Принцесса смотрела перед собой потухшим взглядом и качала головой в ответ на каждое предложение слуги. Уже несколько дней к ряду принцесса Сянлэ почти не улыбалась, не смеялась и не выходила из своих покоев, всё больше молчала и проводила время наедине с собой, выпроваживая служанок, которые обычно находились рядом с ней с рассвета до заката.
– Ваше высочество, что заставляет вас так грустить? Только скажите, и я сделаю всё, чтобы это исправить!
Верный слуга упал на колени, доказывая всю серьёзность своих намерений, но принцесса Сянлэ лишь слабо улыбнулась и жестом приказала подняться с колен. Хуа Чэна всегда завораживали её изящные движения, и сейчас он с восхищением смотрел на тонкие пальцы, но опомнившись, быстро поднялся на ноги.
– Исправить такое тебе не под силу, Сань Лан, – с той же печалью, которая залегла в глубине глаз ещё несколько дней назад, ответила принцесса, – но я благодарна за твоё рвение помочь.
Из уст принцессы даже прозвище, намертво прицепившееся к юноше с первого дня во дворце, звучало как благородный титул, который Хуа Чэн носил с гордостью.
– Ради вас я готов исполнить всё! – С прежним жаром воскликнул слуга. – Молю, скажите, что вас тревожит?
Принцесса отвела взгляд в сторону и провела кончиками пальцев по белой ленте, обвивающей запястье. Так она всегда делала, волнуясь. Хуа Чэн не решался прервать молчание и с трепетом ждал ответа. Он служил принцессе уже шесть лет и все эти шесть лет любил её всем сердцем. Если что-то в этом мире заставляет её печалиться, Хуа Чэн готов был уничтожить это, сделать всё, чтобы на прекрасном лице вновь засияла улыбка.
– Меня печалит праздник середины осени, – после долгого молчания произнесла принцесса, вновь глядя на слугу. – Я ни разу не выходила из покоев после захода солнца, и в этот год ничего не изменится. Братья отправятся на гуляния, а мне снова останется только смотреть на празднование из окна.
– Мы можем сбежать, – тут же полушёпотом предложил Хуа Чэн. – Я принесу вам более скромную одежду и маску, и вы сможете выйти из дворца и присоединиться к братьям.
Принцесса рассмеялась, но в смехе не было и тени радости или веселья.
– А ты очень смел, Сань Лан... Но даже в маске и чужой одежде я не смогу выйти на праздник. Я не посмею даже выйти за дверь собственных покоев... – Последние слова принцесса произнесла с невероятной мукой, и сердце слуги сжалось от боли. – Полно об этом. Лучше принеси листочки сусального золота. Раз я не могу выйти из этого дворца, – принцесса взмахнула тонкой рукой, обводя покои, – я построю собственный.
***
Хуа Чэн служил при дворце уже шесть лет, с тех пор как на него, жалкого, грязного и избитого беспризорника обратила внимание принцесса — она привела его во дворец, приказала накормить и вылечить, а после оставила в качестве слуги. В тот день она была прекрасна, словно небожительница, спустившаяся на землю, и день ото дня становилась ещё прекраснее. За шесть лет Хуа Чен ни разу не притронулся к ней, боясь осквернить, запятнать её, светлую небожительницу, передать ей хоть крупинку неудачи, которая преследовала его с самого рождения.
Красное ханьфу, краснее кленовых листьев, Хуа Чен носил с первых месяцев жизни во дворце, игнорируя все другие цвета. Красный — цвет удачи, а каждый день видеть принцессу, приносить ей пользу, исполнять каждое её пожелание, что это, если не удача? И юноша готов был пойти на всё, чтобы удача от него не отвернулась.
Но и спустя шесть лет службы Хуа Чен так и не смог разгадать тайну, мучившую его с первых месяцев. Государыня любила всех своих трёх детей, но к дочери она относилась с особенным трепетом, оберегая от всех напастей, существующих на этом свете. Принцессе не позволялось выходить из покоев после захода солнца, и служанки, днём проводившие подле неё всё своё время, с наступлением ночи уходили.
