Под алкогольным дурманом и грешить-то всегда легче. Уж это Микуни успел уяснить прекрасно, отчего он искренне считал, что каждый свой грех он скрыть сумеет без особых проблем. И будь чуть меньше гордыни в его излишней самоуверенности, кто знает, всплыли бы его грешные мысли наружу.
Всегда осторожен. Всегда аккуратен. Всегда на несколько шагов впереди. Вот только здесь как-то слишком глупо просчитался, возомнив себя гораздо умнее ненормальной привязанности и таких же жутких мыслей.
Каким вообще образом Микуни оказался в таком положении? Нависая над Мисоно, тяжело дыша ему прямо в лицо, наверняка смотря на него бегающим, пьяным взглядом, от которого бы укрыться да сбежать куда подальше при первой же возможности. Тут не стыдно испугаться от мелькающего голода где-то в самой глубине, уже едва скрываемого.
Он хотел бы держать эти запястья нежнее, вот только совсем не получалось ослабить хватку. Внутренний, уродливый страх парализовывал, пока остатки здравомыслия пытались достучаться, твердя отпустить и не прижимать к кровати так настойчиво. Но ведь он же так сильно боялся, что от него уйдут, убегут, оставят тут совсем одного и больше не вернутся.
Отчего-то Микуни считал, что лишь ему одному позволено так поступать с другими, в то время как с ним подобным образом обращаться точно нельзя.
А ещё он желал бы не выглядеть таким отчаянным дураком, вот только у него плохо получалось. С его промокших волос, капли попадали прямо на щёку Мисоно. И пока он затуманенным взглядом следил за тем, как капля медленно стекала ниже и ниже, пока разум представлял, что это могло бы быть вовсе не из-за проклятого дождя, смешавшего ему все карты, остатки рассудка насмехались над ним же самим: «Что, доигрался? Помог, защитил, уберёг? Убрал руки прочь, как сам себе всегда обещал? Не откусил слишком много?»
Вопросы душили, не позволяли выдавить из него хоть одно слово объяснений, а ловить ответный взгляд Мисоно ему было сейчас страшнее всего на свете. Он боится узнать, какие эмоции там увидит. Или точнее, боится встретиться с отвращением или ещё чем похуже.
И как, чёрт возьми, он вообще докатился до такого откровенно плачевного положения?..
***
День начинался относительно неплохо. Вроде и встал с той ноги, на завтраке показался и не имел желания воткнуть вилку кому-нибудь в глаз и потом с милой улыбкой хихикнуть и сказать «ой, простите, такой неловкий, я это случайно».
В общем, совершенно ничего не предвещало, чтобы он нашёл себя в итоге сидящим на подоконнике в библиотеке ближе к вечеру, методично потягивающего никакой не чай, а чего покрепче и делать вид, словно не страдает он тут, вовсе нет. Просто размышляет, предаётся думам о важном.
Думы о том, что его ужасно умиляет разница в росте с братом, это важно, поверьте. Прям, если бы Микуни о таком не размышлял, весь мир рухнул бы, кит выкинулся бы на берег, черепаха таки не выдержала многовековой жизни и написав завещание, — очень медленно, но всё-таки написав! — устроила бы вечеринку с покойницей в виде себя, а слоны разбежались бы в разные стороны. Да, так что мир нуждался в том, чтобы Микуни Алисэйн, весь из себя непробиваемый, хитрый, умный, прекрасный, замечательный, умный и несомненно венец творения божьего, сидел и совершенно постыдно, тупо и по-подростковому плакался в бокал с алкоголем, как его всё доконало и вообще, почему он говорит «хочу вот это», а общество крутит пальцем у виска и твердит: «Это аморально, кретин! Совсем из ума выжил? Какой ещё папочка?»
Ничего нельзя, вот просто уже ничего нельзя себе позволить… — бурчит он себе под нос, делая очередной маленький глоток и кривясь слегка от вкуса. Нет, алкоголь так-то хороший, украденный из запасов отца. Какой-то там выдержки. Всё как надо, всё-таки, не сок же ему тут пить, пока ему так плохо, а он едва ли не на грани того, чтобы посчитать, мол, выкинуться из окна не такая плохая идея. Даже трупиком Микуни смотрелся бы очень-очень красиво, прямо во-он там, валялся бы сейчас где-то в кустах с цветочками. Вышло бы весьма драматично. В его вкусе.
