Примечание
https://t.me/eden_frea
= = =
Нарсису Уэйну нужно было в Инквизицию. Обратиться лично к Гансу Гюлеру, как к куратору расследования.
Делать нечего. Лучше был бы кто-то другой.
Снег скрипел под ногами, местами не сошёл лёд, а где-то грязные лужи. Солнце ещё не грело.
Здание бликало в лучах восхода. Люди сновали туда-сюда. Машины. Поздоровался на входе Приор, обгоняющий того Марк, Баретти, Вейсс.
— Доброго здравия, капеллан, — Мартен сама вежливость и стать, — вы подготовили...
В том-то и дело, что не подготовил. Не успел. Заболел, проспал, думая, что подчинённые не подведут. Подвели.
Пришлось улыбаться, расшаркиваясь и выкручиваясь. Свезло: в охране ни одного эмпатика.
Пронесло.
До указанного этажа почти спал. Думал о словах, и Гюлере, и иных взглядах того, бросаемых иногда мимоходом. Оттенках тембра.
— Вам последний?
Женщина средних лет зашла где-то у канцелярии бухгалтеров, оправляла юбку и волосы, не боясь и не стесняясь. Псионик же рядом.
— Нет.
Старался не думать о истинной природе такой раскрепощённости. Молчать. Она поняла это по-своему.
— А-а-а. Смотрите, месье... если к Приору, то... ладно, хотя к нему такие не ходят.
Да. Капелланы ходят, а такие как он — нет, хотя Мартен потихоньку ломал систему. Ломал же?
— Я. К. Гюлеру.
Нарсис не хотел ругаться. Незачем. Вышел.
Однако на душе всё равно как-то склизко и тошно.
= = =
Этаж обычен. Скучен и уныл. Помощники. Напоминания о том, как экономятся ресурсы.
— Вовсю экономятся...
Сзади прервали.
— Иронизируете?
До смерти надоело уже тут находиться. Развернулся.
— Нет. Это факт. Сами знаете!
Нарываться глупая затея, но и терпеть без конца: для чего?
Ганс прошёл по коридору со стаканом виски, прекрасно зная, что пить в рабочее время запрещено. Опёрся спиной о стену, наверняка пачкая форму: дикий камень местами выделял белёсое нечто. Не мрамор — тот для внутренних стен не использовался. «Экономия на роскоши? Урез понтов? Вот где юмор...»
— Но вы пришли сюда...Уэйн, — кривил мерзко губы инквизитор, — заметьте, ко мне, — голос слегка пьян и нагл, он склонился, выдыхая перегаром, — значит что-то нужно, — некрасиво заржал, — хотя здоровались...с Приором, а-ха-ха!
Хотелось плюнуть. Прямо в холёную рожу, но содействие нужнее.
— Да. Вы правы. Видели?
Гюлер открыл кабинет, пошатываясь, осклабился, делая неопределённое движение и едва не упав.
— Уэйн! Да, видел, — бросил тот, — странно...подобных вам привечает. Накосячили?
Естественно глупо надеяться, что пойдёт на встречу и, даже выслушав, отрезал: дело не его. Нарсис упал духом — зелёные ещё, юные, с кем не бывает. Зря. Так убивают таланты и лучших. Выговор сам сделает.
С чего решил вдруг, что дознаватель, о котором ходило немало мерзких слухов, поможет? Внезапно почувствовал себя преданным, наполненным разочарованием до краёв и обидой. Веки на какой-то миг обожгло, но так и осталось мимолётным порывом.
Сердце сжалось. Пульс участился. Руки похолодели. Будто приступ острой тоски, не находящей выхода; бьющейся и желающей на волю. Осталось лишь поднять глаза и...
Наваждение прошло. Трудно быть эмпатиком со второй ступенью.
— Вам не плохо?
Вот уже и забота в голосе чистого шовиниста чудится, участие, порыв.
— Нет. Мне отлично.
Гюлер вдруг ухмыльнулся, по спине пошли мурашки.
— Знаете, — сказал, обходя гостя по кругу и рассматривая особо пристально, — придумал как решить нашу проблему.
Злость. Ненависть. Неверие. Агрессия.
— Нашу? Вот прям щас и придумали?!
Инквизитор сел и сложил руки. Дверь в кабинет с тихим клацанием закрылась. Пискнул индикатор на мониторе.
— Чаю не хотите? — будто у фокусника возник столик и пузатый фарфоровый чайник, по виду и изящности, доштормовой, — Хорошего. Дорогого.
Их эмоции смешивались. Прочитать что-либо отдельно трудно.
