Утро перед классным часом началось необычно шумно: на задних партах собрался целый консилиум шепчущих, которые оживлённо обсуждали какую-то одну тему и выдвигали теории. Эми бы не соврала, если бы сказала, что, во-первых, уже несколько минут сидит и вслушивается, а во-вторых — что её тело застыло, а голосовые связки не шевелятся. Иначе бы она давно вбежала в самую кучу с громким криком «Какая тема, шептуны?!».

— Фуку-чан, твоего семпая не Ширакумо зовут? — крикнули с задних партах.

Эми на автомате обернулась и пустым взглядом окинула одноклассников, глаза которых были устремлены прямо на неё.

— Нет, а что? — как можно громче ответила Эми.

— Ну фууух, а то это Ширакумо из 2-А на стажировке прибили...

Эми сглотнула, не меняясь в лице.

— Да капец, нам теперь стажировки вообще отменят... — вздохнула кто-то.

— Ты откуда это взяла?! К следующему году точно успокоятся!

— Ребят, вам всё равно, что ученик умер, да?

— Ну староста начинает... Фуку-чан, ты хоть скажи весёлое что-нибудь!

Эми почти на автомате выдавила улыбку.

— Ой, бли-ин, — она почесала затылок. — Да я спала плохо, вообще шуток не выдумать! Хе-хе...

***

Хизаши вышел из школы и медленным шагом направился к скамейке. Домой возвращаться пока не хотелось. Хотелось, что совсем для него нехарактерно, посидеть и подумать в тишине, а то первый день в школе выдался больно шумным. Все, кому не лень, начали расспрашивать, как он, что произошло, как это произошло («Вообще мозгов нет, что ли?!»), правда, одного использования Причуды хватило, чтобы одноклассники успокоились.

После этого всё стало так, как раньше.

Разве что после уроков математики Хизаши теперь будет оставаться один. Планировать совместное агентство тоже особо не с кем. Ещё одна из парт в классе как-то пусто смотрится. Есть надо вдвоём — это когда Шота вернётся.

Маму наверняка тоже допросят, когда она с гастролей вернётся, но это не факт.

А вообще — всё как раньше.

— Я-ма-да-семпааай! — выбил его из раздумий звонкий крик.

Хизаши повернул голову, мрачнея. Впрочем, он смягчился, увидев зелёные волосы и расстёгнутый пиджак — почему-то даже сейчас Фукукадо его веселила. Такая маленькая, несётся изо всех сил прямо к нему, хоть лицо у неё сейчас и не весёлое. Совсем.

— Вааа... Умру сейчас... Я ещё и с тренировки... — проговорила Фукукадо, прежде чем шлёпнуться прямо на землю.

Впрочем, не прошло и пары секунд, как она уже противоречила сама себе: моментально отдышалась и принялась тараторить в привычной Хизаши манере.

— Мне сегодня рассказали, что ваш друг, он, ну... Понимаешь сам! А я Шоту-чан нигде не видела. Что с ним? Он хоть в порядке?

Хизаши вздохнул. Вроде и неловко, что младшая видит его таким унылым, жалеющим себя на скамейке, а вроде она и сама не такая весёлая, как обычно (по дрожащему голосу Фукукадо чуть ли не плакала), да и вообще кроме её драгоценного Шоты её ничего не интересует. Навряд ли она теперь думает о Хизаши хуже.

— Он пока не посещает уроки. И... Мы с ним не говорили, слушай. Вот как нас из полицейского участка выпустили — нифига, — Хизаши почесал лоб. — Но он живой. Оправится и будет ходить на уроки.

— Ты самый лучший, Ямада-семпай! — слабо улыбнулась Фукукадо, покачиваясь на земле то ли от тревоги, то ли от радости.

— Скажешь тоже, — Хизаши махнул рукой. — Не понимаю, зачем он тебе дался. Я-то его давно знаю, а тебе Шота зачем? Он недовольный вечно ходит, рожа кислая, посылает тебя вечно — ага, ага, а сам твой брелок на сумке уже сколько носит.

