В феврале не должно быть так холодно. Айзава точно помнил, что ещё вчера вышел из общежития в то же время в той же одежде и не дрожал. Погода даже никак не изменилась: сухо и безветренно. Даже температура в прогнозе та же. Наверное. Айзава себе не верил. Он запросто мог спутать дату или просто цифры в прогнозе.

Тем более, что он едва встал сегодня утром. Не то, чтобы раскрыть глаза, а потом ещё и подняться с кровати было легко, вообще никогда. Даже в лучшие дни для Айзавы пробуждение было тяжёлым трудом (в обычные — невыносимо тяжёлым). Но сегодня, стоило будильнику заголосить, Айзаву будто ударили по голове молотком. И в нос заодно. От завтрака ему вообще пришлось отказаться: мутило, да и он опаздывал из-за того, что долго валялся и охал.

На улице гул в голове и заложенный нос не прошли. Айзаве приходилось дышать, приоткрыв рот, отчего губы и язык становились мерзкими и сухими. Он мог облизать их, но потом всё сохло снова, потому что забитый нос никуда не девался. Айзава уже представлял, что за две недели (или сколько он так будет ходить?) простуды успеет привыкнуть к тому, чтобы дышать исключительно ртом.

Уже на пороге академии Айзава подумал о том, что мог бы взять больничный. Не из-за состояния, ему всегда было плохо и он часто болел на ногах просто потому, что не замечал, что что-то не так, а из-за возможности заразить учеников и коллег. К школьным правилам Айзава относился куда ответственнее, чем к своему организму.

Но уже в коридоре он отбросил эту мысль, вместо этого натянув бинты повыше. В это время года дети всё равно болеют и приносят свои вирусы в учебное заведение, Айзава ничего не может с этим сделать и тем более ему не стоит беспокоить директора и срывать уроки из-за обычной простуды.

Уже перед дверью 1-А Айзава ощутил, как ему крутит живот — не от волнения и даже не от предвкушения. Хотя именно сейчас он мог немного себя порадовать. Стоило только войти в класс, и…

— Живо расселись! — гаркнул Айзава.

И 1-А расселись. Из хорошего Айзава не мог не отметить, что хоть горло у него в порядке. Он без особых проблем (дышать и говорить из-за носа было тяжеловато, но терпимо) объявил, что на сегодняшнем классном часу каждый должен написать анализ выработанных на стажировке приёмов, и сделать это до звонка. Непременно.

Айзава зевнул. Сейчас было самое время, чтобы вздремнуть — тем более, плохое самочувствие давало о себе знать.

Айзава завернулся в спальный мешок на полу и прикрыл глаза. В висках стучало. Шорох ручек и бумаги превращался в шум прямо посередине черепа. Айзава уснул.

Задребезжал звонок, и он открыл глаза. Теперь все звуки словно транслировали ему в голову — топот учеников, болтовню, скрип ручек, шелест бумаги. Пазухи носа ощущались так, будто вот-вот должны были порваться изнутри.

Поперек горла повисла тошнота. Айзава предполагал, что она подступила слишком близко, но сил встать не было. Он и так редко куда бежал сразу после урока, на перемене тоже можно было поваляться, но Айзава был настроен встать и дойти до учительского туалета. Там хотя бы было тихо.

Конечности ослабли и больше напоминали вату, чем что-то, на чём Айзава мог встать и пойти. Просто встать и пойти. В желудке забурлило, будто бы собственное тело угрожало Айзаве проблеваться прямо тут.

Руки заледенели, стоило Айзаве вылезти из спального мешка. Такой сильный озноб даже ему было тяжело с чем-то спутать, но Айзаве было вообще не до этого. Согнувшись больше, чем обычно, он начал путь по коридору.

Айзава не слышал шума детей на перемене вокруг, не чувствовал боль в ногах, пока шёл, только тяжесть в животе и рвотные позывы, которые едва подавлял. Но Айзава знал, что его не может вырвать посреди кучи учеников в коридоре, одни мысли об этом внушали ужас — сколько внимания это привлечёт! Айзава и сейчас догадывался, что выглядел хуже обычного (что было... серьёзным заявлением) и наверняка цеплял взгляды особо любопытных учеников, но, видимо, у них хватало мозгов не подходить и не лезть не в своё дело.

Айзава сделал глубокий вдох, когда очередной рвотный позыв заставил его грудную клетку содрогнуться. К счастью, коридор, где находился учительский туалет, был пуст, и Айзава мог спокойно, в тишине сделать пару шагов, прежде чем — он машинально зажал рот рукой — его вытошнило на рукав.

Дрожащей рукой Айзава дёрнул ручку туалета и уже за дверью успел только упасть на колени, прежде чем его опять вырвало на пол, на одежду, на бинты — самое паршивое. Чувства смешались в одну вязкую, зловонную массу — дрожали ноги, выворачивало живот и рёбра, сжигало горло, ещё хуже жгло нос, опять трещала голова. И чувства не ушли, а только усилились, когда Айзаву перестало рвать.

Теперь его ничего не отвлекало и он мог насладиться своим положением сполна. Сам Айзава чувствовал себя не лучше, чем его тело. Отчего-то эта бытовая (по сравнению со всеми геройскими занятиями) ситуация выбесила его больше, чем нужно, и Айзава даже не мог вспомнить, когда в последний раз ощущал себя так мерзко и беспомощно.

Даже в самые отвратительные и тяжёлые моменты у Айзавы практически не выходило плакать, но если бы выходило — он представлял, что мог бы разрыдаться примерно сейчас. Болезнь и даже одежда в блевотине не были чем-то непоправимым или страшным, но обессиленному Айзаве так не казалось, даже если он сам это всё знал и ему перед самим собой было стыдно так расстраиваться из-за ерунды. Действительно... Весь сегодняшний день и все годы его жизни можно было описать, как сплошную ерунду (по крайней мере, так казалось самому Айзаве). Очевидно, что когда-нибудь он просто не выдержит.

Собрав все возможные силы, Айзава поднялся и отошёл к раковине. Включив воду, он подставил руку под струю и, отмыв, плеснул себе воды на грудь и на бинты. Запах это не убрало бы, но до общежития теперь не придётся идти в испачканной одежде — Айзаве этого было достаточно.

Следующим шагом Айзава подозвал обслуживающих роботов.

— Уберите всё и-и... Сообщите директору, что я болен... У меня температура и жар и рвота и... Гх... — Айзава прикрыл глаза. Слабость в теле никуда не девалась, так что даже шевелить языком было для него тяжёлой задачей. — Насморк... Я не знаю. Я ушёл.

Когда приказ был принят, Айзава вышел из туалета и направился к выходу из академии. К счастью, пока он сидел, начался урок, и в коридорах академии стояла блаженная тишина. Если бы не это, Айзава бы точно заплакал сегодня.