Ичиджи не считал себя жестоким. Жёстким, прагматичным, расчётливо-целеустремлённым — да. Но не жестоким. Для истинной жестокости нужны были чувства, которых он никогда не испытывал.

      Джадж Винсмоук внушал своим детям с рождения, что они — сверхлюди, для которых так называемые «чувства» являлись лишь обузой, преградой для достижения великой цели Джермы. Весь его научный гений, все его усилия, помимо раскрытия невероятного потенциала человеческого тела, ушли на то, чтобы ослабить, убрать бесполезные для воина эмоции, а от него, Ичиджи, будущего короля, требовалась малость — подавлять те, которые время от времени преступно возникали в сознании. И стать совершенным, стать идеальным — таким, каким не смог стать отец. Выполнить то, чего не смог выполнить отец. В глазах короля это было единственным предназначением для его наследника. И Ичиджи делал всё, чтобы соответствовать его ожиданиям. Чтобы тот им гордился.

      Меньше всего на свете он желал увидеть разочарованный взгляд отца. Из тех, что тот частенько бросал на Санджи, — и счёт которым шёл даже не на сотни, а на тысячи. А братец не замечал, не делал выводов из собственных провалов. Творил, что вздумается, словно для него не существовало никаких правил. И тем самым неимоверно раздражал Ичиджи: что о себе возомнил этот неудачник?! В некотором роде Санджи служил ему образцом того, как поступать не надо: наблюдая за ним, Ичиджи шаг за шагом выковывал собственное совершенство, искоренял все слабости, которые хоть в чём-то могли выставить его таким же бесполезным или жалким. Стремился стать его абсолютной противоположностью.

      В детстве это не всегда хорошо получалось — пока была жива мать, и ему тоже иногда хотелось, наравне с братьями, проявлять запретную беззаботность. Но с возрастом Ичиджи выработал в себе стойкость противостоять искушениям. Привык следовать правилам — до такой степени, что стал создавать их сам. Лидер должен был подавать пример остальным, ему не дозволялось совершать ошибок. Никогда.

      Он так старался, что в какой-то момент стремление быть лучшим начало приносить ему удовольствие.

      Постепенно Ичиджи всецело подчинил свою жизнь отцу и Джерме. Врос в Джерму. Стал Джермой. И потому имел право быть требовательным к другим, ждать от них беспрекословного подчинения. До поры до времени все принимали и соблюдали этот негласный контракт, даже его собственные сестра и братья.

      Пока не появилась она. Кузина. Годжу.

      Такая же слабая, как Санджи. Такое же, как и он, отцовское разочарование. И при всём том — удивительно дерзкая и непослушная.

      Годжу сердила его своей непосредственностью и детским неповиновением с первой же встречи, когда отец предложил сходить и взглянуть на новоявленную кузину, скрывавшуюся в корабельной лаборатории, и Ичиджи, подумав, согласился. Впрочем, тот визит — инкогнито — его несколько позабавил, пусть её тогдашние занятия были не к лицу племяннице короля.

      Он сам не знал, зачем забрал с собой нелепый улиточный чертёж — рука непроизвольно дёрнулась, выхватывая его на ходу. Поначалу, изредка поглядывая на него, Ичиджи с досадой вспоминал, как её тонкие пальцы небрежно отпихнули его ладонь. Никто раньше не осмеливался так нахально прикасаться к нему.

      А потом Ичиджи просто привык о ней думать.

      Он не сумел бы определить наверняка, когда впервые захотел её: при встрече в полутёмном подземелье, когда Годжу позволила себе открытую дерзость, или же позже — когда та раз за разом пыталась сопротивляться. Пререкаться. Не подчиняться ему и его правилам, бросая тем самым вызов его власти и авторитету. Сперва Ичиджи считал, что стремился покорить и сломать её, как и любого другого противника, а теперь ясно видел, что желал подчинить её своей воле как… женщину.

      Едва он осознал, что непонятный интерес к «ошибке» перетёк в нечто большее, то стал делать всё, чтобы держать её на расстоянии. Доказать ей — и себе самому! — что та недостойна его внимания… Доказывал он так, как умел, — методично и безжалостно. И, кажется, преуспел в этой задаче до такой степени, что начал вызывать у неё страх. Ичиджи не был жестоким, но убедил её в своей жестокости.

      Годжу боялась, а он находил в этом странное успокоение: скоро, как предписал ей отец, она бы вышла замуж и навсегда покинула Джерму. И вслед за ней ушло бы это глупое, неподобающее будущему королю желание.

      Которое лишь усилилось из-за внимания к ней Йонджи, пусть это внимание и не выходило за рамки обычной заботы. Хотя «забота» и «Йонджи» — дикое было сочетание. Ичиджи помнил его яростный взгляд — почудилось даже, что младший брат готов был пойти на открытое неповиновение ради этой «ошибки». Похоже, тот не считал кузину настолько недостойной, как думал о ней он сам. Подобное допущение смутило Ичиджи. Более того — с тех пор он пару раз ловил себя на мысли, что испытывает к брату, живущему с Годжу под одной крышей, необъяснимое раздражение.

      Знающий человек назвал бы это ревностью.

      В последние дни желание стало столь острым, что он не сдержался и позвал её к себе, когда решил преподать урок Ниджи, слишком потакающему служанке — позволяющему себе то, чего не мог позволить сам Ичиджи. Ниджи был той ещё занозой в заднице: порой казалось, что брат был единственным, кто понимал его, — а уже в следующую секунду тот очередной беспечной выходкой был способен подчистую развеять это приятное заблуждение. Ниджи так и не наигрался в соперничество.

