джилл.
— А сколько их было от начала времен?
Джилл обхватила себя за плечи, зябко растерла. Напротив нее сидела молодая женщина, одетая в добротный твидовый костюм, немного щеголеватый, довольно опрятный — с начищенными туфлями и платком в нагрудном кармане. Каштановые волосы она собирала в узел на затылке и прикрывала шляпой. Черты ее лица были правильными, тон кожи — свежим, матовым... Но, вглядываясь в ее приятные ореховые глаза слишком долго, Джилл замечала небольшую сеточку морщин в их уголках. И еще что-то темное — как будто угольные завихренья, которые иногда мечутся в круге призыва, — в глубине зрачков. Если смотреть на них слишком долго, знала Джилл, можно сойти с ума.
— Я не знаю, — вздохнула она. — И что же, вы всегда были на стороне Закрывающих?
— Что поделать, — виновато улыбнулась Жаклин. — Я довольно постоянна в своих привязанностях.
— Значит, — Джилл сглотнула. — Открывающим никогда не удавалось победить?
— Таковы правила Игры. Проигравшая сторона погибает. А я — жива, — уголки губ Жаклин опустились, вежливая улыбка пропала — и Джилл почувствовала холодок вдоль спины. — Кроме того, вы бы заметили, если бы силы хаоса обрушились на этот мир. Он бы лишился всего своего простенького очарования.
— Это еще какого? — ощерилась Джилл, со скрипом отодвигая свое кресло от стола. — Что именно вы находите в нем очаровательного и заслуживающего столь ревностной защиты? Грязь, текущую вдоль улиц? Блох и прочих паразитов, болезни, особенно у маленьких детей, особенно мучительно долгие, неисцелимые? Стихийные бедствия? Несправедливость? Что именно кажется вам очаровательным: когда мальчишки подвешивают за хвосты кошек, а хозяйки топят котят в ведрах? Или когда девочки — лет одиннадцати, а то и раньше, — начинают зарабатывать на улицах?.. Мне казалось, у вас другие вкусы, Жаклин!
— Напитки! — хозяйка кофейни вынырнула из людского моря, прищурилась от яркого света из окна и расставила посуду на столе. — Десерт сразу или потом?
— Сейчас, — Джилл благодарно улыбнулась, принимая фарфоровую кружку, которая от частого использования перестала быть снежно-белой и обрела благородный оттенок слоновой кости. — Один кусочек на двоих, вы не против, Джилл?
— Нет, — она вцепилась в бокал хереса и осушила одним глотком почти наполовину.
Хозяйка удалилась, но быстро вернулась с большим ломтем яблочного пирога. Жаклин взяла ложку, отковырнула кусочек и отправила в рот.
— Чудесный пирог, — заключила она. — Из огромных красных яблок, которые валятся с деревьев от напоенности солнцем, и в саду пахнет так пряно и сладко, что можно наесться дыханием.
— Вам нравятся простые радости, — Джилл не притронулась к пирогу. — Ради них вы сопротивляетесь?
— Еще мне нравятся песни, которые сочиняют только в неправильных, полных лишений мирах, — пожала плечами Жаклин, отрезая кусочек пирога и подталкивая его к Джилл. — Попробуйте, прошу вас.
— Пирог — замечательный, — проглотив липкую яблочную сладость, кивнула Джилл. — А от ваших доблестных песен только злость берет. Их героев не хватает на весь бренный мир. Кому-то — принцессе там, хорошей девочке, доброму мальчику, — помогли, а на тебя времени у героя не хватило.
— Мне жаль, — негромко — звон приборов почти заглушил ее, — сказала Жаклин, — правда, жаль, что не нашлось героя, который помог бы маленькой Джилл. Это ваше настоящее имя?
— Да. Я не стала его менять.