Мисоно тоже в его вкусе. К сожалению. В отличие от этого ликёра, тьфу. Горло у него уже откровенно горело после пары стаканов, но как будто бы Микуни умел останавливаться когда нужно. Порой его тормоза отказывали и он, считая, что правильно поступает, продолжал упёрто следовать своему плану.
Вообще, спроси у него, когда это началось, он и не вспомнил бы. Слишком давно было. Настолько давно, что ему кажется, эти нездоровые и странные чувства были с ним всегда, с самого его рождения. Где-то и кем-то высечены на линии судьбы Микуни так, что и не стереть их ничем нельзя. Остаётся только терпеть и пытаться держать в узде. Что с каждым годом становилось всё тяжелее, тяжелее и тяжелее.
Ему обязаны однажды выплатить премию за железную выдержку, вот серьёзно.
Поначалу он искреннее принимал каждую свою реакцию, чувство, эмоцию, ворох всего этого в отношении Мисоно, как самую обычную, братскую любовь. Вот только, как бы ему не нравилось закрывать глаза на очевидное и как бы умело он ни обманывал самого себя (едва ли не лучше, чем всех окружающих), всё-таки, взглянуть на уродливую правду ему однажды пришлось. Пришлось ему признать, что где-то в самой глубине себя он носит что-то до того запретно-притягательное, что самый лучший выход — попросту связать это отвратительное нечто и никогда на свободу не выпускать.
Так уж вышло. Безопасность Мисоно он ставил выше своих желаний. Ну, старался, по крайней мере. Какими были успехи Микуни честно не уверен, учитывая, что свою тягу к контролю унять у него никак не получалось на пару с собственническими чувствами. Хорошо ещё, что родители и слуги лишь умилялись с того, что в детстве он не хотел никому отдавать Мисоно на руки и носился с ним постоянно сам. Ха-ха. Наивные такие. Правда считают, что Микуни делал что-то из доброты душевной.
Поэтому, что ему оставалось теперь, когда собственные побуждения и мысли кружили ему голову похлеще сорокаградусного ликёра? Конечно же по классике убегать от проблемы, а не решать её. Микуни вообще назвал бы себя чемпионом мира по бегу. Благо, длинные ноги позволяли.
Возможно ему стоит однажды сдать в ремонт свою крышу, вместо того, чтобы заниматься эскапизмом, но увы.
Тут было мирно на самом деле. Спокойно. Пусть мысли и продолжали его доставать, конечно же, но всё же это лучше, чем ничего. По крайней мере, в библиотеке Микуни мог отвлечься на свойственный этому месту запах, пропитавший каждую стену, каждую полку и каждую книгу (руки Мисоно постоянно так пахли, учитывая, что он частенько таскал книги отсюда… для чтения или чтобы использовать это как оружие против тех, кто его раздражал, недавно полученная шишка до сих пор неприятно ныла и иногда Микуни нащупывал её пальцами). Тишина, в данный момент прерываемся только его собственным дыханием и постукиванием капель о стекло.
Сегодня был дождливый день, пасмурный. Под стать его настроению королевы драмы — Микуни даже не удержался от лёгкой ухмылки и желания чокнуться, стукнув ребром стакана о стекло. Он надеется, что капли дождя отбивали сейчас какой-нибудь философский, красноречивый тост, чтобы он мог покивать и сказать, браво, так мудро, сэр!
…Может, ему уже хватит и пора отложить это всё. Дойти до тостов с дождём — слишком. Возможно. С другой стороны, что вообще могло бы его остано--
Секундочку. А это не Мисоно там мелькнул в саду, где-то между кустами? Какого чёрта?!
Чертыхнувшись и мигом вскочив с подоконника, спотыкаясь о свои проклятые длиннющие ноги, Микуни уже и в самом деле подумывает, что выполняет роль отца лучше, чем роль брата. Ибо сейчас он пойдёт, — читать как «побежит», — пару раз едва не скатится кубарем по лестнице, с ноги откроет входную дверь, напугав шумом половину прислуги и найдя Мисоно в саду, примется его отчитывать за то, что тот какого-то дьявола выбрался на улицу в такую погоду. С его слабым здоровьем подобные действия прямая дорога к больничной койке, если не к чему похуже. А уж такого допустить Микуни не может. Если уж от чего его брат и имел право страдать, то только от него самого, но никак не из-за дурацких погодных условий.
В один миг вся его лояльность и дружелюбие по отношению к дождю испарились. Надо же, как пара деталей может изменить всю картину и взгляд на неё.