      Как бы то ни было, Ичиджи хотел, чтобы Годжу стала свидетелем подобного урока — если осмелится прийти. Кузина пришла. И ему понравилось, как она смотрела на его тело: стыдливо, но вместе с тем заворожённо. Будто никогда прежде не видела обнажённого мужчины.

      На короткое время это принесло ему облегчение. Возвращаясь в Джерму с подписанным военным контрактом, Ичиджи был почти готов отпустить её из своих мыслей — до Чаепития Большой Мамочки оставались всего две недели. Но этим утром отец связался с ним по ден-ден-муши, чтобы срочно обсудить изменившееся положение дел…

      Кажется, Санджи опять всё испортил, одним своим существованием. Вернее, не всё — а только тщательно выстроенные планы Ичиджи. Сам по себе братец представлял не слишком большой для него интерес — что взять со слабого пирата. Удивительно, что этот нытик вообще им стал. Но раз отец был доволен тем, что тот обнаружен, значит, ему следовало тоже быть довольным. Попутно решив для себя, что делать с Годжу, которая теперь надолго оставалась в Джерме.

      Ичиджи размышлял об этом, стоя у корабельного борта и всматриваясь в надвигающуюся с востока чёрную завесу шторма, когда неожиданно — гулко и обеспокоенно — загудела возвышающаяся над ним транспортная ден-ден-муши. Палуба под ногами легонько качнулась, улитка явно прибавила ходу. Он недоумённо вскинул голову: та всегда виделась ему такой же частью корабля, как мачта или машинный отсек. Она повиновалась командам консоли в навигаторской рубке, временами сопровождая их сигналами разной степени громкости и долготы, но прежде не издавала звуков просто так, по своему желанию. Тем более таких отчаянных. Ичиджи собирался остановить проходящего мимо солдата, чтобы спросить, не повредился ли рулевой механизм, когда совершенный слух различил очень похожий гул — издалека, со стороны приближающейся Джермы. Насколько он мог судить, его издавали не менее дюжины улиток.

      «Нападение?»

      Он был в рейдовом костюме и поэтому моментально взмыл в воздух, направляясь к видневшемуся на горизонте королевству. Влекомый тревожным призывом улиток, Красная Искра мчался вперёд, одновременно высматривая очертания вражеских кораблей, дерзнувших потягаться силами с мощным Джермовским флотом, или же причудливые фигуры Морских Королей.

      Последние нападали редко, тем более на Гранд Лайне — больше при пересечении Калм Белта. Очевидно, они считали транспортных улиток кем-то вроде своих сородичей и старались их не трогать. В этом состояло ещё одно преимущество живых кораблей перед обычными: не надо было тратить сотни миллионов белли на подводные щиты из кайросеки. А если какая-то морская тварь всё же отваживалась атаковать, то её отпугивали разработанной отцом высокочастотной сиреной — для человеческого уха, даже модифицированного, сигнал был неразличим, а вот глубинные чудища от него были не в восторге.

      Ичиджи нахмурился, сканируя местность: прямой опасности нигде не наблюдалось, но ден-ден-муши продолжали требовательно трубить, словно привлекая к чему-то внимание. Он подрегулировал фокусировку очков и вильнул в воздухе, направляясь к самой громкой из них.

      Сначала ему померещилось, что в штормовых волнах перед нарушительницей спокойствия колышется пустоголовая белая чайка, забывшая найти прибежище в бурю, но в следующий миг его взгляд выхватил взметнувшуюся руку — человек! — и Ичиджи внезапно осознал, кому принадлежит эта еле виднеющаяся светлая макушка. В ту же секунду её накрыло мощным водным валом, и больше она не показывалась. Красная Искра помедлил, а потом, наплевав на полную иррациональность происходящего, ринулся за ней в тёмную морскую глубину.

      …Годжу заходилась в кашле, выплёвывая воду на дорожку перед его ботинками, а он злился, сжимая челюсти. На неё — за то, что решилась на подобную сумасшедшую выходку. И на себя — за то, что смотрел, не отрываясь, на подрагивающие контуры её тела, едва прикрытые полупрозрачной сорочкой. Кузина с трудом подняла голову и уставилась на него, в её лице недоумение граничило с явным разочарованием — из-за того, что помешал несостоявшейся утопленнице уйти на дно? Ичиджи крепче стиснул зубы, а та бессильно поникла у его ног.

      Притихшие, успокоившиеся улитки с любопытством выгибали стебельки глаз, наблюдая за тем, что происходило позади них на платформе. Он бросил на них подозрительный взгляд, а следом до усиленного слуха донёсся приглушённый топот ног — солдаты из дальней дозорной башни, заслышав необычное гудение, отправились проверить, что происходит. Времени на раздумья не оставалось. Ичиджи снова подхватил её на руки — Годжу наполовину ушла в беспамятство — и понёс в сторону своего корабля, на всех парах приближающегося к Джерме и готовящегося к стыковке.

      Ему было неприятно думать, что в тот момент, когда она едва не выскользнула из-под его власти, когда он чуть было не потерял её — так по-глупому и случайно, — он почти что… испугался.

***

      Эри открыла глаза. До этого она пребывала в полусне, лихорадочном бреду — вероятно, от слабости, усталости и шока от всего случившегося. После спасения всё виделось ей отрывочно.

