Три Хитрые Лисы

В последнее время Эндрю живет в постоянном волнении. Оттого, что у него есть муж. Оттого, что у него есть дети. Оттого, как резко изменился его характер после их появления.

Прямо сейчас он напуган до дрожи: радионяня передает тихие всхлипы его маленького сына из детской. Эндрю почти бегом взлетает по лестнице, стремительно проходит коридор, но Нил внезапно оказывается рядом, перехватывая его и крепко прижимая к себе.

— Подожди, — шепчет он ему на ухо.

Эндрю оборачивается в замешательстве, встречаясь взглядом со спокойными глазами Нила. Возмутительно спокойными. Их пятилетний ребенок сейчас совсем один в большой комнате, и пусть стены выкрашены в любимый зеленый цвет, на полу мягкий ковролин, напоминающий траву, а вокруг разбросаны игрушки — вдруг он поранился? Вдруг испугался? Вдруг подумал, что его бросили?

Нельзя этого допустить — никто в этом доме больше не должен чувствовать себя покинутым. Квота исчерпана.

Эндрю напрягается, готовый вырваться, но Нил лишь крепче прижимает его к себе, утыкаясь подбородком в его плечо.

— Я знаю, почему он плачет, — говорит он, неосмотрительно ослабляя хватку. Эндрю тут же вырывается и опускает свою тяжелую руку ему на затылок.

— Чего? — он правда старается сказать это шепотом, хотя голос предательски дрожит. А ведь Эндрю знал, знал, что с этим альфой что-то обязательно пойдет не так. Что вся эта идиллия не продлится вечно. Что все эти годы ему умело пудрили мозги. — Ты…

— Я вчера сказал им, что у тебя скоро день рождения.

Эндрю замирает, слыша, как защелкиваются его зубы.

— Из-за глупых праздников дети не бьются в истерике, — бросает он, усиливая хватку на шее худшего отца на свете.

— Тише. Это не истерика, — Нил мягко проводит пальцами по его щеке и кивает в сторону комнаты. — Слышишь? Он уже успокоился.

Эндрю медленно поворачивает голову, прислушивается, позволяя себе всего на секунду расслабиться. И правда, кроме усиленного стука собственного сердца, он ничего не слышит.

— Успокойся сам, и тогда я разрешу тебе их подслушать, — с лукавой улыбкой добавляет Нил, осторожно подкрадываясь к слегка приоткрытой двери — что странно. Эндрю помнит, как закрывал ее полчаса назад.

— Что значит “разрешишь”? — раздраженно шепчет он, излишне резко надавливая рукой на голову этого нахала, и тот едва не ударяется лбом о дверь. — Не смей мне указывать, как обращаться с моими детьми.

Нил лишь тихо шикает, и Эндрю, нехотя, присоединяется к нему, заглядывая в щель.

Маленький Дэвид сидит на полу, прижавшись лицом к своему любимому плюшевому лисенку, подаренному дедушкой. Его лица не видно, но хрупкая кожа цела, одежда чистая. Внешне все в порядке, но Эндрю все равно звучно опускается на колени, порываясь встать.

Дэвид отрывает голову от игрушки, поворачивая ее в сторону двери. Нил успевает притянуть Эндрю назад, и, кажется, малыш их не замечает.

— Сэр? — тоненький голосок раздается из-за двери. Эндрю начинает чаще дышать, а Нил — мягко поглаживать его по спине.

— Сэр спит, потому что мы еще не спим, — уверенно отвечает Бетси, его сестра. Даже не видя ее, Эндрю представляет, как она гордо поднимает подбородок. — Убери мишку, пошли играть.

— Это не мишка, а лис.

— Ты дурак.

Эндрю, кажется, переживает микроинфаркт.

— Откуда она узнала это слово? — сердито шепчет он Нилу, замечая, как растягиваются его злословные губы в приглушенном коридорном свете.

— Кажется, я так называл Кевина при ней. Да ладно, это безобидное ругательство — надо же ей как-то самовыражаться, — успокаивает его Нил.

Эндрю мысленно добавляет этот промах в список грехов Нила Джостена. Их немного, но достаточно (и, хоть он и записал его в худшие отцы, пока только карандашом). Идиот решил научить ее “самовыражаться”, да? А может, просто “выражаться”?!