— Почему ты здесь? — строгость в голосе слышна и за километр. Хотя, вряд ли Мисоно, уже весь промокший, вздрагивал от этого. Скорее виновата рука Микуни, схватившая его за запястье и являющаяся слишком контрастно горячей в сравнению с его кожей прямо сейчас.
Смотря на брата, уж в чём Микуни уверен, так это в одном — рассказывать ему ничего не намерены. Мисоно выглядел недовольным, хмурил брови и упрямо поджимал губы. Наверняка ведь мог попросить кого угодно сделать что бы ему там ни было нужно сейчас в саду, но нет же, полез сам. Ох, до чего же порой Микуни бесился с того, что Мисоно пытался слишком многое брать в свои руки, слишком многое взваливал на свои плечи.
И отказывался признавать, что эта черта в брате считалась для него одной из самых обворожительных. Ведь кидать такому человеку вызов? Для Микуни одно удовольствие.
— Ты что, пил? — лучшая защита от придурка-брата, это заваливание его неудобными вопросами в ответ. Замечательная тактика. Микуни честно восхищён, как Мисоно всё больше учился отбиваться от его напора.
Или он всё же разочарован. Он до сих пор не разобрался до конца.
— Пара бокалов не доведёт меня до больницы. А вот тебя прогулка под холодным дождём — более чем, — с лёгкостью отбивается Микуни, возвращая себе преимущество и потянув брата за руку ближе к себе. И отпуская лишь для того, чтобы быстро стянуть с самого себя одну из любимых бежевых кофт, быстро накидывая её на Мисоно.
Зря. Ой, зря. Вид Мисоно в его одежде совершенно не та вещь, которая нужна его полупьяному сознанию.
Кажется, Микуни тупо завис с системной ошибкой в голове слишком надолго. Братец выглядел уже действительно взволнованным и явно никак не мог его дозваться. Или пытался спорить, не суть важно, Микуни не особо планировал слушать попытки в подростковый бунт. Зачем? Схема в виде брошенных слов «я же волнуюсь за тебя», самого искреннего взгляда из-под ресниц, немного грусти в голосе и вуаля! Вы замечательный муд… Нет, немного другое слово на «м»! Манипулятор. Вот.
Последний стаканчик был лишним. Микуни уже слова путал, а такой знак точно не к добру.
Весь сегодняшний день не к добру, но дожить его всё равно придётся.
Но ничего, сегодня он просто ещё раз напился, а завтра возьмётся за свою голову. Главное, что совесть пока молчит и не терзает его, будь он трезв или пьян, не важно.
А может он вовсе эту совесть закопал где-то на заднем дворе и её несчастный труп давно сгнил, а кости раскопало и растащило дикое зверьё. Да, пожалуй, такая участь для совести Микуни была самой вероятной.
— Что ты делаешь? Да хватит меня уже тащить! Прекрати! — конечно, Мисоно брыкался и пытался отцепить пальцы брата от своего запястья. Безуспешно. Правда, как бы тот ни злился, Микуни-то замечал, как тот кутался в кофту и казалось, цеплялся за остатки тепла от неё. Того тепла, что было получено от тела самого Микуни и--
Так. Если он сейчас с ударит себя, это будет выглядеть очень странно со стороны? Или нет, прокатит, легко сойдёт за его очередную эксцентричную выходку? Как же Микуни иногда хотелось оправдывать эксцентричностью любую бесовщину, которую он на регулярной основе творил, кто бы знал.
Но удержав себя от бессмысленного акта самовредительства, он постарался отбросить явно лишние мысли в сторону. Он пил не для того, чтобы эта чепуха снова к нему возвращалась, особенно в такой момент, когда Мисоно поблизости.
В опасной близости.
— Пытаюсь укрыть тебя от дождя, — ответ находится сам, что удивительно, правдивый. Ведь Микуни в самом деле тянет Мисоно не в какой-то сомнительное место, а всего лишь в сторону дома. — И от дальнейших проблем, если мы прямо сейчас что-нибудь не сделаем с тем, что ты выглядишь прямо как промокший до нитки котёнок.
Микуни не нужно иметь глаз на затылке, чтобы чувствовать убийственный взгляд в спину. С каждым годом братец учился смотреть всё более грозно и… Микуни всё ещё не шибко уверен, как именно с этим быть. Ведь если он прямо ловил подобный взгляд от Мисоно, всё заканчивалось ощущением жалкой слабости в коленках и мурашками на коже. Как же сильно его будоражил характер брата, его жесты, повадки. Он сам в целом.