      Её куда-то несут… Седое небо над её запрокинутой головой… Вспышка молнии расщепляет его пополам, и чьи-то мокрые волосы подсвечиваются алым… Тёмные каменные своды коридоров и лестниц… Спустя какое-то время — шум текущей воды и бережные прикосновения женских рук, осторожно омывающие губкой её безвольные плечи и ноги… Божественная мягкость и теплота постели… Напоследок — чьи-то сердитые приглушённые голоса… Кажется, один из них принадлежит Ниджи — и Эри скручивается в тревожный комочек, отгораживаясь от него, по-улиточьи втягиваясь в панцирь натянутого на голову одеяла… Голоса удаляются, становится тихо-тихо, и она расслабляется, погружаясь в дрёму…

      …В оконные стёкла хлестали тугие дождевые струи. Изредка снаружи вспыхивало белым, и вслед за тем лениво и глуховато перекатывался гром. Комната куталась в ночной полумрак; единственным мягким источником света была желтоватая лампа на письменном столе, облекающая в тёплые тона окружавшие Эри тёмное дерево и оттенки багрянца.

      Ичиджи принёс её к себе, в свою спальню.

      Сам он прямо сейчас находился за столом, боком к ней, склонившись с пером в руке над пачкой документов. Кончик пера пританцовывал в воздухе. Как и отец, Ичиджи предпочитал работать там же, где и отдыхал. Только там, где у Джаджа обычно царили завалы и хаос, у его старшего сына всё было разложено и отсортировано по аккуратным ровным стопкам.

      Первый принц сидел, чуть подавшись вперёд и скрестив под стулом сухощавые босые ступни. Вопреки обыкновению, он был одет не официально, а как-то по-домашнему — в солдатские майку и брюки. На ничем не прикрытом правом бицепсе извивалась чёрным узором крупная татуировка — почти такая же, как на спине у Йонджи, разве что вместо четвёрки там была изображена единица. Эри против воли залюбовалась её изысканными контурами — татуировка выглядела удивительно к месту.

      Над столом, пришпиленный кинжалом, по-прежнему висел улиточный чертёж. На безупречно выверенной высоте — так, что стоило Ичиджи в задумчивости поднять подбородок или же откинуться на стуле, и бумажный лист оказывался бы точно на линии его взора. Странно было хранить перед собою напоминание об «ошибке». Или же ему виделось в чертеже нечто другое? Что, если он втайне любил улиток?

      Ичиджи неожиданно откинул перо в сторону, затем, опершись на локти, снял очки и устало протёр глаза. И этот простой жест вышел таким удивительным, таким… человечным. Эри не выдержала и шевельнулась под одеялом — и с ужасом осознала, что лежит под ним совершенно голая. Кто-то раздел её и перенёс сюда… Оставалось надеяться, что это сделали слуги, а Ичиджи оказался слишком горд, чтобы прикасаться к «ошибке».

      Взгляд беспокойно метнулся через комнату: возле самой двери, на спинке другого стула, виднелась аккуратно наброшенная одежда — среди неё вроде бы были платье и короткий плащ. Рядом стояли туфли… Добраться до этого спасительного стула, не миновав по пути Первого принца, было решительно невозможно. Эри привстала, опираясь на подушки и опасливо кутаясь в одеяло.

      Тем временем Ичиджи, явно уловив тихую кроватную возню, распрямил спину. Перед тем как обернуться к ней, он вновь привычно спрятал глаза за очками.

      — Ты очнулась? — спросил он. Такой же вопрос задала ей Рэйджу, войдя сегодня в палату. И тем же самым тоном. Эри невольно сжалась: Ичиджи тоже собирался с ней о чём-то поговорить. Или же в чём-то обвинить. Впрочем, вероятно, ему просто нужны были объяснения — не каждый же день приходится вылавливать из воды тонущих кузин.

      Оттягивая неприятные расспросы, она выпалила первая — то, что изначально крутилось на кончике её языка:

      — Что я здесь делаю?

      — Что ты здесь делаешь? — переспросил Ичиджи, вздёргивая бровь. — Ты уже забыла о том, что произошло? Про море и собственную глупость?

      — Я имею в виду, что я делаю здесь. В твоей комнате, — Эри потупила взгляд.

      Он усмехнулся.

      — Ты хотела, чтобы вся Джерма прослышала о том, что произошло? Тогда стоило отнести тебя в лазарет, Годжу.

      — Я уже сегодня там была… — пробормотала она. Выходит, он решил оставить всё в тайне. Поэтому и соизволил сам принести её в свою башню. Не доверяя это посторонним. Хотя кто-то же из слуг о ней позаботился — по его приказу.

      — Я рассудил, что чем меньше людей будет в курсе этого странного инцидента — тем лучше, — подтвердил её мысли Ичиджи.

      — А почему я… раздета? — Эри покраснела, не смея взглянуть на него.

      — Обычно весьма неприятно, когда в твоей кровати лежит что-то, насквозь пропитанное морской солью. Я поручил горничной привести тебя в порядок.

      …Ичиджи не уточнил, что у той не доставало сил, чтобы перенести кузину из душа в кровать. И он, отослав служанку, сделал это сам. А после стоял какое-то время, рассматривая обнажённое женское тело, белеющее среди серого шёлка простыней, прежде чем накрыть его одеялом. Вспоминая, какой мягкой и нежной показалась кончикам его пальцев чужая кожа, когда он в очередной раз вскинул Годжу на руки.

      Впервые в жизни ему хотелось дотрагиваться до другого человека. Не просто ради удовлетворения скоротечной физической потребности. Не по необходимости. Ичиджи не знал, что из этого было хуже: дотрагиваться или же хотеть этого. Допускать такую слабость — чего-то хотеть. Не для Джермы, для себя.

      И вместе с тем думал, что вправе позволить себе хотя бы это. Раньше он никогда не снижал планку, никогда не убирал невидимые щиты. А теперь наконец допустил, что один-единственный раз может уступить самому себе.

      Час спустя, когда он заявил об этом на тренировочной площадке Ниджи, решение окончательно выкристаллизовалось в нём — ясно и твёрдо. Но с одним непременным условием: Годжу должна была согласиться. Сама. Если бы он пошёл против её воли и сделал это силой — ничуть не отличался бы от Ниджи. А он, Ичиджи, как будущий король всё-таки обязан был стоять на ступеньку выше других. И потому оставаться идеальным даже в собственной слабости…

      …Эри не отрывала глаз от длинных пальцев Первого принца, которыми тот в задумчивости барабанил по столу.

