фотографии, на которых нас нет

С самого начала Тэхен знал, что встреча с Бомгю не принесет ему ничего хорошего.

В тот вечер он, как обычно, приехал в клуб на последнем рейсе автобуса, долго крутился вокруг входа, то и дело поправляя старую, истрепанную кожанку и хмуро поглядывая на компанию убитых в хлам подростков, невесть как сумевших пройти контроль в клубе и сейчас гогочущих из-за чего-то своего, юного. Тэхен, по сути, и сам должен быть среди них, — ему ведь еще нет и девятнадцати, — но жизнь сложилась иначе: вместо веселья и вечного праздника есть две работы и хроническая усталость, а еще постоянное ощущение, будто давно наступила его старость. Он, наверное, и раздражен сейчас из-за их смеха и болтовни лишь потому, что не может быть таким же беззаботным. Вернее, может, но не хочет пускать свою жизнь на самотек.

Увидев презрительный взгляд Тэхена, один из подростков свистит ему:

— Какие-то проблемы, парень?

Тэхен улыбается уголками губ, проходит вперед, кивком здороваясь с рослым охранником, и бросает будто невзначай, даже не глядя на подростка:

— Никаких, сопляк.

Ответа Тэхен уже не слышит, да и он как таковой ему безразличен. Как только его нога переступает порог клуба, в уши ударяет звук громкой музыки: надо сказать, не самой плохой из всех, что вообще могла быть. Поморщившись от струйки дыма, которую выдохнула в его лицо проходящая мимо надменно выглядящая девушка, Тэхен покрепче закидывает портфель на плечо и пробирается к подсобке для работников. Переодевшись в серую форму, делающую его образ еще более безликим, он натягивает на руки ярко-желтые перчатки и проклинает день, когда его начальник решил, что уборщикам следует работать не после закрытия клуба, а прямо в самый разгар увеселений. Схватившись за швабру да ведро с закинутыми в него моющими средствами, Тэхен сдувает прядь со лба и плечом выталкивает дверь, выходя из каморки и оглядывая просторный зал. Мысленно он жалеет свою несчастную спину, которой придется отмывать это все от чужой грязной подошвы, пролитого алкоголя и нередко даже разноцветной рвоты. Покачав головой, Тэхен поднимается на второй этаж, где располагаются вип-комнаты. Каких только сюрпризов он здесь не видел: от положительных тестов на беременность до гостей, забывших про установленное время и продолжающих страстно обладать друг другом, нередко даже не стесняясь самого Тэхена. Сегодня ему, однако, везет: никто из клиентов не попадается на глаза в чем мать родила, а в комнатах не находится ничего, кроме шприцов и раскиданных бутылок. Он уже вздыхает было с облегчением, надеясь, что так пройдет вся оставшаяся смена, как один его спуск к туалетам перечеркивает все.

В одной из разрисованных всевозможными способами кабинок Тэхен находит незнакомца, который гордо сообщает миру о своем убитом состоянии громкими звуками рвоты. Его лицо закрывают каштановые волосы, будто защищающие хозяина от позора, а дрожащие, бледные и тонкие руки отчаянно хватаютсяза ободок унитаза, как хватается тонущий за спасательный круг.

И Тэхен, пусть и не жалеет никого из тех, кто находится в этом захудалом клубе, не может не спросить у перебравшего незнакомца:

— С вами все хорошо? — и в ответ услышать только всхлипы и очередные мерзкие звуки.

Глядя в изрисованное маркерами зеркало, Тэхен, слушая звуки очищения чужого желудка, отстранено думает, что, конечно, иного ожидать и не стоило. Однако такова его работа.

— Послушайте, господин..., — он осекается, не зная, как обращаться к человеку, чей возраст и статус он не может определить, — я понимаю, что вам плохо, но мне нужно убраться в этой кабинке. Не могли бы вы найти в себе силы подняться? Может, у вас есть друзья, к которым вас можно отвести? Возможно, к девушке?

— К девушке? — слышится рассеянное, хриплое и низкое в ответ. Сидящий у унитаза незнакомец, прежде сгорбившийся, медленно выпрямляется и поворачивает к нему голову.

И, черт, Тэхен не хочет этого признавать, но кажется, этот пьяный незнакомец - самый красивый человек из всех, кого он когда-либо встречал. Растрепанный, с худым изнеможенным лицом, впалыми щеками и покрасневшими глазами, он кажется ангелом, изгнанным с небес.

А потом Тэхен внимательнее вглядывается в его расширенные зрачки и...

— Вы что, еще и обдолбанный?

Юноша, а теперь уже точно можно сказать, что это юноша, скорее всего, даже его ровесник, ярко Тэхену улыбается:

— А вы что, еще и уборщик?

— Очень смешно, — Тэхен кривит уголками губ в подобии улыбки, — ну так что, вас есть к кому отвести? Вы откликнулись на упоминание девушки. Она здесь?

— Здесь ли она? — рассеяно переспрашивает юноша, — о, я не знаю. Я трахнул ее десять минут назад, но ей, кажется, не очень-то и понравилось, потому что она спрыгнула прямо с моего члена и, прошипев мне что-то, подобрала вещи и пошла на выходпрямоголой.

Тэхену все меньше начинает нравиться этот вечер с каждым сказанным словом.

— Ладно, с девушкой понятно. Что насчет друзей? Кто-то здесь есть? Вам есть кому позвонить?

— А ведь знаете, я только успел подумать, что смогу сегодня расслабиться, — незнакомец продолжает бормотать, будто не слыша его, — отец ведь снова начал наседать, постоянно говорит мне такие грубые слова.... Вы знаете, как больно ощущаются грубые слова из уст родного человека? Я, может, и не идеальный сын, но стал таким только из-за его жестокости и безразличия, из постоянных попыток вылепить из меня того, кем я не являюсь и...

— Послушайте, — Тэхен, раздражаясь и чувствуя стремительно растущее презрениек этому человеку, спящему с кем попало, пьющему и вкалывающемув себя невесть что, а затем разбалтывающего всю свою биографию постороннему, несдержанно перебивает чужой монолог, — я все понимаю, но мне неинтересно ни то, кто навредил вашей тонкой душевной организации, ни с кем вы трахались десять минут назад. А сейчас вставайте.

Сбросив маску приличия, он стремительно приближается и поднимает незнакомца за подмышки, мимолетно удивляясь, насколько тяжел на самом деле этот человек, несмотря на его внешне хрупкий вид. Незнакомец оказывается даже чуть выше, чем сам Тэхен, хотя выглядит, как ребенок, запертый в теле взрослого. Что же, бывает и не такое.

— Я повторю еще раз: друзья есть? — он хватает покачивающегося незнакомца за плечи, и тот, открыв глаза,встряхивает головой и кивает, кажется, даже не расслышав в чужом вопросенескрываемуюгрубость.

— Да, в зале. Трое парней. За… за вторым столиком справа.

Тэхен закидывает чужую руку к себе на плечо и отводит незнакомца в главный зал, глазами находя нужный столик. Там действительно сидят трое: один спит лицом в тарелке, второй деловито прибирает к рукам все напитки со стола, а третий беседует с подозрительным типом, лысым и с татуировкой дракона на теле. Присмотревшись, Тэхен узнает в нем одного из людей его начальника и сразу отметает любое положительное впечатление о с виду миловидном юноше: светлые люди не погрязают в тех грязных делах, которые ведет его начальник, и пусть Тэхен и не пропагандирует на каждом углу мораль, лезть непосредственно близко к таким людям он не собирается. А потому, толкнув уже почти уснувшего на его плече торчка, Тэхен говорит:

— Твоих друзей здесь нет, я посажу тебя на такси.

Тот ничего ему не отвечает, а голова его катается по чужому плечу, как мячик. Тэхен только глаза закатывает.

Улица встречает ночной прохладой раннего сентября и одной единственной звездой на небосводе, пробившейся сквозь выхлопные газы и барьеры мегаполиса. Тэхен долго топчется на месте вокруг незнакомца, которого он усадил на бордюр, нетерпеливо ожидая заказанное такси. При виде моргнувших фар машины, вывернувшей из-за угла, он вздыхает с облегчением, и толкает юношу:

— Вставай, карета подана.

— Какая еще карета? — сонно бурчит юноша, потирая глаза,а Тэхен лишь ухмыляется.

Он помогает незнакомцу дойти до машины, усаживает его на заднее сидение, мимолетно переговаривается с охранником и, спохватившись, запоздало спрашивает у чудака:

— У тебя деньги-то вообще есть?

Тот отрицательно качает головой.

Тэхен возводит глаза к небу и протяжно вздыхает. Поджав губы, он вытаскивает из кармана формы несколько купюр, которые изначально собирался потратить на утренний рейс до дома. Похоже, сегодня ему придется пройтись пешком.

— Адреса добивайтесь от него сами, — кивнув на медленно моргающего юношу, Тэхен передает купюры и захлопывает дверь.

Отойдя от машины, он устремляется вперед, навстречу к клубу, и думает о том, что если там сверху кто-то есть, этот добрый поступок, — возможно, первый и последний в его жизни, — обязательно должен быть учтен в его карму.

Вдруг он слышит окрик сзади:

— Эй, ты!

— Не понял, — бормочет себе под нос Тэхен и оборачивается, глядя на почти вывалившегося из такси незнакомца, яростно размахивающего купюрами.

— Мне не нужны жалкие подачки от какого-то доходяги, слышишь? Ты знаешь, кто мой отец? Если начнешь врать обо мне кому-то, разнося слухи, я тебя уничтожу,ясно? И подавись своими купюрами!

В доказательство своих слов незнакомец бросает деньги на асфальт, отчего купюры разлетаются в разные стороны, и демонстративно захлопывает дверь машины.

— Вот придурок, —единственное, что Тэхену удается выдавить из себя после увиденной сцены.

Внезапно он чувствует внутри звенящую пустоту. Приблизившись к машине, Тэхен присаживается на корточки и собирает купюры, методично пересчитывая их для достоверности, а затем поднимается и резко отворяет дверь такси, бесцеремонно вдавливая деньги в чужую грудь. Отпустив руку, отчего купюры разлетаются по коленям ошарашенного незнакомца, Тэхен спокойно говорит:

— Прежде чем делать что-то, нужно сначала включить мозги. Неужели твой влиятельный папочка, на которого ты так яростно жаловался сегодня, не научил тебя этому? Или финансовой грамотности, например? С каких это пор даже богачи так легко разбрасываются деньгами, особенно когда знают, что других у них нет и их просто выкинут на улицу, если они не заплатят за проезд? Гордость должна идти после чувства благодарности. Заруби это себе на носу, мажор.

Тэхен захлопывает дверцу, не дав незнакомцу вставить и слова. Развернувшись, он, засунув руки в карманы, быстрым шагом спешит обратно в клуб на смену, ежась от холода, спасти от которого такая легкая униформа никак не может.

Все-таки не надо было ему помогать кому-либо.

➴

Сорок минут пешком до дома, одно короткое сообщение коллеге с уведомлением об опоздании, три часа на сон и крики матери как позыв к пробуждению — вот идеальная составляющая любого утра Тэхена. Протирая глаза, он, зевая и шаркая тапками по старому, исцарапанному полу, в полузабытье добирается до комнаты матери и без стука заходит внутрь. Она, опустившись на колени, с грязными волосами, поспешно собранными в неряшливый пучок, цепляется руками то за пол, то за лицо, воя, словно израненная волчица.

— Что случилось?

Всхлипнув, женщина поворачивается к нему лицом, подрывается с пола и несется вперед, чтобы вцепиться руками в его растянутую майку:

— Сынок, я… я…

Запах перегара опаляет его лицо, будто раскаленный жар, и Тэхен едва находит в себе силы на то, чтобы не оттолкнуть ее с отвращением. Вырвавшись из чужой хватки, он складывает руки на груди и хмуро спрашивает:

— Заканчивай спектакль. Я повторю еще раз:что случилось?

Всхлипнув, женщина поднимает на него заплаканные, опухшие глаза, и он вновь поражается тому, как же быстро развязная половая жизнь и алкоголь сделали ее старой: по паспорту еще молодая, а прежде еще и здоровая женщина, она уже носит на себе лицо потускневшего призрака, ее кожа будто отчаянно стремится сползти с лица. Мать совсем не напоминает прежнюю себя, ту, что была во времена отца.

Хотя, даже такую ее версию Тэхен помнит едва.

— Сынок, мне казалось, что я нашла… такого замечательного человека. Он был таким обходительным, понимаешь! Высокий, привлекательный, что еще женщине надо, верно? Он проявил инициативу, мы провели вместе время…, — знает он, какое это было время, — а на утро обнаружилось, что он… он украл всю заначку из тайника…

Тэхен вздергивает бровь, скептически глядя на нее:

— И? Я ведь говорил тебе не связываться непонятно с кем. Те привлекательные, обходительные и высокие джентельмены, в которых ты ищешь любовь всей своей жизни, по итогу оказываются либо ворами либо членами шаек местного разлива. Сама виновата, что привела в дом невесть кого.

Почувствовав обиду от равнодушия сына, женщина, прежде топтавшаяся на месте, низко опустив голову, вдруг вскидывает ее, глядя на него с почти звериной, — до боли привычной, — яростью, вся меняясь в лице, больше походя на ядовитую змею, чем на человека. Она тыкает пальцем в его футболку, шипя:

— Я виновата, да? А может, тебе просто стоило уделить немного внимания своей матери? Я столько в тебя вложила, заботилась о твоем благополучии после того, как шлюха твоего отца заставила его бросить еще и тебя, и чем ты мне отплатил? Неблагодарный сын все копит деньги на какую-то ересь вместо того, чтобы помочь своей матери выглядеть достойно среди других людей.

Упоминание об отце режет, будто ножом по сердцу.

— Это среди каких же людей тебе нужно выглядеть достойно? Торчков и алкоголиков? И как же ты собираешься выглядеть достойно? Выложив большую пачку денег на стол и попросив самую дорогую бутылку из имеющихся? Приди уже в себя, мама. Ты не уделяла мне ни капли внимания ни до того, как отец окончательно… бросил меня, — и меня, — ни после. Глупая мечта? — он едва сдерживает в себе порыв горько рассмеяться, — эта мечта позволит мне пробиться в люди, получить достойное образование и, может, и тебе помочь обрести действительно достойный облик. То, что я не даю тебе ни копейки, я делаю только ради твоего блага.

— Делай дальше, делай, — усмехается женщина, поворачиваясь к нему спиной, — а я тоже и дальше буду находить твои заначки, которые ты, сынок, заметь, очень плохо прячешь, и использовать их в действительно нужных целях.

Внутри Тэхена все замирает, а потом разгорается. Вдруг бешено стучит сердце, и он бросается вперед, грубо хватая мать за плечо, чтобы развернуть к себе лицом, отчего та взвизгивает и пытается ударить его кулаком в лицо. Перехватив его чисто на рефлексах, Тэхен медленно произносит ей в лицо без всякой эмоции:

— Ты брала мои деньги?

— И они оказались в кармане у того самого джентельмена, во встрече с которым я сама виновата, — язвит женщина, не чувствуя за собой ни капли вины. Она, похоже, все еще пьяна.

Тэхен отпускает ее кулак и медленно отходит назад, в неверии вглядываясь в это одновременно привычное и притом всегда незнакомое лицо, сегодня видя в нем новую грань дьявола, самого проклятия, упавшего на его голову тяжелым грузом.

— Ты… ты просто отвратительна, — и ему не стыдно за последующее, — не будь ты моей матерью, я бы тебя ударил наотмашь.

Она вновь меняется в лице, кричит ему что-то противным писклявым голосом, совсем не таким, какой он помнил в совсем далеком детстве, — то был нежный, ласкающий мотив, погружающий его в царство сновидений, обволакивающий и защищающий, звучащий от женщины, что была счастлива в браке и находилась в достатке, — но он не слышит, не хочет слышать и сбегает прочь, запираясь в комнате и подавляя гнев, вязнущее на языке горькое чувство обиды и желание разнести всю эту крохотную квартирку, едва сравнимую со смутными воспоминаниями их большого дома из прошлого, в щепки. До боли стиснув дверную ручку, он, зажмурившись, пережидает несколько минут, прежде чем вновь выйти в коридор и запереться уже в туалете, тут же кинувшись к раковине, ополоснуть лицо ледяной водой. Встряхнув головой, он, со стекающими по лицу каплями, смотрит на свое усталое отражение в зеркале, на свою испепеленную душу, и может только лелеять в сердце гордость за свою предусмотрительность, за то, что спрятал все деньги не в одном месте, а большую часть переложил на собственный недавно открытый счет.

— Ничего, заработаю…, — буду в безумном бреду говорит себе он, — там не так уж много, заработаю. А мать и этот хахаль… пусть подавятся своей выпивкой. Пусть подавятся, да….

В кофейню он приезжает чуть раньше обозначенного в сообщении времени, но коллега встречает его с распростертыми объятиями.

— Выглядишь неважно, — участливо подмечает она, замечая бледность его лица, ярко контрастирующую с цветами их униформы, — мог поспать подольше, я бы справилась как-нибудь. Ты и так с ночной смены, да еще и совсем не выспавшийся.

Он жалко улыбается ей и подхватывает блокнот, спеша к паре пришедших клиентов. Нечего жаловаться, нечего расклеиваться. Жизнь Тэхена если чему важному и учила, то именно этому.

Время до перерыва тянется как-то странно и вязко, то ускоряя свой ход, то замедляясь до невозможности, превращая один шаг в бесконечный бег на одном месте. Видя темные всполохи в глазах от чувства голода, не покидавшего его еще с прошлого вечера, Тэхен с облегчением присаживается на стул, едва вывеска об обеденном перерыве вывешивается на стеклянную дверь, и потирает руками лицо, благодарно мыча, когда рядом слышится звук тарелки, поставленной на стол, и чувствуется аромат терпкого кофе, именно такого, как он любит.

Придя в себя спустя несколько минут, он уже хочет было откусить поднесенную сдобу ко рту, как слышится колокольчик, оповещающий о новом посетителе, и внутрь заходит мужчина в темных солнцезащитных очках. Оценив его профиль, старательно скрывающийся за капюшоном, Тэхен приходит к выводу, что это не мужчина - юноша, похоже, не умеющий читать вывески и уважать чужое время.

— Если что, у нас обеденный перерыв

Незнакомец, прежде смотревший отчего-то исключительно целенаправленно на коллегу Тэхена, вдруг весь обмирает, напрягается и стремительно, но неуверенно проходит к нему.

— Я знаю… извини, — он скидывает капюшон и снимает очки, и Тэхен хочет рассмеяться от того, что видит.

— Ты? — он все же не сдерживает усмешку, — хотя да, именно этого и следовало от тебя ожидать.

— Я..., — юноша неловко взмахивает руками, кусает губу и быстро присаживается на край диванчика, прямо напротив Тэхена, — я не слежу за тобой, правда. Просто проходил мимо, увидел тебя и вспомнил, как вел себя вчера. Решил зайти, извиниться.

— А какая тебе, в общем-то, разница, учинил ли ты мне неприятности? — буднично интересуется Тэхен, даже думая улыбнуться этому чудаку, и щедро откусывает сдобу, благодарно кивая коллеге, подошедшей с еще одной тарелкой, на этот раз с бутербродом. Она переводит взгляд с него на незнакомца, приподнимая брови, как бы спрашивая, все ли в порядке. Тэхен ей чуть улыбается и кивает. Недоверчивая, она удаляется.

Все это время следивший за их немым диалогом, незнакомец прочищает горло:

— Я… чувствую вину за произошедшее. Я наговорил тебе много того, чему не следовало быть сказанным. Вещества…, — он понижает голос, оглядываясь в сторону коллеги Тэхена, — часто заставляют меня звучать грубо и вести себя так, как я… никогда себя не веду обычно.

— Охотно верю, — кивает ему Тэхен, пережевывая бутерброд, и получает в ответ неоднозначный взгляд, — нет, а чего ты ожидал? Что я прямо сейчас просто возьму и поверю в то, что ты наидобрейший человек на свете, просто обстоятельства так сложились? Знаешь, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. С… любителями побаловаться чем поинтереснее, похоже, тоже такая история. Ты хотя бы себе честно признайся, что не самый мирный и пушистый, и дышать проще станет, вот увидишь. А извиняться передо мной не надо, думать раньше надо было.

— Я…, — юноша отводит взгляд, краснея, не зная что сказать, — как тебя зовут?

— А что это тебе даст? — Тэхен приподнимает бровь.

— Меня Бомгю, — юноша настойчиво заглядывает ему в глаза, не поддаваясь на чужую провокацию.

— Тэхен. Доволен?

— Тэхен, — чудак улыбается, — красивое имя.

— Самое обычное, — он пожимает плечами, — это все, чего ты хотел?

— Нет, я… я действительно считаю важным, чтобы ты меня понял…. Мой отец и та девушка вчера…

Тэхену внезапно это все сильно надоедает. Прежде насмешливая улыбка сползает с его лица, сменяясь неподдельным раздражением, клокотавшим внутри с самого утра, так и не вырвавшегося наружу ни при ссоре с матерью, ни при разговорах с коллегой и ее участливыми попытками выведать, что с ним не так. Оно, томящееся, желающее посеять семя раздора, ждет своего часа, и Тэхен осознанно позволяет ему пролиться на чужого человека.

Мажор, этакий несчастный пай-мальчик, которому просто не повезло с родителем, выбором девушки на ночь и веществами, которыми его накачали… такого совсем не жалко.

— Слушай, а мне без разницы, какие из твоих чувств кто ранил, ясно? Мне без разницы, как обидно тебе было, что твой член по достоинству не оценили, мне плевать, что твой отец такой плохой человек, мне плевать даже на то, что ты выбросил мои кровно заработанные деньги на асфальт, будто я какая-то псина, принесшая тебе, царю, кость с большими преданными глазами. Я таких как ты уже видел, и твои жалкие попытки обелить себя, чтобы я никому на тебя не настучал, действительно смешат. Лучше бы уж денег дал, поборник нравственности и высокоморальных, всепрощающих отношений. Мне не нужны никакие словесные подачки от какой-то зажравшейся золотой молодежи, — он возвращает сказанную фразу, — сейчас я просто очень хочу поесть, так что проваливай обратно, ладно? Хотя бы уважать чужое время научись, если другого человека не так и не научился.

И, более не смотря на юношу, Тэхен яростно вгрызается зубами в остатки бутерброда, надеясь, что так можно разорвать на части всех людей, что его обидели, все проблемы в жизни, что комом сыпятся на голову и не дают вздохнуть, все препятствия, что не дают ему просто выбиться в люди и быть таким, как этот мажор: беззаботным и делающим со своей жизнью все, что захочется.

Чудак, представившийся Бомгю, смотрит на него с долгую минуту, и Тэхен кожей ощущает, как постепенно теряет интенсивность и жар его душевный запал, пока вместо него не остается лишь выжженная земля, и он не поднимается с места, чтобы уйти, но все же никак не находя в себе сил не оборачиваться через каждые пару пройденных шагов. Тэхен ни разу не смотрит в ответ, считая это все пройденным этапом.

И может, уже через минуту он ощутит сожаление за свои слова, за ощущение того, как чужой дух пал так же, как и его, после того, как его в очередной раз разочаровали люди.

➴

Выходной ощущается Тэхеном как благословенный день, в течение которого он может позволить себе просто слиться со своим стареньким, изорванным диваном, стать его неотъемлемой частью. К сожалению, этот самый благословенный день имеет свойство быстро заканчиваться, а потому уже в следующую ночь он вынужден вновь брать в руки ведро, моющие средства, швабру и тряпку. Музыка сегодня кажется куда более раздражающей, чем в начале недели, а мысли об убийстве посещают чаще, чем когда-либо.

Финальной подсказкой, что смена выдастся дерьмовой, становятся знакомые глаза, с которыми Тэхен сталкивается чисто случайно. Эти глаза, похоже, следили за ним с тогосамогомомента, как Тэхен вышел из подсобки и начал оглядывать весь собравшийся здесь контингент, и принадлежали человеку, которого Тэхен больше никогда не хотелбывидеть. В голову, как назло, тут железутвоспоминания.

— Что, больно тебе, да? — удар приходится прямо по животу, и Тэхен отстранено, какой-то задней потухшей мыслью думает, что так и умереть недолго, — терпи, паскуда, нечего было кичиться знаниями, когда дома одна мать-шлюха, а отец сбежал, оставив тебя безпокровительства.

— Думаешь, сможешь дожить до конца школы, если будешь учиться здесь? Советую тебе перевестись как можно скорее в такую дыру, которая соответствует тебе и в которой я тебя никогда не найду, а иначе будет худо.

— А кому ты будешь жаловаться, кому? Директору, которому мой отец ежегодно отваливает большие суммы? Да он тебя просто засмеет. Ты, ничтожество, ничего в этой жизни не добьешься, только личиком красивым заработать сможешь, а потом умрешь от передозировки или внутреннего кровотечения, когда толстый член какого-нибудь богатого толстосума разорвет тебя на части.

— И даже не заплачешь? Тэхен, ты меня поражаешь. Столько синяков тебе оставил, а ты все еще не сдался?

Тэхен смотрит в эти знакомые глаза, дарившие ему несколько лет один сплошной ад, и вдруг упрямо думает, что да, не сломался и не собирается. А потому он переводит взгляд в другую сторону и идет к лестнице, проходя непосредственно близко мимо человека, когда-то почти уничтожившего всю его личность, воспринимая того, как часть местного убранства, будто они никогда и не были незнакомы.

Мимолетно Тэхен молится, чтобы толстый член засунули сегодня в жопу именно ему.

Вип-комнаты не радуют. Тут полный беспорядок, очередные положительные тесты на беременность, наркотики, — и ладно, если бы это была просто травка, но не чертов же героин, — местами даже кровь, но ему остается только вздохнуть и приступить к работе. Он знает, что, в конце концов, все окажется посильным, и любую тошноту возможно перетерпеть.