…Стоило ли говорить, что укрывать Мисоно в первую очередь следовало далеко не от дождя, от Микуни?
Он почти не помнит, как добрёл до собственной комнаты и затолкал туда сопротивляющегося и недовольного таким положением дел Мисоно. Любые протесты и заверения, что он уже достаточно взрослый и в состоянии сам о себе позаботиться, Микуни успешно игнорировал.
Наверняка после них остался мокрый след, тянущийся по коридорам и лестницам. Ну, это не забота Микуни. Его забота прямо сейчас, это как можно быстрее стянуть с Мисоно всю эту промокшую одежду. Закутывать брата в одеяло и превращать его в гусеницу бесполезно, если--
Вот чёрт.
Ругать себя Микуни не привык, вот честно. Каждое своё решение он считал правильным, даже если в моменте кто-то из-за этого мог пострадать. В любом случае, мелкие жертвы ради конечной цели — его поприще.
Но на сей раз он сглупил так, как ему никогда не следовало.
Насколько очевидно он пялился на ямочку между ключиц прямо сейчас, стоило его пальцам удивительно ловко, — для пьяного идиота, — расстегнуть пуговицы. Конечно, Мисоно тут же перехватил его руки и держал их в своих, не позволяя заходить дальше. И заглянув ему в лицо прямо сейчас, Микуни совершил вторую ошибку подряд.
Как вы прикажете ему вести себя хоть сколько-то нормально и вменяемо, когда перед его глазами самое завораживающее зрелище из всех возможных? Если от чего пальцы у него сейчас и дрожали бы, то точно не от холода. Дрожь была исключительно последствием его отчаянного желания прикоснуться к слегка покрасневшей щеке Мисоно. Чтобы провести костяшками пальцев, медленно и до боли нежно.
Микуни читал много книг, Библия не исключение, вот только он всё равно с каждым днём всё дальше от бога, если вспоминать и пытаться перечислять поочерёдно его греховные мысли. Но каким бы бесстыдником и попросту ужасным человеком он ни являлся в чужих глазах, в сути, едва ли он решился бы сделать что-то выходящее за грани дозволенного.
Вот и сейчас он бы побаловал себя лишь одним, маленьким, небольшим прикосновением.
И возможно, Мисоно что-то заметил. Может, пока ещё не до конца понял. Но точно заметил.
Микуни не знал, стоило ему радоваться или в страхе убегать из-за сообразительности брата.
— Не трогай. Не обязательно ведь--
— Обязательно. Иначе заболеешь, — упрямо прерывает он, продолжая расстёгивать пуговицы рубашки дальше. Не зная, кого он старается здесь убедить. Себя или Мисоно.
Звучало до того не убедительно, что и стены над ним лишь посмеялись бы. Большего с шута ведь и не возьмёшь.
Третья ошибка произошла сама собой. Ну ведь естественно, просто взять и прижать к кровати извивающегося человека, чтобы раздеть его в целях дать ему согреться? Точнее, теоретически Микуни и должен был этим заняться, вот только он завис, стоило ему немного проанализировать картину перед ним.
Он бы соврал, скажи, что вид ему не нравился. Нравился, слишком нравился. В том и проблема. Всё катилось к чертям со стремительной скоростью.
Общий вид ему нравится, но вот заглядывать в глаза брату он вряд ли решится. Но и отпускать Микуни совершенно не хотел, несмотря на то, что Мисоно не оставлял сейчас попытки выкарабкаться и продолжал ворчать так, словно вся ситуация не воняла за версту чем-то максимально сомнительным.
И ликёром, конечно же.
Жаль, что бороться с Микуни, всё равно что лупить таракана газеткой. Увлекательный аттракцион, конечно, но бесполезный. Или пытаться отцепить клеща от кожи одними пальцами, отчего в итоге его клешни останутся в тебе.
— Микуни. Хватит. Ты дышишь мне прямо в лицо и я не в восторге от запаха, поверь.
— Ауч! — он дёргается от того, как резко коленка врезалась прямо ему в бок. Но отпустит ли Микуни? Ха. Хороший вопрос. Ответ отрицательный.