      — Зачем ты это сделала? — внезапно спросил он. — Зачем прыгнула?

      — Я не… — Эри осеклась. Он что — и в самом деле подумал, что она решила покончить с собой? Впрочем, стоило признать: ситуация была страшной в своей нелепости. Как ещё объяснить, почему она оказалась в море в разгар надвигающегося шторма?

      — Это из-за… — продолжил он и замолк, подбирая нужное слово: — Это из-за Ниджи?

      Эри тягостно смотрела на него: да, в какой-то момент она частично поддалась мрачным мыслям, но не настолько, чтобы лишать себя жизни из-за Ниджи, каким бы гнусным ни был его поступок… Стоп! Ичиджи знал о том, что произошло?! Рэйджу рассказала и ему? Она же говорила, что будет молчать!..

      — Откуда ты знаешь про Ниджи? — дрогнувшим голосом спросила она.

      — Поговорил с ним. Вызвал к себе, когда решил выяснить, что случилось в моё отсутствие. Он ничего от меня не скрыл. Наоборот — стремился поделиться.

      «Намекну ему… что быть первым уже не выйдет…» — неужто сбивчивые, лихорадочные слова Ниджи, слетавшие вчера с его губ, действительно относились к старшему брату? У Эри по спине пробежали мурашки: Рэйджу же говорила про это, но она ей не поверила…

      — Если тебя это успокоит, мы прояснили с Ниджи этот вопрос, — уголки рта Ичиджи чуть заметно дёрнулись, словно он припомнил что-то забавное: — Он признал, что был не прав.

      — Не прав? — Эри недоверчиво уставилась на него, поражаясь небрежности брошенной им реплики. — И всё?

      Будто кто-то задул свечу — улыбка бесследно пропала с его губ.

      — И всё, — отрезал он. Голос зазвенел холодным металлом: — Меня не было три дня. Три дня! Я был уверен, что мой последний урок пошёл всем на пользу. Так почему же при возвращении я застаю подобное, Годжу?!

      — Ичиджи, я не виновата… — дрожащим шёпотом произнесла Эри. Неужто ей предстоит повторно пройти через унизительные оскорбления? Слов Рэйджу хватило ей с лихвой. Если ещё и он подтвердит, что она — источник проблем… Но его, похоже, волновало другое.

      — Как тебе вообще могло прийти в голову подобное?! Ты опять забыла своё место? Забыла, что принадлежишь Джерме? Что она одна вправе распоряжаться твоей жизнью? Тебе не сбежать отсюда, Годжу, — только не таким идиотским способом!

      Ичиджи встал со стула и выпрямился. Раздалось едва слышное потрескивание: пальцы его левой руки так сильно упёрлись в столешницу, что, казалось, вот-вот проломят ту насквозь. Он на полном серьёзе расценил предполагаемую попытку суицида как побег? Как неподчинение?

      Эри со страхом наблюдала за неожиданной вспышкой его гнева. Пожалуй, ей удалось совершить невозможное: вывести хладнокровного Первого принца из себя. Она прерывисто вздохнула:

      — Это больше не повторится.

      — Разумеется, это больше не повторится! С сегодняшнего дня я запрещаю тебе делать что-либо без моего разрешения! — он помедлил и тяжело припечатал: — Я запрещаю тебе умирать без моего разрешения.

      — Как ты можешь запретить мне что-то подобное? — не выдержала Эри. Она уселась на постели, прижимая к груди одеяло, и ошарашенно вытаращилась на него. Умирать ей и самой ни капельки не хотелось, но подобное заявление звучало абсурдно.

      Эри возмущённо перевела дыхание, а потом из неё импульсивно и бессознательно вырвалось всё то, что она мечтала высказать ему давным-давно, да только никогда не осмеливалась:

      — Запретишь мне умирать, да?! Ты и так запретил мне почти всё! Всё равно что запретил жить! Благодаря твоим заботам я — как птица в клетке. Не живу, а существую. В постоянном страхе: сказать что-то не так, сделать что-то не так — и случайно задеть этим Твоё Надменное Высочество… Ты спрашивал, был ли причиной Ниджи? Так вот знай: если бы я действительно решила прыгнуть — не Ниджи, а ты был бы первым в ряду причин!

      Губы Ичиджи, молча выслушавшего эту тираду, сжались в непримиримую тонкую линию; лоб прорезала знакомая вертикальная морщина. И Эри запоздало прикусила язык: она не сдержалась и опять наговорила лишнего. А ведь для того, чтобы смертельно оскорбить такого, как он, хватило бы и половины сказанного.

      Ичиджи двинулся к ней, сжимая кулаки, и Эри, испуганно взвизгнув, отползла от него на дальнюю половину кровати, затем и вовсе — вскочила на ноги и отбежала к незажжённому тёмному камину, судорожно завёртываясь в куцую защиту одеяла. Недавно он спас ей жизнь — а сейчас, казалось, намеревался её отнять. Или что-то гораздо хуже — Первый принц так любил наказания!

      — Хорошо, я обещаю! — взмолилась она, глядя как тот неспешно и непреклонно обходит кровать по периметру. — Я обещаю, что не умру без твоего разрешения! Слышишь? Обещаю!

      «Только не приближайся!» — панически выкрикнуло её смятённое сознание.