—А я уже не помню, сколько раз их меняла, — покачала головой Жаклин. — В одном месте примут за ведьму, в другом... Гхм... я неаккуратно поработаю — лужи крови, горы трупов, сами понимаете. В одном месте у меня даже вырезали кусок кожи с лопатки. Это было давно, законы тогда были другими. Суровее, но честнее.
— И вы все равно его защищаете? Мир таким, какой он есть сейчас? — Джилл сделала еще один большой глоток, закашлялась, ударила себя кулаком в грудь. — Он правда, по-вашему, того стоит?
Жаклин не ответила сразу. Она взяла руки Джилл, спрятанные в серые заячьи митенки — сплошь покрытые дырами, — и осторожно выпрастала. На фоне ее белых, длинных пальцев с коротко подпиленными ногтями руки Джилл казались костлявыми птичьими лапками, покрытыми ссадинками и ожогами, с темными каемками под длинными коготками.
— Я понимаю, почему вы так рветесь выпустить силы хаоса, перевернуть здесь все вверх дном, не считаясь с потерями, — виновато улыбнулась Жаклин. — Помните, я сказала, что узнаю ваш типаж. Хотите, расскажу, как вы пришли к тому, что имеете?
Джилл, боясь шелохнуться, кивнула:
— Попробуйте.
— Вы сирота, — Жалкин склонила голову. — Верно?
— Угу.
— Вы родились в бедном, неблагополучном районе какого-нибудь большого, грязного, жестокого города. Родителей вы не знали, жили приживалкой у какой-нибудь тетушки или местной матроны. Отбились от рук, стали воровать — когда вас ловили, били так, что потом не получалось встать с кровати дня два или три. А когда не били, издевались, и было еще хуже. Верно?
— Почти, — прошептала Джилл — она не хотела, чтобы руки дрожали, но те все равно ходили ходуном.
— Когда вы подросли, вам понравился человек, — голос Жаклин стал еще мягче. — Вам казалось, что он вас спасет — выведет из тьмы, в которой вы жили до этого, у вас начнется новая, лучшая жизнь. Правда?
— Мне было пятнадцать, — Джилл глядела, не отрываясь, на древний перестень на чужом пальце, на причудливую игру света в темном камне. — Я никогда так сильно не любила...
— Но вас бросили, — Жаклин подняла и опустила слабые руки Джилл. — Разбили вам сердце, растоптали надежды. Вы больше никому так и не поверили по-настоящему. Возможно... Простите, если оскорблю... Возможно, вы носили ребенка, но либо сбросили его до срока, либо он...
— Это была она, — перебила ее Джилл. — Человек, которого я любила... Это была она.
— Вот как. Тогда прощу прощения, — Жаклин вздохнула. — Но дело это мало меняет. Вы пытались быть хорошей — заступались за животных и младших, бросали вызов сильным мира сего. Может, попытались открыть свой приют. Ничего не вышло. Здание отняли, ваши заслуги приписали себе. Верно?
— Никогда им не прощу, — прошептала Джилл.
— Потихоньку вы стали искать утешение в книгах, во все более темных и злых. И вы сами, как вам казалось, стали злее... Но это не так.
Джилл вздохнула и низко опустила голову.
— Вам нравятся звери и птицы, вы любите детей, — баюкающим голосом увещевала Жаклин. Подушечками больших пальцев она гладила, ласкала, обводила кругом костяшки Джилл. — Любуетесь лужами, схваченными морозом, и последним алым листом на почти голой ветке. Вы хотите не уничтожить мир, расквитавшись за былые обиды. Хотя думаете, что в этом причина. Вы хотите его изменить. Одолеть несправедливость, начать сначала. Только силы хаоса на это неспособны. Они манят красивой картинкой, а затем несут разложения и разрушение.
Гул голосов вокруг удалился, отошел на второй план — словно их отделили невидимой плотной мембраной.