Хуа Чэн не раз видел, как Её Высочество управляется с мечом — такому мастерству позавидовал бы любой, даже старшие братья Му Цин и Фэн Синь не могли сравниться с принцессой. Но несмотря на умения в военном искусстве, государь и государыня берегли дочь, как зеницу ока, и не выпускали её за пределы дворца без братьев и стражи.
Юноша не первый год ломал голову, пытаясь понять причину запретов, но до сих пор не нашёл разгадки. А празник середины осени, который почему-то особенно сильно беспокоил принцессу в этом году, стремительно приближался. Юноша поклялся себе, что сможет дать Её Высочеству то, чего она так желает.
***
Юноша терпеливо ждал, когда служанки покинут покои и принцесса останется одна. Когда шаги и мелодичный смех девушек перестали отдаваться в коридоре звонким эхом, он рискнул приоткрыть дверь и проскользнуть внутрь покоев.
Принцесса стояла спиной к двери и выглядывала в окно, где уже собирались гуляния, вскоре начнутся танцы львов и драконов, толпа зашумит, польются музыка и весёлый смех... Принцесса должна увидеть это вживую! Хуа Чен готов был ответить за это головой, но дать Её Высочеству провести хоть одну ночь вне золотой клетки.
Юноша застыл у двери каменной статуей, не в силах отвести взгляд от принцессы. Потревожить её казалось преступлением, нарушить её покой, оторвать от созерцания праздника. Принцесса отвернулась от окна, светлая улыбка в то же мгновение исчезла с прекрасного лица, Хуа Чен выронил из рук золотую маску, которую добыл с великим трудом.
Её высочество была так же прекрасна, как всегда, идеальнее любого божества, красивая и изящная, но... Хуа Чен не верил своим глазам — перед ним стояла принцесса Сянлэ, в этом не могло быть сомнений, те же медовые глаза, те же чёрные как беззвездная ночь волосы, те же изящные руки, но прекрасный лик, который Хуа Чен изучил так пристально, что легко мог бы высечь в камне, принадлежал не девушке. У окна стоял молодой мужчина, как две капли воды похожий на принцессу Сянлэ и испуганно глядел на незванного гостя.
– Ваше высочество?.. – На выдохе произнёс слуга.
Мужчина у окна вздрогнул.
– Что ты здесь делаешь?
Хуа Чен медленно, всё ещё не до конца понимая, что происходит и что случилось с принцессой, поднял с пола золотую маску.
– Я хотел... помочь вам... выйти на праздник.
Молодой мужчина у окна неловко улыбнулся и жестом показал, куда положить красное ханьфу и маску, а после сел и посмотрел на слугу, словно приговоренный к казни — на палача. Прежде чем Хуа Чен успел что-то сказать, принц сам заговорил о происходящих странностях.
– Ты умеешь хранить секреты, Сань Лан? Ты не расскажешь никому о том, что видел? – Спросил он и, получив утвердительный ответ, вздохнул, на несколько секунд обернулся назад, к окну, где в чёрном небе с грохотом расцвели огни фейерверков. – Теперь ты понимаешь, почему я никогда не выхожу из покоев по ночам... Никто больше не должен об этом знать.
Хуа Чен молчал, по-прежнему не в силах поверить, что мужчина перед ним — это принцесса Сянлэ, та золотая ветвь с яшмовыми листьями, в которую он был влюблён уже многие годы.
– Это какое-то колдовство? – Неуверенно пробормотал слуга, думая, что вот-вот проснётся.
– Проклятие, – выдохнул принц, – с которым я живу с самого рождения. Сядь, рассказ не короткий.
Хуа Чен послушно сел, наконец начав осознавать, что происходящее — не сон.
– Ты когда-нибудь слышал о Безликом Бае?
– Белое бедствие, – кивнул Хуа Чен, – демон, насылающий проклятия на всех, кто ему не понравится, уничтоживший уже не одно государство. Но... чем ему могли не угодить Ваше Высочество?