С одной стороны, это не так уж плохо, Эндрю готов признать — куда лучше научить детей душить недоброжелателей словами, а не, буквально, руками. Но с другой, его передергивает от одной лишь мысли, что их детям однажды придется столкнуться с жестокостью мира. Что это неизбежно, что он не сможет всегда оберегать их. Что нужно срочно записать их обоих на проклятую спортивную секцию. Нил будет рад, конечно. С какого возраста там берут? С трех? О нет, надо было подумать об этом раньше.

За пеленой мрачных мыслей он упускает часть диалога в детской.

— Но папа сказал, что у мамы скоро “обособленный” день. Надо его обрадовать, а я не знаю ничего “обособленного”, — Дэвид снова начинает хныкать.

— Мама расстроится, если ты будешь плакать. А папа расстроится, если ты будешь дураком.

У Эндрю вновь сжимается сердце — и не только из-за того, что это дурное слово привязалось к его девочке.

— Почему она думает, что мы расстроимся? — почти беззвучно спрашивает он.

— Потому что ты слишком сильно над ними трясешься, — Нил показательно встряхивает его за плечи, и Эндрю едва удерживает равновесие.

— Блять, — выдыхает он, — просто я до сих пор не могу поверить, что они есть.

Каждое утро он просыпается и не может поверить, что это его жизнь. Никакой опасности, как и необходимости держать при себе ножи. Никаких внезапных потрясений, кроме невинных высказываний или ненароком разлитого на кухне сока. Сплошная радость, чуждая ему вплоть до последних лет, сопряженная с тревогой за жизнь, которую он никогда не думал, что даст.

Нил улыбается, размахивая пальцем перед его носом.

— А вот это слово будет уже на твоей совести, мама, — и снова шикает на Эндрю, не давая ответить, прежде чем снова сосредоточиться на детях.

— “Обособленное” значит не такое, как всегда, — объясняет Бетси, становясь над Дэвидом. — Надо сделать что-то… другое.

Малыш поднимает на нее глаза.

— Но я дарю маме рисунки.

— Нарисуй другой рисунок, — предлагает она. — А я уже знаю, что сделаю!

Дэвид поникает, крепче обнимая лисенка.

— Ты врешь.

— Не вру! — возмущается Бетси, и Дэвид снова начинает хныкать.

— Это невыносимо, — шепчет Эндрю. — А если они сейчас подерутся?

Хотя, скорее всего, это больше будет похоже на избиение Дэвида. Он очень застенчивый мальчик и вряд ли даст сдачи… На самом деле удивительно, что они еще ни разу не сцепились.

Боже, она ужасна — вся эта еще не случившаяся ситуация.

— Тогда ты расскажешь им, как важно беречь друг друга — что нельзя бить родных. А я подберусь сзади и скажу, что других можно, — Нил хмыкает, наклоняя голову набок. — Или сообразишь что-нибудь обо лжи.

Эндрю хмурится, решая зацепиться за тему поважнее.

— Ты же понимаешь, что нельзя учить их насилию. Никакому.

— А ты понимаешь, что они его не избегут, — Эндрю было собирается возразить, но Нил настойчиво продолжает шептать: — Я не говорю, что им придется пережить то же, что и нам, но они узнают об этом. Увидят, услышат, прочитают — как угодно. Мы не сможем ограждать их от этого вечно.

— И нам что, уже пора начать учить их держать ножи? — злобно шипит Эндрю, рукой вцепляясь в рубашку идиота. Нила заставили взяться за них примерно в этом возрасте, и он хочет сделать то же самое с их детьми? Нет, Эндрю не позволит.

Лицо Нила резко разглаживается до безэмоциональной маски.

— Нет, — с абсолютной серьезностью отвечает он. — Даже если они сами попросят… я не уверен, что соглашусь.

Эндрю шумно вздыхает через нос, вглядываясь в его лицо.

— Не попросят.

— Вот об этом я и говорю — ты не даешь им свободы. Не даешь ошибаться, не даешь думать, — Нил наклоняется ближе, беря его за руки. — Что бы было, не останови я тебя? Ты бы забежал туда, подхватил Дэвида и начал допытывать, почему он плачет. Скорее всего, он бы признался, что не знает, что тебе подарить. А ты? Ответил бы “ничего” или, еще хуже, убедил его, что лучшим подарком будет его улыбка или что-то в этом роде.