      Он всё-таки приблизился, надвинулся на неё угрожающе и неотвратимо, словно снежная лавина в горах, и Эри безотчётно, охнув от растерянности, выставила вперёд руки, упёрлась ими в его грудь. Гладкое одеяло незамедлительно соскользнуло и упало к её ногам, но она не замечала этого, инстинктивно пытаясь удержать Первого принца хотя бы на таком ничтожном расстоянии.

      Шаткое получилось препятствие: Ичиджи постоял немного, а затем, не обращая на него внимания, сделал ещё один уверенный шаг вперёд, и локти Эри бессильно подломились, подпуская его почти впритык.

      Теперь она стояла, прижавшись лбом и ладонями к его груди, и слушала, едва сдерживая дрожь, как там, под майкой, под рёбрами, в глубине, яростной птицей билось чужое сердце.

      «Откуда оно там? Отчего бьётся?..» — мимолётно удивилась она. Ей всегда казалось, что он бессердечный.

      Какое-то время они постояли так, в молчании. Ичиджи почему-то ничего не предпринимал, и Эри чувствовала, как гнев постепенно покидает его тело: прежде напряжённые, мышцы стали менее твёрдыми и скованными, а сердце успокоилось и стучало гулко и ровно.

      А потом он протянул руку и коснулся её волос, пропустил между пальцами белоснежные прядки, дерзко танцевавшие на макушке от его дыхания. Он явно передумал её убивать. Но и отпускать тоже не планировал.

      — Чего ты хочешь от меня? — глухо спросила Эри.

      — Ты знаешь, чего я хочу, — металлические нотки в голосе Ичиджи прозвучали непривычно низко, чуть ли не мягко. Дразняще.

      «Ичиджи хочет тебя», — эхом отозвался в её ушах недовольный голос Рэйджу.

      — Хочешь… чтобы я была послушной? — Эри подняла голову и заставила себя глянуть в его лицо. Её слегка лихорадило, когда она всмотрелась в непроницаемые стёкла очков, пытаясь уловить за ними ничтожный проблеск его взгляда. Ей до последнего не верилось в то, что слова старшей сестры были правдой.

      — Да, послушной, — подтвердил он, а следом его прохладные ладони легли ей на спину, властно прошлись вдоль почти затянувшихся отметин, оставленных розгами Ниджи, и замерли на талии. — Послушной во всём.

      Эри снова спрятала лицо у него на груди: Рэйджу была чертовски права. А Ичиджи, похоже, уже всё решил за них обоих.

      — Ты понимаешь, о чём я? Или я должен сказать прямо?

      — Понимаю, — сердце подпрыгнуло в её груди. Она глубоко вздохнула: — А я могу отказаться? — его отец даже не помышлял о возможности отказа со стороны подчинённых, Эри спросила об этом просто так, ни на что не надеясь. Ичиджи не раз доказал, что был истинным сыном своего отца. Он не мог мыслить иначе.

      — Можешь, — неожиданно согласился Ичиджи, и Эри невольно стянула ткань его майки дрогнувшими кончиками пальцев.

      Она не видела, но по голосу чувствовала, что он улыбается.

      — Можешь, но тогда всё останется по-старому. Тебе же известно: Санджи почти пойман, твой брак отменяется, а следующий шанс вырваться отсюда выпадет нескоро. Ты ещё долго, очень долго будешь в Джерме… — он выдержал паузу и уточнил: — С нами.

      Ладони Ичиджи жёстко вдавились в кожу, подталкивая её ближе к себе. Пока что он не допускал большего, но Эри всхлипнула — от собственной беспомощности.

      — Ты уже не наполовину Шарлотта. Ты снова полностью Винсмоук, — Ичиджи прекрасно помнил её прежнюю дерзость и не преминул этим уколоть. — Но я… Знаешь, я могу на многое смотреть сквозь пальцы. Могу быть гораздо более снисходительным к твоим ошибкам — само собой, в пределах разумного.

      — Ошибкам «ошибки»… — глухо напомнила Эри о том, кем, по его мнению, она являлась.

      — Могу позволить тебе кое-что из того, что запретил ранее, — продолжал он, пропуская её слова мимо ушей. — Могу… Могу сделать так, чтобы Ниджи не приближался к тебе.

      Голос его стал тихим, вкрадчивым. Ичиджи знал, о чём говорил. Знал её желания, её страхи — знал их куда лучше её самой — и, более того, обладал властью выполнить все свои обещания. Эри опять отважилась посмотреть на него. Лицо Первого принца в обрамлении короны пламенных волос источало спокойную уверенность. И вместе с тем его желание было неприкрыто эгоистичным.

      — Подчинись, — завершил он, вздёргивая подбородок. — И мы заключим сделку.

      Кажется, Йонджи стоило поучиться у старшего брата, как нужно делать рациональные предложения.

      Эри глядела на него и понимала, что слишком устала сопротивляться. Устала постоянно испытывать страх. Устала быть «ошибкой». Устала быть всеми отвергнутой. Устала быть одной.

      Согласиться — значило перестать быть источником неприятностей. И даже если Рэйджу, узнав, станет презирать её за эту связь, то это всё равно будет только её, Эри, проблемой — и ничьей больше. Джерма останется спокойной и предсказуемой.

      — А как же твой отец? — спросила Эри, цепляясь за свой последний, весьма весомый аргумент. — Как же брак, который он планирует, — не этот, так другой?

      — Думаю, мы можем оставить в тайне некоторые, хм, моменты. Если это никак не повлияет на цели Джермы.

      «Никак не повлияет» — означало ли это, что он намеревался использовать её по своей прихоти, после чего равнодушно передать другому, чтобы исполнить отцовский приказ? Что ж, вполне в духе Ичиджи и его идеальной картины мира. И всё же он снизошёл до неё, пообещал ей защиту. Спас ей жизнь. А она… От неё требовалась такая малость — наконец-то уступить ему.