Принц Сянлэ свёл брови к переносице, так что нельзя было понять, собирается он плакать или смеяться. Но ни того, ни другого принц не сделал, помолчал немного и вновь принялся за рассказ.
– Ты слышал легенды о том, что Безликий Бай собирает красавиц со всего света и забирает их в свой гарем? Он забирает только невинных, и насылает любые проклятия, чтобы девушка не смогла выйти замуж прежде, чем он сможет до неё добраться и увезти в свои владения — страшные уродства, болезни или... как со мной. Безликий бай спускается в мир людей раз в двадцать лет, и этот год один из таких, через три дня после праздника середины осени он придёт из своих владений сюда, за мной.
Хуа Чен похолодел при одной мысли, что принцессу — принца? — могут против воли забрать из дворца, оторвать от семьи, от родителей и старших братьев, лишить всех богатств, признания, любви народа и превратить в простую наложницу, заставить делить постель с демоном. Изредка девушки возвращались из плена Белого бедствия в мир людей, но только те, кому удалось лишиться невинности, несмотря на проклятие, и рассказы девушек, превратившиеся в легенды, всегда были мрачны и жестоки. Позволить, чтобы и с принцессой случилось тоже самое? Никогда! Даже если ради этого придётся пожертвовать своей жизнью.
– Но всегда есть способ снять проклятие, – с жаром произнёс Хуа Чен, вспоминая легенды о древних колдунах, – всегда есть условие, которое разрушит колдовство!
– Безликий Бай не любит упускать добычу, он всегда выдумывает условия, выполнить которые почти невозможно. Из тысяч красавиц, на которых он положил глаз, скольким удалось избежать участи стать наложницами? Их не наберется и полусотни.
– Но условие есть? – С надеждой спросил слуга. – Я сделаю для вас всё, клянусь, я готов умереть ради вас! Я сделаю всё, чего бы это не стоило.
Но принц покачал головой. Он словно давно смирился со своей участью и уже не верил никаким клятвам. За годы, должно быть, немало смельчаков пытались снять проклятие.
– Условие есть, но выполнить его никто до сих пор не решился.
– Я сделаю что угодно!
Принц Сянлэ тихо рассмеялся безо всякого веселья, напротив, этот смех был печальнее любого плача.
– Безликий бай забирает только невинных, – с чуть порозовевшими щеками начал объяснять принц, – и все его проклятия преследуют одну цель — оградить красавицу от других мужчин. Чтобы снять проклятие, кто-то из мужчин должен по своей воле провести с проклятой ночь. Не ради власти, не ради денег, не по принуждению, не из страха. Только по добровольному желанию. – Принц усмехнулся и потёр точку на переносице. – Разве возможно найти мужчину, который согласится на подобное, когда я в этом обличии? За несколько лет не нашлось ни одного желающего.
Хуа Чен не смог выдавить из себя ни звука. Провести ночь? Взгляд блуждал по комнате, как на зло цеплялся за кровать с шелковыми простынями. Разве можно вот так, взять и опорочить, запятнать своими прикосновениями принцессу, почти что божество?.. Простой слуга точно не достоин подобного.
Принц встал, вгляделся в ночь за окном. Яркие фонарики поднимались в небо, пролетали мимо окна. Внизу танцевали драконы. Все праздновали праздник середины осени, все, кроме двух человек.
– Иди, Сань Лан, – произнёс принц, не поворачиваясь к слуге, – повеселись на празднике, ты не должен быть в такой праздник вдали от близких.
– Я вас не оставлю, – с жаром возразил юноша. Уйти, оставить принцессу в полном одиночестве, когда весь город веселится — немыслимо. – У меня нет близких. Никого, кроме вас.
Принц улыбнулся — Хуа Чен видел его отражение в стекле окна.
– Я найду способ снять проклятие прежде, чем Белое бедствие спустится в мир людей. Клянусь.
Принц мягко улыбнулся и чуть заметно покачал головой, совсем не веря в то, что такую клятву возможно осуществить, и указал на красное ханьфу и лежащую на нём маску.
