Я видел сон

***

— Музыку можно услышать везде. В пении птиц, в журчании речной воды, в шелесте листьев и даже в дуновении ветра. Надо только прислушаться…

Она кивнула, закрывая глаза и делая, как он сказал: прислушиваясь. Крепко зажмурилась, так, что брови сошлись на переносице, но как бы не старалась, услышать что-либо похожее на музыку не могла. Бард же лишь звонко рассмеялся, растрепав ее кудрявые волосы ладонью и покачал головой.

— Я говорил не напрягаться, а слушать…

— Ты говорил прислушиваться! — запротестовала она, но все же сдалась, — Вокруг так много звуков, а на всех одновременно не сосредоточишься…

— Просто слушай, — мягко настоял он, положив ладонь ей на макушку, и наблюдая за тем, как она закатывает глаза, но послушно их закрывает и начинает заново.

В Долине Ветров было по обыкновению спокойно и тихо. Солнце медленно катилось к горизонту, окрашивая небо в желто-оранжевые краски, предвещая конец очередного дня. Сидя на каменных ступеньках перед статуей Анемо Архонта, Венти в который раз пытался научить девочку рядом с собой видеть и слышать то, чего люди обычно не замечают, а заодно и музыкальному ремеслу. Он пытается сделать это уже несколько месяцев, но, судя по всему, учитель из него никудышный: девочка ни капельки в этом не продвинулась.

Лицо Сесилии, светлое, покрытое веснушками и имеющее мягкие, слегка пухлые детские черты, в этот раз было расслабленным, но не по годам серьезным и сосредоточенным. Рыжие кудряшки слегка покачивались из-за слабого ветерка, дующего прямо в лицо, а тонкие пальцы аккуратно сжимали флейту, будто она могла ей чем-то помочь.

Венти какое-то время наблюдал за ней с немым любопытством, поражаясь целеустремленности и упрямости столь юного дитя. Ему всегда казалось, что дети не способны так сильно на чем-то зацикливаться, что при неудачах им свойственно остывать и переключаться на другие занятия. Но Сесилия… Она вела себя совсем иначе.

Неудачи только распалили огонь в ее сердце. Чем больше у нее что-то не получалось, тем упорнее она пыталась, повторяя до тех пор, пока в конце-концов не достигнет своей цели. В отличие от других детей, она никогда не остывала к тому, чем занималась, словно уже в свои восемь лет абсолютно точно знала — она посвятит свою жизнь музыке. И именно эти она так поражала барда. В ее возрасте дети еще даже не задумываются о том, с чем будет связана их жизнь наверняка. А она уже выбрала то, что ей по душе.

Время шло, солнце медленно плыло по небосводу, опускаясь все ниже и ниже, лаская своим  угасающим светом каждую травинку, каждый листочек, каждое живое существо, словно желая им спокойной ночи. Вновь посмотрев на Сесилию, он наконец-то подал голос:

— Есть успехи? — его слова были тихими и мягкими, можно сказать заботливыми, словно он пытался поддержать ее, давая понять, что все нормально, даже если ее ответ будет отрицательным.

Девочка лишь выдохнула, раздосадованно качая головой и опуская глаза на флейту в своих руках, проводя по ней пальцами со всей лаской и трепетом, на какую только способен ребенок.

«Моя мама умеет играть на флейте, и я тоже хочу научиться!» — ответила она ему на вопрос о том, зачем ей это.

«Ну так почему бы тебе не попросить ее научить тебя?» —  сказал он ей, наблюдая за тем, как мрачнеет детское лицо.

Она была тяжело больна. Поэтому и не могла. И именно поэтому Сесилия сейчас была здесь, с ним, пытаясь освоить довольно потрепанный временем, но все еще очень красивый духовой инструмент. Болезнь матери заставила ее по другому взглянуть на мир вокруг себя и повзрослеть раньше необходимого. И от этого сердце Венти болезненно сжималось каждый раз, как его мысли возвращались к их первому разговору. Если бы он только мог…

Бард молчал пару мгновений, словно пытаясь прочитать ее мысли, понять о чем она думает, но в итоге лишь вздохнул следом за ней, поднимаясь с земли. Была пора идти обратно в город. Он повернулся к девочке, заметив, как в этот же момент с ее лица исчезли любые намеки на грусть и как она моментально подскочила на ноги. Сесилия снова была полна уверенности и рвения продолжать, и он знал: завтра она снова придет сюда, чтобы найти его. А он будет ждать ее здесь.

