За окном инферно

Первая банка пива была открыта на трапе самолёта — наверное, ещё тогда не так сильно хотелось умереть: теплый ветер поднимал волосы, под ногами была земля.

Вторая уже действовала довольно опьянеюще — новая белая рубашка в гостинице, серые простыни, лампа, создающая интимный полумрак. Балкон, затем две сигареты с минутным перерывом между, мартини, перелитое с банки в бокал.

Пять сообщений от Матвиенко, слипшиеся глаза и сон лицом в подушку. На следующий день Арс не вспомнит этот вечер.

///

Антону пять. В небе самолёты, а в воде рыбы и корабли. Единственное, что он помнит об этом времени — это уставшие руки старой женщины, покупающей ему леденцы и ириски. Сейчас Антону в шесть раз больше. Он сидит на больничной койке и обводит глазами белый потолок. Способ абстрагироваться от обязательного наблюдением за временем — перевод взгляда на окно.

Процедуры начинаются с девяти, но здесь Антон привык вставать раньше. Лёгкая усталость все ещё не убивала интерес: Антон ходил по коридорам, и мимо него пролетали инвалидные коляски, умные мужчины в халатах. Ни одного ребенка, как бывало это в больницах, где Антон лежал с переломами в подростковом возрасте.

Первые недели Антон разделял свое стационарное пребывание здесь с Ильхамом — двадцатишестилетний парень, помолвленный на девушке, с которой он познакомился в клубе.

«Представляешь, вовсе не хотел туда идти. Друзья позвали, а я так обозлился на то, что всем это интересно кроме меня, что пошел. Один стакан... и она. Кто же знал, что так обернется?»

Их свадьба должна была состояться уже через три недели после первой химиотерапии, но рак прогрессировал — и в тот день, когда они должны были пожениться, он лежал на хирургическом столе.

На следующий день Ильхам отправился на верхний этаж в палату «для тяжёлых случаев», и Антон остался один.

В белом шкафе для вещей стояли «фарфорыши»: пять стеклянных ёжиков и один мишка без лапы. Антон долго думал об этом, о том, каково стоять на одной лапе, и не приходил ни к какому выводу. У жирафов тоже были лапы — длинные ноги, которые напоминали ему тюремные прутья. У Антона был попугай, который жил в клетке из тюремных прутьев, — он говорил «Антошка-картошка», «Димка-дурак», «Дима, начни готовиться к экзаменам», «Дима, ты будешь моим врачом (плащом)» и умер от старости.

Антон умрет от рака лёгких.

///

— Извините, не хотел, чтобы все так вышло! — кричит Арс на своем хреновом азербайджанском и почти слышит обидные прозвища ему вслед. В Азербайджане издеваться над русским и его национальностью, наверное, нельзя, но вот над тупостью Арса как сотрудника — можно. Он затягивает галстук чуть уже, проглатывает обиду с комом в горле и почти вываливается из офисного здания, напугав голубей.

— Эта работа прогорела, — Арс следит за светофорам на пешеходном.

— Чё, так все плохо?

На перекрестке, над светофорами, за гудениями машин провода и облака, отливающие розовым светом. Дома Баку не похожи на какие-либо ещё, Арс что-то вспоминает про Тадж-Махал и забывает снова, поскольку сравнивает все с родиной. Арсу больно, когда он думает о прошлом, и он решил не думать о местах и временах.

— Плохо? Серёж, ты в порядке вообще? Там ноль русских и ноль, разговаривающих на английском. Серёж, я все понимаю, но это уже, ну, никуда не лезет, этот мужик просто вообще не понял, что он от меня хочет. Сука! Что это...

Арс выходит на центральную площадь вместе с толпой, и его голова кружится, солнце, почти уже закатившееся, кажется, все ещё печет ему голову. Он находит измождёнными глазами скамейку.

Есть ещё план б. Есть еще много планов, названных буквами.

— Да, понял, понял я. Не ругайся. Приеду утром завтра, что-нибудь придумаем. А ту в контору айтишную уже звонил?

— Да, — хрипло. — Приедешь захвати сигарет. Я тут найти не могу моих. До ближайшего ехать полчаса на автобусе, а если ещё поеду на ещё одном новом транспорте тут, откинусь.

///

Наверное, стоило бы Антону стать чайкой, потом обернуться рыбой и уплыть из этого Каспийского моря куда-то дальше, чем здесь.

Чтобы хоть как-то оправдать его природное любопытство. Или что это вообще?

В этот день, он шел на обед вместе с медсёстрами, и этот день должен был быть таким же оздоравливающие как предыдущие.

Для него, возможно.

Но точно не для того парня с каштановыми волосами, ворвавшимся в их больницу с просьбой о помощи.

— Это онко-центр, а не проходной двор. Охрана где?

— Мужчина, вы не видели, что написано? Онкологическое отделение. Вам вообще в другое здание. Идти влево и...

— Ты дура, ты не видишь как дойдет?! Еле передвигается.

Где-то на периферии сознания Антон понимает, что скоро лучевая терапия. Ещё дальше — запястья в бинтах, уколы, приемы, записи врачей, пресная еда, пациенты, звонки от тетки, и круги, круги, круги, круги, круги, круги.

Незнакомец хватается за живот, и кажется после длительной отдышки, падает в обморок.

///

«Арсений».

Антон приоткрывает рот и двигает языком, внимательно следя за своим ртом.

«Как он сюда попал? Тут вся территория заблокирована и заморожена».