– Не давай клятв, которые не сможешь сдержать, Сань Лан. И, раз ты не собираешься оставлять меня до рассвета, возможно, стоит провести мой последний праздник вне стен дворца?
***
Два человека в красных ханьфу и масках, скрывающих половину лица, крались к выходу из дворца, как воры, спешившие уйти, пока никто не проснулся и не заметил пропажу. Но во дворце никто не спал. Мимо со всех ног пролетели смеющиеся служанки и даже не обратили внимание на двух юношей в красном, и тем более не поняли, кем на самом деле являлся один из них.
Принц крепко схватил слугу за руку сразу после того, как впервые в жизни переступил порог своих покоев ночью, и не отпускал ни на мгновение. Хуа Чен неверяще смотрел на белую ладонь в своей, не глядя на дорогу и запинаясь об собственные ноги. Его божество само коснулось его, будто так и должно быть, словно простой слуга равен члену императорской семьи.
Разноцветная толпа окружала со всех сторон, смех и песни оглушали, праздник набирал силу, люди выходили на улицу, присоединялись к танцам драконов и то и дело поднимали головы к небу, чтобы взглянуть на луну. Принц смотрел на них, как на диковинных птиц, не понимая, как себя вести, шарахался от посторонних, случайно задевавших его в толпе, вздрагивал от раскатов грома — фейерверки звучали гораздо громче, чем казалось из дворца, но широко улыбался и пытался охватить взглядом всё пространство: луну, вспышки света, фонарики, маски людей, сувениры на прилавках.
Какая-то худая девчушка потянула принца за рукав ханьфу, увлекая за собой, на противоположную часть улицы. Хуа Чен не успел ничего сделать, как уже оказался в самой гуще толпы, продолжая сжимать в руке изящную ладонь. Заливистый смех принца раздавался маленькими колокольчиками, приятнее любой мелодии уличных музыкантов, игравших в эту ночь особенно красиво. Хуа Чен не раз тайком подглядывал за тем, как при свете дня принцесса упражнялась с мечом и побеждала старших братьев, она словно парила в воздухе, двигалась быстро и чётко, не теряясь ни на секунду, и напоминала богиню войны, опасную, но одновременно с этим прекрасную. Но и сейчас, при свете полной луны, приняв мужской облик и скрыв половину лица за маской, она не становилась хуже, Хуа Чен узнавал в танце привычные движения, но изящные руки не держали меч, молодой мужчина в красном ханьфу не источал опасность, но был всё так же блистателен. Вряд ли принцесса Сянлэ хоть в одном из обликов могла бы не быть красива.
Дракон постепенно оттеснил танцующих вбок, к лавкам, и, устав от танца, принц поманил спутника за собой, подальше от толпы. Хуа Чен побежал за ним, боясь потерять из виду, среди такой давки могло случиться что угодно, но принц Сянлэ стоял у прилавка, с живым интересом рассматривая угощения и сувениры. Как только запыхавшийся слуга встал рядом, он повернулся и с лёгким поклоном протянул лунный пряник. Хуа Чен потерял дар речи — ему, простому слуге, сам принц, член императорской семьи кляняется и протягивает пряник, который принято дарить только самым близким и дорогим людям? Не веря собственным глазам, юноша взял подарок, до последнего боясь, что сейчас всё исчезнет, стихнет шум, исчезнет теплый взгляд медовых глаз из-под золотой маски, исчезнут яркие отблески фейерверков и останется только тьма маленькой комнаты, отведённой ему с первого дня во дворце. Но пальцы коснулись шершавой, ещё чуть тёплой поверхности, всё было по-настоящему, ничего не исчезло.
– Идём, – принц взял с прилавка ещё один пряник и вложил свободную ладонь в ладонь слуги, – гуляния скоро кончатся, пора возвращаться во дворец.
Лунный свет заливал покои, словно сама богиня луны сквозь окна подглядывала за двумя юношами в красных одеждах. Гуляния за окном постепенно сходили на нет, шум стихал, люди возвращались по домам, чтобы провести остаток праздника с самыми близкими.
