Дайте сотворить всего-навсего одну верную уточку, и с помощью станет возможным перевернуть концепт Вселенной.

А если уточка не создаётся (снова, снова и снова… снова-снова-снова), то да поможет вам бог, если встанете на пути тарана творческого блока.

А, впрочем… бог тоже не поможет: по последним сведениям Люцифера (то, что он предпочитает заниматься по-настоящему важным делом, а не скучать на троне ещё не означает, что он не в курсе новостей и вообще, если бы на заре времён кто-нибудь рассказал, что идея вечной тусы как противоположности Рая так же скучна, как снюхивание кокаина двадцать четыре на семь, он бы предложил Лилит что-то попроще, например, перехватить авторские права на создание утконоса или открыть магазин вязаных носков) создатель, чей бренд человечества был здорово подмочен флагманом в лице Адама, не давал о себе знать уже много-много-офигеть как много лет. Кто знает, может он где-то в плоскости другой бесконечности уже создал себе другой мир, без дешёвого кокаина и ангелов с лишним десятком глаз? 

Если это так, то Люцифер мог бы сказать, что провалы на почве родительства у него наследственные.

Но, с другой стороны, Чарли — милая, чудесная, самая замечательная, самая лучшая, — справлялась гораздо лучше, чем в своё время её отец.

Отель и психотерапию в аду, чтоб вы знали, в творческом кризисе не открывают.

По правде говоря, одинаковые рейды на ад были пошлой неоновой вывеской того, что по тухлости Рай от клоаки всех грехов не отстаёт: ради всех правильных уточек, бесконечные геноциды интересны только крайне ограниченным личностям. Не удивительно, что в своё время Люцифер с большим скепсисом принял идею людей: о чём может быть речь, когда первый человек — Адам?

То ли дело Лилит. Люцифер вспоминает её — и привычно скучает. Может даже не по ней — по её роскошности, её безграничности и тому, в какие клыки заточились её зубы. Как много чудных укусов они могли оставить — если бы Лилит были интересны скопления туманностей и звёздных путей, она могла бы выгрызть из Вселенной звёздочку и прокатиться по ней с огоньком, хохоча и сжигая всё на своём пути.

Но ей это было не интересно. И Люцифер и не думает её винить за то, что со своим кризисом она решила справляться своими методами.

Может быть он немного скучает и по себе — тому себе, который появлялся рядом с ней. В конце концов ад, каким бы скучным и банальным он не казался сейчас, появился не на пустом месте. Это было забавно — жаль, забавость не продержалась вечность.

Вечность можно разве что творить уток, а с недавних пор — радоваться, какая чудесная и восхитительная у него дочь.

Всё остальное быстротечно и временно, даже если в моменте так не кажется. Даже если в сердцах хочется разбить золотую скрипку о стол и вечность декларировать, что мудакам с безвкусным шмотом и голосом, рядом с его драгоценной дочуркой не место.

Аластор выступает с несходящей улыбкой и планами, педантично выстроенными где-то за линией выбеленных, выставленных на постоянный показ клыков. Может быть там кроется что-то банальное, вроде жажды власти над всем миром, может — что-то опять же банальное, но со слабой претензией на интересное.

А претензий у Аластора много — Люцифер цепляется за ту, которую можно обозвать “вертится рядом с драгоценной дочуркой”. Иначе, по правде говоря, он бы и носа не высунул из мастерской — ни один потенциальный государственный переворот не стоит такого внимания.

Аластор, если откровенно, ничего не стоит. Ео джекпот — ошивание рядом с любимой-единственной дочерью. Его достижение — Люцифер замечает, как естественно получается выбеситься, когда демон — ладно, пресвятые утконосы, какой из него демон, человек остаётся человеком, — открывает свой рот.

И улыбается.

Улыбается.

Улыбается.

Если бы эту улыбку создал Люцифер, то пришлось бы выброситься в окно, прямо в геенну огненную — творцы после такого провала жить не должны.

Люцифер вздыхает, наблюдает на чужом лице абсолютно дебильное выражение. Кто бы ни донёс до Аластара мысль, что с этими перекошенными мышцами лица он выглядит привлекательно, этот кто-то соврал, — что Люцифер с удовольствием и озвучивает.

Чужая злость греет снаружи. Собственная ярость греет изнутри.

Никаких оленьих рогов не хватит, чтобы заполнить дыру в груди, чтобы создать идеальную утку, чтобы ощутить удовольствие — то самое, первозданное, без подтекстов и “но”.  

Но королям положено развлекаться. А цвет шутов исконно — красный.

Люцифер роняет совершенную улыбку и позволяет гневу и оскорблённости согреть себя с головой.