Чем больше времени они проводили вместе, тем больше Венти привыкал к девочке. И тем сложнее было даже думать о том, что однажды их пути разойдутся. Но до тех пор, он странным образом желал помогать ей и приглядывать за ней. В конце-концов, она не побоялась подойти к нему и доверить ему свою мечту. Он просто обязан беречь ее любой ценой.

— И все таки странные вещи ты говоришь, — фыркнула девочка по пути в город, смотря на Венти с подозрением в своих больших зеленых глазах, — Как все это поможет мне играть на флейте?

— Музыка — это не только про набор звуков, который человек создает с помощью пальцев на лире или на флейте, — бард хихикнул, продолжая свой путь в город, — Только тот, кто способен видеть прекрасное во всем, что его окружает, способен по-настоящему понять это ремесло.

Она остановилась. Венти казался ей странным. Чудаковатым даже. Говорил странные вещи, постоянно заставлял ее слушать. И даже не себя — природу! Как вообще можно слушать природу? Она искренне не понимала. Но все равно делала, как ей говорили. Было в барде что-то, что заставляло ее довериться ему.

Раздраженно вздохнув, Сесилия поспешила догнать его. Ничего. Даже если ей придется совершить невозможное, она добьется своего. Она станет как мама и сможет сыграть для нее ее любимую мелодию. И бард знал, что так и будет. Он был уверен в этом. Был уверен в ней. Сесилия не из тех, кто легко сдается. А значит все у нее получится.

— Ну что? Завтра на том же месте? — спросил Венти когда они дошли до моста, смотря на было собравшуюся что-то сказать Сесилию.

— Да! — она с энтузиазмом закивала ему, радостно улыбнувшись и сжала флейту в руках чуть сильнее, — Завтра на том же месте.

Девочка развернулась, сделав пару шагов в сторону города, прежде чем так-же резко развернуться и сделать пару торопливых шагов навстречу Венти, обнимая его. Раньше она не решалась так сделать, однако хотела хоть как-то выразить свою благодарность.

— И спасибо… — искренне произнесла она, сжимая его в своих объятиях сильнее, — Спасибо за то, что веришь в меня…

Венти не сказал ни слова и собрался было обнять ее в ответ, но Сесилия уже сделала шаг от него и, бодро развернувшись, побежала в сторону города, выкрикнув все такое же радостное «До завтра!»

Бард смотрел ей вслед, чувствуя что-то, чего уже давно не ощущал. Что-то такое теплое и легкое на душе. Он выдохну с улыбкой, чувствуя, как на душе становится светлее.

Да благословит тебя ветер, дитя.

***

— Фальшивишь, — с усмешкой произнес Венти, смотря на то, как Сесилия злобно хмурится, поворачивая голову к нему.

— Врешь, — парировала она, щурясь, словно пыталась понять по его лицу, права она, или нет.

Бард же только пожал плечами, продолжая играть на лире. Сесилия вздохнула, вновь отворачиваясь от него и поднимая взгляд на Мондштадт. Их с городом разделяло лишь Сидоровое озеро. Солнце грело макушку, а вода была неподвижной, как и все вокруг. Ветра почти не было, даже легкого, что происходило чаще всего ровно в полдень по наблюдениям девочки. Она задумчиво смотрела на высокие стены и думала о чем то своем, что было обычным делом для нее в последнее время. И Венти прекрасно это видел.

— Как твоя мама? — спросил он довольно легко и просто, как бы невзначай, хотя сам чувствовал, как что-то внутри сжалось, будто боялось услышать ответ, но тут же расслабилось, получив его.

— Она в порядке, не переживай, — Сесилия покачала головой и словно очнулась ото сна, слегка взбодрившись, — Лучше ей, конечно, не становится, но и хуже тоже, так что все отлично.

Бард кивнул, и вновь принялся играть. Он до сих пор помнил радость на ее лице, когда она примчалась к нему рассказать о том, что ее маме становится лучше. Женщина все еще не могла находиться вне своей постели слишком много, ей было тяжело заниматься домашними делами, однако она в принципе могла ходить, и это было главное. А с остальным Сесилия сказала, что разберется сама.

