– Кажется, ты говорил, что у тебя много работы, – произнес Темур, в конце концов не выдержав тяжести пристального взгляда.

– Просто масса, – протяжно-лениво, в противовес собственным словам, отозвался Кая.

– Тогда хватит на меня глазеть, я не музейный экспонат.

– О нет, – засмеялся брат, – ты куда интереснее. Признаться, я думал, к нынешнему возрасту ты знаешь алфавит чуть лучше, чем в пять лет.

– Прости?..

– Ты уже полчаса читаешь одну страницу. Охотно верю, что контракт с немцами – не самое простое чтиво, но разве настолько?

Темур опустил на колени кипу листов с мелко отпечатанном текстом и, вместо того чтобы повернуться к брату, откинулся на спинку дивана, уставившись в потолок.

– Говори прямо, что хотел, не тяни. И так от тебя скоро на стенку полезу.

Кая хмыкнул, судя по звуку, опять переставив что-то на столе: то ли стаканчик с ручками и карандашами, то ли искусно вырезанного из черного турмалина Ирусана^[1] – давний подарок матери. Темур хмыкнул в ответ, подумав, что неспроста из всей богатой коллекции кошачьих статуэток на своем столе брат уместил именно эту. По легендам, Ирусан обладал способностью читать мысли людей… Кая таким сказочным даром, конечно, наделен не был, но отличался поразительным, врожденным и отточенным за годы умением считывать эмоции, настроение и намерения окружающих. Порой настолько точно, что даже Темур, знавший брата вдоль и поперек, невольно начинал задумываться о чтении мыслей. Оттого и от частой привычки старшего ходить вокруг да около, выжидая удачный момент в разговоре, обсуждать с ним некоторые темы младший ужасно не любил.

– Темур, ты же понимаешь, что бездействие в данном вопросе – твой злейший враг?

– В вопросе вычитки договора?

Кая тяжело вздохнул и, опять же судя по шороху и колебанием воздуха, поднялся с кресла. Темур поморщился. Прикидываться клиническим идиотом с братом не работало никогда, но разговаривать и правда не хотелось.

Потому что нечего было сказать.

Диван просел под еще одним весом, плеча коснулось плечо. Голос Каи стал тише, будто преграда тяжелой дубовой двери, отделявшей его кабинет от секретарского места, финансовому директору показалась сейчас недостаточной:

– Темур, ты же понимаешь, что твоя вчерашняя эскапада – порочное занятие, которое усугубит и без того тяжелую, на твой взгляд, ситуацию?

Кая особенно выделил это «на твой взгляд», будто жирным маркером подчеркивая, что проблемы себе создавал исключительно сам Темур.

Темур зажмурился, с досадой в глубине души признавая, что, во-первых, жалел не о своем поступке, а о том, что попался брату… и во-вторых, что Кая, вероятно, был все же прав – его вчерашний порыв был глупым, импульсивным и в корне неправильным. Аморальным даже, если посмотреть с какой-то стороны.

Так и не дождавшись ответа на свои слова, Кая опять вздохнул, и Темур, снова глядя вверх, мимолетно подумал, что такими темпами старший брат переведет весь кислород в кабинете.

– Ты зачем вообще такое выкинул, скажи на милость?

– Я… – запнулся и молча пожал плечами.

Зачем? Отличный вопрос, просто-таки на миллион… Он, пожалуй, даже был готов заплатить этот миллион тому, кто бы дал ему верный ответ. Ответ, который не знал и сам Темур.

Или не хотел знать.

Кая помолчал, а затем произнес вдруг буднично, с насмешкой, так резко контрастировавшей с мягким тоном, которым говорил минуту назад:

– Так что, ты решил все-таки поработать из офиса для разнообразия? Соскучился по нашей кофемашине и моим запасам эспрессо?

Ясно, поморщился про себя Темур. Роль чуткого брата не сработала, и Кая переключился на роль язвительного старшенького, надеясь теперь не разговорить его, а вывести из себя. Позволять ему это Темур не собирался. Поэтому бросил как можно более безразлично:

– Ага, точно. Именно по кофемашине.

И, услышав секундой спустя довольную усмешку, понял – влип.

– Попросить госпожу Туткун принести тебе кофе?

Как и всегда, один из двух методов Каи сработал безотказно, поломав шаткую защиту, и такой же как у него только что, обманчиво-безразличный голос коснулся уже не слуха Темура, а напряженных нервов.

– Да подавись ты этим кофе! – и, как всегда, когда брат переигрывал его в словесной охоте, Темур взорвался. Вскочил на ноги и навис над Каей, сжимая кулаки. – Когда ты оставишь меня в покое?! У тебя дел других нет, кроме как мою личную жизнь устраивать?!

Кая поднял голову, посмотрел на него снизу вверх черными глазами, в которых блестели отголоски золота и отражался Темур, и поднял ладони в примирительном жесте. Он, как всегда, чутко уловил момент, когда его слова для младшего брата из раздражающих стали неприятными, и на этот раз решил не переступать черту.

– Ладно, ладно, ладно… Я понял, ты не хочешь это сейчас обсуждать. Успокойся.

– Я вообще не хочу это обсуждать.

– Ладно, – спокойно повторил Кая. Нагнулся, поднял разлетевшиеся листы и сам поднялся с дивана. – Если больше тем для разговора у нас сегодня нет, я бы попросил тебя перейти в свой кабинет. У меня через полчаса важный звонок.

Темур выхватил несчастный договор из его рук и вылетел прочь, захлопнув за собой дверь сильнее, чем следовало бы. Выдохнул сквозь стиснутые зубы…

– Все в порядке, Темур-бей?..