      — Хорошо, — внезапно уронила Эри. Собственный голос казался ей усталым и невыразительным. Ладони на её спине слегка расслабились и перестали вжиматься так сильно.

      — Значит, ты согласна? — спросил он. — Согласна на… всё?

      Эри кивнула и отвернулась, не в силах больше смотреть в его торжествующее лицо:

      — Да, я буду послушной. Во всём.

      — Докажи это.

      — Доказать?..

      Ичиджи склонил голову, его щека почти касалась её щеки, пока слова одно за другим звеняще падали прямо в её ухо:

      — Я хочу, чтобы ты легла на кровать и раздвинула передо мною ноги.

      — Что? — у Эри перехватило дыхание. Да, она стояла перед ним обнажённая, его руки по-хозяйски покоились на её спине, она только что приняла его унизительное предложение — но и не думала, что подобное случится так быстро. К тому же то, что он произнёс, прозвучало невероятно цинично и непристойно.

      — Если ты, как и любая другая женщина в замке, не будешь сопротивляться и сделаешь то, чего я от тебя хочу… — он отстранился и говорил спокойно, чуть ли не буднично, — …это явится лучшим доказательством твоей покорности.

      Ичиджи высвободил её из кольца своих рук и стоял, давая ей время осмыслить эти слова. Давая время подчиниться.

      Находясь в каком-то шоке, оцепенении, Эри наконец дрогнула, качнулась, сделала шаг, за ним другой, направляясь в сторону кровати. Не оборачиваясь, не желая думать о том, что он улыбается, наблюдая за тем, как она выполняет его указание.

      «Что я делаю? Что я делаю?..»

      Когда Эри осторожно присела на кровать и повернулась, скованно забираясь на неё с ногами, то краем глаза уловила, как Ичиджи неспешно стягивает через голову серую солдатскую майку. Сердце совершило очередной кульбит.

      «Я ведь всё ещё могу остановиться… Отказаться… Прямо сейчас… Скажу ему, что передумала!..»

      Вместо этого она откинулась спиной на гладкий шёлк простыней. Туда, где раньше лежала Козетта. И, возможно, многие другие до неё. Хотя Козетта вроде бы упоминала, что старший принц очень редко допускает до себя женщин. Должна ли она этим гордиться — что оказалась избранной?..

      Тяжёлый полог над кроватью был расшит багряными и алыми кленовыми листьями. Ожидая прихода Ичиджи, Эри лежала и бесцельно скользила по затейливому узору глазами.

      — Ты забыла раздвинуть ноги, — спокойный голос раздался совсем рядом с кроватью.

      Эри судорожно вздохнула, перебарывая запоздало нахлынувший на неё дикий стыд, от которого запылали уши и щёки. И в конце концов подчинилась приказу, дёрнула бёдрами, разводя их в стороны. Эри знала, что он смотрит на неё и на то, как она открывается его взгляду.

      — Шире, — Ичиджи явно забавляла её борьба с самой собой.

      Послышался шорох ткани — он снял оставшуюся одежду, а потом край кровати продавился под тяжестью его колена.

      В следующую секунду он накрыл её своим обнажённым телом, и Эри явственно ощутила, как его подрагивающий член упирается между её раздвинутых ног. Несмотря на заявленную покорность, она всё-таки не сумела удержаться — и в панике вновь упёрлась ему в грудь руками. Ичиджи склонил голову, рассматривая её узкие ладони:

      — По-моему, это и называется «сопротивляться».

      Опомнившись, Эри дрогнула и медленно отвела руки — сначала нерешительно опустила их на его мускулистые предплечья, затем, скользнув по ним пальцами, вытянула вдоль тела.

      — Я… я никогда раньше… — отрывисто зашептала она, словно в оправдание, устремив смятённый взгляд на изгибы чёрной татуировки на его правой руке. — Я не знаю, как правильно!..

      Ичиджи задумчиво смотрел, как она покусывает губы, дрожащие от смущения, мешающегося с лёгкой истерикой: Годжу старалась быть покорной, но почему-то никак не могла отрешиться от происходящего — как делали до неё другие. Тело её сотрясала мелкая, едва заметная дрожь, и Ичиджи понял, что это неловкое отторжение его не раздражает, более того, он находил это возбуждающим.

      Эри с трепетом вгляделась в его бесстрастное лицо. И Ичиджи, нависая над ней, вдруг спросил:

      — Ты ведь не девственница. Как много мужчин у тебя было до меня?

      — Кроме… Ниджи? — хрипло уточнила Эри.

      — Да, кроме Ниджи, — хмыкнул он.

      — Один… Но это тоже произошло против моей воли.

      — Он был груб? Тебе не понравилось?

      — Нет!.. То есть да!.. — она нервно дёрнула подбородком, тем самым немного отстраняясь от него, после чего, испугавшись собственной резкости, прошептала: — Я имела в виду — не понравилось…

      Эри не понимала, какой ответ был ему нужен. Она терзалась, гадая, отчего Первый принц медлил, и где-то в глубине души уже почти желала, чтобы он сделал то, чего хотел, — как можно скорее, и этот безумный день наконец-то подошёл к концу.

      Тем временем Ичиджи обдумывал её слова. Ему пришло в голову, что, не являясь девственницей технически, по факту Годжу всё ещё была невинной, так как весь её прошлый опыт заключался исключительно в чужом насилии. Быть может, стоило остановиться и отпустить её?.. И тогда ему самому не нужно будет переступать собственные невидимые запреты и правила, которые впервые виделись ему не щитом, не доспехом, а жёсткими оковами, сдерживающими его желания и помыслы.