Но перебороть желание выплюнуть все съеденную за день еду при виде двух мужчин, слившихся друг с другом в страстном единении и откровенно выставивших свои жопы ему на обозрение, кажется уже куда более сложным, если не невозможным. Особенно, когда он видит, в чье именно тело так усердно вбивается бугай, которому Тэхен наверняка едва будет доставать хотя бы до плеч.

— Тэхен? —слышится знакомый хриплый голос, — его владелец все же заметил постороннего, — и образ торчка, отвергнутого мажора и поставленного в самую неприличную позу растрепанного юноши сливаются в одно знакомое…

— Бомгю.

Тот мигом отталкивает от себя ничего не понимающего бугая, поспешно вырывается вперед, но в последний момент вспоминает про свой внешний вид, тут же закутываясь в тонкие, истерзанные простыни.

— Послушай, это все не то, о чем ты подумал…

И эта фраза звучит так глупо, как и все, что произошло за прошедшие дни, что Тэхен, чье лицо прежде совсем ничего не выражало, вдруг заливается смехом, уткнувшись подбородком в рукоятку швабры и трясясь всем телом.

— Я что-то не понял, у тебя что, хахаль есть? — противным гнусавым голосом вопрошает бугай.

— Ты вообще проваливай! — раздается гневливое в ответ, и Тэхен, не выдержав, сползает на пол от смеха.

Когда дверь за рослым мужчиной захлопывается, а его порыв эмоций немного утихает, Тэхен протирает слезящиеся глаза и поднимает взгляд на растерянно и виновато глядящего на него, похожего на нагадившего щенка Бомгю, стоящего босыми ногами на холодном полу, закутанного в черти пойми что.

— Не надо… было… выгонять его, — Тэхен говорит с перерывами.

— У тебя была истерика, — звучит смущенное, но твердое в ответ.

Тэхен смотрит Бомгю прямо в глаза и вдруг спрашивает:

— Ты что, опять обдолбанный? У тебя только так встает?

Бомгю заметно оскорбляется.

— Ты… неправда! Я просто…

— Ладно, ладно, не объясняйся.

Тэхен замолкает, и устанавливается ненарушаемая никем тишина, в течение которой Тэхену почему-то хорошо так, как не должно быть никогда, не в таком месте, не при таких обстоятельствах.

— Но что, если я хочу объясниться? — вдруг подает голос Бомгю, вкладывая в фразу совсем иной смысл.

А Тэхен вдруг снова думает, что Бомгю очень красивый, даже если пьяный, обдолбанный и точно чудак.

— А тебе и не надо, — легко говорит он и поднимается с пола, — не надо тебе ни перед кем объясняться за свою жизнь, Бомгю. Ты ничего никому не должен, и именно поэтому эти твои попытки выглядят, как унижение, уж извини. Я не люблю, когда над собой унижаются, особенно используя при этом меня, так что лучше не продолжай. Я на тебя не в обиде, — смягчаясь, добавляет, — теперь точно нет.

А Бомгю вдруг улыбается. Смело и неуютно, не зная, уместно ли и примет ли такой дикий человек, как Тэхен, эту улыбку. Тэхен принимает, но не улыбается в ответ, а головой качает.

— Пойду, наверное, объясню все твоему кавалеру и скажу возвращаться.

Он не видит, хочет ли Бомгю что-то сказать, уже от него отвернувшись. На душе вдруг становится легче некуда, когда он выходит из комнаты, хотя, казалось бы, радоваться нечему, не при его жизни.

Это еще раз подтверждается, когда он, обыскав все комнаты и пройдя к лестнице на первый этаж, вдруг сталкивается с знакомыми глазами.

— Так-так-так, давно не виделись, малыш Тэхен.

На самом деле, в этом человеке есть многое, кроме глаз: приличный рост, делающий его почти на голову выше, чем Тэхен; кучерявые волосы, ниспадающие прядями на лоб; красивая улыбка, больше похожая на оскал, когда обращена к Тэхену, и большие руки, когда-то умело душившие своего одноклассника.

От этого человека заметно разит алкоголем, но он все так же знаком и и прост в понимании, как и в далекие годы.

— Минсок.

— Все-таки узнал меня, паршивец, — в улыбку старого знакомого проникает устрашающая сладость, — думал уж, что память тебе теми ударами совсем отшиб, раз старого друга совсем вспомнить не можешь.

— Да уж. Ты извини, поболтать нет времени, сам видишь, работать нужно, — Тэхен правда пытается, но не может удержаться от того, чтобы не добавить, — судьбу тобою предсказанную исполнять приходится.

Он знает, что это прозвучит, как провокация. Знает, что нельзя так играться. Нельзя, и особенно - с Минсоком.

— Ах ты, тварь!

Пьяным Минсоком.

Прежде доброе лицо бывшего одноклассника меняется до неузнаваемости, и вот он уже толкает Тэхена рукой в грудь, отчего тот по инерции делает несколько шагов назад и внезапно ощущает под собой пропасть. Ни пол, ни опору, ничего.

Сейчас он полетит пересчитывать ребрами ступени, просто потому что не умеет вовремя закрывать рот.

— Тэхен! — он не понимает, как это произошло, но в последнюю секунду чужая рука цепляется за него, не позволяет упасть, дав опору ногам, и Тэхен не сдерживает вздоха облегчения, до безумия благодарный. Он смотрит вперед.

Полностью одетый Бомгю взирает на него с беспокойством и нескрываемым раздражением, и Тэхен считает, что тут действительно есть, почему злиться.

— Сам виноват, — бормочет он, опустив взгляд вниз, и внезапно понимает, что это теперь уже он, а не Бомгю, больше походит на нагадившего щенка, успевшего еще и измазаться в своих отходах как только можно.

В это же время со стороны слышится рев:

— Ты еще кто такой, чтобы лезть? Убери от него свои руки!

Краем глаза Тэхен видит кулак, стремительно несущийся в сторону Бомгю, и думает, что никто не должен принимать на себя удары, вызванные гневном на него, а значит, придется под них подставиться, как вдруг происходит неожиданное.

Столь хрупкий, с виду похожий на чертову диснеевскую принцессу Бомгю вдруг ловко уворачивается и наносит удар кулаком прямо в челюсть Минсока, отчего тот страшно хрипит, от силы атаки врезаясь головой в стену. Бомгю и на этом не останавливается, стремительно бросившись к противнику и целясь ему в живот.

Так завязывается драка, которой Тэхен совершенно не ожидал. Обдолбанный против пьяного в хлам, ну разве может быть что-то печальнее? Вот и он не знал, что делать, как разнять их, если он за свои восемнадцать лет так и не научился толком драться, а эти двое делают это, будто две дикие кошки, хаотично, беспрестанно и непредсказуемо, не давая даже и шанса влезть между ними.

И когда он уже думает сделать шагвпереди позволить всему, чтосуждено, произойти, в драку вливается кто-то третий, выглядящий слишком радостным насчет развернувшего конфликта, и четвертый, успевший ругнуться на английском, но упрямо полезший следом, постоянно отгораживающийтретьего. Краем глаза Тэхен видит остановившегося у лестницы знакомого миловидного юношу, того самого, которого Бомгю в первый вечер обозначил как своего друга. Видя, как Тэхен мнется с ноги на ногу, незнакомец подходит к нему и качает головой, чуть повышая голос, чтобы Тэхенмеж звуков ругани и ударовточно смог расслышатьодно:

— Не лезь. Эти затопчут.

И вскоре необходимость вмешиватьсяи правда отпала: Минсок, конечно, выше всех троих и не выглядит, как изнеженный мальчишка, но выстоять против нескольких человек мало кому под силу.

Тем более, когда на лестнице появляется сам хозяин заведения.

— Что вы тут устроили в моем клубе? — раздается грозный возглас, нередко заставлявший Тэхена испытать желание встать по стойке смирно, пусть он никогда и не служил в армии, а сам его начальник далек от образца борьбы за мирное общество и честную службу Родине, — Кай, как ты мне это все объяснишь?

Начальник смотрит на миловидного юношу, стоящего рядом с Тэхеном, и совсем не обращает внимания на своего сотрудника. Тэхен молится, чтобы так было и дальше, потому что иначе беды не миновать, а лишиться этого места он не может, искать новое будет слишком долго.

— Поверьте, это все одно сплошное недоразумение. Я обязательно подойду к вам позже, как только разберусь с ними, — так называемый Кай добавляет, склонив голову, — если вы позволите, конечно.

— У тебя двадцать минут, — хозяин клуба машет рукой и быстрым шагом спускается с лестницы, что-то рявкая своему подчиненному, тому самому грозному амбалу с татуировкой дракона.

— Вали отсюда, если хочешь остаться живым, — тот самый красноволосый чудак, — они тут все такие, что ли? — прежде с неизмеримым энтузиазмом бросившийся в драку, ныне шипит эти слова в лицо жмурящегося от боли Минсока, пока Бомгю держит его за волосы.

Третий, увязавшийся в драку вслед за друзьями, лишь с усталостью и легким пренебрежением глядит на них, не избегая косого взгляда и в сторону Тэхена, точно понимая, из-за кого все началось.

— Я неясно выразился? — повторяет свой вопрос красноволосый чудак, и Минсок стремительно поднимается, а затем, хромая и едва не падая, спешит покинуть коридор и, судя по всему, сам клуб.

Устанавливается тишина, в течение которой все приводят себя в надлежащий вид. Кай нетерпеливо постукивает ногой по полу, очевидно ощущая нервозность из-за предстоящего разговора с хозяином клуба.

— Ну так что, может, расскажешь нам, ради чего мы полезли вслед за тобой в драку? — смахнув с себя пылинки, вопрошает красноволосый незнакомец.

Бомгю вдруг поворачивается к Тэхену и показывает пальцем прямо на него.

— На ангела, Енджун, на ангела. Ты же любишь ангелов.

Тэхен, уже успевший позабыть о нетрезвом состоянии Бомгю, внезапно вновь оказывается озаренным этим фактом при виде пьяной улыбки, растекающейся по чужом лицу. Торчок и чудак, одним словом. Друг его, к слову, ничем от него не отличается, потому как тоже шатается и, взглянув на Тэхена с хищным прищуром, пьяно, понимающе протягивает:

— Да, дружище… тут согласен, действительно ангел. За такого и умереть нестрашно. Слушай, красавчик..., — Енджун делает несколько шагов вперед по направлению к нему, и Бомгю хмурится, уже открывая рот, чтобы что-то сказать, как прежде молчавший юнош авдруг выступает вперед и стискивает плечо Енджуна, не позволяя приблизитьсяк Тэхену.

— Хватит. Чжинри это не понравится, — а в голосе его при упоминании чужого имени сквозит горечь, ярость и яд.

— Субин, ну почему ты такой скучный? — Енджун по-детски дует губы, — я же просто хочу познакомиться, ничего более.

— Знаю я, как ты знакомишься, — только и бурчат ему в ответ.

Тэхен думает, что вся эта сцена сильно напоминает перепалку между двумя возлюбленными.

— Ты ведь сотрудник, да? — доносится мягкий голос сбоку, и Тэхен смотрит на задавшего ему вопрос Кая.

— Как видишь, — он ухмыляется, и тот смеется, понимающе качая головой.

— Просто, видишь ли, никто из нашей компании не планировал сегодня ввязываться в драку, так что никаких медикаментов у нас с собой нет…

— Понял уже. Пошлите в подсобку, — он глядит на рассеченную губу Бомгю, — хоть так за помощь отплачу.

➴

Подсобка оказывается слишком тесной для пятерыхчеловек. Тэхен вертится, как юла, в попытках раздать всем и каждому бинты, лекарства. Новые знакомые помогают себе и друг другу сами, только Бомгю все это время смотрит на Тэхена, сидя на деревянном стуле, терпеливо ожидая, пока тот закончит, и Тэхен, понимая его намек, со вздохом усаживается рядом, открывает аптечку и приступает к обрабатыванию чужих ран с помощью первых попавшихся под руку растворов. Бомгю изредка шипит, но не дергается, и взгляд его заметно проясняется, устремляясь исключительно на… нос Тэхена. Тэхену больше хочется верить вто, что именно на нос, чем в то, что Бомгю пялится на его губы.

— О, пиво! — раздается радостный возглас Енджуна, и он легко вскрывает банку, щедро обливая помутневший от времени желтый диван пеной, отчего Субин только закатывает глаза и молча вынимает из кармана платок, принявшись оттирать последствия катастрофы с малыми шансами на какой-либо успех.

Тэхен, глядя на Енджуна, делающего щедрые глотки из банки, думает только о том, как тот, черт возьми, нашел это пиво, и кто из сотрудников вообще притащил его.

— Расскажешь мне, из-за чего он толкнул тебя? — тихо спрашивает Бомгю, и Тэхен вновь полностью сосредотачивается на нем, заметно хмурясь, расслышав чужой вопрос, — я понимаю, что ты можешь не хотеть делиться этим, но я влез в драку из-за тебя и считаю, что заслуживаю знать…

— А я и не просил, чтобы ты лез в мои дела, — резко отвечает Тэхен, и сам чувствует укол в груди за свою грубость, а потому вздыхает и уже спокойным тоном продолжает, — ладно, я… В общем, это мой бывший одноклассник, мы вместе с ним учились до девятого класса в одной элитной школе…

— И ты стал объектом травли? — с сочувствием заканчивает за него Бомгю.

— Там действительно было за что, — усмехается Тэхен, — мой отец ушел от матери к другой женщине, а затем по ее указке совсем бросил и меня, и так оставшегося не на его попечение по ее желанию. Я стал своеобразным отбросом среди их общества, олицетворением того, как быстро можно опуститься на самое дно, ведь с того момента наше с матерью финансовое положение совсем никуда не шло.

— Ни один человек не заслуживает проходить через травлю, Тэхен, — качает головой Бомгю, — неважно, какая причина. Даже если проблемы в семье. Тем более,когдапроблемы в семье.

Тэхен только кривит губами, ничего не говоря. Ему не знакома эта точка зрения. Он не привык жалеть ни себя, ни других. Он всегда говорил, что просто так сложились обстоятельства. Было и было. Разве есть смысл об этом говорить?

Да и с кем?

— Если тебе станет от этого легче, меня каждый день на протяжении большей части моей жизни травит отец, — Бомгю замолкает, выжидающе глядя на него, будто опасаясь, что Тэхен может вновь отказаться слушать, — я рано потерял мать в результате болезни, и тогда он, и так закрытый и холодный, и вовсе превратился в жесткого и деспотичного тирана, то контролирующего каждый мой шаг, то делающего вид, будто меня не существует, то критикующего меня за все. За все в буквально смысле, включая одежду, предпочтения в музыке, еде и заканчивая предпочтениями… в партнерах. У нас с ним часто возникали односторонние… физические конфликты на этой основе. В день, когда мы с тобой впервые встретились, я был в таком плохом состоянии как раз из-за очередной ссоры, и мне хотелось просто забыться. Он постоянно напоминал мне, что я должен стать похожим на него, что мне следует измениться, перестать быть таким тряпкой, таким… не таким, — усмешка, — и я, разгоряченный этими словами, тогда попытался повести тебя с собой так, как вел себя он. До сих пор не понимаю, чем руководствовалась моя пьяная голова. Я почувствовал вину, сразу почувствовал, как сказал тебе те слова, но особенно остро, когда ты молча собрал купюры и спокойно вернул их мне. Ты не знал об этом, но каждое твое слово больно ударило по мне, заставило задуматься, что я, черт возьми, тогда делал, и почему ты вполне справедливо считаешь меня зажравшимся мажором, хотя я ненавижу, когда меня называют так.

Его речь кристально ясна и чиста, лишь слегка замедленна: Тэхен даже и не заподозрил бы, что он находится под наркотиками, если бы не зрачки.

— Ты действительно казался мне зажравшимся мажором, но теперь…

— Теперь? — Бомгю с надеждой глядит на него.

Тэхен впервые искренне ему улыбается.

— Теперь я так не думаю.

И он никак не комментирует рассказанную Бомгю историю, да и какие-либо слова, похоже, самому чудаку и не нужны, потому как он расцветает на глазах всего от нескольких чужих действий, заставляя Тэхена чувствовать… чувствовать жалость.

Он действительно больше не думает, что Бомгю - просто очередной представитель золотой молодежи. Не когда Тэхен видит в нем такого же сломанного ребенка, как и он сам.

Наверное, Бомгю придерживается похожего мнения, иначе как объяснить то, что он остается с Тэхеном до самого утра, а затем провожает до остановки и стоит там до тех пор, пока автобус не тронется с места, несмотря на подъехавшую черную иномарку с очевидно недовольным водителем в ней?

➴

Случившееся дает какой-то неопределенный импульс к изменениям в ежедневной рутине Тэхена, и заключаются они не в чем-то особенном, но в том, что он потихоньку начинает больше общаться с этой странной, пришедшей ему на помощь компанией. Конечно, не происходит длинных разговоров или совместных попоек, но для Тэхена, не имевшего друзей всю свою жизнь и еще часть прожившегопод гнетом одноклассников, оказывается действительно странным каждый день здороваться с кем-то, мимолетно улыбаться, — хотя он толком этого и не делает: так и не вошло в привычку, — и интересоваться чужими делами.

Еще более странным оказывается последующее сближение, которого он совсем не предусматривал.

Это произошло очередным ярко-неоновым, — из-за подсветки в клубе, — и шумным, но обыденным и даже несколько тоскливым, меланхолично тянущимся вечером, когда Тэхен вновь заступил на смену, но вместо того, чтобы сразу приступить к обязанностям, для начала отправился к бару. Сев за стул, он мельком кивнул улыбнувшемуся ему бармену, о чем-то беседующем с клиентом, и уставился на все большое разнообразие бутылок разных сортов и качества, выставленных на полках. Когда бармен, наконец, высвобождается из цепких лап собеседника и подходит к нему, Тэхен говорит:

— Апельсиновый сок.

— И даже не воду? — выгибает бровь коллега, — что-то новенькое, Тэхен.

Он только закатывает глаза.

— Просто хочется и все.

— Если паршивый день, мог бы чего-нибудь покрепче попросить.

У меня всегда паршивый день, что мне, спиться теперь, думается Тэхену, но вслух он говорит лишь:

— Я на работе, если ты не забыл.

— Никого из здешних это никогда не останавливало, но как знаешь, — бармен пожимает плечами и удаляется, а Тэхен поджимает губы, вновь чувствуя отвращение.

Как же он ненавидит эту культуру алкоголизма, будто она является сама собой разумеющейся. Как некстати вспоминается мать, на этой почве и загубившая их с Тэхеном жизни. От воспоминания о рвоте на ее футболке, которую ему пришлось застирывать сегодня вручную, тянет спрыгнуть со стула, броситься в туалет и мыть руки до тех пор, пока на них не проступит кровь.

— Скучаешь тут? — знакомый голос раздается сбоку, и Тэхен удивленно поворачивает голову, всматриваясь в приветливо улыбающееся лицо.

— Кай.

— Я присяду?

— Валяй, — Тэхен пожимает плечами, — ты по делу или просто так?

— И то, и другое, — уклончиво отвечает Кай, глядя на бармена, несущего Тэхену стакан апельсинового сока: тот с любопытством смотрит на них, прежде чем покорно отвести глаза и уйти под чужим пристальным взглядом, — замечал, что тот придурок здесь постоянно ходит?

— Какой? — не понимает Тэхен сначала, слишком погруженный в невербальный диалог, произошедший между Каем и барменом, — одноклассник мой, что ли?

— Именно он, — Кай будто невзначай присаживается к нему полубоком и обводит взглядом зал, ненадолго останавливаясь на одной точке. Тэхен разворачивается тоже и среди всего стекшегося сюда сброда находит ненавистно знакомое лицо.

— Он постоянно здесь, — Тэхен пожимает плечами, — понравилось, как вы морду ему набиваете, наверное. Минсок ведь в школе самым сильным был, равных себе не имел.

— Он постоянно смотрит на тебя, пока ты не видишь, — вкрадчиво произносит Кай.

— Значит, зуб на меня точит, — Тэхен говорит безразлично, не понимая, к чему вообще был затеял весь этот разговор, — нам с ним не впервые проходить через такое.

— Ты не понимаешь, — Кай заминается, а затем осторожно, боясь то ли веса своих слов, то ли реакции Тэхена на них, продолжает, — он смотрит на тебя так… как чаще всего мужчины смотрят на понравившуюся, но недоступную девушку, которую они хотели бы получить за бесценок.

Первое время Тэхен искренне не понимает, о чем Кай говорит, а затем не сдерживает громкого смешка, заставившего бармена на другом конце барной стойки вновь покоситься в их сторону:

— Минсок? На меня? Да я в его мечтах всю жизнь лежал с пробитой головой и вспоротым животом, нежели голый и с засосами.

— Ты не понимаешь, — Кай качает головой, — просто никогда не различал в его глазах что-то еще, кроме злости. Я знаю, о чем говорю.

— И это почему же? — Тэхен не скрывает вызова, звучащего в словах.

— Потому что я рос там, где на женщин смотрят только так и не иначе, — Кай громко и как-то печально усмехается, — притон - то еще место, знаешь ли.

— Ты… вырос в притоне? — Тэхен не хочет лезть в свое дело, но он искренне изумлен заявлением Кая, и вопрос сам слетает с языка, из-за чего он тут же отводит глаза.

— Не стесняйся ты так, я своего происхождения и не скрываю. Да, моя мать проститутка. Достаточно популярная в узких кругах, надо сказать. Вернее, была, — он делает паузу, — была достаточно популярной.

— Мне жаль.

— Суть в том, — Кай продолжает, будто даже не обратив внимания на чужие слова, — что я таких как Минсок видел сотни и тысячи раз. Причем мужчины в притоне тоже зачастую не любили платить, а брали либо по дешевке, либо за бесплатно. Хозяин разрешал, особенно, когда проститутки в чем-то провинились. Ну, знаешь, минет некачественный клиенту сделали или зарядили в глаз зарвавшемуся самодовольному хрену. Моя мать это часто делала, поэтому и в расходе была постоянно. Так мной и забеременела. Думали, характер после родов изменится, —потому-то, собственно, и рожать заставили, —но она и после моего рождения осталась такой же. Только быть свидетелем подобных наказаний приходилось уже и мне. Она из-за этих постоянных терзаний и не заботилась обо мне, зачастую либо делала вид, что меня не существует, либо кричала и лупила.

— Звучит как-то… чертовски плохо.

— Наверное, так оно и есть, но я-то знал, что делала она это из любви, — видя чужой скептический взгляд, Кай улыбается, — да, Тэхен, представляешь, люди любят по-разному. Любовь вообще зачастую не очень здоровая штука, особенно когда она живет в сердцах страдающих, искалеченных и испорченных жизнью людей. Они не знают нормальных способов выражения любви, а потому показывают ее так, как могут. И хочешь верь, хочешь нет, но мать меня любила, — теперь я в этом твердо уверен, — потому что каждый раз, когда она меня лупила, то постоянно дрожащим голосом приговаривала, что мне нужно искать способы добывать знания, а не сидеть здесь, что мне нужно красть все, что может дать мне полезную информацию, все из сумок этих проклятых стариков, что я должен обязательно выбраться отсюда, а не быть похожим на бесхозную тряпку… на нее. Я тогда не понимал ее чувств, конечно, считал, что она на меня в обиде, что я делаю что-то не то, и потому она злится, и продолжал хвостиком ходить за ней в надежде получить хоть каплю любви. Она ведь была моим единственным родным человеком на этой планете, понимаешь? А родню не выбирают, как бы мы того иногда ни желали. Она, наверное, тоже об этом думала, потому что иногда после очередной взбучки я видел в ее глазах жалость.

— Но?

— Но в конечном счете я никогда не оправдывал ее ожиданий, и она вновь лупила меня или душила безразличием, силясь донести то, что не могла нормально сказать словами или показать на своем примере. А потом… потом мать, видимо, смирилась и нашла новый способ изменить мою жизнь: она сказала, что теперь я тоже должен буду заниматься проституцией.

— Вот дерьмо, — бормочет Тэхен.

— И не говори, — усмехается Кай, — четырнадцатилетнему мне это казалось концом жизни, но мать я слушался всегда, да и понимал, что у меня в любом случае есть лишь два пути: либо зарабатывать телом, либо торговать наркотиками и сдохнуть где-нибудь от шальной пули. Я со слезами на глазах выбрал первое. Хозяин, узнав новость о том, что теперь лишний рот будет приносить доход, лишь обрадовался: спрос на юных мальчиков был и остается бешеным. Потом был первый выход на улицы… там я встретил Субина.

— Субина?

— Ну, вернее, сначала я встретил его отца, — Тэхен чувствует, что не готов слушать эту историю, если речь будет идти о том, что он думает,— сейчас у меня есть ощущение, что все было, как в тумане. Я стоял, ежась от холода, и ко мне подъехала очень приличного вида тачка, а внутри сидел вполне симпатичный мужчина с усталыми, но добрыми глазами. Я тогда еще подумал, что они-то зачастую и любят шлюх да издеваться над ними больше всего. Ну, я повернулся к матери, она, болтающая с другой проституткой и все это время даже не обращавшая на меня внимание, молчаливо посмотрела на меня в ответ. Я подошел к приоткрытому окну, попытался пофлиртовать, как это обычно делают проститутки, но вышло очень неумело, а затем я услышал, как кто-то начал возмущенно ругаться на заднем сидении. Это оказался Субин. Он был так недоволен моим поведением, ты бы видел! Еще спросил у отца, зачем он подъехал к такому мерзкому пацану. И тогда я… впервые увидел родительскую любовь. Вместо того, чтобы ругаться, отец Субина легонько дал ему по лбу и ласково сказал не ревновать, а подумать о том, что мне может быть холодно и одиноко, и стоять я здесь вынужден не по своей воле. Он и у меня это переспросил, и я, огорошенный тем, каким добрым и ласковым, будто ангел, он мне показался, согласился со всем. Тогда он предложил мне поехать с ним. Я… конечно я, замерзший, уставший и не желавший продавать свое тело каким-то грязным извращенцам, хотел было согласиться, но вспомнил о своей матери и рассказал о ней мужчине. Тогда он нашел ее глазами и… я не знаю, что точно это было, немой диалог между двумя родителями или пропастями жизни, но они так пристально смотрели друг другу в глаза, и, видимо, в конце концов, смогли найти компромисс, потому что отец Субина сказал мне лезть в машину. Я, конечно, обернулся, думая, что мать сейчас меня заберет, но она громко и зло прошипела мне, чтобы я немедленно пошевелил своей задницей и сел в машину. Тогда внутри меня все рухнуло: мне показалось, что она просто отказалась от меня, и, обиженный, я действительно сел. Отец Субина быстро завел мотор и тронулся с места, а я молча сидел в том теплом салоне и не мог поверить в то, что произошло, и в то, что она так просто отдала меня на попечение кому-то другому. Я не оборачивался до последнего момента, Тэхен, а когда сделал это уже на повороте, увидел, как она стоит на коленях. Я крикнул остановить машину и хотел было уже выскочить, чтобы броситься к ней, помочь, потому что думал, что она упала, как Субин сильно дернул меня за плечо и сказал сидеть смирно, потому что моя мать плакала. Я замер, но так и не понял смысл этой фразы. Лишь спустя пару лет до меня дошло, почему она плакала, почему стояла на коленях, почему все это время приговаривала такие странные слова, пока лупила меня.