Туткун смотрела на него встревоженным удивленным взглядом, замерев с чашкой в руках над чахлым фикусом.

Темур подумал ровно три удара собственного сердца, громыхавшего в висках, и кивнул на дверь своего кабинета:

– Сделай мне кофе.

***

– Прошу.

Туткун осторожно поставила белоснежную чашку на стол и замерла, когда взгляд Темура мазнул по фарфору. Она не знала, какой кофе он предпочитал, а он не уточнил, поэтому сделала как его брату, только положила на блюдце три кусочка сахара – на всякий случай.

Два из них тут же отправились в чашку, и Туткун невольно улыбнулась.

– Что? – буркнул Темур.

– Ничего… – она смутилась под прямым взглядом, попыталась объяснить: – Просто вы не сказали, какой кофе пьете, поэтому я сделала вам, как господину Кае…

– Кая пьет без сахара, – безразлично перебил он, вяло размешивая напиток.

Туткун прикусила язык. Было непонятно, что сейчас раздражало Темура больше: ее неуместная болтовня или очевидно случившийся с братом конфликт.

Она пыталась подслушать, когда из невнятного для ее слуха ровного гула в кабинете финансового директора вверх скакнул один из голосов, но толком не успела. Уловила только, что, кажется, Кая-бей пытался наставлять брата в личной жизни последнего, а потом по ту сторону раздались шаги, и она не придумала ничего лучше, как схватить со стола пустую чашку и сделать вид, что поливала цветы и ничего не слышала. А если и слышала, то все это ее совсем не касалось.

– Вы повздорили?

Ну совершенно ведь не касалось!

Туткун замерла, проклиная свой длинный язык и ожидая, что сейчас Гёкхан, несомненно, повысит голос – она и правда перешла границы дозволенного.

Но вместо этого Темур слегка улыбнулся.

– У тебя есть братья или сестры?

Она переступила с ноги на ногу. Было ужасно неловко за свой совершенно неуместный вопрос, поэтому ответила вежливо и кратко:

– Родных нет. Но есть те, кого я считаю сестрами.

– Тогда ты знаешь, что иногда близкие люди сильно раздражают друг друга.

Туткун медленно кивнула. Казалось, Темур продолжал разговор исключительно из вежливости… Но с этой вежливостью резко дисгармонировало прямое «ты», на которое он перешел в один момент, попросив этот чертов кофе.

– Мы с Каей очень близки, – он помолчал мгновение, вертя чашку влево и вправо, – поэтому, бывает, бесим друг друга неимоверно. Это не со зла. Я знаю, он желает мне лучшего… Но иногда это невозможно.

Последняя фраза прозвучало очень тихо, и улыбка Темура и его взгляд, направленный на нее, показались Туткун какими-то виноватыми и… тоскливыми.

Но это, конечно, только показалось.

Туткун сцепила пальцы, чувствуя еще большую неловкость, чем прежде, и вместе с этим – странное глухое раздражение. В памяти всплыл обрывок, который успела расслышать из-за тяжелой двери.

«Было про личную жизнь. Вообще говорили или о чем-то конкретном? – она оглядела Темура, теперь пытавшегося привести в порядок кипу довольно потрепанных листов. – Или о конкретной?..»

Раздражение усилилось, острыми когтями цепляясь за внутренности, и Туткун выдохнула. Получилось резко и громко, и хозяин кабинета снова поднял на нее взгляд, чуть поводя головой. Туткун мельком подумала, что у обоих Гёкханов были весьма выразительные мимика и жесты, и – быстро, чтобы не дать ему ничего спросить – выпалила:

– Вам нужно что-нибудь еще, господин Темур?

Он покачал головой.

– Тогда, с вашего позволения, я вернусь к работе.

Дома, куда Туткун добралась только к десяти, стоял запах жареных баклажанов и доносился хохот с кухни.

– Ужинаете без меня? – она улыбнулась, отвечая на улыбки Аккыз и Сырмы, и опустилась на выдвинутый для нее табурет.

– Тебя дождешься, – Сырма фыркнула и полезла в ящик за приборами. – Твой начальник вообще знает, что такое отдых?

Туткун махнула рукой. Обсуждать начальника – ни одного из них – ей совсем не хотелось. Кая после ссоры стал еще более деятелен, чем обычно, и завалил ее поручениями, кажется, на месяц вперед. Темур же, напротив, просидел в своем кабинете еще пару часов, не подавая признаков жизни. Потом наконец вышел, всунул ей исчерканный договор с какой-то немецкой компанией и попросил передать брату. И ушел, не прощаясь…

– Кстати, – поставив перед ней тарелку, Сырма явно о чем-то вспомнила. – А твой кот не вернулся?

Вилка зависла в воздухе.

– …Нет.

Туткун почувствовала очередную за день досаду.

Кот, которого она спасла в порту из-под собственных колес пару дней назад, появился вчера вечером. Она сначала даже не поверила своим глазам, когда, зайдя в комнату увидела его на подоконнике. Потом подумала, что обозналась, что это другой… А затем поняла – тот самый. Ярко-рыжий, пушистый, с умопомрачительно внимательными глазами, золото в которых будто искрилось в свете настольной лампы. Он мягко спрыгнул с подоконника на спинку кресла, потом на сидение – точно туда, где спал тогда, накачанный лекарством Сырмы, – и свернулся клубком. Так, словно это было его законное место. А Туткун, опустившись рядом на пол, запустила пальцы в густую шерсть так, словно он был ее котом. Ложась спать, она из-под опущенных ресниц глядела на кресло… А утром оно уже было пустым. Кот ушел.

И ей отчего-то было до смерти жаль.