Эндрю вздрагивает всем телом, прикрывая глаза. Он бы не… Нет, он бы сделал именно так. Нил слишком хорошо его знает, и это раздражает, но… Разве плохо желать, чтобы твой ребенок улыбался? Чтобы не плакал из-за какого-то пустякового дня, который Эндрю давно безразличен? И он вовсе не запрещает им думать — и Бетси, и Дэвид сами выбирают, чем заниматься, на них не оказывается никакого давления, ведь он всего лишь… присматривает за ними. Блять, нет — он за ними следит. Пристально следит.

Он усмехается своим же мыслям. Ну и кто здесь годами ходил на терапевтические сессий, пускай поначалу и не по своей воле? Кто гнал этого слишком умного идиота к психотерапевту, хотя сам будто ничего из терапии не вынес? Они с Би редко затрагивали тему детей, но ведь Эндрю уже обладал знаниями о том, как стоит действовать ему самому. О том, к чему и что приведет. Так почему же не додумался спроецировать этот опыт на детей?

Хм, на самом деле, кое до чего он все-таки додумался. Вспомнил себя в их возрасте — свою беспомощность, свои простые-простые желания, которые так и не реализовались. А затем отразил и сделал все, чтобы малыши никогда не почувствовали себя такими же ненужными, как он сам.

— Откуда столько сознательности, а, Джостен? — чеканит он.

Нил самодовольно улыбается, на что Эндрю недоверчиво сводит брови.

— Это же очевидно, — Эндрю сводит их сильнее. — Ладно, да, я изучал вопрос. Говорят, твой контролирующий подход сделает их безвольными взрослыми, — Нил неспешно поглаживает его пальцы. — Они не станут такими, как мы. Это невозможно. Но мы можем случайно сломать их по-другому, — посерьезнев добавляет он, заглядывая Эндрю в глаза. — Я рад, что ты наконец разрешил себе проявлять эмоции, но и голову включать не забывай. Иначе титул идиота плавно перетечет к тебе.

Да как он может.

— Ты…

— Давай спросим папу! — раздается голос из детской, и Эндрю внезапно вспоминает, что они вдвоем, скрючившись, сидят на полу прямо за дверью.

Бетси тут же врывается в коридор, спотыкаясь о ногу Нила. Маленькие ладошки прокатываются по кварцвинилу. Он лучше паркета, говорили они. Не будет усаживаться, блять. Нужно было послать и дизайнера, и бригадира на хуй, расстелив ковролин везде. Или хотя бы ковры. Что угодно с корнем “ковер”.

Из-за двери показывается Дэвид с лапкой лисенка в руке, но быстро ныряет обратно, будто пугаясь.

Нил отталкивается от стены и наклоняется к распластавшемуся по полу ребенку. Бетси, в отличие от Дэвида, плачет редко — и теперь лишь ойкает, когда папа поднимает ее на ноги.

— Сильно ударилась? — спрашивает Нил, разглаживая ее кофточку.

Бетси молчаливо осматривает себя. Поднимает на него свои огромные глаза. Думает. Думает еще.

— Нет, — она осматривается, замечая Эндрю. Тем временем вторая пара огромных глаз робко выглядывает из детской. — Что вы тут делаете?

Эндрю напряженно перебирает внятные причины, понимая, что правда — точно не одна из них. Но Нил спасает его, с улыбкой говоря:

— Вы что-то от меня хотели?

Бетси забавно ворчит, смотря то на него, то на Эндрю. Дэвид окончательно скрывается в комнате.

— Да? — с какой-то загадочной интонацией произносит она, сощурившись рассматривая Эндрю. Ох, какой пугающий взгляд — где она ему научилась?

— Но ты не хочешь говорить здесь? — улыбаясь еще шире спрашивает Нил. Бетси молча дуется. Затем сжимает несколько пальцев Нила, насколько хватает ее маленькой ручки, и дергает его на себя. — Понял.

Бетси недовольно пищит.

Нил жестом закрывает рот на замок, прежде чем поняться.

— Все хорошо, — бросает он Эндрю, закрывая за ними дверь детской.

Ну да, кончено. Сначала плачь, потом угрозы мордобоя, а теперь секреты. Эндрю обязательно это проглотит. На секунду ему хочется уподобиться подлому папе — снова присесть у двери и втихую выведать планы этих троих, — но он одумывается. Пускай он и ненавидит тайны вместе с сюрпризами, сегодняшний день проходит слишком странно, чтобы действовать предсказуемо.

Он вздыхает.