— И все эти пару летты думал… что безразличен ей?

— Я был твердо в этом уверен. Хотел найти ее, когда уже обжился в доме родителей Субина, но в последний момент отказывался от этой затеи, думая, что не нужен ей. А когда понял ее истинные чувства и продолжил поиски, было поздно… Мать уже была мертва.

— Вот же… дрянь, — Тэхен закрывает лицо руками, трет его, в силах прийти в себя после этой истории.

— Ее убил твой начальник, мой босс. Теперь я работаю на него… не самыми хорошими вещами занимаюсь, но уверен, ты о них знаешь.

Тэхен оказывается не готов к такому повороту.

— И ты… ты пошел работать на него, зная, что он убил ее?

— Иногда люди вынуждены жертвовать принципами морали в угоду чему-то большему, — расплывчато отвечает Кай и будто намеренно отводит взгляд, не давая Тэхену прочесть его эмоции, — в общем, я, конечно, слишком далеко ушел от темы. Просто людям иногда хочется высказаться, знаешь? И не всегда разговоры с близкими помогают. Иногда нужно говорить с большим количеством людей, рассказывать всем во всех подробностях, чтобы хоть немного стало легче. Вот у меня именно так. Ты… ты еще и такой закрытый и странный, что думается, точно никому не расскажешь. И доверие вызываешь.

— Чем? Своей закрытостью и странностью? — Тэхен усмехается, и Кай смеется, смеется легко, а смех его звучит, как перезвон колокольчиков.

— Именно. Короче говоря, суть в том, что я прекрасно знаю, как смотрят мужчины на тех, кого желают и которых они… ну, откровенно говоря, воспринимают, как мясо, поэтому смело тебе говорю: Минсок имеет на тебя виды. Тебе следует быть осторожным, ладно? Пока ты здесь, на территории моего босса, где я имею влияние, тебе ничего не угрожает, но… ты же понимаешь, что рано или поздно он проследит за тобой в месте, где я не смогу помочь тебе?

— Я понял, Кай. Я буду осторожным.

Они молчат, и Тэхен допивает апельсиновый сок, а затем задумчиво потирает большим пальцем стекло, когда Кай вдруг с неловкой усмешкой говорит:

— Ну и нагрузил я тебя. Наверное, тебе это не по вкусу.

— Я действительно не люблю, когда мне открывают душу, — соглашается Тэхен и добавляет, когда Кай поникает, — но тебя… тебя мне было легко и… в каком-то смысле важно слушать, — юноша заинтересованно переводит взгляд на него, — моя мать в своем роде ведь тоже проститутка, знаешь? Конечно, у нее совсем другая история. Прежде, чем стать такой, она вышла замуж за моего отца, состоятельного человека со своим бизнесом, и несколько лет воспитывала меня, не отказывая себе ни в каких удовольствиях и не имея никакого опыта работы, пока отец не завел себе женщину на стороне и, в конечном итоге, не ушел к ней. Тогда… был большой скандал, я помню лишь, что мать разгромила всю посуду и дом. Даже мне прилетело осколком, — он кривит уголками губ, — потом она забрала меня. Уже позже я узнал, что любовница отца поставила условие: либо он отдает меня на ее попечение, либо может забыть об их отношениях. Видимо, так называемая любовь всей его жизни оказалась ему дороже родного сына, — он не скрывает презрения в голосе, не боится тех слов, что произносит, откровенно критикуя человека, на которого когда-то равнялся и которого бесконечно любил, — жизнь продолжилась, но стала… другой. Мать пыталась найти работу, но никто не хотел брать ее без опыта. Поначалу мы перебивались подачками отца: он платил за мое обучение и давал некоторую сумму на карманные расходы, а потом… потом его любовница, вернее, уже жена снова поставила его перед выбором: либо он отказывается от меня окончательно, либо она забирает к себе их новорожденного малыша. Отец, как ты уже догадался, снова выбрал не меня.

— Какой-то он… подкаблучник, нет? Ни разу не возразил ей, — морщится Кай.

— Любовь ослепила, что поделать, — Тэхен пожимает плечами, — после этого деньги в нашей семье вообще перестали водиться. Меня все более активно пытались изжить со свету на учебе, да и денег на плату за образование больше не оставалось, а потому пришлось перевестись в самую захудалую школу, находящуюся рядом с нашим домом. Мать вроде все еще пыталась найти работу, но все, что она пробовала, ей не нравилось: не могла она, привыкшая к роскоши, смириться с тяжелым физическим трудом, и в итоге… в итоге она начала водить к нам домой мужчин. Спать с ними за деньги. Нередко в целях раскрепощения они притаскивали с собой одну-две бутылки дешевого пойла, и она, вероятно, уставшая от всего пережитого стресса, увидела в этом способ вновь обрести интерес к жизни. Так бутылки стали появляться не только благодаря кавалерам, но и ее собственным заработанным деньгам, а потом… потом она и вовсе начала спать со всеми подряд, без разбору, лишь иногда, в погоне за бутылкой, беря плату. Вот так вот интересно.

— И тебе пришлось жить, видя все это?

— А куда мне было деться? Ни один скандал, ни одна истерика не помогала, и я просто смирился: это был ее выбор. Я же поставил себе цель: заработать деньги как можно быстрее и поступить в университет, свалив от этого дерьма куда подальше. В общем, вот так… Надеюсь, теперь тебе больше не стыдно, что ты рассказал про свою мать-проститутку и всю свою жизнь едва знакомому человеку?

— Нет, больше не стыдно, — усмехается Кай, — только знаешь, твоя мать больше проститутка номинальная, а вот моя… моя настоящая.

— Ну, я бы поспорил, плату ведь берет. Хотя, сейчас, может, уже и номинальная, если уже не всегда.

Кай кивает, соглашаясь, а затем вдруг кривит губами.

— Забавно, как каждый человек, которого я встречал здесь, практически всегда имеет чертовски дерьмовую историю жизни. Только Субин отличился, но это, наверное, потому, что я сам привел его сюда, — Кай задумчиво смотрит в потолок, водя пальцами по щеке, — хотя, не так: он пошел за мной, потому что я сам добровольно отправился сюда. А потом остался, но уже из-за Енджуна. Конечно, он оправдывается, что проводит здесь время, потому что за мной нужно следить, но я-то прекрасно знаю, что дело не во мне.

— Прости за вопрос, но… они в отношениях?

— Нет. У Енджуна есть… девушка, — Кай передергивает плечом, — если можно так ее назвать. Она наркодилерша, и он с ней спит… с лет шестнадцати, наверное.

— Здорово.

— Учитывая, что она старше его на двенадцать лет? Да, просто потрясающе, — Кай улыбается, а затем поникает, — извини, просто рвется наружу мое беспокойство за Енджуна и злость на нее. В общем, не в отношениях они, но Субин его любит. Сильно любит, и это в принципе очень странно, потому что они так сильно отличаются, знаешь? Субин… он действительно правильный мальчик. Это сильно Енджуна бесит, и они часто из-за этого ругаются, поэтому я долгое время не мог поверить, что Субин вообще может к нему что-то чувствовать, но…

— Любовь зла.

— Да, — Кай поджимает губы, а затем просит оказавшегося неподалеку бармена, — водки мне, пожалуйста.

— Конечно.

Они молчат, и все кажется странным. Тэхен вообще не ожидал, что кто-то раскроет ему историю своей жизни, а он поделится чем-то личным в ответ. Не ожидал, что кто-то будет помогать ему избежать нежеланного внимания другого человека, а он сблизится с ним больше, чем с кем-либо другим за все время своей жизни.

И тем более Тэхен не ожидал, что почувствует что-то вроде жалости к человеку, которого совсем недавно воспринимал как того, кому совсем не стоит сочувствовать.

Но в конечном итоге, глядя на Кая, залпом опрокидывающего в себя водку и хрипло кашляющего сразу после, Тэхен не может отделаться от мысли, что и он всего лишь несчастный, потерянный ребенок.

➴

Тэхен знает, что это всего лишь сон, но ощущение жжения на руках, адской агонии - оно самое настоящее, вырванное из глубин его памяти.

— Давай, давай, хрипи еще громче.

Хрипи? Да, действительно. Это ведь все, на что способен, и Тэхен не даст этим выродкам, склонившимся с премерзкими улыбками над ним, ощутить вкус триумфа от его стонов и слез. Тэхен не поддастся, он будет сильным, они ни за что не сдастся.

Разве может, когда он единственный, кто остался у себя?

— Какой же он скучный, Минсок, — вздыхает какая-то девчонка, которых его враг меняет, как перчатки, делано накручивая прядь волос на палец.

— Думаю, его мать была бы куда более приветливой и ласковой, — Минсок ухмыляется, а Тэхену думается, что он как волк, скалящий зубы, — слушай, может мне стоит проведать ее? Могу поспорить, она давно не получала настоящего мужского тепла. Уж я-то смогу заставить ее стонать и кричать.

Тэхен знает, что последует дальше. Та юная копия его нынешнего не позволяла говорить о матери плохо кому бы то ни было.

— Следи за своим языком, ублюдок! — он вырывается из нескольких пар крепко держащих его рук, приподнимается вверх и целится кулаком в челюсть Минсока.

Тот легко перехватывает его руку, как если бы она принадлежала беззащитному котенку.

— Это ты зря, Тэхен, — Минсок продолжает улыбаться, а затем с чувством плюет ему в лицо, — сколько же раз тебе повторяли, просто лежи и терпи, только тогда, возможно, сможешь до дома самостоятельно доползти.

— А давайте переломаем ему пальцы?

— Слишком муторно. Расстегивайте его куртку. Будем разукрашивать его тощую фигурку.

Тэхен закрывает глаза. Сновидение сменяет себя. Теперь он стоит у порога его новой квартиры, очевидно убитой и нуждающейся в капитальном ремонте, и смотрит на понурого отца, на мачеху, — а должен ли он так ее называть? — что больше похожа на дьявола на плече его родителя, чем на обычного человека, чьи губы, окрашенные ярко-красной помадой, изгибаются в ядовитой, склизкой улыбке от знания, что она победила, и понимает, как же он эту женщину ненавидит.

— Тэхен, мы больше не сможем видеться…, — голос отца дрожит.

— Все ради этой шлюхи, да? — он впервые опускает вежливость. Он, правильный мальчик, которым так гордились родители.

— Ах ты, паршивец! Не смей так говорить о моей женщине! — удар по щеке, ощущающийся жгучим кнутом, раскаленным железом.

— А я, значит, не твой сын?! — разъяряется Тэхен, и грудь его переполняется злостью, ненавистью, обидой такой, что не излить ее во веки веков, — я, по-твоему, не заслуживаю стать тем, кого ты выберешь? Что же она такого тебе дала, что ты готов отказаться от женщины, которой дал обещание, и даже от собственного ребенка? И я еще должен вежливо говорить об этой швали, которая боится даже ступить на порог дома, который не обшит золотом? Да… да пошел ты вон! Будь ты проклят! Будь вы с этой тварью прокляты! Ты мне больше не отец! Слышишь? Ты мне больше не отец!

Тэхен распахивает глаза. В комнате темно из-за плотных штор. Тэхен включает телефон, утирая холодный пот, не перестающий бежать по лицу: часы показывают раннее утро. Сердце бешено грохочет в груди, как первый поезд индустриальной эпохи. Он сам же смеется со своего сравнения, а потом прижимает ладонь к глазам и ощущает влагу.

Он не плачет. Нет. Давно не плачет. Это просто пот. Такое бывает.

В коридоре слышится шум. Поднявшись с постели, Тэхен натягивает на тело лежащую на сломанном стуле растянутую футболку и медленно, не хотя шаркает тапками по полу, выходя из комнаты.

Мать встречает его в коридоре отвернутой спиной. Она, облокотившись о стену, высунув от натуги язык, — это Тэхен видит в зеркале, — усердно натягивает на ногу кожаный сапог, от прежней аккуратности и изящества которого осталось лишь одно название. Все те же грязные, сальные волосы, затянутые в высокий хвост, яркий вызывающий макияж, черная куртка, цветастые штаны, выглядящие совсем несуразно на катастрофически худощавом теле, - все как всегда заставляет Тэхена чувствовать отвращение.

— Еще не нагулялась?

Услышав голос сына, женщина, вздрогнув, оборачивается, однако страх, мелькнувший в ее глазах, тут же сменяется превосходством, когда она видит разбитый вид своего сына, мешки под его глазами и безразличие на лице, явно показывающее, что сегодня он не в настроении спорить.

— Маме нужно добывать деньги на пропитание.

— Просто скажи, что тебе жизненно необходимо, чтобы тебе кто-нибудь присунул и дал за это денег на алкоголь, а не оправдывайся благими целями, — морщится Тэхен, — еду в нашей семье давно покупаю на свои деньги я.

Мать смеется.

— Так грубо обо мне говоришь. Ты, сопляк, никто без меня. Папаша твой бросил тебя, и только я согласилась продолжать заботиться о тебе. Могла бы скинуть в детдом, и дел с концом, — она говорит спокойно, очевидно, находящаяся в хорошем настроении; Тэхен думает, хахаля нашла, наверное, — ты должен быть благодарен и помалкивать, а не разводить сопли.

— Какая ты у нас, оказывается, благородная, — он усмехается, — а может, тебе просто были нужны те деньги, что дает государство за мое содержание? Должен быть благодарен? Ты, не выдержав и крупицы настоящего труда, бросилась торговать телом, найдя в этом самый легкий путь, а меня оставила жить впроголодь, без возможности на получение нормального образования, без надежды на достойную жизнь.

— Ну так иди и спрыгни с крыши, если тебе так тяжело жить, — легко и непринужденно говорит мать, наконец, сумев застегнуть неподдававшийся замок.

И эти слова заставляют Тэхена замереть, как громом пораженного.

Родная мать сказала спрыгнуть с крыши так, будто его жизнь ничего не стоит.

Будто он сам ничего не стоит.

— Ты обречен утонуть в этом дерьме, потому что сюда скинул нас твой отец, — она смотрит прямо ему в глаза, а кажется, сквозь, — просто прими, что ты навсегда останешься ничтожеством, ничего не добьешься и будешь еще благодарить тот день, когда была жива твоя мать и у тебя был хоть кто-то, кто мог тебя понять. Ты ведь, в конце концов, и умрешь где-нибудь в подворотне, Тэхен, так и оставшись наивным мальчиком, которого забивали до смерти более сильные в школе, которого унижали более сильные на работе и которого убили еще более сильные и безжалостные, когда он от отчаяния подался в криминал. Ты так и останешься наивным мальчиком, которого родная мать развела на деньги, а отец бросил, выбрав другого ребенка, потому что нынешний оказался слишком проблемным и невыгодным, пустым и бесполезным. Чем раньше поймешь, тем легче будет смириться, — она поправляет сумку на плече и посылает ему воздушный поцелуй, а губы ее окрашены отвратительной бледно-розовой помадой, что делает ее лицо еще более старым и несуразным, — ну, до встречи.

Дверь захлопывается, унося вместе с собой крупицы веры и стойкости Тэхена. Он, механически перебирая ногами, бредет до ванной комнаты, встает у зеркала, включает кран на полную и просто подносит лицо к ледяным струям, даже не ощущая их колющего холода, пока сердце его истекает кровью. Он не знает, сколько стоит, позволяя струям катиться по его лицу стремительным потоком, пока в какой-то момент не закрывает кран и не смотрит в зеркало.

В глазах Тэхена стоят слезы.

Он бьет кулаком по зеркалу, и лицо его искажается, когда рот открывается в хриплом, натянутом крике на одной ноте, такой страшной, будто вот-вот и он потеряет голос. Слезы вырываются водопадом, оседая на раковине. Костяшки сбиваются в кровь. Зеркало трескается, как и его надежды.

Ничего, справится. Он сильный.

Сильный ли?

В конце концов, Тэхен тоже просто несчастный, одинокий ребенок.

➴

Разбирать хлам в служебном помещении их клуба оказалось работой, схожей с разбором собственных мыслей, хаотично бушующих в голове. Оказавшись в полной тишине, наедине с собой за толстыми стенами, что скрывают его от шума ночной жизни, такой же мимолетной, как дуновение ветра, Тэхен методично перебирает коробки, перетаскивает их с места на место, половину выкидывает или оставляет на месте. Стряхивает пыль с полок и со стола, как стряхивал бы лишнюю горечь, осевшую на планах, целях, надеждах и принципах после чужих ранящих, словно острая стрела, слов, пронзивших самое сердце. Протирает полы, как очищал бы свою веру, уверенность в победе, к которой он отчаянно стремился с того самого момента, как его жизнь кардинально изменилась

В погоне за успокоением разума и сияющей чистотой в подсобке он даже не замечает, как быстро летит время, но вот, часы уже показывают за полночь. Глотнув воды, он заправляет выбившуюся челку за уши и выходит передохнуть в главный зал - странное решение, учитывая, как сильно эту суету он ненавидит обычно, но сегодня, оказывается, ему просто нужно забыться, и он даже начинает понимать тех людей, что приходят сюда раз за разом в надежде встряхнуться от серых или беспросветных будней.

Почти сразу Тэхен начинает ощущать на себе пристальный взгляд, но, оглядевшись по сторонам, не находит его источника. Пожав глазами, он ведет глазами по диванчикам, как вдруг замечает знакомую компанию.

Накинувший на себя ярко-красную, сочетающуюся с его волосами куртку, Енджун что-то яростно втолковывает нахмурившемуся Субину, стоя к нему так близко, как могут стоять только влюбленные перед тем, как потянуться друг к другу для поцелуя. Кай, находящийся в стороне, тревожно переводит взгляд с одного друга на другого, заметно изнервничавшийся и взъерошенный. Заинтересовавшись, в чем дело, Тэхен быстро пробирается к ним, расталкивая локтями других посетителей.

— Ты вообще понимаешь, что ты несешь? — пьяный, взвинченный голос Енджуна оставляет неприятное ощущение в голове, как если бы громкие колонки внезапно исказились, издав ужасный скрежет, ударивший по ушам.

— Вполне.

— А мне кажется, что нет! Если поведение людей не соответствует твоим весьма ограниченным и бестолковым нормам, то это не значит, что они ненормальные! Им просто нужна помощь! Черт, Бомгю нужна помощь, как ты не понимаешь?

— Помощь? Какая именно? Разве ему не хорошо так, как есть сейчас? — усмехается Субин, выгнув бровь, а затем смягчается, внимательно всматриваясь в чужое разъяренное лицо, — оставь его, Енджун. Бомгю, похоже, просто нравится истязать себя, трахаясь с кем попало и подхватывая неизвестно какие заболевания, а затем плакаться, когда его оставляют одного на холодной постели, отнесясь к нему хуже, чем к шлюхе, которой хотя бы заплатили…

Удар. Хлесткий, жесткий, оглушающий, заставляющий голову Субина повернуться вбок. На его щеке остается яркий след. Енджун четко, вкрадчиво, опасно говорит:

— Если ты еще раз посмеешь сказать что-нибудь подобное о Бомгю... я клянусь тебе, Субин, что не посмотрю на то, что ты дорог Каю, и изобью тебя так, что ты не сможешь встать с постели еще дня три. Не вынуждай меня, — он замолкает, а затем добавляет, но уже более тихо, с меньшим запалом, — ты даже не представляешь, через что ему пришлось пройти. Ты ничего не знаешь о нем, но уже судишь, будто ты ясновидящий или Бог. Мне тоже не нравится, что он прямо сейчас трахается непонятно с кем, но я… я не пытаюсь сделать ему еще больнее своими словами, когда ему и так плохо сейчас. Не делай этого и ты.

Тэхену не нравится, откровенно не нравится все, что он услышал, а потому он поспешно разворачивается и бросается к лестнице, быстро мчась по ней, уже полностью игнорируя жгущий спину взгляд, думая только о том, что Бомгю… черт, Бомгю, вероятно, делает что-то, что раз за разом разрушает его изнутри.

Как Тэхен раз за разом говорит с матерью, как с призраком своего прошлого и кошмаром настоящего, от которого не уйти, пытаясь ее вразумить.

Ему приходится врываться в комнаты, заставать людей в самых неприличных позах, выслушивать грязные ругательства в спину, но все меркнет, когда у одной из дверей он слышит знакомый голос, звучащий не то зло, не то умоляюще:

— Отпусти меня! Отпусти, слышишь, мне не нравится!

Не задумываясь, Тэхен врывается внутрь и едва не спотыкается на месте, увидев неприглядную картину: Бомгю, со слезами на глазах, лежит на постели, связанный по рукам и ногам, старательно избегающий прикосновений голого мужчины, активно пытающегося добраться до его тела.

— Ты, осел, не слышал, что тебе сказали?

Тэхен не умеет драться, но в нем достаточно клокочущей ярости, чтобы броситься к незнакомцу и со всей силы толкнуть его так, что рослый мужчина валится на пол, проезжаясь коленями по дешевому ковру. Бомгю, выпятивший зад, изо всех сил, несмотря на свое неудобное положение, пытается заглянуть Тэхену в глаза, и это еще больше его распаляет.

— Ты, что, урод, совсем страх потерял? — незнакомец поднимается с колен и зло сверкает глазами.

— Это ты, похоже, забыл, где находишься и в каком мире живешь, раз позволяешь себе насильно связывать других людей, — быстро определив местоположение чужих вещей, — нетрудно было угадать, что они принадлежали именно этому бугаю, судя по его размерам, — Тэхен подбирает их и спешит к раскрытой двери, показательно выкидывая каждую одежку в коридор, — а сейчас выметайся отсюда, пока я не рассказал своему начальнику о том, что происходит, а он, — кивок, — не написал на тебя заявление и не задействовал такие связи, — которые у него, поверь, имеются, — что ты засядешь далеко и надолго.

Конечно, Тэхен во многом лукавит: он знает, что хозяину клуба будет до последнего наплевать, что здесь происходит, и не уверен, что у Бомгю действительно есть связи, которые помогут засадить незнакомца за решетку. Тем не менее, тот действительно прислушивается и, напоследок бессильно сжав кулаки, проносится мимо, громко захлопывая за собой дверь.

Кажется, это была самая легкая во всем мире попытка отделаться от насильника.

— Так, — он, почесывая щеку, озирается по сторонам, внезапно понимая, что ему некуда себя деть от какой-то странной, непонятной тревоги из-за пережитого.

— Тэхен, — зовет его слабый голос.

— Да, да, — очнувшись, он спешит к Бомгю, все еще связанному на кровати, — черт, извини. Ну и связал же он тебя. С трудом управишься.

В ответ он слышит лишь всхлип. Высвободивший чужие руки, Тэхен растерянно замирает, держа веревку в руках, когда видит мокрый след на подушке. Бомгю в это время отчаянно пытается перевернуться, извивается, несмотря на связанные ноги.

— Бомгю, Бомгю, — он осторожно кладет руку на внутреннюю сторону чужих коленей, — успокойся, сейчас я тебя освобожу.

— Мне…, — Бомгю дрожащим голосом, сквозь всхлипы пытается что-то сказать.

— Да? — не выдержав эмоционального напряжения и безуспешных попыток, Тэхен, в конце концов, разрезает веревку канцелярским ножом, завалявшимся в кармане, параллельно пытаясь выяснить, что Бомгю хотел сказать.

Но тот замолкает, более ничего не говоря.

Тэхен подходит к стулу напротив, разглаживает вещи по нескольку раз, пытаясь перебороть внезапно накатившую неловкость и не покидавшее его волнение, а затем кладет их на постель и помогает опустившему босые ноги на пол Бомгю одеть штаны.

— Ты… не смотришь на меня, — внезапно раздается в тишине.

— Конечно, я ведь одеваю тебя.

— Что же ты не смотришь на меня? — Бомгю будто и не слышит его, — я противен тебе, да?

— Бомгю, это не…

— Противен, потому что сплю с кем попало, без разбору, просто потому, что мне хочется внимания и тепла, противен, потому что много болтаю не по делу, потому что колюсь и пью, бессмысленно трачу деньги отца, да? Я противен, да, Тэхен? А знаешь, как я могу стать еще более противным в твоих глазах? Я расскажу тебе. Я ведь… я ведь всегда желал ласки и хоть капельки любви. И не найдя их в отце, обрел в глазах и руках его лучшего друга, на пару лет старшего его самого. По крайней мере, так мне казалось…. Тэхен, ты знал, что он творил со мной страшные вещи, а я оказался настолько жалок и жаден до внимания, что закрывал на все глаза, лишь бы он меня не бросал? Ты знал, что он меня насиловал? Доходил до конца, в отличие от того ублюдка, что ты выгнал? Ты знал, что отец, узнав о нашей связи, сломал мне три ребра? Знал, что все мои бывшие друзья - просто лицемеры, которым были нужны лишь мой статус и деньги? Ты знал, что единственной, кто по-настоящему заботилась обо мне, была моя мать, которая умерла еще до того, как мне исполнилось семь? А знал, что… что я думаю о себе сам? Как сильно я ненавижу себя? Больше, чем любой из всех, кто ненавидит меня.

