я устало сажусь на скамейку, прижимаясь к спинке своей промокшей одеждой. волосы сосульками свисают перед глазами. в рюкзаке, кроме немногочисленных тетрадок и потной спортивной формы — ничего. ни денег, ни еды, а последний бутерброд уже давно переваривается в моём желудке.
— эй, пацан, зонт не нужен? совсем промок, — какой-то мужчина окликает меня, пока неприятная дрожь от сыроватой одежды проходится от затылка до поясницы.
кажется, тот мужчина шёл мимо, но почему-то этим «мимо» оказался я. как он понял, что я дожидаюсь не автобуса, а окончания этого конца света, в который с каждым годом превращается моя жизнь? на самом деле и такой бы дурак, как я, догадался. от этой остановки пару лет уже не ходит транспорт, потому что где-то там стоит другая и более правильная по всем нормам. и люди там правильные, с кейсами, сумками, рюкзаками и разношерстным социальным и материальным положением.
— не стоит, ачжосси, вам нужнее, — я вжимаю голову в плечи и отвожу взгляд куда-то в размытое стекло автобусной остановки, окрашенной в хмурую зелень окружающих деревьев, таких насыщенно зелёных. красиво. почти как в фильме, который я смотрел уже и не вспомню когда. едва заметно от стекла отражаюсь и я, нелепым карикатурным пятном. наверное, и сам я, тот, что в реальности, такой же нелепый.
по шее неприятно стекает вода с мокрых волос, когда незнакомец подходит ближе и слегка наклоняется. не потому что он высокий, скорее потому что я сижу.
— держи, не сахарный я, да и живу недалеко, — протягивает раскрытый зонт и улыбается едва-едва уголками губ, так, что страшно за ритм сердца становится.
— врёте же, — поджимаю губы и несмело оглядываю мужчину с головы до ног.
лицо типично азиатское, но есть в нём что-то такое, что не позволяет назвать его ничем не примечательным.
я не чувствовую благодарности, когда принимаю из его теплых рук зонт, лишь тревогу. незнакомцам доверять не привык, сразу подвох ищу, но этот, вроде, конфет не предлагал и домой к себе не звал. может, опаснее было то, что он мог отобрать куда большее, чем те, что из маминых рассказов-предостережений?..
— давайте я вас тогда провожу, раз недалеко, а потом сам домой пойду.
мужчина усмехается загадочно, а у меня внутренности скручиваются в тугой узел где-то в области живота, когда я понимаю, что суету и поспешность окружающего мира вот так просто отрезало стеной дождя.
— ну, пошли, раз предложил. если надеялся на отказ, чтобы с чистой совестью отжать зонт, то извини, — разводит руками и пожимает плечами, пока я отряхиваюсь и нервно облизываю холодные губы. когда он вот с таким беззаботным выражением лица, я почти уверен, что он мой одногодка. в ботинках неприятно хлюпает вода, когда я переступаю с ноги на ногу.
раскрываю зонт и упираюсь взглядом в лоб мужчины. он уверенно обхватывает мой локоть, как будто ему плевать, что он — почти с ног до головы сухой, а я весь промокший, всколоченный и такой несуразный.
— юнги, — внутри я понимаю, что хочу также с завораживающей хрипотцой произносить его имя. или чтобы он моё.
— чонгук, — сжимаю крепче зонт, а рука юнги мое предплечье, и делаю решительный шаг из этой почти что зоны комфорта в одном из городских уголков.
***
— всё вы врали, всё, всё, — уже шепчу я, потому что сил нет больше говорить, да и голос сорвал, — и что живёте недалеко, и что не сахарный, — в неистовстве бормочу, целуя его везде, где дотянусь, пока мои руки блуждают по его спине, пытаясь найти какую-то опору. а может, мне в принципе опора нужна в жизни, вот я и ищу среди толпы что-то, за что можно зацепиться. всё ищу, ищу и не могу остановиться.
он размашисто двигается, пока меня прошивает всего в удовольствии на грани с болью. возможно, стоило бы тщательнее подготовиться, но сил ждать не было. есть в этой боли, что причиняет мне юнги, такое нужное мне чувство, отрезвляющее.
сбито дышу, и не могу смотреть на него. больше не потому, что стесняюсь, а страшно отчего-то увидеть то, чего не хотел бы. да и всё мутное какое-то. сам не замечаю, как начинаю плакать, когда юнги устало наваливается на меня, сгребая в своих руках, а я теряю связь с реальностью. закрываю глаза и перед глазами какие-то фейерверки разноцветные, даже в жизни таких ярких не видел. а ещё осознание, что, кажется, нашёл. опору, цель, нужную мысль — что угодно. то самое, что делает черную дыру внутри меня менее прожорливой.
такие черные дыры я видел и в глазах юнги.
и это совсем не про цвет радужки.
***
— не в моем стиле таскать мальчишек к себе, — юнги стоит, скрестив руки на груди и боком опершись о стену. взгляд у него какой-то непонятный. как будто ему неловко, что вышло вот так вот.
должен признать, он выглядит таким домашним, пока где-то внутри меня теплится ещё не понятое мной чувство, будто я создан для того, чтобы считать этот вид обыденным и родным.
я молча зашнуровываю ботинки. легко улыбаюсь, развернувшись в пол-оборота, когда закрываю за собой дверь и оставляю в этой тишине за собой что-то чуть большее, чем лживые обещания встретиться вновь.
мама говорила мне остерегаться одиноких симпатичных незнакомцев и не идти у них на поводу, отдаваясь за сладости. как жаль, что уже давно некому обнимать меня, трепетно прижимая к себе, и шептать слова предостережения. как жаль, что я стал тем, кому и сладости, в целом, не нужны.
на улице невероятная свежесть и прохлада, я довольно жмурюсь от желтого, как самая вкусная часть яичницы для меня, солнца. зонт так некстати холодит руку. надо бы вернуть.