Все-таки дети заперлись в комнате не одни, а с папой… Ах, они же точно будут запираться одни, когда вырастут… спокойно, это нормально. Все будет нормально.

Да.

Будет.

А пока Эндрю срочно нужно поговорить с другой Бетси.

***

Он еще ни разу не ждал свой день рождения с таким нетерпением. Шаткое спокойствие приносило лишь знание, что этот злосчастный день наступит уже завтра. В остальном же все было до странности привычно: Нил пропадает где-то на стадионе, Дэвид сидит за своим детским столиком, старательно выводя уже шестнадцатую страницу прописей (ну как можно быть настолько милым ребенком? Эндрю никогда не устанет любоваться его радостным лицом, когда вручает ему новую тетрадь с этими завитушками и хвостиками), а Бетси задумчиво вертит в руках новую вещицу — круглый значок с лисьей лапой, который она уже успела надеть сегодня в сад.

Может быть, они ничего не придумали? Или Нил все-таки решил сжалиться над Эндрю, убедив детей ничего ему не дарить? Иначе как объяснить это подозрительное бездействие? Дети же редко умеют хранить секреты…

Постойте, почему она такая задумчивая?..

Эндрю присаживается рядом с Бетси, утопающей в мягких диванных подушках. Она выглядит грустной.

— Что-то случилось, детка? — нежно спрашивает он, легонько проводя рукой по ее распущенным волосам.

Бетси льнет к его руке, тихонько гудя.

А Эндрю уже готовится располосовать ступни тому, кто тронул его дочь. Или медленно вскрыть позвонки один за другим. За годы мирной жизни в голове начали крутиться самые креативные способы противодействия, и он не против испытать парочку теорий.

— Тебя кто-то обидел? — сдержанно переспрашивает он.

Бетси поднимает на него глаза и мучительно долго молчит. Затем глубоко вздыхает, совсем как взрослая, и приподнимает значок.

— Я хотела… — она замолкает, и Эндрю осторожно сажает ее себе на колени. Бетси прижимается к его груди, не отрывая глаз от значка. — Девочка… я хотела с ней подружиться, а она заплакала.

Ох.

Так, ладно. Это просто детская ссора, нужно поумерить пыл.

— Почему? — мягче задает вопрос Эндрю.

— Я не знаю. Я… — Бетси хмыкает, немного отстраняясь. Задумчиво смотрит на его футболку, затем снова вздыхает. — Я сделала, как папа — тыкнула иголкой в ее кофточку, потом сделала “щелк”. Она сначала улыбалась, а потом заплакала. И мальчик, которого я не знаю, тоже перестал улыбаться. Но я сразу забрала значок обратно, — спешно добавляет она, — а потом пришла миссис Госсетт, и я осталась одна.

Эндрю чувствует облегчение — похоже, ничего серьезного не произошло.

— Мам, она дура? — внезапно спрашивает Бетси, и Эндрю давится воздухом.

О, Джостен, только приди сегодня домой…

Эндрю откашливается.

— Нет, милая. И ты все сделала правильно, — он целует дочку в лоб, обнимая. — Просто она не знала, как это работает. Наверное, расстроилась, когда ты проткнула иголкой ее одежду.

— Но она же ее видела!

Ох, Бетси. Люди идиоты. Идиоты, как твой чертов папа, но не слишком ли рано тебе об этом знать…

— Знаешь, не все сразу понимают, что происходит. Иногда люди неправильно понимают поступки — свои или чужие.

Бетси задумывается, ее маленькое личико сосредоточено.

— Но, если они не понимают, значит, они дураки.

Эндрю сдается под натиском этого нерушимого аргумента.

— Да, возможно, — ну, почти сдается. — Пускай другие иногда и ведут себя как дураки, называть их так — плохо. Так что, если тебе больше не нравится эта девочка, просто не общайся с ней. А свой красивый значок носи сама.

Бетси молчит, затем неуверенно тянет ручку к его футболке.

— Хочу, чтобы ты носил, — тихо говорит она.

— Конечно, — с теплой улыбкой отвечает Эндрю, получая в ответ сияющий взгляд. Бетси встает и аккуратно открывает застежку значка, затем подбирает темную ткань и прикрепляет маленький кругляшок.

Она отходит на шаг, внимательно рассматривая свою работу, уперев руки в бока. Подходит ближе, немного поправляет. Делает так еще пару раз. Наконец, удовлетворенно кивает и поднимает на него глаза.