Тэхен слушает этот открытый, пылкий, отягощенный горечью монолог и не может не думать, что Бомгю сильно пожалеет обо всем сказанном в скором времени, в очень скором времени.

— Ну что, я противен тебе, да? — голос Бомгю приобретает смеющиеся, истерические нотки, — противен, верно? Но ты… ты мне нет.

Тэхен не знает, как это произошло, но в один момент его подбородок оказывается вздернут верх чужими цепкими пальцами, а в следующую секунду Бомгю прижимается своими губами к его в ожесточенном, яростном поцелуе. То ли доказывая что-то, то ли просто выливая куда-то свою глухую обиду, накопившуюся боль, Бомгю не дает Тэхену отстраниться, не дает ему дышать, стремясь слиться с ним воедино, поглотить Тэхена полностью, завладеть его телом и разумом. Умело врываясь языком в чужой рот, проходясь по каждой поверхности, дразня чужой язык, он заставляет слюну течь по их подбородкам и капать на простыню, как если бы еще более оскверняя все, что здесь сегодня произошло. Тэхену почему-то кажется, что именно оскверняя, потому как Бомгю, не давая ему и шанса на сопротивление, не осознает, что это только Тэхен сейчас пользуется им, что это все ужасно неправильно: целоваться с человеком, которого только что пытались изнасиловать и который, очевидно, пьян.

Бомгю стонет ему в рот, и это становится финальным аккордом. Положив руку на чужую оголенную, разгоряченную грудь, Тэхен решительно отталкивает его, утирает текущую изо рта слюну и берет с постели рубашку, не смотря на Бомгю, делая вид, будто ничего не произошло.

— Встань.

Бомгю молчит, похоже, четко уловив грань, на которой балансирует Тэхен сейчас, и послушно, будто кукла, выполняет чужие приказы, позволяя крутить себя, как ему пожелается. Тэхен долго возится с чужими пуговицами, злясь, когда в очередной раз не получается застегнуть их из-за того, что он слишком сосредоточен на ощущении горящих, припухших губ.

На представлении о том, как сейчас выглядят губы Бомгю.

— Я не нравлюсь тебе, — вдруг раздается в комнате, и это звучит, как оглушающее осознание, как самая большая трагедия, как последнее слово человека перед бессвязным ревом, — я не нравлюсь тебе…

— То, что мы делали сейчас - неправильно, — твердо, убеждая не то Бомгю, не то себя, говорит Тэхен, — неправильно, и потому остановиться было единственно верным выходом.

— Не нравлюсь…

Тэхен заканчивает с последней пуговицей и, засунув руки в карманы униформы, отходит назад, говоря Бомгю:

— Твои друзья ждут тебя внизу. Поспеши, они беспокоятся, —а затемпозорно сбегает, сбегает от человека, который только что пережил ужасную травму, который оказался сломан.

Сломан, как и он сам.

➴

Тэхен немного наврал Бомгю: не все друзья ждали его внизу. Один из них прямо сейчас подпирал кирпичную стену клуба, методично пережевывая жвачку.

— Поговорил с ним?

Тэхен встает рядом. Вдруг чувствует острое желание закурить, но подавляет его за неимением сигарет и отсутствием опыта в курении. Запрокинув голову, он вглядывается в пустующее бездонное небо наверху, и сравнивает его со своей жизнью: кажется, за этой внешне грязной оболочкой есть ярчайшие звезды, однако достать до них едва ли удастся из-за того, как они далеко.

— Поговорил. Твои слова тогда, у столика, при ссоре с Енджуном… это было отвратительно.

— Я… я знаю, понятно? Я не должен быть говорить так, но что делать, если меня бесит, что один мой друг спит со всеми подряд, подхватывая неизвестно какие венерические заболевания и получая неизвестно какие моральные травмы, второй связался с бандитами, а третий так вообще с юношества трахается с наркодилершей старше его чуть ли не на поколение, спивается в свои двадцать один, но упрямо говорит, что у него все нормально?

— В первую очередь, тебе стоит просто это принять, — видя насмешливый взгляд, он добавляет, — принять, но не смириться. Проблема в том, Субин, что ты в желании помочь совсем не подбираешь слова, что уж говорить про действия, и только давишь на больную мозоль вместо того, чтобы глубже вдуматься в корень проблемы, откуда это пошло и как можно оказать поддержку, помочь без причинения вреда. Заметь, не излечить, но помочь, именно постараться помочь, потому что вылечить себя человек может лишь сам, — и, не сдержавшись, Тэхен говорит, — и вообще, у тебя странный способ выражения любви. Что к друзьям, что к тому, кто нравится.

Субин, прежде сгорбившийся, ощетинивается:

— Думаешь, что имеешь право читать мне мораль? Указывать, как мне нужно, а как не нужно себя вести? Я едва тебя знаю, разве твое слово имеет вес? Разве ты имеешь какое-то право голоса здесь, не зная ничего о нашей компании, в конце концов, не зная ничего о нас с Енджуном и уже так свободно рассуждая, будто мы тебе с первого мига были понятны?

— Ты прав, мой голос не имеет значения. Однако именно я способен образумить тебя, потому что я не твой близкий человек, у нас нет застоялой истории, я просто посторонний, который случайно подслушал подробности твоей личной жизни. И мне плевать, бестактен я или нет, но я дам тебе совет: перестань мыслить узко, перестань воспринимать все в штыки, перестань видеть мир исключительно через свою призму, отказываясь понимать других. Это сейчас на словах ты говоришь мне, что все осознаешь, но в действительности ты не сделаешь этого до тех пор, пока не начнешь предпринимать действия по изменению сложившейся ситуации, изменению отношения к тебе, мнения о тебе. И, если тебе больно, не нужно делать больно другим. Енджун даже не знает о твоих чувствах, и своими действиями ты будешь делать лишь хуже, чем мог бы, подумай ты немного головой. Такими темпами ты ведь можешь потерять последние нити единства, связывающие тебя с любимым человеком. Я, может, о любви и не знаю ничего, но в том, что сказал тебе, уверен на все сто.

С этими словами он отходит от кирпичной стены, замолчавшего в раздумьях Субина, неотрывно глядящего ему в след, и направляется обратно в клуб, продолжать нелегкую работу.

➴

Возможно, стоило воспринимать психосоматику более серьезно или попросту не ходить полураздетым в холодные сентябрьские ночи на улицу, но теперь ничего из этого уже не имеет значения, когда Тэхен, сраженный то ли нервным перенапряжением, то ли простой человеческой глупостью, уже который день больным валяется на измятой, пропахшей постели, не в силах подняться и хоть как-то накормить себя да привести в человеческий вид. Мать, как всегда и бывало в такие дни, совсем не помогала, наоборот, воспринимала ослабленное состояние Тэхена как праздник, когда можно было свободно водить домой ухажеров, сбегавших на следующее же утро. Конечно, в ее логике был толк: Тэхен даже отчитать ее не мог, слишком сильно пульсировало в голове, слишком сильно расплывалось зрение, знобило тело, отказываясь принимать вертикальное положение. Стакан воды, пачки таблеток, спрятанные в тумбочке конфетки, — вот и все, на что его хватало.

Хватало, пока кто-то не позвонил ему одним поздним вечером. Тэхен, едва сумевший забыться во сне, уже меньше похожим на горячий бред и небытие, распахнул глаза с нескрываемой жаждой убийства в них:и так мать всю ночь изводила вздохами, всхлипами и совсем ненатуральными стонами, лишь этим вечером смилостивившись и убравшись из дома,тактеперь кто-тоещехочет прервать тишину и покой его комнаты.

Но, как бы он ни ворчал про себя, к тумбочке, где лежал телефон, все же потянулся.

Неизвестный номер.

Взяв трубку, он без всякой вежливости спрашивает, если не рявкает:

— Кто?

— Тэхен… верно? — по ту сторону слышится неуверенный голос.

— Кто говорит со мной?

— Это… это Бомгю.

Тэхен едва слышно выдыхает. Вот оно как.

— Как ты достал мой номер?

— Иногда полезно быть сыном богатого человека, — Бомгю усмехается в трубку и тут же, словно почувствовав немое недовольство Тэхена, поспешно бормочет, — просто поспрашивал твои контакты у коллег. Ты ведь не президент, чтобы твой телефон было невозможно вычислить.

— Понятно, — Тэхен трет рукой переносицу, ощущая невыносимую головную боль и внезапный тремор рук после того, как узнал, кто говорит с ним по ту сторону, — а зачем так старался-то?

— Я не видел тебя в клубе несколько дней. Бармен сказал, что ты не выходил на смены. Кай выведал, что ты заболел и попросился на больничный. Я изначально достал твой телефон не для этого, но теперь захотел поинтересоваться твоим состоянием…

— А зачем ты достал мой телефон изначально?

По ту сторону - молчание. Рваный, едва слышный вздох.

— Я… я думал, что это ты из-за меня… не показываешься в клубе.

Тэхен хрипло смеется и тут же заходится в сухом кашле.

— Прости, Бомгю, но ты слишком высокого мнения о себе. Мне, конечно, неловко после того, что было, но не настолько, чтобы прятаться от тебя по углам иливовсе не работать.

— Ну, да, верно, — хмыканье, — ты бы так не поступил.

— Думаешь, знаешь меня? — искренне интересуется Тэхен без всякой попытки задеть.

— Человек, он в деталях, словах, брошенных не намеренно, но невзначай, и раскрывающих его истинную суть и мотивы. Я изучал тебя достаточно долго, чтобы думать, что хоть что-то о тебе понимаю, но, конечно, мне хотелось бы узнать больше о тебе… от тебя.

Тэхен замолкает и, поджав губы, глядит в стену, на мерно тикающие часы, показывающие поздний час.

— Бомгю…

— Да, я знаю, — в трубку смеются, но не от счастья или веселья, а в попытке скрыть огорчение, и Тэхен почему-то готов поспорить, что Бомгю сейчас отвел глаза куда-то в сторону от того места, куда смотрел прежде, — но я прекрасно осознаю, что говорю, потому что хочу до тебя донести, что тот мой порыв… Я действительно хотел этого поцелуя, Тэхен. Это не был пьяный бред или попытка найти утешение в чужих объятиях после того, как меня собирались трахнуть, не спросив согласия… я действительно давно хотел это сделать. Поцеловать тебя так, как целовал тогда.

Глупое сердце замирает при чужих словах. Тэхену действительно не хочется, чтобы оно так реагировало, но это невозможно, когда говорят такие вещи, когда их говорит человек, который ему…

— Ты пьян? Принимал что-нибудь? — только и спрашивает он.

— Послушай же, я…, — речь Бомгю резко обрывается, а затем он устало, но с натянутыми нотками веселья говорит, — а знаешь, забудь. Извини меня за все это. И за поцелуй, и за то, что невесть что тебе говорю. Я… как ты вообще?

— Температура держится стабильно высоко, но я не сдаюсь, — усмехается Тэхен.

— Ты… можешь сказать мне свой адрес?

— Зачем? Хочешь приехать? — Тэхен приподнимается с постели, настораживаясь.

— Нет, не приехать, не переживай, — все тот же тон, — просто скажи мне свой адрес.

— Ну, бери бумажку, ручку и записывай, что ли…

Как только адрес продиктован, Бомгю прощается и сбрасывает трубку. Оторвав телефон от уха, Тэхен задумчиво смотрит на последний входящий звонок, длившийся десять минут, и пытается понять, что чувствует. Смахнув сообщение коллеги из кофейни с вопросом о его самочувствии, он, сжав телефон в руке, откидывается на подушку, развалившись на весь тесный диван, и думает, думает, думает.

Спустя полчаса в дверь звонят. Пересилив себя, Тэхенторопливо надевает тапки и плетется в коридор. Открыв входную дверь, он встречается взглядом с улыбчивым молодым курьером, держащим в руках сразу два пакета.

— Один от нашей компании, второй заказчик просил передать от себя…, — и, заметив убитое состояние и красный нос Тэхена, добавляет, — поправляйтесь.

Благодарно, но безэмоционально кивнув, Тэхен закрывает за курьером дверь и проходит с пакетами на кухню. В одном оказывается сытная горячая еда, в другом — наложенные друг на друга лекарства всевозможных видов и способов применения. Молча глядя на них в течение нескольких минут, Тэхен вдруг издает тихий смешок, а затем и вовсе начинает смеяться, приложив руку к пульсирующему болью лбу. Затем смех затихает, а взгляд, прежде веселый, сменяется грустью.

Тэхен смотрит на эту безвозмездную еду и лекарства и думает.

➴

Постепенно Тэхену становится лучше, и уже через несколько дней он выходит на смену сначала в кофейню, а затем поздним вечером, плавно перетекающим в ночь, — и в клуб.

В ночном заведении царит прежняя обстановка, будто время здесь замерло, и ничего не изменилось с момента ухода Тэхена. Поправив лямку сумки, он спешит скорее скрыться в подсобке, как слышит, как кто-то зовет его:

— Тэхен! Тэхен!

Недоуменно обернувшись, он встречается взглядом с Енджуном, активно машущем ему руками. Нахмурившись, Тэхен подходит к нему, не понимая, зачем вообще ему мог понадобиться. А Енджун, кажется, даже не заметив сложных эмоций на чужом лице, начинает возбужденно говорить:

— Ты присядь, поговорим немного. Тебя так давно тут не было, а мне в руки как раз попалась такая ценная жемчужина, — кивнув головой на старый фотоаппарат, который он все это время крутил в руках, Енджун, переведя взгляд на Тэхена, прищурившись, добавляет, — да не зажимайся ты так, я же знаю, что ты можешь позволить себе начать работать позже обычного. Постоянно у стойки бармена по полчаса торчишь.

А он, оказывается, очень даже внимательный, даже если постоянно в стельку пьяный.

Подумав немного, Тэхен решает присесть рядом, на край. Енджун услужливо пододвигается, заставляя кожаную обивку дивана под ним шуршать, и продолжает заинтересованно вертеть в руках старый фотоаппарат, иногда замирая и глядя на него, как на самую любовную драгоценность, как люди обычно смотрят на супругов.

— Посмотри, сколько тут всего можно настроить, — он показывает Тэхену, ничего не понимающему в фотоаппаратах, какие-то кнопки, — вот умели же раньше делать вещицы. Не то что сейчас, одна дешевка и безвкусица, — Енджун почти что выплевывает эти два слова, — знаешь, а ведь так важно уметь делать именно хорошие фотоаппараты и хорошие снимки. Фотография, она ведь может запечатлеть целую жизнь. Момент мимолетной влюбленности, симпатия к которой забудется, но сохранится как вечное чувство на одном единственном снимке; последние дни с близким человеком, который случайно или вполне ожидаемо погибнет вскоре; даже банально еду, которая оказалась самой вкусной в твоей жизни и которую ты больше никогда не смог найти вновь — разве это все не здорово? Я вот свою самую запоминающуюся фотографию тоже прекрасно помню:она была сделана, когда мне было пятнадцать, дождливым днем в октябре, когда я, вымокший до нитки и похожий на крысу, с хмурым видом стоял возле детского дома, готовясь к новой жизни. Мои родители тогда только пару дней назад как погибли в автокатастрофе, — я остался единственным выжившим пассажиром, — а из всех плешивых родственников, любивших нашу семью лишь за деньги, не нашлось никого, кто бы смог взять надо мной опеку. Сейчас я думаю, что ну и пускай, никому из этих тряпок со мной было бы не справиться, — самодовольная усмешка, — в общем, тогда все было дерьмово, и этот снимок хорошо запечатлел момент, когда вся моя жизнь покатилась в бездну, а я никак не мог это остановить. Дальше… дальше было еще более дерьмово, и не изменилось это, даже когда пришла Чжинри, — он заминается, будто хочет исправить сказанную фразу, но, смирившись, продолжает, — ты, наверное, и не знаешь, кто она, на твое же счастье… но да ладно. Суть в том, что после всей грязи, что я повидал, единственным лучом света в этой тьме стал Бомгю. Он… слушай, он может казаться тебе этаким странным богатеньким мальчиком, пропивающим свою жизнь в захудалом заведении, трахающимся с кем попало и колющим в себя невесть что от скуки, но… у него действительно была сложная жизнь, ладно? Ему столько раз разбивали сердце… его очень много раз растаптывали, Тэхен, и каждый раз именно мне приходилось склеивать его по частям. Последствия многих событий сказываются на нем до сих пор… он ведь даже фотографироваться на эту крошку не захочет, настолько свое отражение не любит, — Енджун указывает на камеру, нежно улыбаясь губами, но не глазами, — и я просто хочу тебе сказать: не вздумай играть с его сердцем, потому что повторной боли Бомгю может и не пережить.

— Я не играю с его сердцем, — медленно и спокойно произносит Тэхен, — он сам себе его разбивает.

Енджун усмехается, качая головой.

— И тут ты прав, однако это не значит, что я не пойду по головам тех, кто ему охотно в этом помогает, — он внимательно смотрит в глаза Тэхена, — я не побоюсь уничтожить тебя, Тэхен, если его душа вновь разлетится на осколки. Расценивай это как угрозу или предупреждение, но…

— Что за чушь ты опять там плетешь? — слышится настороженный голос, и они синхронно поворачиваются на звук, встречаясь с примечательным видом: Бомгю стоит, сложив руки на груди, а сзади него остановились Субин и Кай, один засунув руки в карманы джинс, другой склонив голову набок, с интересом переводя взгляд с одного товарища на другого.

— Ничего, прелесть моя, — Енджун заискивающе улыбается Бомгю, но отчего-то эта улыбка действует куда лучше любой искренней, потому что вся компания тут же расслабляется, — я тут вам алкоголь заказал.

Бомгю скользит взглядом по столу, заставленному стопками, и ничего не говорит.

— Что вы встали, как неприкаянные? — Енджун закатывает глаза, а затем вдруг начинает хитро улыбаться, сверкая глазами, словно ему в голову пришла очень хорошая мысль, — а давайте сфотографируемся!

— Нет, — тут же слышится от Бомгю категоричное.

— А я сказал - да! — Енджун подскакивает с места, и даже Тэхен понимает, что его уже не остановить, — так, вставайте все здесь. Кучнее! А ты, Тэхен, чего расселся? Забыл, что я тебе говорил? Фотография - отражение мгновения, которое ты больше никогда не повторишь! А ну, иди сюда!

И Тэхену, в конечном итоге, действительно приходится, потому что перечить Енджуну — трудновыполнимая задача, особенно когда его тайный воздыхатель сверкает на тебя гневными, ревнивыми глазами.

— Становись рядом с Бомгю! Вот так, не стесняйтесь, вы оба тощие, много места друг у друга не займете!

Тэхен не понимает, зачем Енджун намеренно заставляет их встать рядом, прекрасно зная обо всей ситуации, но делая вид, что ничего не понимает.

Бомгю же рядом с ним ощутимо напрягается.

— Если тебе неуютно, я могу уйти, — он даже делает шаг, как бы в подтверждение своих слов.

И Тэхен хватает его за руку, а затем...

— Не надо, — говорит он, а Бомгю смотрит на него такими глазами, что Тэхену становится его очень жалко.

И, наверное, еще очень жалко самого себя.

— Так-так-так! — Енджун, наконец удовлетворенный, встает впереди и чуть приседает так, чтобы всех было видно в кадре, — улыбаемся на счет раз, два…

Щелчок. Яркая, ослепительная вспышка, заставляющая их всех недовольно застонать.

— Хрень у тебя, а не фотоаппарат, Енджун, — говорит Субин, потирая глаза, и Тэхен с ним полностью согласен.

— Хрень здесь только ты, причем слишком языкастая и вредная, — Енджун по-детски показывает язык, и Кай, стоящий рядом, прыскает.

— Как дети малые.

Енджун улыбается.

— Сфотографируемся еще раз?

Напряженный до предела, Бомгю тут же отходит в сторону, услышав повторное предложение, а Тэхену кажется, что попросту отпрыгивает от него.

— Я пас. Знаешь же, как не люблю все это. Не получилось, значит, не судьба, — и глаза его скользят по лицу Тэхена.

— Когда ты трезвый, то становишься таким скучным, — Енджун дует губы, но фотоаппарат кладет на стол.

— Ты трезв? — не удерживается от вопроса Тэхен, резко повернув голову к Бомгю.

— И даже не кололся, — Бомгю пожимает плечами и слабо, стеснительно улыбается, а Тэхен вдруг ощущает, как вокруг замедляется время и смыкается пространство, потому что Бомгю выглядит до странного красиво, когда… когда вот так.

Открыто, искренне, свежо, невинно.

Тэхен никогда не поверит в то, что Бомгю плохой человек.

— Енджун, — раздается внезапно негромкий, но отчего-то хорошо слышимый даже на достаточно большом расстоянии спокойный, властный женский голос.

Тэхен оборачивается и глядит на стоящую в центре танцплощадки женщину в легкой белой безрукавке, с армейскими широкими штанами, идеально сидящими на ее широких бедрах. Она красива опасной, хищной красотой: к такой не подходят знакомятся и едва ли заводят какие-то связи помимо деловых, понимая, что такая женщина при желании способна заживо проглотить. Тэхен смотрит на нее и видит в темных глазах огонь схожий с тем, что пылает в очах дракона, набитого на ее плече, неожиданно ощущая леденящий душу холод в сердце.

— Так, ребята, разойдитесь, — Енджун поспешно проталкивается сквозь застывших, будто изваяния, Кая и Субина, и приближается к пробудившей в Тэхене почти животный страх женщине, ласково с ней заговаривая, — Чжинри.

Женщина улыбается ему и кладет руку на чужую щеку, поглаживая ее

— Ты, кажется, совсем забыл о правилах приличия. Даже не поздоровался по приходу с любимой.

— Прости, занимался воспитанием своих оболтусов.

— Да, — взгляд Чжинри скользит по ним, не двигающимся с места, особенно заостряясь на Субине, — таких точно надо воспитывать, а некоторых стоит просто выкидывать.

Субин поджимает губы и, нахмурившись, стискивает кулаки.

— Ну не злись, Чжинри, — Енджун обвивает ее руками за талию, и женщина в собственническом жесте прижимает его к себе еще ближе; они качаются на одном месте, — я всегда и целиком твой, ты же знаешь.

Чжинри самодовольно, даже как-то снисходительно улыбается, — Тэхену интересно знать, видит ли эти чувства Енджун в ее улыбке? — а затем резко прижимает его к себе, обхватив руками затылок, впившись губами в чужие без всяких церемоний.

Енджун только открыто стонет, позволяя ей эти вольности.

Тэхену становится странно, на подсознательном уровне неприятно от открывшегося зрелища, будто все это неправильно.

А Енджун лишь позволяет грубо терзать свой рот, оставлять укусы, которые будут кровоточить, и открывает глаза, косясь куда-то в сторону. Тэхен прекрасно знает куда — на Субина, который, широко распахнув глаза, не может отвести взгляда от представшей перед ним картины.

Тэхен прекрасно понимает, какое чувство заложено в чужом взгляде.

А потому, когда Чжинри, оторвавшись от чужих губ, что-то тихо шепчет посмеивающемуся Енджуну, он кивает парням и неспешно идет к этой парочке. Убедившись, что недовольную женщину отвлек кто-то разговорами, Тэхен подходит максимально близко и, намеренно врезавшись плечом в чужое, тихо говорит:

— И ты тоже, Енджун, не играй с чувствами, на которые боишься ответить взаимностью.

Прежняя маска веселья на чужом лице слетает в мгновение ока, оголяя гнев, но Тэхен не дожидается расправы, когда, насвистывая себе под нос песенку, уже спешит в подсобку, приступать к любимому делу.

В конце концов, намывать полы - тоже веселая и важная работа.

➴

Тэхен привычно работает до утра, а когда смена заканчивается, утирает пот и пережидает пару минут, пока от слишком активной деятельности не перестанет так сильно темнеть в глазах. В такие моменты ему, как и всегда, становятся ненавистны все эти моющие средства, швабры и тряпки. Впрочем, подобное ведь нормально для любого, кто вынужден работать.

Улица встречает мягко-оранжевым рассветом и легким ветром, трепещущим волосы. Тэхен поправляет свою старенькую куртку, закидывает лямку сумки на плечо и уже делает было шаг в сторону остановки, как неподалеку слышится:

— Подожди, Тэхен.

Обернувшись, он встречается глазами с Бомгю: тот стоит, облокотившись о стену, сложив руки на груди, — как некстати вспоминается, что обычно эта поза означает попытку защититься от мира, — и глядит на него своими проникновенными глубокими глазами, в которых плавают звезды и текут карамельные реки, часть его лица освещенная, облюбованная, будто нежно поцелованная рассветными оттенками неба.

Тэхен старается отогнать из головы все мысли, что возникают при виде такого Бомгю. Расслабленного, скованного и уверенного одновременно, сонного и бодрого, хрупкого и сильного.

— Почему ты еще не ушел? — задает он вопрос, засовывая руки в карманы джинсов, неловко цепляясь за ткань, оттягивая и отпуская ее, чтобы перестать нервничать.

Вдруг еще Бомгю услышит, как громко бьется в его груди сердце, будто вот-вот возьмет и, как птичка, выпорхнет из грудной клетки.

— Я трезв, — только и говорит Бомгю.

— Ты трезв, — и это объясняет, значит больше, чем любой другой ответ, который мог быть дан.

Они молча шагают по вымощенной камнем дороге, смотря по разные стороны: Тэхен — на асфальт, Бомгю — на солнце. Остановка оказывается столь же безлюдной, как и все встреченные ими по пути улицы. Когда с шумом подъезжает автобус, Тэхен видит, как Бомгю делает шаг вместе с ним по направлению к дверям. Тэхен не смотрит на него, но знает, чувствует кожей, что его одобрение сейчас жизненно важно. А потому, когда дверь открывается, и водитель вертится в разные стороны, силясь разглядеть единственных возможных пассажиров, Тэхен только чуть отходит, выставляя руку вперед, как бы приглашая Бомгю.