Сесилия постоянно работала без продыху и лишь по вечерам находила время, чтобы сбежать из города на пару часов и расслабиться, посвятив себя любимому делу. Очень редко по вечерам она играла на флейте в таверне, зарабатывая и этим, но, как она говорила, играть пьяницам, которые ее чаще всего даже не слушают — не то, о чем она мечтала. Но в городе ее любили все, порой стараясь помогать кто чем мог. И на удивление, девочка не жаловалась. Исправно выполняла свою работу, иногда работала дольше положенного, всегда первой бросалась помочь если у кого-то случалась беда. И все дела по дому делала сама, говоря матери, чтобы она отдыхала и особо не напрягалась. Венти не очень нравилось то, сколько забот свалилось на плечи ребенка, но он предпочитал не вмешиваться. Помогал когда его просили, да и только. Но если бы он только мог сделать больше…

— Она кстати приготовила булочки с закатником, — вдруг начала девочка, положив флейту на колени и подтягивая к себе сумку, чтобы достать оттуда две завернутые в салфетки булочки, протягивая ему одну, — Вы не знакомы, но я много ей про тебя рассказывала, и сегодня она попросила меня передать тебе от нее благодарность. Ну, за то, что играть на флейте научил, что приглядывал за мной все эти семь лет и все такое… И просила сказать, что тебе у нас всегда рады, вот.

Он видел как краснеют ее щеки, слышал, как слегка подрагивает от смущения голос, но предпочел промолчать. Лишь мягко ей улыбнулся, как учитель улыбнулся бы своему ученику, и принял этот скромный дар, по совместительству и знак благодарности. Всегда было приятно знать, что твои труды не были напрасными и видеть чужую благодарность, какую форму бы она не приняла.

— Передай ей от меня «спасибо», — Венти развернул салфетку и откусил немного от булочки, чувствуя, как начинка из закатника буквально тает на языке, — И что я обязательно как нибудь к вам загляну.

Сесилия кивнула ему, робко улыбаясь и воцарилось молчание, ставшее для них уже чем-то привычным. Они не так уж много разговаривали, и чаще всего говорила именно Сесилия, однако эту тишину нельзя было назвать неловкой. Им обоим было комфортно друг с другом даже так. И они оба считали, что раз им не требуются слова, чтобы чувствовать себя в своей тарелке, значит все именно так, как должно быть.

Года летели быстро. Еще быстрее летели месяца и недели. Совсем незаметно пролетали дни. Венти и вспомнить то не мог когда это Сесилия успела стать такой неотъемлемой частью его жизни, что стоило ей только задержаться на час-другой, как он уже чувствовал, будто ему чего-то не хватает, будь то ее недовольный бубнеж, заразительный смех, или просто факт ее нахождения рядом. Она появилась внезапно, и так же внезапно стала ему дорога. Он уже отвык от подобного, отвык от чувства привязанности к человеку, но как бы его не пугала мысль о боли, которую он испытает непременно потеряв ее однажды, он не противился этому.

Сесилия жила моментом. Она никогда не думала о прошлом и редко пыталась размышлять о будущем. Просто наслаждалась тем, что есть, плывя по течению и хватаясь за новые возможности, если они появлялись. И он хотел жить так же: не сожалея о прошлом и не заглядывая в будущее. Просто быть здесь и сейчас, рядом с дорогим ему человеком, поедая до невозможности вкусную булочку, зная, что судьба может сложиться по разному, и что возможно это был первый и последний раз, когда он есть что-то, что ему приготовила мама Сесилии. Никто не знает, что будет завтра, но он точно знает одно: здесь и сейчас он счастлив.

Здесь и сейчас его жизнь прекрасна.

***

— Эй! Имей совесть! — послышался недовольный возглас, а следом за ним и чужой звонкий смех, — Мне-то оставь немного!

Бард лишь показал ей язык, бесстыдно отбирая у нее уже третий пирожок с творогом и хихикая с ее злобного вида. Он знал, что она не злится на него по настоящему. Никогда не злится. Так что каждый раз, когда она начинала дуться на него, он лишь веселился, поддразнивая.

— Прости уж, но у тебя — золотые руки. Готов хоть всю жизнь питаться твоей стряпней, честное слово.

Сесилия фыркнула, как обычно закатывая глаза на его выходки и положила кулек с лежащими в нем пирожками между ними. За Мондштадтом все так же было спокойнее, чем в самом городе, что было вполне естественно. Была еще ночь, солнце вот-вот должно было начать свой восход над горизонтом. Венти пристально наблюдал за девушкой, что со счастливым видом наслаждалась трапезой.