Хуа Чен смотрел на пряник в своей руке, желая навсегда отпечатать этот миг в памяти. Угощение успело остыть, но на вкус оказалось прекраснее всего, что юноша ел за всю свою жизнь — кроме объедков безродному слуге ничего не доставалось, а на улице и вовсе приходилось голодать по несколько дней и довольствоваться тем, что получалось украсть. Начинка с семенами лотоса таяла на языке, самое дорогое, что могли положить в пряник, у жалкого слуги не хватит жизни, чтобы заработать столько денег.
Принц выглянул в окно и встрепенулся, несколько крошек упали с губ.
– Тебе нужно уходить, – испуганно произнёс он, быстро снимая с себя красное ханьфу и оставаясь только в нижних одеждах. – Фан Синь возвращается, если он тебя увидит здесь...
Хуа Чен запоздало отвернулся, чувствуя себя преступником — такому жалкому существу как он нельзя даже находиться рядом в такой момент, а уж смотреть на почти неприкрытое тело принцессы, будучи ей никем — глубокое оскорбление.
Принц торопливо сунул слуге ханьфу и золотую маску:
– Иди.
Хуа Чен не смог противиться, прижал к груди ханьфу и как можно быстрее покинул покои, озираясь по сторонам, боясь наткнуться в коридоре на братьев принцессы.
В своей маленькой комнатке юноша до рассвета прижимал к себе ханьфу, почти наяву ощущая аромат масел, которыми пахли волосы принцессы, и с замирающим сердцем думал о том, что этот праздник может остаться последним в её жизни. Оставалось всего четыре дня до того, как Белое бедствие спустится в мир людей и заберет принцессу Сянлэ в свой гарем. Никто даже не узнает, как она исчезла, император и императрица не допустят этого, придумают правдоподобное оправдание, чтобы не пугать народ — появление Безликого Бая считалось предвестием страшных событий, засухи, голода, войны или эпидемии. Никто, кроме царственной семьи и одного жалкого слуги не узнает правду.
Всего три дня, чтобы снять проклятие. Хуа Чен сжал маску с такой силой, что она треснула посередине, тонкая полоска пробежала между пустых глазниц, надавить ещё немного и маска окончательно сломается пополам. За окном забрезжил рассвет, юноша от разрывающего душу отчаяния сжал маску сильнее, в ладонях оказались две половинки. Солнечный свет отразился в левой.
***
Завести друзей во дворце Хуа Чен так и не сумел, единственным человеком, с которым получилось заиметь хоть сколько-то тёплые отношения, был Хэ Сюань, служивший на кухне. У Хэ Сюаня было два больших секрета, которые сильно осложнили бы его жизнь, узнай о них кто-то. Во-первых, он часто таскал с кухни испортившиеся продукты или объедки с пиршеств, и частью делился с некоторыми слугами, оставляя бо́льшую себе. Во-вторых, Хуа Чен не раз видел, как в безлюдных коридорах Хэ Сюань целует юношу в белом ханьфу — помощника лекаря.
Если снять проклятие можно только проведя ночь с принцессой в мужском обличии, то нужно знать, как происходит подобная близость. Хэ Сюань не откажется рассказать, за годы знакомства он задолжал немало, чем Хуа Чен иногда пользовался.
Утром Хэ Сюань по большей части находился на кухне только ради того, чтобы незаметно унести подпортившуюся еду — на стол господам такое уже не подадут, но некоторые слуги не побрезгуют и заплесневевшим хлебом. Хуа Чен застал его за привычным поиском испорченного.
Выслушав сбивчивое объяснение проблемы, Хэ Сюань ядовито усмехнулся, но фраза про долг мгновенно его смягчила, яда в голосе заметно поубавилось.
– Тебе кое-что пригодится.