Улыбка в ответ кажется ему самой чистой и по-хорошему детской.

Последние места в автобусе, разделенные на двоих, наверное, должны способствовать романтическому настрою, вот только Тэхен изо всех сил прижимает к себе сумку и совсем не смотрит в сторону Бомгю, а потом и вовсе, уставившись немигающим взглядом в окно, проваливается в беспамятство. Просыпается он, лишь когда кто-то осторожно толкает его в плечо:

— Вставай, Тэхен, я не уверен, что такими темпами мы не проедем твой дом, — кто-то говорит прямо над ним, что кажется неправильным, нелогичным. Приходит понимание, что он лежит на чем-то… на ком-то…

Приходит понимание, что ткань, которая соприкасается с губами, уж больно влажная.

Когда Тэхен осознает, что все это время он мало того, что спал на чужом плече, так еще и оставил на одежде Бомгю слюни, то подскакивает, будто ужаленный.

— Твою мать, извини!

Он роется в сумке, пытается найти пачку влажных салфеток, помня, что у него должно было остаться хотя бы несколько, и прикусывает губу в отчаянии, злости и бессилии, когда понимает, что их нет. Поднимает голову и встречается с самым мягким взглядом, что когда-либо ему встречался.

Бомгю смотрит на него так, как на Тэхена никогда не смотрели. Возникает странное ощущение, что все эти чувства в чужих глазах не должны ему принадлежать.

— Мы… приехали, — неловко выдает он, видя позади Бомгю знакомую аллею, располагающуюся прямо напротив его дома. Бомгю кивает и встает первым, ничего не говоря, будто чувствуя, что Тэхен балансирует на грани.

Квартира встречает тишиной и мраком. Включив свет, Тэхен разувается и проводит Бомгю в гостиную: там старенький красный диван стоит, заваленный разноцветными подушками, на тумбочке около телевизора валяются, — именно валяются, а не стоят, — кружки, и Тэхену вдруг становится стыдно за убогое убранство своего дома, хотя, казалось бы, раньше он совсем не беспокоился об этом.

— Ты прости за такой… беспорядок.

— Все в порядке, — с любопытством оглядываясь, Бомгю садится на диван и ойкает, когда жесткая пружина больно впивается ему в заднюю часть тела. Сам Тэхен и его мать давно научились обходить это место стороной, но сегодня, как назло, происходит все для того, чтобы испортить первое впечатление.

Первое впечатление? Он хочет произвести хорошее первое впечатление? Когда Тэхен ловит себя на этой мысли, то понимает, что что-то явно идет не так. И в его действиях, и в его голове.

— Я пойду, поставлю чай, — он поспешно кивает в сторону кухни и порывается удалиться.

— Ты ведь так и не дослушал мои слова тогда, про поцелуй в тот вечер, — вдруг говорит Бомгю, и Тэхен замирает на месте, поворачиваясь к нему лицом и всматриваясь в то, как Бомгю опустил глаза на свои сцепленные руки, даже не осмеливаясь взглянуть на него, — я подумал, что не нужно давить на тебя, когда ты болеешь, и опустил эту тему, но, Тэхен…

— Я прекрасно понял каждое из твоих слов, — перебивает его Тэхен и вздыхает, — Бомгю… я ведь оттолкнул тебя, потому что все это было неправильно.

— Почему? — Бомгю резко поднимает голову, — почему неправильно, Тэхен?

— Может потому, что ты пьян, и тебя пытались изнасиловать? — Тэхен усмехается, — может потому, что складывалось впечатление, что из одного насилия ты сбегаешь в другое, потому что ни в одной из этих ситуаций ты не можешь дать полного добровольного согласия, даже если сам становишься их инициатором? Ты ведь действительно был не в себе, Бомгю. Ты рассказал мне о том, что… творилось в твоей жизни, а затем набросился на меня с такой яростью, будто пытался что-то доказать себе. Может, я и надумываю, но мне не хотелось до конца жизни коротать дни с ощущением, будто я воспользовался тобой.

— Ты не воспользовался, — Бомгю устало горбится, потирая лицо ладонями, — не воспользовался. Я сам захотел.

— Я ведь тебе уже объяснил…

— Я сам захотел, — перебивает он, и у Тэхена не находится желания спорить, до того твердо Бомгю звучит, — я захотел тебя поцеловать не под воздействием алкоголя, наркотиков или отчаяния от пережитого, я захотел поцеловать тебя осознанно. Я… я хотел так выразить, как много для меня ты значишь, как ты и твои поступки, которые ты совершаешь мимолетно, не задумываясь, влияют на меня. Я трезв сегодня из-за тебя, хочешь верь, хочешь нет, — Бомгю разводит руками, — я трезв, потому что хотел в адекватном состоянии доказать тебе это, сказать в лицо, чтобы ты понял: я хотел поцеловать тебя с самой первой нашей встречи, Тэхен.

— Бомгю…

— Я не спорю, что в первый раз это чувство было связано скорее с желанием утешиться. Но когда ты обрабатывал мои раны в подсобке, и я смотрел на твои губы, я испытал истинную нужду. Это ведь даже не похоть, Тэхен. Я хотел поцеловать тебя из-за чувств, что ты вызываешь во мне. Ты мне нравишься. Ты мне… очень, очень сильно нравишься.

— Послушай…

Но Бомгю давит словами, не давая Тэхену высказаться, отчего тот хмурится, приближаясь к нему и вслушиваясь:

— Может быть, ты хочешь побыть хорошим человеком, сказав, что отвергнул меня из-за моего состояния, а не из-за того, что я не нравлюсь тебе, но, Тэхен, я и не нуждаюсь во взаимности. Мне просто нужно высказаться, потому что я так давно не делал этого, и симпатия к тебе… она меня переполняет, понимаешь? А если я не сделаю что-то, то могу сорваться, но я не хочу, перестал хотеть с того момента, как ты своим брезгливым выражением в глазах и неосознанно протянутой рукой помощи зацепил во мне что-то, заставил думать о тебе день и ночь, переосмысливая все симпатии, что я когда-либо испытывал к другим людям. И ты можешь меня ударить за эти слова, но я действительно…

Тэхен не дает Бомгю закончить свою мысль. Так же, как он перебивал его, Тэхен затыкает чужой рот.

Но не своими словами, а губами, столкнувшимися с чужими в бушующем урагане.

Они поменялись местами:теперь Тэхен врывается в чужой рот, бесцеремонно исследуя, обворовывая, завоевывая его, а Бомгю замер, будто пораженный молнией. Тэхен целует и целует, пытаясь заставить замолчать чужой рот и свой собственный разум навсегда, а воздух между ними наэлектризовывается, и в животе становится так жарко и томительно, что Тэхену даже не противно от ощущения слюны, капающей с их подбородка, смешивающейся между собой…

Ведь целовать Бомгю оказывается слаще всего, и Тэхен был подсажен на этот наркотик без права выбора.

Бомгю втянул его в зависимость, чужого мнения и не спросив.

И, когда Тэхен пытается оторваться от чужих губ, Бомгю не позволяет ему выздороветь, потому что сам прижимает Тэхена к себе ближе, сжимает чужую рубашку руками и притягивает Тэхена к себе на колени, хватая под бедра, вожделенно водя руками по чужому лицу, оглаживая, — целуяего, — как если бы он водил руками по молитве, отдаваясь своей единственной вере. Бомгю в своей страсти, в своемнеумолимомнапоре выглядит как самый настоящий одержимый, воздающий благословения чужому манящему телу, красивому лицу, привлекательной, завораживающей его душе. Тэхен только и может, что стонать, когда его и так замученные губы начинают кусать, а нижнюю губу обсасывать: он не может даже ничего сказать, когдабедрамиощущает тяжесть в чужих штанах.

Он незнает, что сказать, когда Бомгю укладывает его накрохотный диван в маленькой комнатушке, любовно поглаживая чужую щеку, доверительно заглядывая в глаза напротив и спрашивая:

— Я… я могу быть сверху? — и добавляет, разбивая Тэхену сердце, — мне никогда не разрешалось… не доводилось делать это, но я думаю, так мне будет проще… конечно, только если ты хочешь…

— Хочу, — хрипло отвечает Тэхен, — хочу, но только после того, как ты подмоешь свою грязную задницу.

Бомгю долго смотрит на него ничего не выражающим взглядом, а затем начинает беззвучно смеяться, обессиленно уронив голову на чужое плечо, пока Тэхен делано хмурится, будто у самого уголки губ не дрожат.

— Умеешь же ты испортить романтику, Тэхен. С тобой так…

— Не так?

— Все, как надо.

В конечном итоге Бомгю действительно отправляется в душ, пока Тэхен впервые за долгие годы раздвигает диван, достает самые чистые простыни из имеющихся, расправляет каждую складочку и ощущает себя невестой, приведенной на первую брачную ночь, волнующейся и суетящейся. Когда, наконец, слышится открывающаяся дверь, он тут же спешит в ванную, даже толком не взглянув на Бомгю, чувствуя себя слишком неловко.

Он и неловкость? Ну и жуть.

Ледяной душ бодрит. Завернувшись в полотенце, заметно более расслабленный и подобревший Тэхен заходит в комнату, встречаясьвзглядомсо спиной Бомгю:тот стоит, рассматривая что-то на его рабочем столе.

— Это ты в той школе? — тихо спрашивает он, — в той, где тебя унижали?

Тэхен подходит ближе, почти впритык. Бомгю обвивает рукой его талию, прижимает к себе ближе, вдыхает запах чужих волос.

— Да. Седьмой класс, — так же тихо отвечает Тэхен.

— Ты здесь очень милый, — Бомгю тихо смеется, а Тэхен вдруг чувствует себя уязвлено: он здесь со своей самой уродской стрижкой, в поношенной из-за драки, — а точнее, избиения, если уж не врать самому себе, — форме, с детскими пухлыми щеками, высыпаниями по всему телу и несуразными очками.

— Можешь и дальше смотреть на этого прыщавого подростка, если не хочешь спать со мной, — Тэхен вырывается из чужих рук и проходит было к дивану, как его тут же вновь притягивают к себе сзади.

Бомгю и не знает, что это именно он угодил в ловушку, потому как Тэхен, тут же ловко извернувшись, резко прижимает его к себе, обхватывая руками поясницу, и впивается поцелуем в чужие губы, заставляя Бомгю удивленно округлить глаза и насмешливо хмыкнуть, полностью отдавшись чужому напору.

Тэхену странно ощущать, как быстро он возбуждается из-за Бомгю. Чужая покорность и одновременная своенравностьизводят его, заставляют желать большего, а когда Бомгю подхватывает его под бедра, легко поднимая в воздух, будто Тэхен ничего не весит, ему и вовсе кажется, что он не доживет до самого секса: просток тому временисойдет с ума.

Бомгю вновь бережно укладывает его, но уже не просто на диван, но на белоснежные простыни. Шепчет в чужое ухо:

— Тебе не кажется, что первый раз на белых простынях - это очень стереотипно? — и кусает Тэхена за ухо, заставляя подавиться стоном.

— Какие были, такие и постелил, — только и огрызается он в ответ, испуская тихий выдох, когда Бомгю медленно ведет губами по его кадыку, спускаясь к груди, целуя каждый миллиметр и даже самую маленькую родинку, постепенно продвигаясь к пупку, — я, может, свой первый раз особенным хотел сделать.

Бомгю отрывается от его живота, недоверчиво на него глядя.

— Ты шутишь?

— Нет, Бомгю. На самом деле, я уже трахался со всем рабочим персоналом в клубе, включая начальника-бандита, — язвит он, а затем вздыхает, — да, это мой первый раз.

Бомгю ничего не говорит, но Тэхен видит, как стремительно поджимаются его губы, как быстро темнеют его глаза, наливаясь чем-то Тэхену до сих пор незнакомым.

— Я… я чист, — вместо любых ожидаемых слов только и говорит он, и Тэхен поначалу совсем не понимает, в чем дело, — я проверялся…

Тэхен хмыкает.

— Что, таки ждал, что в скором времени я запрыгну в твоем постель?…

А затем желание продолжить насмехаться над ним обрываются собственным громким стоном, вскинутой головой и оголенной шеей, когда Бомгю начинает вкладывать в каждое прикосновение страсти больше, чем когда-либо. У него после чужих слов о том, что это все для Тэхена впервые, после сказанной насмешки будто сорвало все тормоза, до того исступленно Бомгю ласкал, боготворил чужое тело, не вслушиваясь в чужие несвязанные, требовательные и по сути своей неискренние просьбы Тэхена остановиться.

Бомгю не был намерен останавливаться. Тэхен мог только отдаваться и наслаждаться, потому как Бомгю купал его в огне, нежил в воде, водил среди райских садов. И когда первый палец, обильно смазанный, вошел в него, Бомгю успокаивающе шептал ему в ухо, пока Тэхен шипел, как испуганный кот:

— Тише, тише, сейчас пройдет. Ты так хорошо справляешься, — и, когда он привыкает, Бомгю вводит другой, все не переставая бормотать, — ты мой, мой, все хорошо.

Тэхен клянется, что слезы, выступившие у его глаз, - просто пот, текущий по лицу.

Он не знает, сколько так продолжается, просто в один момент Бомгю находит какую-то точку, и его подбрасывает на кровати, а из груди вырывается ничем не прикрытый громкий стон, тут же заставивший удивленно и стыдливо распахнуть глаза. Бомгю склоняется над ним, победно ухмыляясь, приговаривая:

— Ну вот, теперь все точно будет хорошо, — и одновременно с этим продолжает пальцами давить на одну и ту же точку, не давая Тэхену и малейшей возможности на то, чтобы скрыть свои стоны.

Тэхен и не может. Он думает, что сейчас звуки, вырывающиеся из его рта, удивительно похожи на те стоны, вздохи и скулеж, что издает по ночам его мать, но ему так плевать, потому что Бомгю двигает пальцами все быстрее, возносит в небеса все скорее, и Тэхен хочет столь многого…

Пока Бомгю не останавливается. Резко, не предупредив. Вытаскивает пальцы, оставляя внутри него пустоту, дыру, из-за ощущения которой Тэхен тянется к нему, протягивает руки и балансирует на грани банальной детской обиды и стремительной дикой ярости.

Бомгю ему только улыбается, и это окончательно срывает всякие тормоза.

— Ты, мерзкий ублюдок…!

Бомгю не дает ему договорить, нежно целуя Тэхена, плавя его в неге и ласке, заставляя растекаться по дивану, белоснежным простыням.

Бомгю целует его до тех пор, пока не начинает осторожно входить, пока Тэхену вновь не становится неуютно, неприятно, чуждо. Он целует его в губы, а затем уходит на уголки губ, на щеки, на кончик носа, на подбородок, заставляя Тэхена буквально трястись от того, как этого много.

Слишком много для человека, которого мать не обнимала почти столько, сколько он себя помнит. Слишком много для человека, всю жизнь бывшего одиноким, жившим изгоем, ощущавшим на себе прикосновения лишь в виде ударов по всему телу.

— Я здесь, я здесь, — Тэхена продолжает трясти, а Бомгю терпеливо ждет, замерев, — я рядом.

И Тэхен успокаивается. Постепенно приходит в себя, и расфокусированный взгляд сталкивается с чужим понимающим, всепрощающим, каким Бомгю никогда на Тэхена не должен был смотреть.

А, может, с самой первой встречи они и были на это обречены. Будто расстреляны без суда и следствия.

— Двигайся, — он выдыхает, свой собственный голос не узнавая, — двигайся, пока я не растерзал тебя прямо здесь на куски.

— Как прикажет мой господин, — Бомгю дразнится, но Тэхен видит, что и он заметно нервничает.

Тэхен заворожен тем, как Бомгю тревожится за его самочувствие, сдерживая собственное желание в угоду чужому комфорту, как хмурится, делая первые осторожные толчки, боясь навредить, испортить хрупкую гармонию и равновесие, довести до точки невозврата. Он так отчаянно хватается за возможность обладать Тэхеном, что тому становится плохо от этих нескрываемых чувств.

Это ведь все не шутки.

Тэхен продолжает смотреть на него, не отрываясь, даже не чувствуя боли. Бомгю, уловив это, поддерживает с ним зрительный контакт, не дает сорваться…

Пока не толкается в то самое место, которое заставляет Тэхена пылать всем телом.

И тогда Бомгю больше не останавливается и не медлит. Он все ускоряет и ускоряет темп, вбиваясь яростнее и увереннее, а Тэхен дышит все более громко и прерывисто, изредка стонет, отчего Бомгю тут же задаривает его поцелуями, благодаря за проявленную смелость, и цепляется, цепляется, цепляется, собирает чужие родинки, родимые пятна и шрамы искрящимися пальцами.

— Нравишься, — загнанно выдавливает из себя Бомгю, продолжая в него вбиваться, говоря то, от чего трепещут бабочки в животе на фоне шлепков тела о тело, — нравишься, так сильно нравишься мне. Ты не представляешь как, Тэхен, красивый, мой, мой…

Он будто хочет сказать что-то еще, но не может. Тэхен и не дает:заставляет замолчать поцелуем, а сам цепляется все сильнее и сильнее, скрестив ноги на чужой пояснице, чувствуя что-то печальное, тягучее изнутри.

Он молчит и с последующими повторениями подобного эпизода у Бомгю. Молчит, и когда тот кончает, тихо, хрипло произнося это одно чертово слово, рушащее все внутри Тэхена, как рушится карточный домик:

— Нравишься, нравишься…

Он молчит, потому что не хочет, не может… они не могут себе позволить.

Тэхен видит звезды перед глазами, изливаясь в чужую руку. Тэхен видит все небо, и оно прямо в чужих глазах.

Когда два взрослых ребенка находят утешение друг в друге - это одновременно прекрасно и больно.

Предсказано и обречено.

➴

Утро встречает Тэхена измятой подушкой, собранными простынями, из-за чего он спит не то на них, не то на обивке дивана, и измученным стоном, сорвавшимся с опухших, зацелованных губ. Его тело - в сладкой истоме, его голова - в рое мыслей, закрутившихся в разуме еще по пробуждении. Перевернувшись на другой бок, он расфокусированным взглядом встречается с пустотой. Тэхен проводит рукой по холодным простыням: прошло уже много времени с тех пор, как на том месте спали.

Только спустя пару минут он находит в себе силы подняться и побрести из комнаты в поисках Бомгю. Почему-то возникает горько-насмешливое предположение, что тот и вовсе ушел еще несколько часов назад, оставив после себя лишь пачку денег, как какой-нибудь шлюхе. Как только он понимает, о чем думает, с кем себя сравнивает, Тэхен едва не останавливается на месте, чтобы дать себе оплеуху.

Первый секс сделал его удивительно уязвимым и слабым.

Или это тот, с кем он разделил постель, обнажил все его страхи?

Бомгю находится на кухне: Тэхен еще издалека почувствовал ярко-выраженный аромат кофе, заставившийся веки дрогнуть. Встав в проходе, он глядит на то, как тот, скрестив пальцы в замок, сидит за столом и неловко улыбается ему.

— Доброе утро, — Бомгю оборачивается к плите, — я тут нам оладьи приготовил.

— Скоро буду, — кивает Тэхен и скрывается в ванной.

Умываться ледяной водой, как выяснилось, стало уже рутиной.

Решив не разгуливать по дому полуголым, Тэхен надевает черную футболку, причесывается, не желая, чтобы Бомгю видел его таким растрепанным, — хотя казалось бы, какая уже разница, когда вы буквально переживали оргазм, смотря друг другу в глаза? — и заходит обратно на кухню, присаживаясь напротив Бомгю. Оладьи уже поданы: Тэхен с любопытством глядит на сгущенное молоко, которого в их доме и в помине не водилось, и прикидывает в голове все продукты, что хранились в их холодильнике до сегодняшнего дня. Делает разумный вывод, что Бомгю успел сбегать в магазин.

Это когда же он встал и сколько чужого пробуждения ждал?

Он решает оставить свои размышления при себе и подносит вилку к еде.

— Очень вкусно, — подмечает, прожевав маленький кусок. Бомгю в ответ только приподнимает уголки губ.

Они завтракают, — обедают? — в тишине, и Тэхену становится почти физически неудобно от тех слов, что повисли в воздухе, боясь быть произнесенными, пока Бомгю не подает голос:

— Я видел, тут есть еще одна комната и женские вещи. Живешь с кем-то?

— С матерью, — Тэхен только сейчас понимает, сколь многого Бомгю о нем не знает, равно, как и сам Тэхен о нем: казалось бы, они разделили постель, соединили вместе свои тела, но мелочи, самые простые мелочи выдали, насколько на самом деле они далеки друг от друга, — она… в общем, она пьет, трахается с самыми разными мужиками и всячески прожигает свою жизнь.

— Я догадывался, — Бомгю склоняет голову, и взгляд его наполняется грустью, — сложно поверить, что ты мог бы батрачить на двух работах, если бы в семье все было хорошо.

— Мы уже давно не семья в привычном понимании этого слова, — пожимает Тэхен плечами, — разве Кай не рассказывал тебе этого?

— Нет, — удивленно отвечает Бомгю, — а должен был?

Тэхен замирает с вилкой, поднесенной к губам, мысль пульсирует в его голове: Кай никому не рассказал. Импульсивно разболтанный секрет, но тот все равно даже с самым близким другом не поделился им, хотя знал, что Тэхен Бомгю… вроде как нравится.

— Нам довелось поговорить по душам однажды.

— Это хорошо, — Бомгю улыбается, — мне хотелось бы, чтобы и мы… научились по душам говорить.

— Ничего задушевного и прямо-таки секретного здесь нет, — усмехается Тэхен, отодвигая пустую тарелку в сторону и откидываясь на спинку стула, — пока отец и мать были в браке, мы жили просто прекрасно: он нас всем обеспечивал, у меня был неограниченный доступ к знаниям, хорошая школа, лучшие репетиторы, но по итогу… по итогу он нашел себе другую, более молодую и красивую, — хотя это, конечно, субъективный вопрос, потому что лично она мне не нравится внешне ни капли, — и оставил нас плавать самих по себе. Нет, поначалу помогал, естественно, все-таки желал, чтобы я получил достойное образование, но затем под каблуком своей непревзойденной полностью от нас отказался. Мать, которая перебивалась подработками и теми деньгами, что мы от него получали, и вовсе после этого будто съехала с катушек…

Он рассказывает все монотонным, спокойным голосом, не опуская никаких постыдных деталей: ни того, как мать начала спать с другими мужчинами за деньги, ни того, как увлеклась алкоголем, ни того, как нашла в сексе и выпивке свой единственный смысл жизни, полностью пустив на самотек воспитание и благополучие родного и единственного сына. Бомгю слушает его, не прерывая, только мрачнеет с каждым словом, и Тэхен видит, чувствует в нем не жалость, но искреннее сочувствие.

Когда же он замолкает, Бомгю молча поднимается с места и быстро преодолевает образовавшееся между ними с инициативы Тэхена расстояние, крепко того обнимая.

— Это все ужасно. Ужасно, Тэхен. Мне сложно представить, как ты прошел через все это и сохранил внутреннюю силу, — Бомгю поглаживает его по спине, будто маленького ребенка, и Тэхен не желает себе признаваться, но ему от этого жеста хочется сгорбиться, сжаться и позволить оградить себя от всего мира, от жестокости людей, одноклассников, собственной семьи, что бросила его ради своего иллюзорного счастья и мнимой выгоды, — все будет хорошо, ладно? Я рядом, я теперь рядом.

Это так сильно напоминает слова, что Бомгю шептал ему на рассвете, поцелуями высекая на его теле цветы и созвездия, каждым толчком, попаданием в простату молчаливо говоря о желании защитить и показать его ценность, что Тэхен до боли прижимает к себе Бомгю, так, чтобы у обоих сбилось дыхание от силы его объятий, чтобы Бомгю захрипел от неудобства позы, но не вывернулся, понимая, как важно это объятие им обоим.

Детям, сломанным.

— Я… ты мне… я считаю, ты заслуживаешь, чтобы у тебя было все в порядке, чтобы рядом был человек, который был бы способен подставить тебе свое плечо и подарить спокойствие. Я буду им.

Он увиливает от собственной мысли, скрывает ее за туманными словами, но Тэхен точно знает, что он хочет сказать, как до мельчайших подробностей помнит выражение на лице Бомгю, пока тот стонал, открыто выдыхал признание, думая, что утро все скроет.

— Нравишься… так сильно нравишься мне.

Бомгю от себя скрывается так же, как Тэхен и сам скрывается от его признания.

Он кладет голову на чужое плечо и прикрывает глаза, на слова Бомгю не отвечая.

➴

Оказывается, будучи трезвым, Бомгю болтает не меньше, чем под алкоголем или наркотиками. Он звонит Тэхену по нескольку раз на дню, и тот вынужден, — хотя, казалось бы, что мешает ему просто сбросить трубку? — выслушивать чужое не то бормотанье, не то серьезное рассуждение ни о чем или о чем-то очень важном, параллельно отмахиваясь от двусмысленных взглядов коллеги, игнорирующей собственную работу. Конечно, он и сам нередко вступает с Бомгю в диалог, а не только внимает чужому монологу, и во многом их взгляды оказываются столь же разрознены, сколь и схожи. Из-за этого Бомгю однажды шутит, будто они родственные души, дополняют друг друга. Тогда, положив трубку, Тэхен об этих словах еще долго думает.

У них не получается свидеться с того дня: Тэхен постоянно занят, а сам Бомгю пытается наладить отношения с отцом, все не переставая приговаривать, что именно Тэхен на него так хорошо влияет. Тэхен же совсем не хочет присваивать эту заслугу себе. Не хочет осознавать, что всего лишь из-за пары слов, действий, помощи и чувствБомгю мог измениться настолько, когда его об этом даже не просили.

Возможно, ему просто нужен был Тэхен как толчок к тому, чтобы стать немного лучше.