Бард с улыбкой разглядывал ее лицо, поражаясь тому, как быстро пролетели последние восемь лет. Вроде он только недавно встретил ее совсем маленькой девочкой, жаждущей научиться играть на флейте, но вот она сидит перед ним, уже такая взрослая и самостоятельная, с Глазом Бога, мягко пульсирующим красным светом у нее на поясе. И это даже печалило. С каждым днем он снова и снова, все больше и больше понимал, как хрупка и скоротечна человеческая жизнь…

А Сесилия с годами только хорошела. Некогда тонкая и хрупкая, словно тростинка, слегка бледноватая и недоверчивая, сейчас девушка словно расцвела. Она загорела, стала крепче и выглядит больше не так уж болезненно. А рыжие кудри, раньше заплетавшиеся в две пышные косы, теперь всегда были распущены и лежали на плечах, то и дело падая девушке на лицо. Парни иной раз глаз от нее оторвать не могли, но на всеобщее удивление, у нее до сих пор никого не было. Она вовсе ни на кого не обращала внимания, словно не было всех этих взглядов. Ей было неинтересно, и это немного забавило Венти. Ведь он всегда видел как она на него смотрела

Доев, он отряхнул руки и встал с бревна, на котором они сидели, хитро улыбаясь ей.

— Ну так что? Мы идем? Еще немного и мы опоздаем, — девушка тут изменилась в лице, следуя его примеру отряхнула руки и, завернув оставшиеся пирожки в кулек, положила их в сумку.

— Конечно! — Сесилия тут же сорвалась с места, радостно разулыбавшись и схватив его за руку и рванула вперед, в сторону Долины Ветров.

Венти от такого по настоящему растерялся, но пальцы вокруг ее ладони сжал посильнее. Это касание, как и любое другое с ее стороны, пускало по коже барда волну мурашек, заставляло сердце таять, а его самого млеть. Он уже очень давно такого не чувствовал, но в последнее время это начало происходить все чаще и чаще. И в таком состоянии он готов был бежать за ней хоть на другой конец Тейвата, если ее рука все так же будет мягко сжиматься вокруг его.

На побережье Сокола всегда пахло солью и дул такой легкий ветерок, что хотелось сидеть тут всю оставшуюся жизнь. Сесилия постоянно приходила сюда рано утром, еще до того, как начинало светлеть, любуясь видом и встречая начало нового дня. А Венти всегда составлял ей компанию. И смотря на ее безмятежное выражение лица и искреннюю улыбку, было сложно поверить, что девушка перед ним не так давно потеряла единственного родного человека, что у нее был.

Смерть ее мамы была внезапной. Ей просто стало плохо в один вечер, и в ту же ночь она скончалась во сне. Сесилия тогда делала все, что могла, но оказалась бессильной перед природой. Какое то время на ней лица не было. Она была разбита и сломлена. Но обещание, которое она дала матери — жить эту жизнь, что бы не случилось — помогло ей оправиться в максимально короткие сроки. И пусть какое-то время по ночам она продолжала плакать, вспоминая о матери, теперь уже это было неважно. Жизнь продолжилась. И пусть теперь она уже точно была не такой, как прежде, но плохой ее назвать уж точно не выйдет.

Устроившись на песке, Сесилия вглядывалась в розовеющее небо, словно это самое невероятное событие в ее жизни. Лазурная вода плескалась чуть впереди, едва дотягиваясь до ее ног, а рыжие кудри, как и всегда, покачивались на ветру. Каждый раз сердце барда замирало от этого вида. В нежном розовом свете восходящего светила, она выглядела как самое настоящее божество. Возможно даже как кто-то, кого он видел в прошлой жизни тысячелетия назад, но кого просто не мог вспомнить. Как кто-то, кто был ему безумно дорог, но воспоминаний о ком он не имел. Это было такое странное, но приятное чувство, и Венти снова почувствовал, что счастлив. Как и в любое другое утро, сидя на побережье рядом с ней, просто наблюдая за ней и за тем, как начинается новый день.

— Знаешь, я скучаю по маме… — тихо произнесла Сесилия, все с такой же мягкой улыбкой смотря на горизонт, — Всегда когда у меня возникают проблемы, я думаю: а как бы поступила она? что бы она сделала? Она ведь на поправку шла. Активная была, румяная, гуляла много, яркая, радостная… Она просила меня не винить себя ни в чем, а я… никак не могу отделаться от чувства, что могла сделать что-то, но не сделала… А сама понятия при этом не имею что именно я могла сделать, чтобы спасти ее. Каждый раз я повторяю себе — «Ты сделала все, что только могла, и не могла сделать больше. Ты не виновата.» — и мне становится легче. Потому что это правда.