Выпад вынуждает его всё-таки заглянуть Мисоно в глаза и… И совершенно потеряться в чувстве не столько тоски, сколько полного недоумения. Почему? Почему Мисоно выглядит так? Совсем не боится, ни тени страха, отвращения или подозрения в глазах? Как будто прямо над ним в данную секунду не нависал проклятый серый волк, готовый сожрать его с потрохами? Ведь серьёзно, он бы поглотил Мисоно, впитал бы в себя, стал бы с ним единым целым, если б только мог. Словно в подтверждение, Микуни чувствует, как рот наполняется слюной. Он тяжело, шумно сглатывает, пытаясь справиться с ураганом, творящимся в его голове.
И он сам не ожидал, какую волну злости в нём вызовет эта… Наивность? Глупость? Как вообще обзывать стоит подобное безоговорочное доверие? Мисоно же не глупый. Он понимает. Микуни бывал уж слишком очевидным в некоторых мелочах.
Всё прекрасно, пока оба делают вид, словно ничего не происходит. Но не до такой же степени--
Четвёртая ошибка. Сегодня он прямо чемпион по совершению множества ошибок всего за час! В тесте ученика начальной школы ошибок найдётся меньше, чем в действиях Микуни в этот проклятый час.
Гром за окном сливается с шипящим звуком, вырвавшимся из Мисоно в тот момент, когда зубы Микуни вдруг с невероятной и грубой злостью вонзились ему в шею.
— Останови меня. Ну же, давай, — шёпот быстрый, сбивчивый, пропитанный провокацией и сопровождается последующим за ним укусом. На сей раз более мягким, от которого тело Мисоно мелко вздрогнуло. А у Микуни от этой маленькой детали сердце уже не на месте. Колотится, кровь разгоняет бешено. Пока его большой палец совершенно осторожно, контрастно в сравнении с укусами и оставляемыми от них следами, поглаживал внутреннюю сторону запястья Мисоно, прослеживая линию вен.
Ему нужно остановиться. Срочно. Пожалуйста.
— Сделай это, — ошибка номер пять, взять и прижаться губами к ушной раковине Мисоно, утыкаться носом ему в висок, — Если тебе действительно неприятно, если я тебе ненавистен после этого, то останови меня. Прямо сейчас.
Очередной укус в шею дарит Микуни совершенно новый звук, сорвавшийся с чужих губ. Что у него самого вызывает ком в горле и какое-то желание взять, да жалко разрыдаться. Совсем не к месту, совершенно не вовремя.
— Пожалуйста. Останови.
Ещё никогда в своей жизни он не слышал собственный голос таким. Дрожащим, отчаянным.
И он настолько отвлёкся на свои пугающие размышления (которые он и хотел переработать в одиночестве библиотеки, в компании разве что стаканчика другого), что совсем не заметил, как Мисоно уже высвободил свои руки. Но вместо того, чтобы совершенно разумно оттолкнуть ими Микуни куда подальше, в идеале спихнув на пол и посоветовав протрезветь, его руки берут лицо брата в чашу ладоней, вынуждая смотреть прямее.
— Ты идиот. Самый настоящий идиот. Придурок, просто король среди кретинов. Пустоголовый. Тупой. Вообще нихрена не понимающий. Иногда я думаю, у тебя мозга нет и не было никогда, — сбит ли Микуни с толку от такого обращения к себе? Несомненно. Он вообще-то привык, чтобы его хвалили, а не…
С другой стороны, пока Мисоно продолжал череду ругательств, постепенно умудряясь повышать тон всё больше и больше, это начало сопровождаться короткими и поспешными поцелуями то в щёки, то в лоб, то в нос — куда получалось дотянуться.
Лучше бы ударил, вот честно.
— Тебе так сложно поговорить? Без этих твоих выходок? — продолжал Мисоно, хотя Микуни уже и не особо слушал. У него мозг попросту плавился от лёгких прикосновений и он не уверен, что ближайшие пару минут был способен на вразумительные ответы или любую иную деятельность. Его сил хватает только на то, чтобы закрыть глаза и нуждающе податься вперёд, подставляя лицо под что угодно. Хоть под поцелуи, хоть под удары. — Я жду, жду, жду, жду, бесконечно жду, когда до тебя дойдёт, когда ты…
— Раз мы, ну… Видимо, немного разобрались. Я же могу попросить называть меня па--
О, а вот и удар последовал. Неизвестно, за просьбу или за то, что он нагло прервал речь.
Ну. Отчего-то у Микуни имелась уверенность, что рано или поздно вопрос они решат.