Джон узнал, что Саймон тоже был ранен в ногу на той операции, поэтому хромал. Возможно, это случилось, когда лейтенант накрыл его собой, возможно позже, когда тащил его в укрытие, но все же не бросил. Его самоотверженность заставляла Соупа чувствовать растущие стебли в его легких.

Боль, с которой они прорастали напугала Джона. Раньше такого не было. Он записался к врачу, но очередь к нему была большая, и ему ничего не оставалось, кроме как ждать. Симптомы тем временем продолжали набирать обороты. Кашель сдавливал горло, а першение было таким сильным, что Мактавиш стал меньше говорить, чтобы лишний раз не напрягать связки.

Ночами было сложнее всего. Он много думал о Саймоне, а эти мысли приводили к тому, что Соуп начинал закашливаться до нехватки воздуха в легких, замечая лепестки. Джон с удивлением обнаружил, что это были не желтые хризантемы, как раньше. Это было что-то белое.

Лейтенант в это время жил себе спокойно, участвовал в операциях, вел брифинги, тренировался на площадке. Джон подумал, а что, если? Вдруг ему повезет? Он хотел поговорить с Гоустом, но тот не подпускал к себе никого. Многие заявляли, что последние недели к нему не подступиться. Мактавиш и сам замечал его отстраненность.

Соуп заметил его спешно идущего с какой-то папкой. Он смотрел в нее, не обращая внимания на окружение. Джон улыбнулся, чувствуя, как нарастает тепло внутри него лишь от вида лейтенанта.

— Не до тебя сейчас, — сказал недовольно Саймон, не глядя, когда к нему подошел один из сержантов.

В его голосе был холод и безразличие, а ведь Мактавиш только начал думать о нем, как о добром живом человеке. Джон тогда уже шел к нему, чтобы рассказать, но испугался. Его реакции, своих чувств и того, что ему стало хуже. В короткое время Соуп ощутил головокружение и жар. Он слышал, что такое бывает, когда болезнь прогрессирует. Мактавиш ушел в комнату и проспал сутки. Его не трогали, будто никому не был нужен. Проснулся с легкой обидой. Неужели никому не было интересно, что с ним?

Стук в дверь привел его в чувства. На пороге появился сержант, сообщивший, что ему следует собираться на операцию. Когда тот ушел, Джон прислушался к своим ощущениям. Температура прошла, и чувствовал он себя хорошо, если не считать легкое свербение в груди.

Задание было не трудное. Они быстро зачистили территорию и принялись ждать, когда их заберут, но на той стороне рации сообщили, что вертолет сломан и им нужно время. Делать было нечего, на улице смеркалось. Они разлеглись на опушке среди деревьев и лениво общались. Джон не поддерживал диалог, покашливая через раз, надеялся, что лепестки предательски не появятся, но на всякий случай отвернулся от всех, завалившись набок.

Разговор, как это часто бывало, завел их в сторону отношений. Саймон, как и Мактавиш не принимал участия в разговоре, пока его не задевали. Тот что-то делал со своей экипировкой: подтягивал ремешки, проверял кармашки.

— Да у меня знаешь, сколько было, — начал хватиться один из парней, — Каждый раз в отпуске по две-три. Вот и считай.

Второй парень фыркнул и произнес с укором:

— И зачем растрачивать свою энергию? Я вот женился и чувствую себя прекрасно.

— С одной скучно! — парировал другой, — Лейтенант, ты хоть ему скажи.

Саймон, долгое время молчавший до этого, начал говорить:

— Я с ним согласен.

Джон дернулся, чуть поворачивая голову. Тот начищал свои ботинки какой-то тряпкой и выглядел сосредоточенно.

— Мне гадалка в детстве сказала, что я полюблю один раз и на всю жизнь, и любовь сама меня найдет. Так что не вижу смысла напрягаться.

Повисла тишина. Джон даже задержал дыхание, не веря в то, что это проговорил Гоуст. Все молчали, а Саймон усмехнулся:

— Поверили?

— Блин, лейтенант, вот ты, как скажешь что-нибудь!

Послышались смешки, и разговор снова стал активным. Джон повернулся на Гоуста, тот посмотрел мельком ему в глаза и продолжил натирать ботинок. Мактавиш отвернулся. Хоть и юмор у него был не всегда понятным для всех, не верил Соуп, что Гоуст пошутил. Внутри засело какое-то неприятное чувство.

После этого Джон задумался, а что, если это он его судьба? Может, это ему нужно было сделать первые шаги? Но ему каждый раз кто-то мешал. Коллеги подходили именно тогда, когда он хотел признаться, тут же вызывали на операцию или Саймон просто пропадал из виду. Несколько раз Соупу показалось, что тот специально избегал его. Джону было страшно за себя, но страшнее услышать отказ, потерять лейтенанта и увидеть в его глазах презрение.

Ему позвонили из больницы, сообщая, что настала его очередь. Джон, серьезно настроенный, направился к врачу, с намерением узнать, как можно от этого избавиться. Был долгий опрос, осмотр, сдача анализов и остальная рутина, которую Мактавиш не любил, но наконец, он сидел перед врачом, что читал анамнез и хмыкал.

— У вас это довольно быстро произошло, — сообщил он задумчиво, — Попробуем с аэрозоля. Он может помочь. Бывает так, что снимает все симптомы, но иногда не помогает и вовсе. Тут не угадать.

— Но раньше все проходило, — сказал Джон.

— Раньше и чувства были другими, — ответил тот, будто знал, что чувствовал Мактавиш.