— Не откажусь, — правая рука легка татуировкой вверх, открыто, — вафельку можно?
От странного взгляда карих глаз и дёрнушегося уголка рта веяло внезапным теплом, уютом, острым спокойствием и...любовью. Тоска усилилась, пожирамая каким-то пустым нечто. Напряжение сгущалось.
Ганс аккуратно передавал чашку, вручая из рук в руку. Веки его трепетали. Спина горбилась. Вторая рука нервным жестом дёргала отросшие волосы и будто бы против воли тянулась.
— Конечно. Лимонные.
Всё было похоже на фарс.
— Вы знаете какие я люблю? — Нарсис, не сводя взгляда, отхлебнул безумно вкусный чай. — О, это великолепно! Что вам от меня нужно?!
Грубо. Звучал грубо, но знал как точно и куда бить. Не мальчик.
— Да, Нарсис. Отсосёте мне?
Если бы не страх за, годами строенную и выстраданную, карьеру, то наверное бы сломал ему нос. Сука! Ёбанный мудак! Утырок! Сволочь...тварь и...
— Вы с ума сошли?!
Инквизитор ждал, вперившись своими наглыми и пьяными зрачками. Влил алкоголь в чайник и разлил ещё немного. Протянул.
— Не нарывайтесь, Уэйн, — почти ласково начал, — не надо...косяк серьёзный? Так?
К горлу подкатила тошнота. Голова закружилась. Сердце сжалось и забилось. От того ещё, что...проклятье, пиздец, Ганс ему не был противен и даже нравился, интересно любоваться, можно было смотреть. Он...
Капеллан чувствовал себя раздавленным и униженным ещё больше от того, что ошибся, планки магистрата и собственное клеймо давили особенно сильно. В человеке. Ему долгое время нравился тот, кто... Кто поступает так мерзко.
Появились слёзы. Нет-нет-нет. Бред. Показалось.
— Очень...
— Нарсис, чего голос такой, будто вас, ну, — кружка в сторону, шаг ближе, — ну? Выше нос.
Уворот.
— Уберите руки. Давайте я всё сделаю и пойду...
— Сде-ла-е-те?
Смех был внезапный и больно бьющий по рёбрам.
— А вы рассчитывали на отказ? Ну, уж извините. Мне и в самом деле...нужно закрыть это дело.
Инквизитор разозлился, отпрянул, но смотрел как-то странно-потрясённо. Мялся. Будто выбранная роль ему не подходит, мешает и...вообще всё это понарошку. Не то. Глаза бегали. Суетился.
— Да, — бормотал он, — будто я вас обманул...будто я вам сделал больно...слишком больно. А?
Забавляло. Время шло.
— Вы думаете тыкать геномом и...ладно не будем об этом... Не больно?!
Ступор. Недопонимание.
— Ну, к этому многие... привыкли. Простите. Тут будто что-то другое.
Выложить козырь или не выложить? Была не была.
— Во-первых, я не многие, Ганс, — приблизился, опустился на колени, расстёгнул чужую ширинку и, обнюхивая начавший наливаться орган, промурлыкал, потираясь лёгкой щетиной, — пахнете...здесь хорошо.
Кабинет наполнился вздохами и стонами. Обоих.
— Как же восхитительно... Во-вторых?
Нарсис лизнул головку, тут же резко обводяя её языком, мял чужую ягодицу, выдыхал носом, закатывал глаза, вбирал в рот.
— Вы мне нравитесь...или нравились, — голос стал жёстче, в ход пошли зубы, хватка усилилась, — но...
Гюлер ахнул, теряя равновесие и сдался. Эмоции сменяли друг друга. От неверия, острого удовольствия и тихой (победной) радости до слёз разочарования и горечи.
— И вы, — говорил, срывчатым тембром, не забывая просить о большем, — больше не подойдёте ко мне?
Правда. Так правда.
— После этого. НИКОГДА.
Слезли последние оттенки превосходства, обнажая истину. Как старая краска. Стала понятна витающая тоска .
— Но...до этого дойти ещё надо, — усмехаться с членом во рту, который, скажем так, нравится, сложно, — вы хотите подчиниться. Это не вопрос.
— Конечно.
Нарсис неистово сосал, а Ганс сполз ниже и был под ним, с виноватым взглядом. Смотрел с надеждой.
— Простите?
— Не стоит извинений. Ещё?
— Но я же...заставил вас...
Лёгкий укор. Псиэмпатия до кровавых слёз. Смех.
— Живите теперь с этим.
= = =