— Я хочу пить.

И это отлично. Лучше выпить, чем обсуждать хитросплетение мыслей каких-то девочек.

— Пойдем на кухню, — предлагает Эндрю, протягивая ей руку.

***

Утром того самого дня Эндрю с трудом открывает глаза — таблетка снотворного, принятая в четыре утра, настойчиво влечет его обратно в сон. Но прикосновения теплых губ к его рукам, шее, лицу действуют упорнее. Последний поцелуй Нил оставляет на его скуле, с хитрой улыбкой нависая сверху.

Эндрю лениво смазывает ее ладонью.

— Молчать, — приказывает он. На Ниле нет пижамы (что ожидаемо, с учетом его ранних подъемов), но есть несколько резиночек, фиксирующих маленьких каштановые косички на длинной челке. Эндрю хмурится. — Сколько время?

— Непростительно много, — отвечает Нил, спрыгивая с кровати и хватая его за лодыжки.

С коротким возгласом Эндрю прокатывается по матрасу и невольно встает на ноги, падая в его объятия. Даже несмотря на неизбежное, что поджидает его внизу, Эндрю намерен играть до конца. Он слегка отталкивает Нила, чтобы смерить его непроницаемым взглядом, а затем, без предупреждения, прыгает на него.

Нил охает, подхватывая его за ноги.

Не падает.

М-м, жаль.

— В ванную, — командует Эндрю, и Нил, что-то щекотно пыхча ему в шею, послушно шагает к одной из дверей.

Эндрю не сдается и здесь, нарочито медленно изучая зубной нитью каждый изгиб своих зубов, а затем и несуществующие мешки под глазами подушечками пальцев. Когда он заявляет, что все-таки хочет принять полноценный душ, Нил тащит его обратно в спальню переодеваться.

Почти приняв свою судьбу (в которую он, строго говоря, никогда не верил), и натянув вчерашнюю футболку со значком Бетси, Эндрю бросает на идиота недовольный взгляд.

— Что вы задумали? — ему до сих пор не дает покоя, хм, спокойствие детей.

— О, тебе не понравится, — с широкой улыбкой заверяет Нил и протягивает руку.

Эндрю принимает ее, вздыхая, и обреченно плетется в гостиную. Настенные часы сообщают, что уже второй час дня, а плотные клубья запаха — о шоколадном торте, свежих вафлях и апельсиновом соке на столе, и о двух взволнованных пятилетках на мягком диване.

Дети подскакивают, верещат, прыгают, пищат — вьются вокруг него, рассыпаясь самыми милыми поздравлениями, какие Эндрю только слышал, и скорее-скорее тянут его к столу, потому что:

— Папа сказал, что подарки дарят только после еды!

— Я уже поела, я умная.

— Я тоже!

— Мама, ешь быстрее.

— Быстро есть нельзя, живот заболит.

— Ты долго спал, нам скучно.

А Эндрю просто надеется просмотреть на них весь день — вот таких, безгранично счастливых, здоровых, очень умных (да, Бетси) детей. Сделать побольше ментальных снимков их неповторимых лиц и самых красивых костюмчиков принцессы и скелетика, оставшихся еще с Хэллоуина.

Тем не менее, чтобы не расстраивать их, он в темпе съедает свои вафли. Возможно, не только поэтому.

Ожидание неизбежного продолжает действовать ему на нервы.

Дэвид первым выбегает из-за стола и несется обратно в гостиную, а Бетси повелительно указывает пальчиком в том же направлении, не сводя с Эндрю внимательных глаз. Затем также пристально смотрит на Нила, и тот, ухмыляясь, кивает.

Они усаживаются кругом на теплом полу — иначе черта с два Эндрю разрешил бы. К слову, комната выглядит вполне обычно — ничего не выдает изменений. Да и каких-то подозрительных запахов тоже нет. Может, они решили спеть ему какую-нибудь песенку? Или рассказать стишок?

Дэвид нетерпеливо жамкает коленки своего костюмчика, а Бетси недовольно глазеет на Нила.

— Папа, где?!

Нил примирительно поднимает руки и наклоняется к Эндрю.

— Закрой глаза, — вполголоса произносит он, целуя его в скулу.

Эндрю в последний раз оглядывает малышей и прикладывает ладони к лицу.

Что-то ему страшно.

Немного.

Ладно, много.