      Годжу лежала под ним: нагая и притихшая. Прерывисто дышащая то ли от стыда, то ли от страха и вместе с тем — покорно ожидающая его решения. Её серые глаза были широко раскрыты и казались пасмурными, как мятежное штормовое небо.

      И Ичиджи вновь не сдержался, вновь пошёл на поводу у непривычного ему желания — он наклонился и поцеловал её…

      Его безупречный рот, предназначенный, как ей казалось, исключительно для уничижительных ухмылок, накрыл её собственный — и Эри выдохнула от неожиданности прямо в его губы, зажмурилась, никак не ожидая от Первого принца этого ледяного поцелуя. Впрочем, такого ли ледяного?.. Ичиджи продолжил его — с необычным для столь хладнокровного человека жаром. И постепенно этот поцелуй стал так похож на то, как её целовал Йонджи… Как же давно это было, как же давно она не ощущала на своих губах чужую страстную ласку. Она забылась на короткое время, переставая различать реальность и зыбкое наваждение старых воспоминаний: братья по характеру были такими разными, но целовались они совершенно одинаково…

      …Годжу была под ним будто натянутая струна, легонько выгибалась, отвечая языком и губами его требовательному рту. Полностью послушная. Полностью в его власти. Собственность Джермы. Его собственность.

      От повторного осознания этого Ичиджи пришёл в ещё большее возбуждение и в какой-то момент понял, что не в силах дольше сдерживаться. Он оторвался от её горячего рта, приставил член между её разведённых ног. С нажимом провёл им несколько раз вверх-вниз между мягкими складками, с удивлением отмечая, что они были влажными — от такой простой и недолгой ласки, как поцелуй. Её влагалище было тугим, по-девственному узким, но Ичиджи, двинув бёдрами, легко и беспрепятственно скользнул внутрь, сразу же войдя почти на всю длину.

      …Он проник в её тело — и Эри сжалась, безотчётно комкая пальцами простыню, ожидая боли, памятной с того самого раза — с Йонджи. Да и с Ниджи тоже… — разве это не всегда должно быть больно?

      Но боли не было. От удивления она вздохнула, распахивая глаза и чувствуя, как он начал двигаться внутри неё. И вздрогнула, постепенно осознавая, что происходит: Ичиджи в ней, а она покорно отдаётся ему, несмотря на весь свой прежний страх. Ещё вчера она не смогла бы не то что допустить — представить возможность подобного. Ведь это было так нелепо, так невообразимо, так неправильно… Но пути назад уже не было.

      Ичиджи опустился на локти, чуть придавливая Эри своим телом, склонил голову к её правому плечу, отворачиваясь от неё — словно в попытке скрыть собственную несдержанность, низкое влечение к «ошибке». Алые пряди волос щекотно гуляли взад-вперёд по её щеке и шее при очередном быстром и давящем рывке мужского тела.

      Прислушиваясь к этим новым ощущениям, Эри постепенно принялась сдерживаться, чтобы не простонать случайно от размеренных, ритмичных движений тела своего… любовника? Насильника? Трудно было сказать — она не желала этого и в то же время сама согласилась… Реакция собственного тела была странной: кожу покалывало, по ней иголочками, от низа живота, вслед каждому толчку Ичиджи, прокатывалось неуловимое напряжение. С другой стороны — Эри по-прежнему испытывала стыд, и отвлечься от происходящего не выходило.

      Как там говорила Козетта? Думать о чём-то другом — или же о ком-то другом — в этом секрет?..

      Эри смежила веки, чувствуя, как её затвердевшие соски потираются о рельефную и крепкую мужскую грудь, как соприкасаются, сталкиваясь друг с другом, их бёдра. И уцепившись за эти ощущения, чтобы забыться, она опять, как и при поцелуе, слукавила — представила себе на его месте Йонджи. Это казалось нечестным, но ведь братья были близнецами, они были так похожи!..

      Так легко вообразить, что это сильная рука Йонджи упирается ей в плечо, на короткий миг обхватывает и требовательно сжимает грудь, а следом, будто устыдившись своего порыва, опускается вдоль бока и замирает, вжимаясь в кожу где-то в районе талии. В то время как внизу живота — тягучим жарким эхом от его движений — расползается непонятная истома…

      Эри, забывшись, всхлипнула от непривычного удовольствия и подалась вверх, к тяжёлому мужскому телу, обняла его руками, инстинктивно вжалась в него своим. Потом ещё раз. И ещё. И ещё!.. Прошла минута, другая — и её накрыла неведомая прежде, короткая и острая волна наслаждения, скрутившая низ её тела мелкой прерывистой судорогой и вырвавшая из груди приглушённый, хрипловатый стон.

      Мгновение спустя Эри открыла глаза и, разом очнувшись от овладевшей ею иллюзии, едва не вскрикнула, едва не оттолкнула от себя того, чьи волосы были не зелёными, а невыносимо алыми…

      Не заметив этого испуганного порыва, Ичиджи привстал и сделал несколько последних энергичных толчков в слабо подрагивающее под ним женское тело, после чего вышел из неё и, обхватив ладонью свой член, кончил ей на живот.

      Эри в смятении наблюдала за тем, как он резко втянул носом воздух, закусывая нижнюю губу: в отличие от неё Ичиджи сдержался и не издал ни звука, хотя, несомненно, испытываемое им удовольствие было не менее сильным. Пару секунд спустя он коротко выдохнул, небрежно провёл членом по внутренней стороне её бедра, оставляя на нежной коже последние капли своего семени. Затем молча перекатился через Эри и, откинувшись на подушки, невозмутимо вытянулся на кровати.

      «Так вот, значит, как это бывает на самом деле — между мужчиной и женщиной…» — отрешённо подумалось ей.