Одной ночью, в самый разгар его работы в клубе, Тэхен понимает, что плохо себя чувствует. Прислонив руку ко лбу, мысленно он говорит себе, что не стоило выпивать тот алкогольный коктейль, который ему так настойчиво впихивал в руки бармен, но изменить уже ничего не может: время вспять не перевернешь, сколько ни пытайся. Отпросившись, Тэхен дрожащими руками переодевается в свою одежду, накидывает на плечи куртку, еще долго пытаясь найти, на каком именно крючке она висит, до того расплывается зрение и кружится голова, будто он не на земле стоит, а плывет в океане с бушующими волнами, и выходит из клуба. Вокруг ни души, — что удивительно, ведь обычно все любят бегать на перекур каждые пять минут после танцев или очередных алкогольных соревнований, — а улицы темны, но ему так хочется поскорее сесть в автобус и попасть домой, что становится совсем безразлично, что может произойти: на голову упадет метеорит или по его душу придет какой-нибудь маньяк.

Как оказывается, зря.

Поначалу Тэхен даже не понимает, что кто-то преградил ему путь. Лишь темный высокий силуэт выдает незнакомца, что встал прямо перед ним и сейчас молча рассматривает наверняка паршиво выглядящего Тэхена.

— На что уставился? Дай пройти, — раздраженно говорит он и пытается незнакомца обогнуть.

Только ему не дают: грубо хватают за руку, разворачивают к себе, сильно сжимают плечи, заставляя зашипеть.

— А ты все не перестаешь выпускатькоготки, — в чужом голосе прорезается откровенная насмешка, и Тэхен улавливает знакомые, до боли знакомые интонации, будто он не раз и не два их слышал в прошлом, — все-такитот трус нашел в себе смелость впихнуть тебе коктейль.

— Коктейль? — заплетавшимся языком переспрашивает Тэхен, пока мир вокруг него как-то странно накреняется.

— Представляешь, все, чего хватило твоему коллеге для того, чтобы опоить тебя и продать мне, это жалкая пачка денег.

Пачка денег? Коллега? Опоить?

В голове изрядно шумит, но Тэхен хмурится, силясь зацепиться за остатки разума, и вдруг вспоминает: бармен дал ему коктейль, сказал, за свой счет, мол, Тэхен в последнее время выглядит слишком уставшим.

Еще тогда он подумал, как это странно. Еще тогда почувствовал, что что-то не так.

Этот ублюдок действительно его продал.

— Убери от меня свои поганые руки, — охрипшим не то от шока, не то от веществ тоном говорит Тэхен, силясь вырваться из чужой хватки.

Та в ответ лишь оборачивается в сталь, приковавшую его к себе.

— Убрать руки? Поганые руки? — незнакомец склоняется к нему, опаляя лицо Тэхена алкогольным смрадом, отчего тот жмурится в отвращении и брезгливости, — ты, верно, забыл, с кем разговариваешь, малыш. Ничего, так даже лучше. Ты совсем без меня распоясался за эти годы. Понимаю, я и сам так устал ждать.

Тэхен замирает. Он все понимает.

Человек, стоящий напротив него, опоивший его, есть никто как Минсок.

— Ты…, — побелевшими губами шепчет он.

— Я, — зрение чуть проясняется, и Тэхен замечает самодовольную, отвратительную хищную улыбку, застывшую на чужих тонких губах.

Он только и может, что прохрипеть:

— Тварь.

— Ну все, — насмешка исчезает из чужого голоса, сменяясь злостью, — слишком много дерзости за сегодня. Доигрался, Тэхен.

В тот же миг Минсок пинает его в живот, заставляя согнуться пополам от боли. Следом случается еще одно прикосновение: сильный толчок, от которого Тэхен врезается в стену, медленно по ней сползая. Минсок лениво подходит к нему, наклоняется, за грудки к себе притягивает и впивается в губы мерзким, тошнотворным поцелуем. Тэхен тут же весь будто наэлектризовывается, пытается оттолкнуть руками, пинает ногами, но безрезультатно: Минсок сильнее, а затем он и вовсе Тэхена обездвиживает, ухватив пальцами в замок оба его запястья и подняв руки высоко над его головой. В отместку за это Тэхен кусает его да до крови. Минсок отстраняется, шипит, прикладывая пальцы к губам, и будто и не замечает тут же участившихся попыток Тэхена вырваться, будто для Минсока он всего лишь трепещущая птичка.

— Да, Тэхен… все, как я и предполагал. Всегда знал, что только ты можешь подарить мне столько эмоций. С тобой никогда не бывало скучно.

И это совсем не то, что Тэхен ожидал услышать. И уж тем более он не ожидал быть резко поваленным на асфальт, прижатым прямо к кирпичной стене какого-того убогого, безликого здания в такой же серой подворотне, как и сотни других в этом мегаполисе, в которой его если что никто и не сможет найти. Просто не поймут, куда идти.

Да и разве есть, кому приходить на помощь?

Тэхен вертит головой, изворачивается, как змея, когда Минсок пытается стащить с него куртку, но тот и так справляется, а затем и живот его оголяет. Добирается и до штанов, спуская их на уровень колен, оставляя Тэхена лежать полуголым на земле в холодную сентябрьскую ночь, заставляя чувствовать, будто он даже не шлюха, нет… просто мусор.

— Не трогай меня, не трогай! Слышишь? Я разорву тебя на куски! — он громко кричит и в порыве гнева, и в надежде, что кто-нибудь услышит, — не смей! Не смей! Помогите!

Так же он кричал в свои четырнадцать.

Пожалуйста, помогите.

— Никто не придет, Тэхен, — ласково увещевает Минсок, а сам забирается грязными пальцами ему в рот, глубоко там роется, заставляя Тэхена протестующе мычать, а слезы литься из его глаз, — никто не придет, как и всегда. В этом и есть вся прелесть, да? Ты так никому и не стал нужен. Даже столько лет спустя.

Сев на чужие бедра, Минсок не торопясь расстегивает ширинку джинсов, отчего Тэхен глядит на него в ужасе, как назло, видя все слишком четко для опоенного. Минсок с фальшивой нежностью ведет костяшками пальцев по его щеке, и это прикосновение совсем не похоже на то, как водил губами по тому же самому месту Бомгю: в нем нет ни капли искренности, одна лишь нездоровая одержимость, хищное предвкушение и похоть.

— Ты никому не нужен, кроме меня.

Он склоняется над Тэхеном, и тот прикрывает глаза, думая, что лучше сдохнет, чем позволит слезам, застывшим в них, покатиться по щекам, когда слышит вдруг неподалеку топот ног.

Когда Тэхен распахивает глаза, Минсока со всей силы сносит Бомгю.

— Ебаный ты свет! — знакомо громко ругается Енджун, и Тэхен едва сдерживает себя от того, чтобы разрыдаться в облегчении, когда Кай падает на колени рядом, обеспокоенно всматриваясь в его лицо, а Бомгю и подоспевший Субин наносят резкие удары по чужой спине, заставляющие Минсока согнуться пополам, — ну ты и шваль!

Тэхен смотрит и не может оторваться от того, как остервенело Бомгю впивается руками в чужое тело, как ударяет, будто пытается разорвать на куски, сверкая глазами так злостно, как если бы желал впиться в чужое горло. Он не может перестать смотреть на то, как Енджун загоняет Минсока в угол, напирая спереди, как Субин наносит удары с другой стороны, как Минсок, этот прежде ухмылявшийся Минсок теперь стонет от боли, а кровь его проливается на асфальт.

— Тэхен, — кто-то зовет его, но он не обращает на это внимание, слишком сосредоточенный, будто загипнотизированный представшим перед ним зрелищем, — Тэхен, Тэхен!

Кто-то загораживает ему обзор. Сфокусировав зрение, Тэхен понимает: это Кай.

— Ты в порядке? Что он сделал?

— Ничего, — помолчав, Тэхен едва слышно добавляет, пока неподалеку слышатся болезненные стоны и звуки ударов, — он не успел.

Кай облегченно выдыхает и принимается натягивать штаны и куртку на Тэхена. Тот позволяет распоряжаться собой, как тому вздумается. Где-то на подкорке сознания думается, что этими действиями Кай возвращает его в детство, когда мать собирала его в детский сад или на прогулку в парк.

— Тэхен, не плачь, о боже…., — он что, действительно рыдает, как ребенок? — Да прекращайте же уже его бить, просто вырубите и оттащите в сторону, пока не убили и не нагребли на наши головы еще больше проблем, в конце-то концов!

Кай прижимает его к себе, позволяет Тэхену уткнуться лицом в свою куртку и качает его, убаюкивая. Запевает мелодию, какую-то странную и незнакомую, но цепляющую, и Тэхен постепенно успокаивается, переставая рыдать, лишь продолжает хлюпать носом, цепляясь за Кая, словно маленький мальчик за большого взрослого.

— Тэхен, — доносится запыхавшийся голос, и Бомгю отрывает его от Кая, прижимает к себе, поглаживая по волосам, целует в висок и тихо бормочет, а будто молится, — успел, успел, Тэхен.

— Как…, — Тэхен проглатывает ком в горле, давая голосу прорезаться, — как вы меня нашли?

— Бомгю сразу заподозрил, что творится что-то неладное, когда нам сказали, что ты сегодня отпросился из-за внезапно ухудшившегося самочувствия, хотя всего тридцать минут назад нормально говорил с ним по телефону, — отвечает подошедший Енджун за других, — мы с Субином опросили всех, кто был в клубе, не было ли чего подозрительного, и один мужчина рассказал, что видел, как бармен передавал тебе напиток. Тогда мы вытряхнули информацию уже из него. Ублюдок быстро раскололся под угрозами, да и Бомгю был злой, как черт, уже готовый убить его, — он усмехается, а названный лишь тихо хмыкает, — бармен предположил, что эта шваль подсторожила тебя неподалеку, и мы бросились кто куда на поиски, а затем услышали твой крик. Дальше ты и сам видел.

— Ну и дерьмо, — дрожа, только и говорит Тэхен, — ну и дерьмо.

— Тебе холодно? — Бомгю берет чужое лицо в руки, обеспокоенно вглядываясь в его глаза.

— Нет, это последствия препарата, который ему подмешали, — качает головой Кай.

— Есть вариант поехать в больницу, — предлагает Субин.

— Нет! — тут же отказывается Тэхен, — ни за что!

— Ладно, ладно, хорошо, — Субин поднимает руки в примирительном жесте, — тогда чем мы можем помочь?

— Просто… давайте пройдемся. Мне хочется куда-нибудь, где есть свет.

И тогда они, прежде кто как сидевший и стоявший, поднимаются и идут к освещенной аллее, все не переставая время от времени поглядывать на Тэхена. Один Субин тактично смотрит в сторону. Тэхен временами прикрывает глаза, идя наугад, поддерживаемый Бомгю, полностью доверившийся ему, и переживает приливы и отливы головной боли. В какой-то момент говорит:

— Присядем.

И никто из них не понимает, куда именно, пока Тэхен не опускается прямо на бордюр. Они пожимают плечами и пристраиваются рядом, а Тэхен откидывает голову и старается ровно дышать, вслушиваясь в стрекот цикад, шум листвы и далекие крики никогда не спящей молодежи.

Щелкает зажигалка. Енджун закуривает, предлагает вторую сигарету Субину и лишь ухмыляется, когда тот воротит нос. Открыв глаза, Тэхен всматривается в ночное небо.

— Ты в порядке? — тихо спрашивает Бомгю.

Вместо ответа Тэхен встает, переступает через бордюр и ложится прямо на траву, не обращая внимания на изумленные взгляды вокруг.

— Ты чего, Тэхен? — недоуменно спрашивает Енджун.

— Ему точно голову повредили, — бормочет Субин.

Только Бомгю с Каем молча поднимаются и ложатся рядом. Следом и Енджун. Тяжело вздохнув, к ним присоединяется Субин.

— Небо такое красивое, — завороженно шепчет Тэхен, любуясь звездами.

— Никогда не видел, чтобы их было так много, — тихо говорит Кай, и они все понимают, о чем он.

— Это очень необычное явление для города, — задумчиво добавляет Субин, — даже слишком фантастическое.

Они вновь молчат, и в этот миг кажется, что больше никого кроме них не существует на свете.

— Ты был прав, Кай, — вдруг тихо говорит Тэхен, — ты был прав во всем, а я не верил. Дурак.

— Никто бы не захотел верить в такое. До последнего. Поверь мне, — мягко отвечает Кай.

— Скажите… почему вы помогли мне?

Первым заговаривает Енджун спустя долгую минуту тишины.

— Мне было шестнадцать, когда в моей жизни появилась Чжинри. Свалилась, как снег на голову, и перевернула всю мою жизнь. Как думаете, много ли могло быть в башке у юного подростка, который страдал синдромом выжившего и коротал свои дни в убогом приюте? Естественно, я легко повелся на ее заманчивые предложения, на ее чувства. Мне не казалось неправильным, что такая взрослая женщина испытывает что-то ко мне, я был рад ощутить хоть какую-то толику тепла. У меня ведь и друзей даже не осталось, а в приюте со всеми приходилось только драться, отвоевывая любое место, любую вещь, любой кусок еды. Я совсем забыл, каково это, когда тебе дарят искреннюю любовь, а потому долгое время даже и не распознал, что у Чжинри нет любви ко мне, я лишь так… развлечение. Был и останусь им навсегда. Тем не менее, тогда она действительно помогла мне. Забрала из приюта, как только я достиг совершеннолетия, подарила квартиру, чтобы я не беспокоился о завтрашнем дне, привела к своим взрослым друзьям, и я тогда так возгордился, потому что вот, наконец-то я нашел своих людей, пусть они и пьют днями напролет и мутят какие-то странные схемы. Потом я и сам пристрастился к их образу жизни да так, что до сих пор не могу отказаться ни от алкоголя, ни от сигарет, ни от наркотиков, благо, уже легких, не тех, что я употреблял раньше. Конечно, меня неизбежно пытались пристроить в банду босса Кая, однако Чжинри уперлась, и я ей очень благодарен за это. Благодарен, однако…, — он молчит, а затем продолжает, — знаете, спать с кем-то, чтобы отплатить за то, сколько для тебя сделали, тоже ведь не похоже на добровольность. И получается, что это тоже изнасилование, какое пытались совершить с тобой, Тэхен, и какое совершили с…, — он обрывает монолог, взглянув на Бомгю, — быть прикованным к человеку угрозами и обещаниями, выполнять любые его прихоти - тоже насилие, просто иного рода, я бы даже сказал, что оно проявляется во множестве форм. Последние несколько лет все, что я делаю, исходит не от моего собственного желания, и только смех, только юмор и алкоголь - вот что действительно все еще принадлежит мне. И это смешно, потому что это все, что у меня осталось. Насилие, оно ведь… попросту отбирает у человека его личность. Оно отобрало ее у меня, и я не мог допустить, чтобы с тобой произошло нечто подобное. Только не с тобой, Тэхен. Не тогда, когда я вижу в тебе… себя прошлого.

Тэхен видит, как приподнимается Субин по мере повествования Енджуна, и как в конечном счете по его щеке катится одинокая слеза. Енджун жалко улыбается ему в ответ, и между ними происходит немой диалог, решающий все недопонимания и разрешающий обиды, возникшие из-за слов, что сказал один в порыве злости и незнания другому.

Субин смотрит на Енджуна так, будто один его приказ, и он похоронит себя заживо без каких-либо вопросов, настолько ему стыдно за причиненную им боль.

— Я…, — прервав зрительный контакт и сглотнув ком в горле, Субин переводит взгляд на Тэхена, — мне стало тебя жалко, как только я понял, что происходит. Пусть ты и взбесил меня при первом нашем разговоре, но никто… никто такого не заслуживает. Да и ты, — усмешка, — как выяснилось, не такой уж и плохой человек по итогу.

— Ты тоже не мудак, как мне казалось вначале, — Тэхен ухмыляется, и Субин кривит губами в ответ.

— А я не считаю, что должна быть какая-то причина, чтобы тебя спасать, — только и говорит Кай, когда вновь устанавливается молчание, — разве может стоять какой-либо выбор, когда речь идет об изнасиловании?

Все кивают, согласные.

— Вторая причина, по которой я оттащил от тебя Минсока и избил его — та, о которой говорил Енджун, — тихо, бесцветно произносит Бомгю, — а первая..., — он поворачивает голову, — разве ты ее не знаешь?

Тэхен знает.

Знает даже больше, чем Бомгю хотел бы показать.

Они вновь впятером смотрят в небо, сопровождавшее их каждый день вне зависимости от условий жизни, стечения обстоятельств и времени.

— И все-таки то, чем мы занимаемся, — полная херотень, — ворчит Субин, — кто вообще, блять, лежит на траве в три часа ночи, просто потому что захотелось?

— А ты, оказывается, материться умеешь? — выгибает бровь Енджун, и Субин зло сверкает глазами на него.

У Тэхена есть предчувствие, что сейчас между этими двумя вновь возникнет спор ни о чем.

— Стресс интересно на людей действует, — легко произносит Кай, даже на Субина с Енджуном не глядя, — особенно на тех, у кого нервов совсем нет.

То, что Кай не смотрит, и становится его фатальной ошибкой: от удара Субина он отвертеться не успевает. Енджун громко заливается смехом, прикрыв глаза, и все они вторят ему.

Бомгю находит руку Тэхена. Переплетает их пальцы. Тэхен смотрит в его глаза и видит в них все звезды Вселенной.

Наверное, так и рождаются у людей надежды.

➴

С того дня что-то между ними всеми меняется. Будто образуется тонкая нить, связывающая их воедино, делающая друг к другу ближе, роднее.

Оказывается, потерянные люди действительно любят находить утешение друг в друге.

Бармена увольняют на следующий же день после инцидента благодаря активному содействию Кая и Енджуна, а связи Субина и Бомгю помогают взять Минсока под арест, пусть и не из-за попытки изнасилования, — Тэхена передернуло от одной только мысли о том, что придется таскаться по судам и рассказывать всем, что с ним случилось, — но из-за другого, не менее дурного деяния, в совершении которого Минсок, чьи связи не помогли в попытке выбраться из-под стражи, добровольно сознался.

После того, как неудавшегося насильника окончательно увлекли в вереницу судебных заседаний, они впятером устроили, как назвал это Енджун, пир в квартире у Субина, недавно подаренной ему от родителей. Карты, вишневые сигареты, что не сходили с губ Енджуна весь вечер, монополия, из-за которой Бомгю с Субином чуть не поубивали друг друга, громкий смех, сок вместо дешевого пойла - вот что сделало их вечер, привязало друг к другу еще крепче, сделав все остальное неважным. О времяпровождении в клубе и речи не шло, до того всех тошнило от него.

Постепенно идея всегда собираться дома перетекла в идею выбираться и в другие места, человеческие, где нет места грязи, черни, проблемам, где есть только счастье и веселье, обычная повседневная жизнь, которой всем так часто не хватало. Поначалу это были кофейни, в том числе и та, в которой работает Тэхен, — шумная компания любила заваливаться туда прямо в разгар его смены, а затем наблюдать, как он бесится, — а затем парки и, наконец, скейт-площадки.

Зависимости, которые имел каждый из них в той или иной форме и степени, смогли забыться в этих резких движениях, взлетах и падениях, разбитых коленках, ссадинах и ушибах, тихом шипении, веселом смехе и улюлюканье, когда у кого-то получалось сделать трюк лучше всех других.

Тэхен не ожидал, что все так будет. Не думал, что октябрь подарит такую теплую погоду, больше напоминавшую лето, когда весь сентябрь стоял холод; не думал, что сможет найти в этих потерянных людях, — и одном Субине, который, вообще-то, не совсем уж и потерянный, — определение настоящей дружбы, надежное плечо и радость;не думал, что его дни могут перестать быть такими длинными, тягучими как бесконечность.

Ему страшно, что все это так эфемерно, что сломается от одного чуть более сильного порыва ветра. Ему страшно, что все между ними и в его жизни развалится, как гора кубиков, как развалилась его семья, когда-то бывшая самой счастливой, идеальным примером для подражания. У него есть ощущение, что все это - мимолетный миг, который рано или поздно сменится чем-то иным.

Чем?

Тэхен не знает и старается отогнать эту мысль, но что делать, когда внутри все свербит, а интуиция так и кричит?

Он ненавидит эту хрупкость наступившего покоя, что так похожа на выражение в глазах Бомгю, когда он смотрит на Тэхена. Ненавидит, что их привязанность друг к другу растет, ненавидит, когда Бомгю шепчет исступленное:

— Нравишься, — пока вбивается в него так, что у Тэхена темнеет в глазах, а затем делает вид, будто ничего и не было, так же, как и Тэхен, боясь, что все это падет, как домино, сгорит, как свеча, едва откроется окно.

Окно в неизвестность, от которой им всем не бежать.

От реальности не скроешься, как бы ты ни старался.

Тэхен знает все это, знает чужие опасения, знает чужой страх ошибиться в слове, которое изменит между ними все, но не предпринимает ничего.

Тэхен молчит, потому что знает:они оба потерянные дети, которые нашли утешение друг в друге, но которым до конца не помочь. Человеческая природа позволит двинуться дальше, но никогда не забыть и излечиться до конца.

Все, что они вдвоем могут, так это только надеяться на то, что кто-то решится порушить иллюзию и сказать первым слово, которое изменит между ними хоть что-то.

➴

— Субин, у тебя чувство пространства атрофировано или как? Правее бери, если голову не хочешь разбить! — Енджун злостно кричит на весь скейт-парк, заставляя людей оборачиваться, а Тэхена и Кая, с упоением поедающих мороженое, лишь снисходительно на него глянуть.

— Да погоди ты! — раздраженно взмахивает рукой обычно всегда собранный и спокойный Субин, что ярко говорит о его взвинченности: новый прием, подсмотренный ими у какого-то мальчишки переростка, все никак не выходил исключительно у него, тогда как все остальные его уже освоили.

— И все-таки какая хорошая погода, — Бомгю, встав одной ногой на скейтборд, с прищуром довольного кота глядит в ярко-голубое небо на скоротечно плывущие облака и как никогда палящее солнце: сегодня жарче чем когда-либо за прошедшие недели.

Тэхен обводит взглядом изгибы чужого тела, открытых острых коленок и, сглотнув, отводит взгляд. Кай, все это время косившийся на него, только тихо усмехается, за что тут же получает толчок в ребро, от которого, согнувшись, шипит и не то притворно, не то действительно всерьез.

— А у вас что такие морды кислые? — Енджун переключает свое агрессивно-заботливое внимание уже на Тэхена с Каем, — слышали, Бомгю сказал, природа прекрасная? Радоваться надо.

— Как скажешь, — бурчит Тэхен.

— Так, мне это не нравится, — хлопнув руками по коленям, Енджун деловито и энергично, как оттолкнувшийся от земли мячик, подскакивает с тротуара, едва не врезаясь в какую-то пожилую старушку, отчего та испепеляет его полным ненависти взглядом, — извиняюсь! Все сюда. Будем делать фото.

Раздается дружный стон от Бомгю и Субина, только один делает это из-за сказанных слов, а другой — от болезненного падения.

— Субин, ну твою же ты мать! — Енджун тут же оказывается рядом, будто их и не разделяло расстояние, так легко и быстро он перепрыгнул через ограждения, — облокачивайся на меня, вот так. Сильно болит?

— До крови не стер, — Субин, нахмурившись, потирает пострадавшую руку, — переживу.

Енджун, еще раз внимательно его осмотрев, лишь сильнее прижимает к себе и говорит:

— Ну тогда пошли. Будем фотографироваться вон у того дерева.

Шагая вровень с Бомгю, соприкасаясь с ним пальцами, — контактирующими, но никак друг с другом не сплетающимися, — Тэхен тихо говорит:

— Всего лишь одна фотография, ничего страшного не случится.

— Мне не нравится, как я сегодня выгляжу, — так же тихо отвечает Бомгю, опустив глаза на асфальт: от его прежде приподнятого настроения не осталось и следа.

Тэхен думает, что Бомгю не нравится себе не только сегодня, но в принципе всегда, и если раньше он принимал это как одну из тех загадок, что бывают у новых людей в твоем кругу общения, то сейчас он понимает, что корень проблемы идет куда глубже. Его это беспокоит.

Ветер играется с листвой, заставляет ее шелестеть, двигаться, дышать и функционировать, как единое целое. Собравшись у ствола большого дуба, они встают так, чтобы каждому было удобно, и Енджун достает свою застарелую огромную камеру, любимый им раритет, а Кай только стонет:

— Енджун, опять она?

— Она, и куда лучше тебя, — ровным тоном отвечает ему Енджун, на друга даже не глядя, лишь что-то настраивая, — так, приготовились все. Раз, два…

Щелчок и порыв ветра. Мимо них пролетел листок, ударив Субина по носу.

— Вот черт!

Тут же взявшись посмотреть получившийся результат, Енджун, не перестающий заправлять за ухо волосы, трепещущие от беспрестанных порывов ветра, вдруг хмыкает:

— Ну и дела. Бомгю, да ты наколдовал, — и поворачивает к ним камеру.

Там на кадре запечатлено, как ветер хлещет их волосы, искажая улыбки в несуразные, жуткие усмешки, а лицо Бомгю скрыто тем самым листком, ударившим Субина по носу.

— Вот это да, — посмеивается Кай, — действительно забавно.

— Сейчас переждем ветер и сделаем еще один кадр..., — говорит Енджун, но Бомгю прерывает его.

— Не будет больше никакого кадра. Как вышло, так вышло.

— Но…

— Нет, Енджун.

И он уступает, только на Бомгю с поджатыми губами поглядывает. Ветер постепенно затихает, а они все стоят на том же месте, глядя кто куда, думая о чем-то своем, будто перемены в погоде разом сменили и траекторию их настроения.

Кай вдруг порывисто говорит, сжав кулаки и твердо посмотрев на них:

— Я собираюсь убить своего босса.

Казалось, Тэхен до сегодняшнего дня не знал, что такое гробовое тишина. Даже звуки природы, детской болтовни и криков подростков подутихли, до того неожиданно свалилось комом на голову это заявление.