Какое-то время он не слышит ничего, кроме шороха бумажного пакета, тихих вздохов и настойчивых “тс-с-с”. Получается, они что-то купили… но что? Было бы странно предположить, что эти трое подарят ему, например, ту клепанную кожанку, о которой он в тайне до сих пор мечтает, но уже не представляет, когда будет носить. Или сертификат в тату-салон, чтобы набить себе что-нибудь новое (разумеется, в невидимом для двойняшек месте) — хотя зачем для одной бумажки целый пакет… не говоря уже о том, что он откусил бы Нилу голову за то, что тот лишний раз напомнил детям о существовании татуировок.

— Открывай! Открывай! — наперебой выкрикивают малыши, и Эндрю убирает ладони.

Перед ним сидит все та же троица, но в огромных. Пушистых. Лисьих. Ушах.

Бетси гикает, поглаживая кисточки своих, Дэвид радостно качается из стороны в сторону, а Нил с улыбкой смотрит на него, держа в руках еще один пушистый ободок.

— Итак, — начинает он, пока Эндрю, совершенно растерянный, не может выбрать, на ком задержать взгляд, — мы решили больше не скрывать нашу истинную сущность, правда, дети? — все трое начинают забавно тявкать, пищать и скулить, сопровождая звуки хищными жестами. — Ах, мы — лисья стая, а ты — наш самый-самый любимый вожак.

Нил придвигается ближе и, ни на секунду не переставая улыбаться, надевает на Эндрю темно-оранжевые уши.

— Да!

— Мама-лис!

У Эндрю громко екает в груди. Он открывает рот, собираясь что-то сказать, но Нил продолжает.

— И теперь каждый, приходящий в нашу нору, должен об этом знать, — заявляет он, поворачиваясь к Дэвиду.

Тот собирается с духом, явно волнуясь.

— Мама! В этот о…

— Особенный, — подсказывает Нил.

— В этот особенный день мы хотим подарить тебе ге… герб нашей семьи!

— Чтобы ты смотрел на него и знал, что мы всегда будем вместе! — увереннее добавляет Бетси.

И только сейчас Эндрю замечает небольшой белоснежный холст на подрамнике в центре круга, а рядом — четыре широкие миски с разноцветной краской.

Он замирает, ошеломленный. Из всех возможных подарков… они выбрали сделать что-то вместе — не только для него, но для них всех.

У Эндрю невольно дрожат губы.

— Давай, — говорит Нил, обвивая его одеревеневшее запястье.

— Мой — розовый!

— А мой — зеленый!

Нил окунает его ладонь в нежно-голубую краску, а свою — в тот самый чудовищно-оранжевый, который Эндрю думал, что ненавидит. С первого дня, когда шагнул в кампус Пальметто. С первого дня, когда впервые увидел Джостена в той несуразной форме… С первого дня, когда честно и навсегда его полюбил.

— На счет “три”!

“Один” — и Эндрю вглядывается в самые-самые чудесные лица. “Два” — и смотрит на их ладони, касающиеся холста. “Три” — и даже не пытается сдержать слез.

Эти три хитрые лисы. Спрятались в одном из закутков их небольшой норы, сели нос к носу, укрыв когтистые лапы длинными хвостами, и придумали сделать что-то, окончательно растопившее его изможденное переживаниями сердце.

Все. Вариантов не осталось.

Только счастливо рыдать, что Эндрю и делает. Совершенно некрасиво, корчась и сопя, но искренне.

Нужно как-то начать лечить нервы. Или голову. Или все-таки постелить ковролин по всему дому.

Все трое бросаются к нему в объятия — ноги путаются, губы касаются кожи и волос, а яркие краски смешиваются со всегда идеально чистой одеждой.

И это так хорошо. Безмерно, едва выносимо.

За всхлипами и сотнями слов благодарности, любви, любви и любви, Эндрю не успевает заменить, что Нил уже вставил их герб в рамку.

— Ну, теперь мы за тебя точно возьмемся — выработаем у тебя что-то вроде условного рефлекса на празднование “глупых праздников”, — бессовестно угрожает он.

— Я завешу им твои драгоценные медали, — бурчит Эндрю, теснее прижимая к себе двойняшек.

— Врешь, — усмехается Нил.

Дэвид охает.

— Вообще-то, врать семье нельзя! — восклицает Бетси.

Эндрю улыбается ей, нежно-нежно целуя в лоб.

— Да, нельзя, — затем поднимает глаза на Нила. — И да, не завешу.