Из рукава чёрного ханьфу Хэ Сюань вытянул какой-то предмет — Хуа Чен взял протянутый ему флакон с какой-то вязкой жидкостью и, недоумённо его рассматривая со всех сторон, слушал тихие пояснения, что и как нужно сделать, чтобы получить удовольствие и не доставить боль. Будто кто-то мог их подслушать на ещё пустой кухне.
– Ты с женщиной хоть раз был?
– Нет, – задыхаясь от смущения, ответил Хуа Чен.
– Жаль, объяснить было проще...
Ни на одну девушку, кроме принцессы, он и не смотрел, не замечал, любая красавица рядом с ней казалась дурнушкой. Но провести ночь с принцессой Сянлэ, о таком он даже не мечтал, ни разу не допустил мысль о том, что это возможно. Чтобы простой слуга посмел прикоснуться к принцессе, а тем более провести с ней ночь... Если бы не проклятие, он бы так никогда и не подумал об этом, продолжал бы верно служить во дворце, не решаясь дотронуться и до рукава её ханьфу...
Хэ Сюань же продолжал с невозмутимым видом рассказывать о проникновении в чужое тело, приводя слушателя в ужас.
***
Впервые в жизни Хуа Чен не хотел идти в покои принцессы. Её улыбка могла скрасить ужасный день, её голос заставлял забыть о всех неудачах, взгляд её медовых глаз согревал в любую стужу, побыть с ней рядом хоть минуту юноша считал за счастье, но сейчас тяготился мыслям о предстоящей ночи. Для женщины лишиться невинности до свадьбы — позор, особенно для принцессы, даже если от заката до рассвета она принимает мужской облик, но другого выхода нет, если принцесса не лишится невинности до того, как Белое Бедствие спустится в мир людей, вся её оставшаяся жизнь станет одним нескончаемым унижением.
Вспотевшая рука крепко сжимала флакон с маслом, в ушах звенело эхо слов Хэ Сюаня. Хуа Чен остановился перед дверьми, не решаясь войти. Опорочить прекрасную небожительницу, прикоснуться к обнажённому телу, проникнуть внутрь тела, рискнуя причинить боль... Нет, на такое он был не способен даже ради благой цели. Отдать себя всего служению принцессе, посвятить ей жизнь, жить ради неё, в конце концов отдать за неё свою никчёмную жизнь — да, но взять что-то от неё, отнять — никогда.
Юноша толкнул двери и, войдя, не решился пройти дальше, стоял, прижавшись спиной к двери так плотно, что сквозь одежду чувствовался резной узор.
– Сань Лан? – Принц Сянлэ испуганно оглядывал слугу с головы до ног. – Что ты здесь делаешь в такой час?
До внезапного вторжения молодой мужчина явно собирался спать: в волосах не было серебрянных заколок, нижние одежды ничто не скрывало от постороннего взгляда. Простынь на кровати ещё не была смята. Пока что.
Хуа Чен сделал шаг вперёд и опустился на колени, чувствуя себя ничтожеством, посягнувшим на то, что ему не принадлежит.
– Я сделаю ради вас что угодно, я готов умереть за вас, я... – Юноша вздрогнул, крепче сжимая в кулаке флакон. – Я могу помочь снять проклятие. Не ради денег или власти. Добровольно. Если... если вы позволите.
Принц ничего не ответил, стоял молча, гладя кончиками пальцев белую ленту на запястье. Хуа Чен не решался подняться на ноги, не находил в себе силы взглянуть на человека перед собой — что он думает? Что он скажет? Согласится или прогонит вон? Наконец ночную тишину нарушил тихий, чуть взволнованный голос:
– Позволю.
Слуга поднялся и прошёл несколько шагов, словно по облаку, едва не запинаясь об собственные ноги. Чем ближе момент, тем непонятнее ставится, что делать. О поцелуе юноша не допускал и мысли — кто он такой, чтобы забрать первый поцелуй принцессы. Тело окоченело, не пошевелиться, ни вдохнуть ни выдохнуть, в груди всё холодное от страха — а если что-то пойдёт не так? Если проклятие снять не получится? Вдруг императорская семья знает не все условия или Безликий Бай солгал? Но попробовать стоит, даже если за эту попытку придётся заплатить жизнью, это единственное, что может уберечь принцессу от ужасов гарема.