— Как давно ты решился? — спокойно спрашивает Енджун, и Тэхену кажется, что все это время он подозревал подобный исход.

— Пару дней назад, — Кай пожимает плечами, а затем смотрит на Тэхена, — ты… много чего не знаешь. Как и Субин, — его взгляд падает на тут же посуровевшего друга, — Тэхен, как ты думаешь, как я мог встретиться со своим боссом, убийцей своей матери?

— Ну… в клубе, возможно?

— Нет, — Кай усмехается, — мы с ним познакомились, когда он вытаскивал нож из груди моей матери.

Тэхен не знает, что сказать. Кто может знать, что нужно говорить, когда человек рассказывает о страшнейших вещах, что случаются в жизни?

— Я нашел ее, когда было слишком поздно, и пришел, когда было совсем не нужно. Он мгновенно понял, кем я ей прихожусь: как сказал потом, знал, что у его шлюхи есть сбежавший сын, и даже вычислил, где и с кем я проживал. К тому же, родство между нами было очевидно, достаточно было сравнить нашу внешность. Я до сих пор не знаю, за что он ее убил, но предполагаю, что она связалась с его конкурентами и… не то спала с ними, не то раскрывала им какую-то тайную информацию… Он, — желчь, ненависть в каждом звуке, — ведь доверял ей, по его словам. В общем, уходить мне тогда было уже поздно, да и, взглянув на него один раз, я уже понял, что после того, как перейдешь дорогу такому человеку, долго тебе не жить. Только вот вместо того, чтобы выстрелить в меня после того, как он приставил ко мне дуло пистолета, он предложил мне… работать на него. Как шанс отмазаться от смерти. А когда я был готов отказаться, — быстрый взгляд в сторону, — сказал, что убьет людей, забравших меня от матери и той скотской жизни в притоне. Назвал их по именам. Назвал твое имя, Субин.

У того широко распахиваются глаза, и Тэхен видит, как в них рушится земля и крепнут бетонные стены обиды, разочарования, глухой ярости и, что самое главное, боли и сожаления:

— Ты рассказывал мне совсем другую версию, — он вплетает руки в волосы, тянет за них от отчаяния, — ты рассказывал мне совсем другую версию того, как ты в это ввязался, Кай. Если бы… черт возьми, если бы я знал…

— То полез бы меня спасать, а так посчитал, что я добровольно опустился на это дно, — обрывает его Кай, — может, даже подумал, что спасенного из самой грязи никогда не будет возможным приучить к чистоте и порядку.

— Я не думал так…

— Думал, Субин, и нормально это признавать. Ты единственный из нас, кто никогда по-настоящему не испытывал на своей шкуре все прелести этой жизни. Даже в клубе всегда всех сторонился, только с нами сидел, пил лишь единожды.

Тэхен вспоминает: в день его знакомства с Бомгю Субин спал, уткнувшись лицом в тарелку. Видимо, тогда и был тот первый и единственный раз.

— В общем, я начал работать на него. Выполнять самые грязные поручения, исполнять роль шестерки, которая навсегда останется таковой, каким бы доверием к нему не начал располагать хозяин, а он начал, — Кай улыбается, и Тэхен понимает, что он никогда не был так прост, как кажется, — но мне надоело делать вид, что я не ненавижу его за то, что он сделал. С того самого дня, как он вынудил меня вступить в их ряды, я понял, что сделаю все, чтобы отомстить ему за использованное и выброшенное тело моей матери и за угрозы жизнью единственных людей, которые были ко мне по-настоящему добры. Теперь я думаю, что настало время. В какой-то степени… это все ваша заслуга.

— Забавно, но и на меня вы тоже повлияли, — Енджун усмехается, потирая переносицу, — я решил уйти от Чжинри.

— Что? — недоверчиво шепчет Субин, и Тэхену кажется, что от такого наплыва шокирующих новостей у него скоро случится сердечный приступ.

— Что слышал, Субин, — вздыхает Енджун и снисходительно смотрит на него, тщательно скрывая под этим взглядом нежность, — мне надоело мучить себя, вас… мне и с тобой надоело ругаться, надоело постоянно напяливать на себя маску, играть роль, которая никогда меня настоящего не отражала. Я устал от той жизни, в которую Чжинри меня загнала. И если для того, чтобы выбраться из нее, я должен оставить квартиру, что она мне подарила, и остаться ни с чем, я сделаю это ради лучшего будущего.

— Ты можешь пожить у меня, — резко вырывается у Субина; он выглядит более взволнованным, чем когда-либо, а глаза его ярко-ярко блестят, — я помогу тебе с работой, мы все поможем, только… давай.

Енджун улыбается ему.

Новости оседают в них одновременно радостью и тяжелым привкусом во рту. У Тэхена внезапно начинает кружится голова, и к горлу подступает тошнота:почему-то кажется, что все это не приведет к чему-то хорошему, почему-то внутри зудит странное острое чувство, которому он не может дать названия.

Бомгю, заметив его состояние, поспешно прощается с друзьями и ведет их к Тэхену домой.

— Порядок? — Бомгю кладет руку на его плечо, несильно сжимая, когда Тэхен останавливается посреди улицы.

— Да. Да, — Тэхен открывает прикрытые на пару секунд глаза, — пошли дальше.

Между ними устанавливается молчание, и каждый думает о своем.

— Скажи мне, — вдруг резко говорит Тэхен, — это отец заставил тебя поверить, что ты не красив?

Бомгю останавливается, вздыхает и мотает головой, кивком говоря ему идти дальше. Сам шагает следом, ничего не отвечает, лишь уставившись в землю, и взгляд его наполнен задумчивой, рассеянной и печальной дымкой, заставляющей Тэхена задуматься, а что же было на самом деле.

— Его звали Кибом, — наконец подает он голос, и Тэхен будто нутром сразу почувствовал, что речь идет о том человеке, которого Бомгю упоминал лишь однажды, — зовут до сих пор, если уж совсем правильно говорить. Я не помню точно, что я нес тебе тогда, в пьяном бреду, когда мне казалось, что с каждым твоим шагом назад от меня мир рушится до краев, поэтому буду говорить тебе все с самого начала. Он… он был старше даже моего отца на целых пять лет и владел акциями множества крупных компаний. Ты, наверное, даже слышал о нем. Где только не говорят о Чон Кибоме.

— Я не слышал, — только и говорит Тэхен, — я не смотрю новости и не интересуюсь бизнесом и инвестициями.

— А обо мне? — спрашивает Бомгю, и это кажется ему странным вопросом, — обо мне ты слышал?

— Нет. С чего бы?

— Обо мне часто пишут в газетах, равно, как и об отце. Мы достаточно знамениты как семья… в том числе из-за моих похождений, — Бомгю криво улыбается.

Тэхен серьезно смотрит на него:

— Я не интересуюсь богатыми людьми и золотой молодежью, Бомгю. Мне всегда было попросту не до этого.

— Ну да, конечно, — Бомгю усмехается, и Тэхену кажется, что в этом его выражении лица есть какая-то толика грусти и непонятного сожаления, — от тебя никогда и не надо было ожидать чего-то иного. Ты… особенный, — и слово это звучит иначе, чем должно обычно, — в общем, мы с Кибомом знали друг друга с самого моего рождения, он давно был другом отца и стал ему единственной опорой после смерти матери, но ему пришлось уехать на несколько лет в Европу, и они долгое время не могли лично поддерживать связь. А к тому моменту, как он вернулся… я уже подрос. Значительно подрос: мне исполнилось пятнадцать.

У Тэхена взлетают брови. Пятнадцать? Он в пятнадцать лет…?

— Да, ты правильно думаешь. Мы… вступили в своего рода отношения, — если их вообще можно так назвать, — когда мне было пятнадцать. Уж не знаю, что он нашел в нескладном подростке и как его вообще мог увлечь, по сути, ребенок, но все случилось, как случилось. Просто чтобы ты не думал, что я… он действительно красиво ухаживал, Тэхен: знал, что мне нужно, и давал это с избытком, закрывал все мои желания и потребности, возил в дорогие места, заботился… И забота и была тем, на что я повелся. Отсутствие внимания отца привело к тому, что я позволил залезть к себе в штаны мужику старшего его, — смех, — мне кажется, Кибому поэтому и было со мной интересно: я был мальчиком, никогда не получавшим родительской ласки и отчаянно к ней тянувшимся, был готов на все ради любви, был готов терпеть все. Для его… издевательств только такой и мог подходить.

— Издевательств?

— Он был монстром, Тэхен. Он был монстром воплоти. Постепенно ночи, наполненные любовью, превратились в ад, когда он начал душить и связывать меня без разрешения, приковывать к постели, оставляя в одном положении на долгие часы в холодной, темной комнате… однажды он даже пристрастился тушить о мои руки окурки. Шрамы сейчас не особо видны, но…, — он одергивает футболку, — в общем, это был кошмар наяву. Он мучил меня днем и ночью, контролировал во всем: где я хожу, с кем разговариваю, как одеваюсь. Постоянно кричал и угрожал. В порыве ревности и гнева из-за сорванных дел часто даже мог заставлять меня писать завещания. Я не знаю, зачем, но он очень хотел, чтобы я это делал, а я, напуганный его яростью, тем, как иногда он слишком сильно меня сжимал, выполнял любое требование, лишь бы он оставил меня в покое…. Последней каплей стало, когда он начал трахать меня, пока я спал, и в принципе зажимал по углам, не спрашивая согласия, не вслушиваясь в просьбы и отказы, смеясь, когда я плакал…. Я рассказал, что происходит, моим друзьям. Те только фыркнули. А потом… потом они рассказали моему отцу, и тот избил меня до полусмерти. Меня, а не того ублюдка, который творил со мной на протяжении полутора лет страшные вещи, понимаешь? — Бомгю отворачивается, но Тэхен видит слезы, скопившиеся в уголках его глаз, — Кибома он просто выгнал из нашей жизни. Сделал так, чтобы ни он, ни я больше никогда его не видели. И мне неприятно это признавать, но ломка по его любви, пусть и неправильной, пусть и вообще, по сути, не существующей, прикрывающей одно обожание к контролю и причинению боли, сломала меня, и я начал шляться непонятно где и пить. Когда меня нашел Енджун, стало получше, я осел на одном месте, и он, пусть и сам был таким же потерянным для жизни, как и я, хотя бы старался следить, что, где и с кем я употребляю, но… жизнь все равно катилась на дно. Она там и оставалась, пока — Бомгю улыбается ему в свете солнечных лучей, и у Тэхена перехватывает дыхание, — я не встретил тебя.

— Бомгю…

— После его ухода у меня все еще осталась привычка регулярно обновлять завещание: не потому, что я повернут на мысли о собственной смерти, хотя, признаюсь, и такая причина фигурировала не раз в моих действиях, но потому, что я действительно считаю, что это важно. В завещании я указывал только самых близких людей, и если поначалу это был один лишь отец, а потом и Енджун с Субином и Каем, то сейчас… сейчас я переписал его, во многом заменив чужие имена на одно твое. Одно твое, Тэхен.

Тэхен чешет нос, пытаясь укрыться от чужого взгляда, и не знает, что делать с тянущей, режущей болью в груди, не оставлявшей его с первого произнесенного Бомгю в этом длинном монологе слова, и заслезившимися глазами. Охрипшим голосом он говорит:

— Ты не заслуживал этого. Ничего из того, через что прошел. Ты и меня не заслуживаешь.

— Мы получаем ровно то, что заслуживаем, Тэхен, — мягко говорит Бомгю, — я хочу в это верить, потому что иначе будет получаться, что это именно я не заслуживаю тебя.

И эта та самая философия, которая показывает, насколько они сломаны, насколько изранены их души. Эта мысль вонзается в голову Тэхена уже поздним вечером, пока он тает под душем и Бомгю, беспрестанно, страстно целующим его, оглаживающим его спину, руки, живот, не переставая медленно толкаться, вытягивая из Тэхена мелодичные стоны, вытягивая из столкновения их тел звучные шлепки, вытягивая из Тэхена его душу, забирая ее себе. Он все продолжает беззастенчиво и отчаянно, как в молитве, как если бы в попытке искупления шептать, как сильно Тэхен ему нравится, но теперь, сложив в голове целостную картину, закрыв пробелы в каждом несказанном Бомгю слове, в каждом обрыве фразы, Тэхен понимает, что за этими признаниями стоит куда более сильное чувство. Тэхен знает, что на самом деле хочет сказать Бомгю.

— Я тебя люблю.

Тэхен все еще не отвечает ни на одно из чужих лживых признаний. Он думает, что позволит себе сказать все позже, что сделает это искренне, первым заговорив о любви, сделает, когда станет чуть легче, когда ком перестанет душить от мысли, что придется пойти на это, придется окончательно открыться, обнажиться, довериться, если он хочет что-то с Бомгю выстроить.

И в такие моменты как некстати посещают мысли: а действительно хочет ли?

Но Тэхен знает, что в нем говорят осколки его прошлого. Именно поэтому он говорит себе, что признается позже, когда все перестанет кровоточить, затянется и позволит Тэхену сделать все, как надо.

Тэхен убеждает себя, что у него еще есть время на всю последующую жизнь.

➴

С того памятного разговора в парке прошло еще несколько недель, и золотая середина осени сменилась на холодную, сырую и дождливую, всеми ожидаемую и ненавистную. Пора хандры охватила и их пятерых, похоронив под собой: Тэхен четко прослеживал это в том, как всегда напрягался и не скрывал страха в глазах Кай при виде босса, проходившего мимо, и как Енджун не решался действовать, продолжая тянуть бессмысленные отношения с Чжинри, что злило Субина и заставляло их спорить до хрипоты, а иногда и едва не до крови.

При такой обстановке еще более неожиданным было их совместное решение отправиться вместе на природу с палатками и едой. Никто не знает, чья это была идея, но одно предложение потянуло за собой другое, и вот ранним утром они стоят посреди туманной трассы, сонно потирая глаза и пытаясь не уснуть в стоячем положении: ранний подъем и спокойные песни, играющие в машине Субина, не прибавили бодрости от слова совсем. Тэхен отошел чуть в сторону, подышать свежим воздухом, вдохнуть этот запах хвои, окружавшей их со всех сторон. На трассе было удивительно многолюдно для такого времени суток: не проходило ни минуты без двух-трех машин, проезжавших мимо кто куда.

— Послушай меня! — доносится громкий голос Енджуна, заставивший Тэхена обернуться.

— Нет, это ты послушай! — Субин, сегодня выступающий в роли водителя, яростно взмахивает рукой, его лицо искажено в напряжении, — ты понимаешь, что так не может продолжаться вечно? Откладывая расставание с ней, ты только мучаешь себя! Разве тебе нравится спать с ней? Нравится подыгрывать ей, вести себя так, как желает только она? Нравится продолжать пить, хотя постоянно говоришь нам о том, как сильно хочешь уже окончательно завязать?

— Уйти из таких отношений, какие у нас с Чжинри, не так просто, как тебе кажется, Субин, — устало произносит Енджун, а затем внимательно смотрит на него из-под челки темными, кажущимися Субину колдовскими глазами, — или откладывая расставание с ней, я мучаю не себя, но тебя?

У Тэхена едва не выпадает термос из рук: вот чего-чего, а такой прямой конфронтации он не ожидал. Субин, судя по всему, тоже, потому как стремительно бледнеет и делает шаг назад.

— Ты… да с чего ты взял? — зло выплевывает он и стремительно убирается прочь.

Енджун, у которого прежде была надежда в глазах, теперь лишь смотрит на него с печалью и бездонным разочарованием.

Субин не смог открыться. Не смог рассказать. Не смог сделать шаг навстречу, когда Енджун попытался.

Тэхен отводит взгляд от этого душераздирающего зрелища и направляется обратно к машине, к Бомгю и Каю, что стоят, облокотившись о нее и о чем-то перешептываясь.

— Мне просто нужно собраться с силами, прежде чем сделать это. Ты должен понять меня, Бомгю.

— Я понимаю, особенно когда и сам все никак не могу…, — прежде хотевший сказать что-то, Бомгю осекается, когда подмечает подошедшего Тэхена, — привет.

— Привет, — кивает Тэхен и ухмыляется, — как будто мы не виделись.

— Теперь ты хоть более-менее проснулся, и с тобой можно говорить, как с нормальным человеком...

— А не разъяренной обезьяной, — заканчивает за Бомгю подошедший Енджун, выглядящий так собрано, словно пару минут между ним и Субином ничего и не происходило.

— Вот уж приятно, спасибо, — бурчит Тэхен и прикрывает рот рукой, подавляя зевок.

— Долго подпирать машину будете? Садитесь уже, — из-за водительского сидения высовывается злой, взлохмаченный Субин с покрасневшими глазами, и Тэхен надеется, что только он один подмечает этот факт.

Потому что Субин, как и он сам, терпеть не может, когда кто-то видит его слабость.

— Уже идем, — отвечает ему Кай и первым садится на заднее сидение. Бомгю - в центр, Тэхен - слева, обогнув машину.

Как только все удобно расселись, Субин трогается с места. По мере развития утра туман становится все сильнее и гуще, и Тэхен неосознанно начинает беспокоиться, как они доедут, когда рука Бомгю ложится ему на колено. Повернув голову, он видит, что тот смотрит лишь на дорогу.

Наверное, Бомгю даже и не понял, что Тэхена что-то тревожит, но этот жест ему помог куда больше, чем любое слово.

— Надо включить что-нибудь, — бесцветно говорит Субин, не отрываясь от дороги. Енджун хмыкает и демонстративно тянется к радио, включает какую-то станцию, которая проигрывает больше помех, чем музыки, а затем вдруг ухмыляется и, косо взглянув на Субина, листает несколько радиостанций до какой-то определенной, а затем нажимает на кнопку и максимально прибавляет скорость.

По ушам Тэхена бьет самый тяжелый рок, что он когда-либо слышал.

— Что за черт? — бормочет почти уснувший Кай, подскочив на месте. Бомгю просто кривится, закрыв уши руками.

— Выключи! — сморщившись, зло и громко бросает Субин Енджуну, а тот лишь громко смеется и, повернувшись к задним сиденьям лицом, весело подмигивает другу.

— Это искусство музыки, детка! — и начинает размахивать руками, а когда Субин тянется переключить станцию, то тут же хлопает по чужим ладоням.

— Да прекрати же это, черт возьми! — нервы Субина не выдерживают, сдают из-за произошедшей ссоры, плохих погодных условий и непрекращающегося шума. Он ударяет по чужой руке и вновь склоняется, чтобы переключить станцию.

А Енджун тоже лезет, лезет ему прямо в лицо и говорит вредно, словно ребенок:

— А вот и нет, вот и нет! — и тянет руку, но…

Тэхен не понимает, когда все обрывается. Просто в один миг он наблюдает за тем, как ругаются Субин с Енджуном, а в следующий видит свет фар от машины, резко свернувшей к ним навстречу и целеустремленно летящей прямо на них, водитель будто и не думает свернуть в сторону, предпринять что-то, чтобы избежать столкновения. Субин замечает несущуюся легковушку, но попытка вывернуть руль в сторону не помогает: их сносит в сторону, и машина, не выдерживая такого резкого и сильного удара, переворачивается несколько раз, улетая с трассы в кювет.

Тэхен отключается после первого же удара и, открыв глаза некоторое время спустя, поначалу совсем не понимает, что происходит, и почему его зрение так ухудшилось, а потом осознает: по его глазам течет кровь. В голове звенит, и боль такая, будто еще чуть-чуть, и она расколется на части. Чувство ориентации в пространстве давно потерялось, потому как все, что он видит, находится в перевернутом состоянии, и Тэхен уже не может понять, сон это или реальность. Сквозь гул в ушах он слышит чьи-то переполненные болью стоны, отчаянные, зовущие на помощь. Он медленно поворачивает голову и видит Кая, уткнувшегося окровавленным лицом в переднее кресло. Как-то безэмоционально думает, что стонал точно не он, потому что…

Потому что Кай выглядит как тот, кто уже мертв.

На переднем сидении, в которое он уткнулся, сидит Субин. Вернее, не сидит, но полулежит головой на рычаге. Его рука слабо дергается, но сам он не издает ни звука. Рядом с ним до сих пор продолжают страшно, жутко стонать, и Тэхен понимает, что это Енджун. Тошнота подкатывает к горлу, когда он, чуть выглянув, размытым зрением видит чужую руку и грудь, все окровавленные, с мелкими кусками стекла, вонзившимися кто куда.

Он смотрит и смотрит, и его тошнит все больше, а потом, на грани того, чтобы отключиться, он вспоминает, что забыл что-то. Кого-то.

Резко повернув голову, отчего ее вновь пронзает страшная боль, Тэхен, скривившись, глядит на Бомгю. Глядит и не видит дыхания, и это вводит его в настоящую панику, а боль забывается. Он дрожащими, ослабевшими пальцами пытается дотянуться, определить, есть ли пульс.

Облегченно выдыхает, когда понимает, что есть.

Да так и оставляет руку, безвольно опустив ее на чужое плечо, не в силах больше держаться. Кровь все продолжает и продолжает течь: теперь он чувствует ее по всему лицу. Внизу тоже жжет, боль разгорается почти адским пламенем: он опускает глаза из последних сил и смотрит на осколок стекла, вонзившийся ему прямо в живот. Из-под дрожащих ресниц переводит взгляд на стекло Енджуна: от того практически ничего не осталось. Думает, что если большая часть осколков вонзилась в Енджуна, и то, что он видел, лишь малая часть чужих ран…

Тэхен прикрывает глаза, и слезы катятся по щекам, смешиваясь с алым. Сознание постепенно уплывает, как бы Тэхен ни старался держаться. Он ощущает прикосновение, но так призрачно, что кажется, будто это иллюзия.

Но ощущение не уходит:кто-то трогает его запястье, тянет то выше.

Бомгю. Бомгю дрожащей рукой прикладывает его ладонь к своей щеке.

Тэхен плачет еще сильнее и проваливается в небытие.

➴

Когда Тэхен открывает глаза, первым, что он видит, оказывается свет. Слепящий и яркий, он едва не заставляет слезы хлынуть по щекам. Зажмурившись, Тэхен прислоняет руку к глазам и думает, что если рай настолько кристальный, он ему к черту не сдался.

Да и что ему делать в рае?

— Господин, вы наконец-то пришли в себя! — чужой голос окончательно вырывает его из вялого потока мыслей и иллюзий, и он осторожно убирает руку, скашивая взгляд чуть в сторону: там в дверях стоит молоденькая улыбающаяся медсестра, миниатюрная, как куколка, похожая на тех самых сказочных добрых фей, помогающих людям, — пожалуйста, не дергайтесь, у вас капельница в руке.

И правда. Он, помимо этого, одет в какой-то бесформенный балахон, и по всему его телу - множество пластырей. Тэхен осторожно ощупывает живот: там чувствуется уплотнение.

— Осколок попал вам в живот, так что нам пришлось вытащить его и обработать рану. Старайтесь не прикасаться к повязке, — ласково увещевает его медсестра, раскладывая какие-то инструменты на столе, а Тэхен смотрит на ее милое чистое личико, не моргая, и ничего не понимает.

— Я… как нас нашли?

— Вы имеете в виду вас и вашего друга? Проезжавшие мимо люди вызвали скорую. Прибыли в кратчайшие сроки, так как описанная ситуация показалась критической. Сейчас уже ни его, ни вашей жизни ничего не угрожает, он в соседней палате.

— Как… как его имя?

— Чхве, — она задумывается, наморщив нос, — Чхве Субин! Да, Чхве Субин.

— Чхве Субин, — повторяет за ней Тэхен, будто в трансе, — а где остальные пассажиры? Они в порядке?

И ему не нравится, как колет в сердце, когда медсестра, прежде светящаяся и жизнерадостная, вдруг вся тускнеет.

— Вам… вам лучше сейчас просто немного отдохнуть, и тогда вам все расскажут, хорошо? Вы потеряли много крови, стоит побольше уделить внимание…

— Что с ними? — грубо прерывает ее Тэхен, понимая, что что-то здесь не то. Все не то.

Почему в больницу привезли только двоих? Почему ему следует отдохнуть, прежде чем услышать?

Что делать, если он предугадывает ответ, но не хочет верить?

Медсестра тяжело вздыхает, и слезы выступают на ее глазах, а губы дрожат, когда она наконец заговаривает, выдавая самую страшную в жизни Тэхена фразу:

— Никто из трех оставшихся пассажиров не выжил. Мне жаль.

В первые десять секунд Тэхену кажется, что это все просто глупая шутка. Что медсестра, стоящая перед ним, нервно теребящая свой халат, очевидно, лишь недавно начавшая работать в больнице, просто оказалась злой ведьмой вместо доброй феи, что сейчас кто-нибудь придет и скажет, что каждое ее слово было насмешкой, розыгрышем, и он облегченно рассмеется, простит ее, пусть это и не в его духе, и попросит увидеться с друзьями и Бомгю. Но этого не происходит ни через две, ни через три минуты. И тогда он подает голос:

— Вы… вы говорите правду?

— Я понимаю, вам тяжело это принять… вы только не волнуйтесь, пожалуйста!

Не волнуйтесь? Тэхену хочется сказать это, но он не находит в себе ни малейших сил и рта раскрыть. Весь мир будто погрузился в один сплошной пузырь, и он оказался заточен в нем без права на выход. В ушах начинает резко шуметь, голова болит с новой силой, и он хватается за нее, зажмурившись и тихо шипя.

— Вам плохо? Боже, боже, надо было промолчать...

— Все в порядке, — сквозь зубы произносит он, — оставьте меня.

— Но…

— Оставьте, — не то требует, не то молит он, чувствуя, что находится на грани.

Грани? Грани чего, когда те, кто были ему дороги, умерли?

— Послушайте, я понимаю ваше состояние…

Дверь резко распахивается.