      Полежав немного в странном зыбком забытьи, Эри наконец поднялась и села, опуская на пол ноги. Уйти она не осмеливалась — Ичиджи пока не дал ей на это разрешения, — но и оставаться подле него ей было неуютно. В ушах стоял лёгкий звон, голова чуточку кружилась, а живот холодили вязкие и влажные капли его спермы. Он всё ещё молчал, и Эри с тревогой подумала о том, что ему, должно быть, пришлась не по душе её несдержанность. Ведь Первый принц просил о полной покорности — все его женщины, скорее всего, лежали под ним тихо, не дерзая прикасаться…

      — Я стал первым, кто доставил тебе удовольствие? — внезапно раздался позади неё голос Ичиджи.

      Эри повернула голову, глядя на него через плечо: его губы кривились в бледном подобии улыбки. И едва заметно кивнула — разумеется, не посмев признаться в том, что всё это время представляла себе на его месте другого. Казалось, Ичиджи вполне удовлетворил этот скромный кивок.

      — Я могу идти? — решилась спросить она.

      — Да.

      — А могу я… сперва принять душ?

      Задумчиво прижимая пальцы к левому крылу носа, Ичиджи передёрнул плечами, как бы подтверждая, что это было само собой разумеющимся.

      …От флакона с мылом на полке в душевой кисловато-сладко тянуло клубникой.

      Пожалуй, в любой другой ситуации она посмеялась бы, расскажи ей кто об этом по секрету: не ведающий жалости Первый принц — и розовое, густое, почти девчачье мыло. С идеальных солдат сталось бы стойко мыться бруском дегтярного…

      Эри долго стояла под тёплыми струями воды и отстранённо втирала мыло ладонями в кожу. Выходило двойственно: она смывала одни следы, оставленные на ней Ичиджи, и своими же руками наносила другие — его собственническую клубничную метку. Этот тонкий, едва слышимый аромат неприкрыто кричал: «Моё!»

      В какой-то момент Эри не выдержала и наконец-то зарыдала, опускаясь на пол и выплёскивая наружу вместе со слезами пережитое унижение. Отчего-то события этого вечера подкосили её гораздо больше, нежели грубое насилие Ниджи или же смертельная опасность, которую ей чудом удалось избежать. Возможно, потому что она пошла на поводу у Ичиджи и, страшась новых издевательств и боли, а ещё больше — одиночества, предала саму себя и опустилась так низко.

      Ох, как права была Рэйджу, клеймя её продажной девицей с жалкими уловками…

      Но хуже всего было то, что она получила удовольствие. Воображая на месте Ичиджи другого. Ощущая прикосновения другого. И теперь на неё медленно наползало осознание того, что с ним — тем самым другим — ей никогда не суждено испытать подобное…

      Когда Эри, закутанная в большое полотенце, осторожно высунула голову за дверь душевой, Ичиджи уже крепко спал, накрывшись поднятым с пола одеялом. Его тёмные очки, аккуратно сложенные, лежали на прикроватном столике — всё-таки он снисходил до того, чтобы снимать их перед сном, — но он повернулся на бок и лежал к ней спиной, и потому Эри не было видно его лица.

      Как будто ей хотелось его рассматривать!..

      Она подошла к стулу и, ежесекундно бросая быстрые опасливые взгляды на кровать, принялась натягивать одежду, стараясь не потревожить спящего. Ичиджи наверняка не стал бы отвешивать едкие шуточки в стиле Ниджи, но ей было бы не по себе одеваться, зная, что на неё смотрят.

      Время было позднее, но едва Эри вышла за двери башни, как подошедший из-под навеса дежурный солдат тотчас же раскрыл над госпожой широкий зонт, почтительно держа его на вытянутой руке. Буря миновала, но дождь не думал стихать и раскатисто барабанил по дорожкам и крышам. И стекал по плечам строгого военного мундира.

      — Принц поручил проводить вас, — пояснил он.

      Ичиджи был предупредителен. А ещё и мысли не допускал, что она могла остаться на ночь.

      — Только если ты тоже залезешь под зонт, — буркнула Эри. Солдат мялся, и она добавила: — Тебе приказать?

      — Никак нет, госпожа. Слушаюсь, госпожа, — тот нерешительно согнул руку с зонтом и вдвинулся в скромное пространство под ним. Эри устало подхватила его под локоть. — Куда вас отвести?

      Ноги сами сделали шажок в направлении конюшен. Но нет, она не имела права как ни в чём не бывало вернуться в башню Йонджи. Это было выше её сил. И отчего-то виделось предательством.

      — В замок, — уронила она.

      …После роскошных спален принцев старая гостевая комната — которую она помнила как просторную и светлую — показалась Эри маленькой, необжитой и пустой. На столе среди позабытых книг, одна из которых отличалась подозрительно погрызенным корешком, торчал уголок листа с криво нарисованной человеческой пирамидой — слуги не осмелились трогать личные вещи госпожи во время её отсутствия.

      Её внезапного ночного возвращения не ждали, и оттого постель была неподготовлена — на кровати лежал лишь матрас с наброшенным на нём вышитым покрывалом. Эри не стала никого тревожить в этот поздний час. Просто скинула плащ и туфли и легла прямо в платье поверх покрывала, закручиваясь в него бесформенной одинокой гусеничкой.

      Из-за полуоткрытой балконной двери тянуло ночной прохладой и дремотно шелестел дождь.

      Как будто и не было в её жизни трёх долгих недель и изумрудно-зелёной спальни. Похоже, всё возвращалось на круги своя. С одним маленьким отличием: Годжу Винсмоук теперь была послушной и хорошо знала отведённое ей место.

      «Наверное, «Иерархию» стоит поправить с утра…» — успела подумать она, прежде чем провалиться в сон — настолько глубокий, что ей не привиделись даже волны и улитки.