Хуа Чен бы так и стоял, словно живая статуя, но принц сам потянулся к его губам, положив руки на плечи. Флакон выпал из ослабевших рук, а принц продолжал действовать, отстранился и опустил руки ниже, боязливо развязывая пояс красного ханьфу, а после, оставив слугу в нижних одеждах, принялся за свои. Хуа Чен зажмурился, до уха донеслись лёгкие шаги, и шорох тканей, скрип кровати под человеческим телом. Не открывая глаз, юноша вслепую нашарил на полу флакон, снял с себя последнее и подошёл к постели, радуясь, что света луны недостаточно, чтобы что-то разглядеть — стоило принцу отойти от окна, как от него остался лишь тёмный силуэт, юноша едва различал черты лица, одна лишь белая лента на запястье выделялась, не позволяя полностью потеряться.
– Я готов, – прошептал принц. Вновь послышался шорох тканей — одеяло, прикрывавшее обнажённое тело, теперь свисало с кровати, почти падая на пол.
Хуа Чен открыл флакон и сел между раздвинутых ног, вспоминая, что нужно сделать для облегчения соития. Масло пролилось на ладонь, юноша провёл ею по полувставшей плоти принца, чувствуя, как та твердеет от каждого движения. Безликий Бай ведь не уточнял, как именно это нужно сделать, а терпеть боль самому в тысячи раз легче, чем причинить её любимому человеку...
На себя масла на хватило — флакон изначально был полон лишь наполовину. В мыслях мелькнули все пугающие слова Хэ Саня про боль, которая непременно будет, если добавить недостаточно масла, но прежде, чем страх вновь сковал тело, юноша привстал и опустился вниз, принимая плоть принца в себя. Больно. Ни одни побои не причиняли столько боли, ни один порез, ни одно падение. Боль разрывала на части, по щекам скатились слёзы.
– Тебе больно? – Забеспокоился принц.
– Нет, Ваше Высочество, – соврал слуга. – Не беспокойтесь обо мне.
Легче не становилось, Хуа Чен лишь покорно ждал, двигаясь вверх-вниз, когда будет достаточно. Сколько нужно, чтобы снять проклятие? Как понять, снято оно или ещё нет? Истинный облик вернётся сразу или с рассветом? А если это не поможет, если нужно было сделать то, что собирался сделать Безликий Бай в своём гареме?..
– Сань Лан... – Принц с тихим стоном излился и задрожал, как от сильного мороза. Ничего больше не изменилось, тело и лицо оставались мужскими. Или проклятие не удалось снять или истинный облик вернётся лишь с восходом солнца. – Не уходи, Сань Лан. Я хочу, чтобы ты остался до утра.
Хуа Чен оделся, с трудом завязав пояс дрожащими руками, и лёг рядом с — пока ещё — молодым мужчиной. Тот смотрел в сторону окна, но до рассвета далеко, час крысы едва вошёл в силу. Принц сел на постели и принялся разматывать шелковую ленту, что всегда обвивала его предплечье.
– Её нет... – Шёпотом произнёс он и весело засмеялся. – Её нет!
– Кого нет?
– Проклятой канги! – Не переставая смеяться, ответил принц. – Она была на моём запястье, сколько я себя помню, но теперь её нет! Понимаешь? Проклятия больше нет! Теперь остаётся лишь дождаться рассвета, с восходом солнца вернётся мой истинный облик.
Хуа Чен счастливо улыбнулся, глядя на чистое запястье, лишённое меток Белого Бедствия. Через несколько дней, когда демон спустится в мир людей, его будет ждать большое разочарование, принцесса Сянлэ останется с родными, не потеряет навеки свой титул и не станет одной из сотен несчастных наложниц. Она сможет прожить ту жизнь, которую захочет сама.
– Сань Лан... Почему ты это сделал?