— Адвокат семьи Чхве, попрошу медперсонал покинуть помещение, — внутрь заходит деловитый мужчина в официальном синем костюме в белую полоску, строгий и уверенный, определенно знающий свои цели и место в жизни, — госпожа, я не буду повторять дважды. Мне нужно уладить с этим молодым человеком некоторые дела.

Прежде засомневавшаяся медсестра скромно кивает, потупив взгляд, и тихо, словно легкое дуновение ветерка, растворяется в коридоре. Закрыв за ней дверь, так называемый адвокат поворачивается к Тэхену лицом и внимательно осматривает его. Тэхену этот взгляд навевает неприятное ощущение, потому как его можно сравнить больше со взглядом скотовода перед покупкой животного, чем со взглядом человека, сочувствующего чужому горю и полученным травмам.

— Кто вы? — хрипло спрашивает Тэхен.

— Мое имя не имеет значения, — взяв стул и пододвинув его к больничной койке, мужчина усаживается на него и укладывает свой черный чемоданчик на колени, — вам нравится выделенная палата?

— Неплохая, — ровно говорит Тэхен, пробежавшись глазами по современному убранству.

Надо отметить, что так просто его в такую комфортную палату бы не положили.

Адвокат удовлетворенно кивает:

— Вам выделили ее из средств, завещанных вам господином Чхве. Младшим господином Чхве.

— Чхве Бомгю? — пересохшими губами шелестит он.

— Именно, — адвокат улыбается, но улыбка не достигает его глаз, кажется пропитанной фальшью: мужчине безразлично, что происходит в этих стенах, о ком он говорит и кто перед ним лежит, — согласно его недавно обновленному завещанию все средства, имеющиеся у него на счету, в размере нескольких миллионов, должны перейти к вам, как к единственному преемнику. Обсудив этот вопрос со старшим, ныне единственным, — болезненный укол словами, которые этот чуждый человек произносит так легко, будто говорит о погоде, — господином Чхве, мы пришли к выводу, что семья Чхве не имеет никаких претензий к завещанию и вашей персоне. Он лишь просил передать, чтобы вы, в отличие от его сына, потратили деньги с пользой.

— Замечательно, — шепчет Тэхен.

— Да, — адвокат все не прекращает улыбаться, будто это выражение лица на нем приклеенное, и Тэхену хочется содрать эту маску, скрывающую под собой равнодушие и холод, стереть ее в мясо и кровь, до того он ненавидит того, кто является прямым олицетворением человека, подарившего Бомгю жизнь, — на этом у меня все, так что, если у вас нет вопросов, я, пожалуй, пойду.

Адвокат поднимается с места, убирает стул туда, где он раньше находился, и уже было спешит к двери, как Тэхен задает ему вопрос в спину:

— Скажите. Старшему… господину Чхве было совсем безразлично, что его сын погиб?

Обернувшись к нему лицом, адвокат спокойно произносит:

— Он всегда считал, что, цитирую «в этом пьянице и наркомане нет никакого таланта, упорства, искры. Если не умрет от чего-то другого, так сгниет где-нибудь в канаве по собственной глупости». Его мнение не изменилось и после того, как покойный младший господин Чхве перестал злоупотреблять наркотиками и алкоголем и решил наладить с отцом контакт, а потому новость о смерти не принесла ему никаких чувств.

— Удивительно, — Тэхен приподнимается на локтях, всматриваясь в чужое лицо и недоверчиво усмехаясь, — удивительно, как легко вы об этом говорите. Удивительно, что это считается для вас, богатых, нормальным: любить своего сына исключительно за его таланты.

— Разве и среди нищих не распространена подобная идеология? — адвокат пожимает плечами, — это всего лишь жизнь, господин Кан. Всего доброго.

И он закрывает за собой дверь, оставляя в палате лишь студеный холод.

Тэхен ложится обратно на кровать. Глядит в потолок и теперь желает, чтобы этот свет и впрямь ослепил его да так, чтобы он больше никогда не смог увидеть чужой жестокости.

Ему вдруг вспоминается разговор, произошедший между ним и Бомгю однажды, когда они смотрели какой-то глупый романтический фильм, которые Бомгю, оказывается, просто обожает, крепко обнявшись, завернувшись в плед.

— У тебя есть мечта? — спрашивает Бомгю, не отрываясь от экрана.

— А у тебя? — парирует Тэхен в ответ.

— Есть, — Бомгю улыбается, — я хочу наладить отношения с отцом и перенять его бизнес, когда придет время. Знаешь, мне ведь нравятся риски, так почему мне не может подойти это дело? Я уже начал изучать основы и понял, что хочу поступить в университет в будущем.

— У тебя получится, — уверенно говорит Тэхен, будто мечты Бомгю - уже свершившийся факт.

— А все-таки про тебя?

— Про меня? — переспрашивает Тэхен и усмехается, — а я тоже мечтаю выучиться. Только не на какую-то определенную специальность, а просто на любую. Мне нравится учиться, так что все подойдет, главное, не ошибиться и выбрать ту профессию, что приносит больший доход. В идеале было бы неплохо получить еще хотя бы одно высшее образование, но это уже как пойдет… Еще мне хочется купить свою недвижимость в хорошем районе, завести кота…

— У тебя же на них аллергия?

— Рядом с тобой я вроде не чихаю, — говорит Тэхен, невозмутимо посмотрев на него, и до Бомгю из-за этого даже не сразу доходит суть, а потом он начинает громко смеяться, запрокинув голову.

— Тэхен, ну ты и даешь. Романтик чертов, — утерев слезы с уголков глаз, Бомгю с нежностью смотрит на него, — в нашем дуэте скорее ты кот, а я большой неуклюжий пес, таскающийся за тобой сутками напролет.

Тэхен хмыкает и переводит взгляд на экран, ничего не отвечая. Когда начинают идти финальные титры, Бомгю вдруг говорит:

— Твои мечты очень важны. Я помогу тебе исполнить их, живым или мертвым.

— Ты говоришь ерунду.

Бомгю только улыбается ему.

По лицу Тэхена текут слезы, скатываясь на подушку. Он все думает, мучается и думает о том, что тогда не придал этим словам особого значения, — разговор ведь состоялся еще до того, как он узнал полную историю Бомгю, — посчитав, что тот просто будет всячески ему содействовать любыми методами.

Теперь фраза звучит иначе. Совсем иначе. Особенно когда он мертв.

Бомгю мертв?

Тэхен не может с этим смириться, не хочет в это верить. Чужая рука ведь прислонила его ладонь к своей щеке, он же был жив.

Как он мог умереть?

Кто позволил ему умереть, оставив Тэхена гнить здесь одного?

— Чхве Бомгю, — тихо шепчет Тэхен, широко раскрывшимися глазами уставившись на мигающий свет, — ты самый эгоистичный ублюдок из всех, что я видел.

И в тот же момент его разум нажимает на курок. Тэхен до боли сжимает тонкую простыню в руках, выгибается дугой и заливается громким, ничем не скрытым плачем, воем боли, тоски по тому, кого только недавно обрел и так быстро потерял. В груди - острые когти, разрывающие душу, внутри пустота размером с океанскую впадину, внутри ненависть, что Тэхен остался жить, а Бомгю нет.

Почему он остался жить, а Бомгю нет?

Он ведь так и не признался в чувствах. Говорил себе каждый раз, что сделает это чуть позже, и что в итоге?

Что в итоге, когда теперь последнее, что у него осталась - фантомное ощущение следа чужой ласковой руки на своих пальцах, ласковой руки, которая теперь навеки холодна и которую он даже не сможет увидеть, пока не поднимется с постели?

Что ему делать с тем фактом, что теперь воистину хрупкое тело он будет обнимать лишь на похоронах? В самый настоящий последний раз.

А что вообще сам Бомгю? Чем он лучше? Почему всегда молчал, подавляя в себе чувства, не решаясь быть до конца честным даже в постели, даже в самые трудные моменты? Почему он всегда говорил, что Тэхен ему нравился, если Бомгю его любил? Почему никогда не решался заговорить о чувствах среди дня?

Кто дал ему право вот так уйти, оставив Тэхена разбитым, оставив Тэхена в горечи и неопределенности?

Он думает, что может так поступить? Думает, что Тэхен его не отыщет, не стрясет с него правду?

Тэхен это сделает. О, он еще как это сделает.

Повернув голову, Тэхен точным взглядом всматривается в инструменты, разложенные на тумбочке, прикидывая их остроту.

Должно быть достаточно. Достаточно, чтобы со всем покончить и во всем разобраться.

В конце концов, чего стоит эта жизнь без него?

Тэхен вынимает капельницу из руки, игнорируя боль, и встает, не пережидая слабость, едва не падая, но держась из последних сил, держась на крепкой вере, что он не может быть здесь, когда Бомгю там, по другую сторону.

Он устал быть от Бомгю по другую сторону, за стеной молчания и недомолвок.

Тэхен берет в руки чистый скальпель, прислоняет его к запястью. Делает надрез: сначала ведет неглубоко, проверяя надежность, а затем все сильнее и так, что кровь льется из запястья, падая каплями, — слезами его сердца, — на пол, оставляя после себя боль в теле и наступающую легкость в душе. Тэхен шмыгает носом, улыбается, когда боль достигает своего пика. В глазах темнеет: он не думает, что из-за крови, знает, что сказались старые раны и перенапряжение.

Надо дожать. Надо дожать, нельзя так оставлять.

Он хочет к Бомгю. Он сейчас же хочет видеть Бомгю.

Дверь широко распахивается.

— Господин? О… о боже, господин, что вы делаете?

Тэхен стремительно падает, роняя скальпель на пол.

Я иду к тебе, Бомгю.

➴

В конечном итоге, Тэхен открывает глаза, уставившись на все тот же ослепительно белый свет палаты. Не мог не, когда он находится в больнице, и здесь полный состав всевозможных врачей, чтобы его спасти.

С момента неудачной попытки самоубийства за Тэхеном устанавливается особый контроль: медперсонал будто спит и видит, чтобы он вновь прикоснулся к остро-режущим предметам, чтобы передать его в руки работников психиатрической клиники. Тэхен же и повода им не дает, вместо этого целыми днями бездумно смотря в потолок. Он спокойно ест и даже иногда смотрит телевизор, когда обеспокоенная молодая медсестра умоляет его это сделать, и в целом своим видом даже не напоминает о том, что случилось, — если, конечно, исключить абсолютно пустое выражение в его глазах. Некоторые работники начинают шептаться, что это было всего лишь самовольным порывом: Тэхен только кривит губы в подобии усмешки на эти предположения. Лишь он один знает правду.

Его попытка уйти из этого мира, добраться до Бомгю, добраться до того счастья, которое ускользнуло из его рук, так и не дав испить себя до конца, было вполне осознанным. Наверное, самым осознанным поступком, что он делал в своей жизни, каким бы психически нестабильным человеком он ни казался во время совершения этой самой провалившейся попытки.

В конце концов, как человеку жить, когда он знает, что почти все, кто были ему дороги, погибли, не оставив после себя ничего, кроме крови, стонов, холодных лиц и слабо бьющегося пульса в воспоминаниях Тэхена?

У него на лице ни единой эмоции, и внешне он больше напоминает бездушную куклу, лишь имитирующую активную деятельность, но на сердце все без конца, беспрестанно кровоточит. А все потому, что он не знает, как жить с этой болью.

Тэхена выписывают ровно за день до похорон и, придя домой, он даже не реагирует на попытки пьяной матери закатить скандал на высоких тонах: слишком устал. Закрыв дверь прямо перед ее носом, он садится на разложенный диван, не расправленные с его последней ночи с Бомгю простыни, осматривается, не зная, куда себя деть, хмурится, и в глазах его проскальзывает что-то глубинное и столь болезненное, что не могло бы не затронуть что-то в душе того живого существа, что сейчас заглянуло бы в них, до того ужасны потеря и горе на осунувшемся лице человека, потерявшем… часть себя.

Смысл, счастье.

Он смотрит в окно: вспоминает, как Бомгю постоянно было холодно, и он вечно сетовал на то, что Тэхен устраивает здесь царство мертвых. Тэхен больше не хочет устраивать царство мертвых, — пусть оно уже все равно стремительно ворвалось в его жизнь, — а потому он поспешно поднимается с дивана и закрывает его, слишком сильно, резко надавливается: раздается громкий шум хлопнувшего окна.

Тэхену кажется, что так запахнулись створки тюрьмы в его собственном сознании.

Стеклянным взглядом уставившись в стену, он вдруг тянется к телефону и открывает галерею. Там совсем немного фото: какие-то пейзажи, мелочи вроде забавно разрисованных чашек или необычного цветка и Тэхен. Так много Тэхена.

Все эти фотографии были сделаны Бомгю на его телефон. Все были любовно им обработаны.

У Тэхена не хватает сил на то, чтобы дышать.

Встав до рассвета следующим утром, он, не накинув, как прежде, на себя футболку, бредет к холодильнику, щурится от ослепительного желтого света, въевшегося в глаза, и понимает, что в нем даже мыши вешаться нет смысла, до того все худо выглядит. Вздохнув, Тэхен думает, что питаться сегодня придется иссякающим осенним солнцем, и удаляется в свою комнату.

За несколько часов до начала похорон он надевает на себя идеально приглаженный черный костюм, купленный когда-то Бомгю на скорую руку.

— Вдруг нас с тобой еще потянет на какую-нибудь оперу.

Смотря на свое отражение в поцарапанном зеркале, Тэхен поправляет черную нарукавную повязку, и вдруг видит в углу тень. Блеклую и почти незаметную, она обрисовывается чертами мужской фигуры, и Тэхен безвольно роняет руку, а затем с дрожащими глазами, в которых вот-вот проступят слезы, оборачивается.

Никого нет, лишь дует ветер.

Тэхен поджимает губы.

Он больше не отрицает, что это слезы стекают по его лицу.

Бомгю отпевают в церкви: это было единственным пожеланием его отца по поводу похорон, остальным он и не интересовался вовсе. Пройдя тяжелой поступью мимо всех рядов, он останавливается возле гроба и еще, кажется, вечность находит в себе силы взглянуть в лицо своему главному страху.

Бомгю оказывается столь же красив, как и в день их первой встречи. Похожий на ангела, — но теперь уже вовсе не падшего, — он лежит с руками, скрещенными у груди, с умиротворенным выражением лица, на котором нет ни одного следа пережитых тяжестей, и это дарит Тэхену странное чувство облегчения. Чужие пухлые губы подведены розовым блеском, и Тэхен долго смотрит на них.

Он знает, что должен сделать. Он больше не может позволить себе отступать и отказываться, когда уже поздно что-либо терять.

Тэхен склоняется над Бомгю и оставляет на его губах легкий, как прикосновение крыльев бабочки к коже, поцелуй, хрустящий, терпкий, самый сладостный из всех, что когда-то был.

Последний.

Отойдя от гроба на некоторое расстояние, он встает ровно и глубоко кланяется, так, что коленки начинают дрожать.

Или это от того, что он прямо сейчас готов упасть у чужого гроба и больше никогда не встать?

Кто-то помогает ему выпрямиться, придерживая за локти. Тэхен поворачивает голову: Субин устало улыбается ему, а сам больше походит на мертвеца, чем Бомгю, который, вообще-то, и лежит в гробу. Отстранившись от Тэхена, он делает шаг вперед и сам кланяется: еще глубже, изъеденный, отягощенный чувством вины, — Тэхен точно знает, что это именно оно, — он тянется к самой земле.

Тэхен помогает Субину подняться и замечает, как дождь из слез катится по его лицу.

Им доводится сидеть на первых рядах, пока Бомгю отпевают, и все это время никто из них не произносит ни слова. Лишь на выходе, встав у дверей, Тэхен вопрошает в чужую спину:

— Енджун и Кай?

— Их хоронят завтра, — отвечает ему Субин тихим, выцветшим голосом, потерявшим всякий характер, всякую уверенность, напористость и страсть.

На кладбище оказывается зябко и ветрено, будто даже погода негодует касательно сложившегося положения дел. Тэхен ежится, обхватывает себя за плечи, смотрит на безжизненные пейзажи: деревья давно сбросили всю листву, став лишь голыми отголосками прежних себя, — наверное, как и он сам, — а в ногах валяется пожухлая желтая растительность и какой-то мусор.

Бомгю кладут в гроб, и Тэхен в последний раз смотрит на него.

Теперь все, что у него есть - высеченное белым мрамором надгробие и воспоминания, которые рано или поздно сотрутся, заставив забыть даже чужой голос.

Субин смотрит на него и, кажется, видит на лице Тэхена что-то такое, отчего ему становится очень страшно, потому что в следующую секунду он берет его под локоть и тревожно, беспокойно говорит:

— Пойдем отсюда.

Тэхен кивает, как болванчик, и шагает вровень с Субином, даже не интересуясь окружающим пространством и конечным пунктом назначения. Они усаживаются на деревянную лавку неподалеку и долго молчат, уставившись в хмурое, недовольное ими всеми небо. Тэхен тихо говорит:

— Я думал, ты не придешь, — без какого-либо укора.

Субин ухмыляется.

— А какая уже разница, кто и с каким выражением будет смотреть мне в глаза, если те, перед кем я действительно должен извиниться, теперь уже никогда не придут в себя?

— Я не буду говорить тебе, что ты не виноват, — Тэхен спокойно смотрит на него и знает, что за внешним пониманием Субина скрывается боль и обида; это нормально для человека, — но я и не буду говорить, что вина исключительно твоя. Ни тебе, ни Енджуну не нужно было ругаться тогда. Ему особенно было не нужно всячески подначивать тебя. Да и тот, кто столкнулся с нами…

— Я до сих пор не знаю, кто это, — Субин выдыхает струйку холодного воздуха изо рта, — не думаю, что мы в принципе когда-то сможем это узнать.

Они оба молчат, зная, что в этом вопросе не нужны слова, когда и так все ясно. И кто настоящая причина, и почему, и как.

— Знаешь, я только теперь понимаю, какой же несусветной глупостью было бояться своих чувств и сбегать от них. Как же неправильно было раз за разом отказываться от чего-то, просто потому что тебе не хватает силы духа, — у Субина в глазах стоят слезы, так и не хлынувшие по лицу, — и теперь мне интересно только одно: почему людям требуется пережить смерть, чтобы понять, что такое жизнь?

— Я не знаю, Субин, — и это первый подобный ответ, который раньше остроумный Тэхен никогда бы в жизни не произнес, — я действительно не знаю.

— Знаешь, Енджун, он…, — Субин, грустно улыбаясь, достает из кармана пальто маленькую белую бумажку, свернутую пополам, — я нашел это в его квартире. Он написал мне письмо, Тэхен. Признался в своих чувствах, о которых я даже не подозревал, понимаешь?

— Субин…

— Он написал это письмо и так не нашел в себе смелости его отдать. А может, хотел, но позже. До того, как я убил его.

— Не убивал, — твердо говорит он, — ты его не убивал, — Субин тихо усмехается, качая головой, и Тэхен знает, что тот не верит ни единому его слову, — как ты смог зайти в его квартиру?

— У меня были ключи, — Субин пожимает плечами, а когда Тэхен смотрит на него со странным выражением в глазах, лишь спрашивает, — и что в этом такого?

— Субин…, — вкрадчиво говорит Тэхен, — даже у Бомгю, которого Енджун обожал, не было ключей от его квартиры.

И это говорит гораздо больше, чем любые слова.

— Все это время… твой страх заставлял тебя не только отказываться от него, но и не замечать того, как Енджун смотрит на тебя. Ты не представляешь, какон смотрел на тебя, даже этого не скрывая.

Енджун любил Субина с самого начала и до конца.

Субин гулко складывает и убирает письмо: Тэхен и не просит ему дать прочитать его, понимает, что это слишком лично, но…

— В том письме он назвал меня придурком примерно раз пятнадцать, — Субин тихо смеется, потирая переносицу, — много слов зачеркивал, не мог правильно их подобрать. В итоге сказал, что плюнул на романтичность, потому что он не умеет изъясняться красиво, и если я не могу принять его таким, какой он есть, то нам и не стоит даже рассматривать возможность быть вместе. В том письме… Тэхен, он открыл мне душу в том письме. Написал так много и то, что, как сам сказал, не знает ни одна живая душа, кроме него и теперь еще и меня. Он рассказал все от самого начала и до конца, он… говорил и о будущем там, — он отводит глаза, и Тэхен понимает, что все это время Субин смотрел прямо по направлению надгробия Бомгю: у него самого не находилось сил на это, — в этом чертовом письме, письме, которое он должен был просто сжечь, если не смог отдать, он назвал мне ту же самую причину, по которой я отказался признавать свою любовь вслух, и назвал это не просто страхом отказа, но страхом перед самим собой и жизнью. Жизнью, понимаешь?

— Понимаю, — Тэхен жалко, наверняка жалко улыбается, — теперь прекрасно понимаю.

— Я просто, — Субин шмыгает носом, утирает влагу рукой и смотрит в безграничное небо, следующее за ними несмотря ни на что, — хотел бы, чтобы все это оказалось лишь сном. Болезненным, но выдуманным уроком, из которого я вынес бы многого нового. Я хотел бы, чтобы это оказалось просто нашим общим сном.

— Реальность жестока, — говорит Тэхен, а сам находится где-то далеко, — жизнь… она та еще сука, если не будешь учить ее уроки.

У Субина становится светло-светло в глазах, а сам он плачет.

— Енджун сказал, что написал письмо, чтобы оставить после себя не мимолетный след, а нечто большее.

— Он оставил после себя очень много, — Тэхен тоже смотрит в небо и будто видит там пробивающиеся сквозь тучи солнечные лучи, — люди, думая, что не оставляют после себя ничего, оставляют тем, кто их любит, все.

Он смотрит в лицо своему главному страху.

На надгробие, на котором высечено любимое сердцу имя.

➴

oneheart - dreams come true

— Я надеюсь, ты купил нормальные обои?

— Слушай, не учи меня, ладно? — в трубке слышится раздраженный голос, — я их клеил в родительском доме, пока ты ходил пешком под золотой стол.

— Субин, мой отец был не настолько богат, — Тэхен смеется ему в трубку, и на той стороне тоже усмехаются.

Помолчав, голос в телефоне вдруг спрашивает:

— Как думаешь, кому бы из них больше всего понравилось обустраивать квартиру?

— Каю, — Тэхен даже не задумывается над ответом, — у него, в отличие от нас четверых, было врожденное чувство истинной красоты.

— Да… да, ты прав.

Тэхен знает, о чем Субин сейчас думает: говорить о смерти Бомгю или Енджуна было куда легче, чем о смерти Кая, факт которой все еще оставался больше режущим ножом по сердцу, чем кровоточащей раной, как в случае с теми, кого они любили.

Кай, вообще-то, все еще оставался самым лучшим человеком из всех, кого Тэхен знал.

— Ты там сильно не увлекайся до моего приезда, потому что я не планирую спать на простынях с единорогами, которые ты купишь мне из вредности, — дразнит его Тэхен, пытаясь сменить тему: им так было легче.

Всем всегда так легче.

— Сказал тот, кто уже наверняка купил кружку, где есть упоминание того, какой я лох, — язвят в ответ, и Тэхен смеется на всю улицу, а затем охает в трубку, когда нога скользит, и он едва не сваливается с двумя коробками прямо на заснеженную дорогу.

— Что с тобой? — обеспокоенно спрашивает Субин, пока Тэхен хмурится, переминаясь с ноги на ногу, пережидая, когда проходящие мимо прохожие потеряют интерес к его неуклюжести.

— Звездный час едва не настал.

В трубку выдыхают не то разгневанное, не то насмешливое:

— Дурак!

Тэхен фыркает, а затем не может сдержать улыбки и спешит дальше, пробегаясь глазами по витринам, скользящим мимо. Внезапно его внимание цепляет одна вывеска.

— Субин, напомни, что в этих коробках…

— Все их вещи…, — Субин глубоко задумывается, силясь вспомнить, — ну, всякие диски Кая там, или фотоаппарат Енджуна точно должен быть… а зачем ты вдруг снова спрашиваешь?

Тэхен не отвечает.

— Я… я потом тебе перезвоню, ладно?

— Тэхен, мать твою, что такое?

Но он уже бросает трубку.

Когда Тэхен тянет стеклянную дверь на себя, над его головой весело звенит украшенный в стиле Рождества колокольчик.

— Здравствуйте, чем могу помочь? — к нему навстречу выходит дружелюбно улыбающаяся девушка.

— Мне… мне нужно распечатать фотографии с одного очень старого фотоаппарата.

— Конечно, показывайте!

Тэхен не знает, сколько прошло времени, когда он выходит из маленькой фотостудии, бережно прижимая к груди ровно две фотографии. На улице стоит солнечный морозный день, еще один из череды тех, что бывают в декабре. Спустившись по лестнице, он ставит коробки на землю и садится прямо на заснеженную ступеньку.

В его руках две фотографии, на которых собрались они впятером: одна отредактированная, с четко прослеживающимися лицами, без той неудачной вспышки, что случилась, а другая четкая и яркая, только листок ее закрывает одно лицо.

Лицо Бомгю.

Он смотрит на эти две фотографии, ведет большими пальцами по ним, как бы поглаживая, и вдруг усмехается.

Ни на одной из этих фотографий нет их настоящих. Там есть только люди, боящиеся взглянуть правде, — себе, — в глаза, боящиеся сделать шаг навстречу переменам, шаг навстречу жизни, боящиеся оставлять след на своей и чужой судьбе, думающие, что у них еще будет время на то, чтобы поговорить и сделать что-то.

С каких пор мы начинаем считать, что нам дозволено время на то, чтобы сделать что-то потом?

Тэхен смотрит на скрытые листком очертания лица Бомгю.

С каких пор мы начинаем считать, что стоит избегать самих себя, бояться своего отражения и внешности, своей личности?

Есть ли нечто печальнее, чем размышления о других вселенных, где все могло бы сложиться иначе?

Тэхен встает со ступеньки, поднимает коробки и бредет в заснеженную даль, попутно набирая на телефоне знакомый номер. В голове назревает главный вопрос, не дающий ему покоя.

А есть ли на самом деле нечто печальнее фотографий, на которых нас нет?