Сесилия прикрыла глаза, вдыхая полной грудью морской воздух.

— Это просто было неизбежно. Рано или поздно это произошло бы. Но поздно как будто все равно куда лучше, чем так рано…

На побережье вмиг опустилась тишина. Все внутри барда сжалось. Сесилия никогда не говорила о чувстве вины, что ее гложет, но Венти догадывался. Он подсознательно понимал, что такое могло произойти.

Венти не смог найти слов. Ему хотелось протянуть к ней руку, коснуться волос и убрать за ухо непослушные пряди, заглянуть ей в глаза. В конце концов, обнять. Но он не мог себе этого позволить. Для него, как бы, возможно, грустно это не звучало, она — всего лишь миг. Миг, в котором он живет здесь и сейчас. Но он не сможет всегда быть рядом с ней, как бы этого не хотел, не сможет дать ей того, чего она так или иначе захочет. Это было неприятно. Но это было правдой. Даже будучи Архонтом, он ничего не сможет дать ни ей, ни кому либо еще. Все, на что он способен, это оберегать ее. Но не более.

— М? Эй, ты чего это? — Сесилия смотрела на него слегка удивленно, наблюдая за тем, как его пальцы принялись перебирать струны лиры, что всегда сопровождала барда, словно верная, старая подруга.

Он не ответил. Лишь принялся играть, прикрыв глаза. Тихая мелодия пронеслась по пляжу, а ветер подхватил ее, захватывая вместе с ней и вложенные в музыку чувства, словно спеша донести историю, сокрытую в ней, до всего остального мира. А спустя пару минут, к лире присоединилась флейта.

В этот момент не нужны были слова. Нежная мелодия, которую они играли, говорила все за них. Все мысли и несказанные слова, все неозвученные чувства. Все это было здесь. Все это можно было услышать и прочувствовать.

В то утро, как бы слова не рвались наружу, он так и не осмелился сказать ей то, что так хотел.

***

Гроза ударила где то вдали, ливень отчаянно стучал по окну, словно желая попасть в комнату. Наполовину сгоревшие свечи слабо освещали стоявшие на прикроватной тумбочке лекарства, от которых не было абсолютно никакого толку. Человек перед ним, некогда яркий и целеустремленный, словно лучик солнца, медленно угасал, держась за свое желание жить дальше изо всех сил, но явно осознавая, что ей не победить. Ее ладонь, некогда нежная и теплая, но в то же время крепкая, сейчас безвольно лежала в его собственной: холодная, но все такая же мягкая.

Это был, пожалуй первый раз в ее жизни, когда она видела его таким подавленным, беспомощным и потерянным. Но все еще улыбающимся. Он видел много смертей за всю свою непомерно долгую жизнь, но каждый раз когда он к кому-то привязывался, это было по особенному больно. Он ничего не мог поделать с этим, лишь быть рядом в последние мгновения жизни человека, которым так дорожил. Даже Архонт может уберечь лишь от физической опасности, но спасти от болезни у него уже никак не выйдет.

— Не думаю что дотяну до рассвета… — голос Сесилии был слабым и немного хриплым. Она смотрела в окно, на капли дождя, ударяющиеся о стекло, после чего закрыла глаза, слабо улыбаясь: — Знаешь, мне всегда нравился дождь. Неприятное и раздражающее в дневное время явление, но при этом такое приятное по ночам…

Она вновь открыла глаза, грустно взглянув на сидящего рядом с ее кроватью барда, слабо сжимая пальцы вокруг его ладони. Он вновь почувствовал знакомый прилив нежности, какой всегда испытывал смотря на нее. Она не должна была говорить так, даже если это правда. Потому что человеку всегда нужна надежда. Он всегда должен надеяться, даже если это бессмысленно. 