Хуа Чен поднял взгляд от запястья и сразу же зажмурил глаза, чтобы не видеть обнажённое тело. Проклятие снято, больше нет ни единой причины позволять себе что-то подобное. То, что принцесса не прогнала его вон сразу же — уже счастье.
– Я хотел помочь. – Честно ответил юноша.
– Открой глаза, ты же и так всё видел.
Хуа Чен приоткрыл глаза, но лишь после того, как опустил голову, чтобы точно не увидеть ничего лишнего.
– Знаешь, много кто вызывался снять проклятие... – Задумчиво произнёс принц и встал с постели, послышался шорох одежд. – Ещё с тех пор, когда мне было четырнадцать. Не так уж сложно найти тех, кто согласится провести ночь с мужчиной. Но ни один из них не смог даже прикоснуться ко мне, ни один. Они все говорили, что прикосновение обжигает их словно раскалённый металл. Но почему ничего подобного не случилось с тобой?
– Я не знаю. – Ответил Хуа Чен, чувствуя, как тело жжёт не от прикосновений, а от гнева — всеми мужчинами, что хотели снять проклятие, двигала похоть или алчность, иначе, если не нарушать условие о добровольном согласии, с чего бы их обжигало, как калёным железом? – Может... может Безликий Бай рассказал не обо всех условиях?
Юноша поднял голову, почувствовав, как прогибается постель под весом человека, принц был полностью одет, привычному образу не хватало лишь белой ленты на запястье и дорогих украшений.
– Не мог, колдовство не позволило бы молчать. – Покачал головой принц. – Но матушка всегда твердила, что демоны любят недоговаривать... Добровольно в постель могут лечь лишь влюблённые.
Хуа Чен почувствовал, как щёки горят огнём. Медовые глаза смотрели на него со странным прищуром, но с таким привычным теплом, что ни одна мысль не задерживалась в голове надолго, каждая ускользала, тело двигалось само, без повелений хозяина. Принц наклонился, Хуа Чен потянулся к его губам, позабыв обо всём. С рассветом начнется новый день, вернётся истинный облик, радостные родители найдут любимой дочери достойную пару, а слуга останется тем же никчёмным слугой, но пока не взошло солнце, можно об этом не думать и наслаждаться моментом.
Сон подкрался незаметно, под тихий разговор о детстве наваливалась тяжесть, веки смыкались. Хуа Чен проснулся от бьющего в глаза света, подорвался на постели, боясь, что служанки вот-вот откроют двери и застанут принцессу в неподобающем виде.
– Ваше Высо... – Юноша замолк на полуслове.
Он перевёл взгляд на окно, солнце поднималось из-за горизонта, освещая комнату персиковым светом, но принцесса по-прежнему была в мужском обличии.
Двери покоев распахнулись, Хуа Чен вздрогнул, но не обернулся, за спиной зазвучали удивленные женские возгласы. Кто-то звал стражу.
***
После загадочного исчезновения принцессы Сянлэ прошло два года. Безутешные родители не переставали сулить горы золота любому, кто вернёт их любимую дочь во дворец, а старшие братья отправлялись во все места, где, по слухам, видели принцессу.
И император с императрицей и их сыновья знали правду, но никто другой не обращал внимания на советника по имени Фан Синь, появившегося в государстве два года назад. И никто не задавался вопросом, почему советник всегда носит маску, скрывающую половину лица. И тем более никто не замечал, что глаза под маской отливают тем же медовым цветом, что и глаза пропавшей принцессы.
И на генерала Хуа, неожиданно появившегося в рядах воинов государства два года назад, тоже никто не обращал внимания. Разве можно в герое, потерявшем в одном из сражений глаз, признать слугу, который вместе с принцессой куда-то исчез спустя пару дней после праздника середины осени? И никто не обращал внимание на то, как близки советник и генерал Хуа, особенно на то, как по ночам генерал пробирается в покои советника.
И никто уже не вспоминал о страшных грозах, которые обрушались на столицу несколько недель к ряду после исчезновения принцессы. И тем более никто не подозревал, что грозы связаны с гневом Белого Бедствия, проигравшего простому слуге.