В ответ на это Фукукадо только покраснела, не отводя взгляда. А Хизаши и сам не знал, зачем затеял этот разговор, разве что чтобы отвлечься и не думать обо всём, что на него теперь навалилось, не держать перед глазами пустую парту, как минимум.

— Ты как моя мама сказал, — фыркнула Фукукадо, такая же красная. — Вы не понимаете ничего. Шота-чан, он... Как котёночек. Я бы его на руках по всей школе носила, если б он мне разрешил! Ой...

***

Последние дни смазались в одну непроглядную дымку. Стажировка, которой будто и не было, визит в полицейский участок, потом бесконечные визиты полицейских домой — может, они давно перестали ходить? Отец был злее обычного. Сказал что-то про позор — он всегда об этом говорит, непонятно, что здесь изменилось. Мать ходила по квартире, как призрак, беззвучная и почти невидимая. Не говорила ни с кем, не смотрела даже, как будто он прокажённый. Хотя Шота всегда себя таким ощущал. Как будто и ничего не изменилось. Потом его ещё и в школу выгнали — хорошо, всё равно дома уже сидеть невыносимо.

Жизнь началась заново.

В школе никому не пришло в голову к нему подходить. Шептались, странно смотрели, но Шота половину и не заметил. Хизаши тоже был спокойнее — удивительно. Учителей Шота слушал, но почему-то ничего не запомнил. Впервые он ощущал такую тяжёлую и непреодолимую сонливость — целый день голоса учителей и одноклассников звучали где-то далеко, а рядом находилось только неподъёмное тело. Руки опускались, веки тянуло вниз. С чего бы? Дома он только и делал, что спал.

На обеде Шота почти на автомате вышел из класса и отправился по знакомому коридору к лестнице на крышу. Правда, обеда у него не было, но он помнил, как идти. Подниматься стало трудно — сил не было, ноги будто путались. Когда Шота поднялся на крышу, капал дождь.

Шота глубоко вдохнул, несколько раз, будто пробуя на вкус озоновый воздух. После школьной духоты и правда было приятно. Когда Шота дошел до их места, с неба уже лило.

Он сел и прикрыл глаза. Дождь бил по крыше, стекал по форме, мочил носки — но какая уж разница. Небо сплошь серое, без просвета, сквозь стену ливня не видно ни города, ничего внизу, Шота и не знал, почему погода так резко испортилась. Ничего ведь и не изменилось особо. Утром было облачно... Наверное. Он вдруг понял, что и это забыл.

Дверь на лестницу тихо скрипнула, зазвучали шаги, но Шота даже не посмотрел туда, пока с ним не заговорили.

— Я... Ямада-семпай сказал тебя не беспокоить, но я поесть принесла. Сразу уйду, если хочешь, — зазвучал девичий голос.

Он был таким спокойным, что Шота даже не сразу понял, чей он. Перед ним стояла Фукукадо с ланчбоксом, чуть скрестив ноги. Её уголки губ были опущены, и Шота поймал себя на мысли, что она была куда красивее, когда постоянно хохотала и улыбалась.

— Ты ешь омурайсу, Шота-семпай?

Живот заурчал, словно реагируя на слово. Шота вообще ничего не хотел, но он не помнил, ел когда-нибудь или нет, а умирать пока не хотелось. Он не мог.

Шота молча встал и забрал коробку с едой. Фукукадо ничего не сказала, не засмеялась, даже ни одной дебильной шутки с губ не слетело. Шота совсем не понимал, что с ней. Но она ненормальная. Бывает.

— Как ты хоть себя чувствуешь? — тихо спросила Фукукадо, уже оказавшись у него за спиной.

Шота застыл. Вопрос застрял в глотке, отчего-то всё тело напряглось, как перед ударом, а глаза защипало. Его ведь никто так и не спросил, как он. Шота сам забыл, как он. По щекам потекли слёзы, незаметные под дождём, куда виднее была мелкая дрожь по всему телу, а потом судороги, всхлипы, которые угрожали разорвать грудную клетку. Шоте стало больно, он не хотел, чтобы это сейчас рвалось, это так неудобно — когда лицо в соплях и слюнях под дождём, да ещё перед кем.