В мыслях Антон пытается найти хоть что-то подходящее к телу незнакомца из его шкафа. Сейчас Арсений в белом — белая рубашка и снятые часы, лежавшие на тумбочке, такого же цвета. Но у Антона не получается, да и в целом одеть незнакомца в свою одежду кажется ему плохой идеей. Даже мысленно.

Арсений лежит на кушетке и спит после врачебного осмотра, а Антон смотрит на него через прозрачное стекло. Это должно было быть время отдыха. Каждую секунду его могла засечь его надсмотрщица, и Антон в полной готовности.

Арсений отравился какой-то гадостью в местной хинкальной и нашел ближайшую больницу здесь. Медсестре пришлось убирать все, чем его стошнило в коридоре. Арсений отоспится и скоро уедет, а Антон останется.

Антон слышал, как Арсений говорил с кем-то по телефону — на русском. Антону было восемнадцать, когда он полностью перестал.

Стеклянными глазами глядя на спавшего Арса, он впервые чувствует, что отдыхает.

///

Антон думает, что и четвертая неделя не так уж плоха. Жизнь продолжается. Врач ставит первые улучшения (1 сантиметр здорового лёгкого — уже улучшение и так далее по списку из мотивирующих плакатов на стенах. Антон уже не ходил на психологические тренинги на пятом этаже, просто не видел смысла в одобрении человека, для которого рак всегда сидел напротив в позе лотоса.) Жизнь продолжается. С онкологией, бритой башкой.

Уже без Арсения.

Все случилось примерно так же, как он и предполагал. Антон шел на завтрак — палата пустовала, его уже не было. И ничего не было. А если что-то и было, то Антон должен был забыть.

— Смотри, какой прекрасный.

— Мам, что ты делаешь, ему нельзя! Поцарапает же.

— Ничего страшного, — кивает головой Антон. Он наклоняет голову так, что его голос переходит на шепот, а взгляд смотрит в пол — ну вот, его шестидесятилетняя тетя-королева Баку смотрит на него сверху, просвечивая глазами. Антон думает, что это вовсе не терапия. Но Марине плевать, что думает Антон. Она оплачивает его лечение, вероятно, надеясь, что где-то на небе есть калькулятор числа добрых денег.

Антон утыкается носом в серого кота и смотрит в календарь — считает дни до выписки, чтобы вернуться домой.

Во вторник, за неделю до последнего Антонова дня, Арс возвращается в больницу.

///

— А мне?

Антон, наверное думает, что интересно побывать и в психлечебнице. Арс не знает. Ему все равно. Отдав конфеты медсёстрам, Арс кидает мячик-попрыгунчик в парня-пациента, а затем, не дав ему опомниться, капитошку.

— И тебе, длинноножка, — улыбается он, глядя на то, как ошарашенный Антон забирает капитошку с пола и его уводит медбрат. На зеленом капитошке скотчем приклеена записка — Арс надеется, что высокий парень успеет прочесть ее прежде, чем умрет. Арс слышал, насколько часто и громко странный незнакомец кашлял и сопел, и решил, что такая болезнь в тридцать лет (или сколько ему сейчас?) гораздо легче переносится, если представить, что ты заболел ею в детстве.

Арсений думает, что, наверное, не напишет.

///

Антон пишет на номер, оставленный ему Арсом. И вероятно, он будет жалеть об этом после. Арс отвечает, что работает и больше свободен в обеденный перерыв и позднее вечернее время, кидая свой телеграм со скрытым номером. Он что-то рассказывает про пугающих его мусульман в офисе, а Антон присылает эмоджи слез в знак сочувствия.

Ночью Антон не спит, скрываясь под одеялом в наушниках как в тринадцать лет, и постит истории с музыкой.

«Здорово. Мне тоже нравится эта песня».

Антон старается не думать о том, какое Арс бы сделал ничего, увидев рентген его опухшей розовой плоти под грудью. Антону не нравится бездействие — он никогда не хотел остановиться дышать. На пристани сейчас отплывают корабли, и Антон думает о судне, которое остановилось посреди океана, и ему становится плохо.

«Не хочешь сбежать?»

///

Арс никогда не думал, что с кем-то может быть так легко.

Это что-то из мультфильма про щекастого одуванчика, но только Арс здесь не другие одуванчики, не сам он, а его маленькая пылинка. Арс заходит вместе с Антоном в прибрежные бары, поет в караоке и совершенно забывает Москву. Антон не похож на свою опухоль, Антон в своих белых брюках кажется ангелом, несущим в этот чужой для него город свет. Это кажется противозаконным — Антон накрывает покерные клубы со своим удостоверением полицейского. От Антона кажется Арсу стоило бы заразиться, и Арс только и думает о том как.

— Могу я попросить тебя кое-о-чем?

Антону тяжело передвигаться, и дышит он в замедленном темпе — Арсу кажется это очаровательно болезненным в этой вечерней тьме и тишине, нарушаемой всплеском волн. Арсу нужно забрать его домой, в котором Антон не был с детства. Россия не могла вылечить, Антон мог бы только поиграть на самодельной из доски лютне Арса, поцарапанной и со сломанными струнами. Арс оставил ее там, у Серёжи в квартире. Арсу нужно забрать его домой.

— Я хочу тебя поцеловать. Но сделай это за меня.

— Почему?

— Я хочу почувствовать... Что по-настоящему, — шепчет Антон, и его за спиной, море, простираясь, качает буйки. — Сомневаешься?

В этот вечер голову Арса не посещают сомнения.