— Помнишь, как ты учил меня слышать музыку в звуках, что меня окружают..? — внезапно вспомнила она, улыбаясь чуть шире, — Я тогда не понимала этого. Думала, это чушь. Но сейчас я понимаю о чем ты говорил…

— Прошу тебя, прекрати… — тихо произнес бард, слегка улыбаясь ей, поглаживая тыльную сторону ее ладони большим пальцем, после чего поднес ее руку к губам, оставляя на ней невесомый поцелуй, вдруг осознавая, какая у нее холодная кожа,  — Все будет хорошо, обещаю тебе. Ты справишься, я…

— Знаешь, последнее время мне снилось море — продолжила она и в глазах ее на мгновение вновь вспыхнул тот знакомый огонек жизни и она улыбнулась, — И рассвет. Розовые облака, красновато-оранжевое солнце. И звуки лиры. Надеюсь когда я усну, то навсегда останусь в этом моменте.

Воцарилось короткое молчание, а Венти знал: настала пора прощаться. Он снова вспомнил последние двенадцать лет, что пролетели мимо него так незаметно и осознал, что для Сесили это — вся ее жизнь. Что он был для нее ее жизнью. И почему-то именно в этот момент слова, что никогда не находили пути наружу из его сердца, вдруг вылетели из его рта с такой легкостью, словно могли что-то изменить.

— Я люблю тебя… — шепчет бард, целуя ее ладонь, прежде чем посмотреть ей в глаза, аккуратно положив свободную руку ей на щеку и заботливо поглаживая веснушчатую кожу, — Я должен был сказать тебе раньше…

А в ее глазах были лишь понимание, тепло. И бесконечная благодарность за все.

— Я знаю, Венти, — тихо произносит она, вкладывая в его руку свой глаз бога, — Всегда знала. И всегда любила в ответ.

Через пару мгновений тусклый, пульсирующий свет внутри стекляшки гаснет навсегда, но бард все еще может чувствовать сохранившееся в нем тепло. В тот вечер умер человек, и родилось чувство, оставив барда в одиночестве физически, но душой всегда с той, что была ему милее всего мира. Той, что вспыхнула и погасла у него на глазах в одно короткое мгновение, но осталась в его сердце навсегда.

Он встречал много людей, видел много смертей. Но каждый, кого он когда-либо встречал, навсегда оставался в его сердце подобной ей яркой искрой.

Словно звезда на ночном небе, которая никогда не погаснет.

***

— Я опять слышала как рано утром за собором кто то играл на флейте… — произнесла белокурая девушка, нервно переминаясь с ноги на ногу.

— Да ладно? Опять? — подала голос немного пухлая женщина, поворачиваясь к ней и слегка нахмурившись.

Последние пару месяцев на кладбище за собором начало происходить что то странное: любой, кто приходил в собор рано утром по той или иной причине, слышал, как оттуда доносится музыка. Мягкая, немного грустная мелодия начиналась в момент, когда первые лучи солнца касались земли, и заканчивалась, когда небо теряло розовый оттенок, становясь голубым.

Никто не решался идти туда в это время, а те, кто слышал это единожды, списывал это на то, что им, вероятно, просто послышалось, но слухи расползлись буквально в считанные дни.

— Да, — девушка кивнула, снова замявшись, после чего нервно намотала прядь волос на палец, — Думала сходить разузнать кто этот загадочный музыкант, но побоялась…

— Чего? Это же просто музыкант, — ответила другая, фыркая, и с сарказмом продолжила — Не убьет же он тебя.

— Да просто… Знаешь,  — девушка развела руками, а на лице ее появилось сожаление, — Это же кладбище. Мало ли он оплакивает там кого-то… 

— Потревожить боишься что-ли? — поинтересовалась с мягкой улыбкой все та же пухлая женщина, смотря на нее, как на ребенка, от чего девушка немного смутилась, но все же кивнула.

— Ну да. Мало-ли, вдруг он уйдет сразу же… Раз уж он так рано сюда приходит, значит один побыть хочет… Да и он ничего не портит и никому не мешает, так что пусть играет, что уж.

— А чья могила-то? — вдруг подала голос до этого молчавшая девушка, стоявшая чуть поодаль от остальных.

— Так вот никто не знает. Без имени, без даты. За ней еще не ухаживал никто никогда, — бормотала девушка, теребя бантик на воротнике платья, — Но говорят, она очень старая, ей лет шестьдесят уже.

— Да уж, загадка… — протянула еще одна из них.

На мгновение воцарилась задумчивая тишина. Все молчали, думая кто о чем, пока белокурая девушка не подала голос вновь, мягко улыбнувшись.

— На ней еще с недавних пор сесилии стали появляться… Всегда свежие такие, душистые… Будто сорваны были прямо перед тем, как их положили на могилу.