— Пошли обратно, не мокни, — непохоже на себя прошептала «кто-то».

Вот так просто, будто он сейчас не стоял согнувшись и не содрогался от рыданий под проливным дождём. Но с Фукукадо он пошёл.

На лестнице Шота так и не перестал плакать. Не то, чтобы ему не было всё равно — ему было слишком плохо, чтобы успокоиться, чтобы устыдиться Фукукадо, весь мир как будто сжался до тяжести по всему телу и кома в горле, от которого не получалось избавиться. Шота сжался в углу и всхлипывал, сжимал зубы, дёргал волосы и кожу — дома ему это никогда не давали. А сейчас, когда его разум чуть-чуть прояснился, он подумал, что с Фукукадо как-то и не стыдно. Она ведь такая же безобидная идиотка, как Хизаши, только посимпатичнее, хуже неё Шота точно выглядеть не будет.

Она, тем временем сидела рядом и смотрела вниз — то на лестничный пролёт, то на ланчбокс в руках. Из-за дождя Шота не знал, плакала ли она, но выглядела такой же грустной, а ещё мокрые волосы стали совсем плоскими и прямыми. Ей такое не шло. Были бы они чуть взъерошены, как обычно...

Шота закрыл глаза руками и опять погрузился во тьму. Надо было отдохнуть. Дышать без всхлипов. Потом поесть. Что уж с тем, что это якобы ухаживания, ничего вкуснее, чем у Фукукадо, Шота никогда не ел. Оборо, правда, однажды чуть не стошнило, когда Шота с раздражённым видом отдал "подарок" Фукукадо ему. Только сейчас Шота понял, что, наверное, диета Оборо была разнообразнее, чем холодный рис и готовая лапша каждый вечер. Вот он и не оценил.

Окончательно успокоившись, Шота молча взял ланчбокс из рук Эми (там лежали пластиковые палочки с котятами) и принялся пожирать коричневатый омлет вместе с рисом, совсем не думая о том, слишком ли быстро ест или слишком медленно, чавкает или нет, даже остаётся ли еда на губах или разлетается на брюки.

Шота помнил, как они ходили на ночёвку к Хизаши в первый раз. Тогда его отец тоже угостил их жареным тофу и очень глупо пошутил, что Шоте надо есть, а то штаны сваливаются. Но кроме этого, должно быть, так это сейчас и ощущалось — приятно. Приятно, когда тебе готовят. Как будто спрашивают «Как ты? Ты не голоден?». Может, Фукукадо это и имела ввиду, а не просто издевалась и привлекала внимание?

Закончив с омурайсу, Шота отложил ланчбокс и обречённо посмотрел в потолок.

— Мне отец такое задаст за то, что я весь мокрый приду... — равнодушно произнёс он, словно размышлял вслух.

— Можешь ко мне после уроков. Я серьёзно! Без свиданий. У нас просто сушилка дома. Можно и в прачечную зайти, но ты же не будешь там раздеваться до трусов... — отозвалась Фукукадо.

Шоте и не верилось, что она столько времени сохраняет адекватность. Хотя реплика про обнажение, ещё и на публике, заставила его поёжиться. Это не было смешно, хотя разницы тоже не было.

— У тебя дома тоже не буду.

— Пфф! А мои мам с папой только и мечтают об этом, — захохотала Фукукадо.

Шоту успокоило, что ей тоже эта идея не нравится. А ещё она опять смеялась и будто расцвела от этого — и правда, ей так больше шло, хоть и грустной она становилась тише и раздражала меньше.

Шота опустил взгляд, не желая проколоться на том, что сидит и рассматривает Фукукадо, даже любуется. Да, она ему нравится, она даже нормальной оказалась, просто самой Фукукадо об этом знать не стоит — ещё зазнается и совсем меру потеряет. А потом и свидания в прачечной, и свадьба, а Хизаши там ведущий.

Когда Шота вообразил эту ужасную картину, уголки его губ невольно потянулись вверх.