— Джилл, милая. Дайте этому треклятому миру еще один шанс, — Жаклин подалась вперед и сжала руки Джилл, спрятала в своих ладонях, укрыла. — Я лично вам за него ручаюсь. Больше вас с Серой Дымкой никто не обидит. Поверьте, я умею защищать. Вам не нужно...
— Нет, — голос Джилл лязгнул сталью, когда она подняла голову и взглянула Жаклин в глаза. — Я дойду до конца на той стороне, которую выбрала. Я... может, вы и правы, но я уже сделала выбор. Мы в большинстве. Вы со Снаффом одни. Все когда-то случается впервые, и я не хочу быть на стороне проигравших.
— Как скажете, — улыбнулась Жаклин и откинулась обратно в кресло.
Хозяйка кофейни пробила невидимую мембрану своим пышным телом — загремели голоса, вилки, ножи и тарелки, блюда и кружки.
— Супчик! — хозяйка ловко расставила на столе две миски с тыквенным супом и — посередине — тарелку с румяными, дымящимися сухарями. — Как пирог?
— Ради такого пирога, — улыбнулась Жаклин. — И существует мир.
***
Они вернулись домой ближе к полуночи. Пузатая половинка луны покачивалась среди звезд.
— Жаклин, — в том месте, где дорога разделялась надвое и вела с одной стороны — к дому Джилл, а с другой — к дому Жаклин, они остановились. — Пойдемте ко мне.
— Не могу, — развела руками Жаклин. — Вы ведь знаете. У нас дома проклятия, их надо сторожить.
— Ненадолго, — опустила глаза Джилл. — Отправьте домой Снаффа. Попьем чай, и...
Жаклин подняла руку и коснулась щеки Джилл.
— Вы ведь знаете, — снова вежливая, виноватая улыбка. — Для таких дел пары часов не хватает. Они затягиваются на дни и месяцы, годы и целые жизни.
— Времени осталось так мало, — Джилл накрыла руку Жаклин у себя на щеке ладонью и сжала. — Скоро ведь Развязка. Кто-то обязательно...
Она держалась — в тыквенный суп упала всего одна слезинка, в экипаже она только раз вытирала глаза платком, — но в конце концов не выдержала. Джилл заплакала, утыкаясь лицом в плечо Жаклин, и обхватила чужую талию руками, сжимая до боли в мышцах.
— Я ведь не переживу ту ночь, правда? Закрывающие всегда проигрывали, мир оставался прежним, несносным, жестоким, несправедливым, лживым, испорченным, грязным, отвратительным, жутким, — заикаясь от рыданий, перечисляла Джилл. — Я умру, вы понимаете? Я хочу... С вами, с тобой, напоследок, больше ведь не получится, никогда, ни с кем, уже все...
— Полно вам, — Жаклин накрыла затылок Джилл рукой. — Может, обойдется. Я ведь правда одна, а вас много. Все когда-то бывает впервые...
— От этого не легче! — вскрикнула Джилл, поднимая голову. — И так, и так — ужасно...
— Поднимите глаза, — попросила Жаклин. — Посмотрите, какие красивые звезды. Они останутся, откроете вы Врата или нет. Переживем мы эту ночь или нет. Они-то переживут нас всех, а если погаснут — зажгутся новые.
— Но мы-то не звезды, — прошептала Джилл.
— Все будет хорошо, — Жаклин коснулась губами ее виска. — Всегда в конце концов становится хорошо.
— Пойдемте ко мне, — попросила Джилл — едва слышным от усталости голосом. — Или давайте я пойду к вам. Будем сторожить ваших шуршал вместе. Что угодно будем делать...
— Вас заподозрят в измене, — Жаклин обняла ее крепче, прижала к груди, почти задушила. И выпустила.
Джилл попыталась вцепиться в ее пиджак, но ткань почему-то выскользнула из пальцев.
— Спокойной ночи, — Жаклин махнула рукой. — Если все-таки переживем полнолуние, я обязательно к вам зайду — на ночь или на пару жизней.