Соуп на него подозрительно посмотрел.

— Что-то изучить все-таки получилось, выявилась некая закономерность. Иногда цветы меняются, как у вас. Например, вы знали, что ваши нынешние означают: «Я буду любить тебя вечно»?

Джон удивленно поднял брови, под ухмылку врача. Тот развел руки в стороны.

— Работаем с тем, что имеем. Если не поможет, могу предложить вам операцию. — Он посмотрел на Мактавиша, ожидая ответа.

— Операция?

— Да, мы удаляем корни, полностью избавляясь от проблемы, но это… — врач задумался, повернувшись к окну, — Как бы вам так сказать… убирает не только вашу влюбленность, но и остальные эмоции. Радость, счастье, уныние — ничего не останется. Вам будет все равно.

Джон посмотрел в пол. Жить без чувств и эмоций? Разве это жизнь? Заметив его задумчивость, доктор подбодрил:

— Зато вы будете живы. Многие из сделавших операцию, вернулись к относительно нормальной жизни.

— Спасибо, — произнес Джон, — Я подумаю. — И встал, чтобы уйти.

— Подумайте, — сказал вдогонку врач, — Но у вас мало времени.

Мактавиш спустился в приемную, заплатил крупную сумму за прием и уточнил, сколько стоит операция. Услышав сумму, он подумал, что для этого, ему потребуется большой кредит, и то, если выдадут. На душе было тоскливо. Он купил нужный аэрозоль и, вдохнув его, почувствовал облегчение. Может, так у него получилось бы продержаться.

Погода подстроилась под его настроение. Накрапывал мерзкий дождь, из-за которого приходилось щуриться. Тот мелко хлестал по лицу, добавляя Джону проблем. Придя на базу, первым делом он пошел поесть, но аппетита не было, а горло болело. Мактавиш просто взял апельсиновый сок и сел к сослуживцам.

— О, ты еще не знаешь, — сказал один из них, Соуп сел чуть ближе, чтобы услышать, что нового произошло, пока его не было, — У лейтенанта нашего девушка появилась, — произнес тот с улыбкой.

Весь мир будто рухнул. В груди заболело так, что он еле удержался от того, чтобы не схватиться за нее. Джон поставил на стол стакан, чтобы не была заметна дрожь в его руках. Он молчал. И заставлял себя дышать.

— Сегодня видели с ней. Он такой счастливый был потом, — пояснил коллега.

Мактавиш попытался натянуть улыбку, но у него это слабо получилось, и он сделал вид, что ему звонят. Принимая звонок, Соуп встал из-за стола и вышел из столовой. Он не помнил, как добрался до комнаты. Все превратилось в мешанину из оттенков, и Мактавиш дошел просто по памяти.

«Это неправда» — говорил он сам себе, — «Не может этого быть»

В голову приходили яркие сцены Саймона с девушкой, где они вместе счастливы, где лейтенант улыбался и совсем не догадывался о его чувствах. Разве мог он влезть в их отношения и все это разрушить? Лейтенант должен быть счастлив, пусть и не с ним. Джон не собирался перед ним маячить. Ему нужно было отпустить и уйти.

Это было так больно. Мактавиш чувствовал, как стебли прорастали сильнее, царапая внутренности. Его затошнило. Он побежал в туалет и успел только встать на колени. Соуп блевал кровью с лепестками белой примулы. От боли и напряжения у него текли слезы, но Джон был в том месте, где можно было дать волю своим чувствам, не боясь косых взглядов.

Когда ему стало немного легче, Соуп сел на пол, ощущая привкус крови на языке. Без сил он завалился на кровать и пялился в потолок, размышляя о том, что скоро умрет. Саймон стал для него тем, ради кого Соуп вставал по утрам. Он просыпался с мыслями о нем и засыпал так же, представляя, что у них все хорошо. Джон готовил ему завтраки по утрам и будил легким поцелуем в щеку. Райли открывал глаза с улыбкой и утягивал Соупа к себе, требуя ласки.

Ему часто снились такие сны, после которых он просыпался разбитым, с чувством, что у него отняли самое ценное, что было. Затем Соуп ходил, не разговаривая несколько часов, пытаясь прийти в себя в курилке.

— Все в порядке? — спросил его Саймон, заметив с утра.

Мактавиш поднял на него уставший взгляд, все еще ощущая на себе его поцелуи во сне. Он опустил голову и кивнул, сказав, что не выспался. Райли сел рядом и закурил. Тишина не напрягала, даже, наоборот, будто окутывала уютом.

— Слушай, — произнес тихо Джон и заметил, как Райли на него повернулся, — У тебя бывают вещи, от которых ты никак не можешь избавиться.

Саймон тихо усмехнулся.

— Зависит от того, что ты называешь «вещами», Соуп, — он втянул дым и помедлив, выдохнул.

Джон сам не знал, зачем начинает этот разговор и как к нему подступиться, но внутренний голос твердил, что так нужно.

— Ну, что-то, что… не дает тебе дышать, знаешь, как чувства.

Райли посмотрел на него долгим, изучающим взглядом. Мактавиш отвернулся, пытаясь скрыть нервозность. Неужели догадался?

Саймон молчал, поднимая глаза к небу, а затем медленно произнес:

— Знаешь, иногда ты думаешь, что можешь избавиться от чего-то, и что будет легче. Но все становится еще тяжелее, когда пытаешься сбежать от того, что важно для тебя.

Джон почувствовал, как сжалось сердце. Слова Саймона были не о чем-то конкретном, но казались такими точными, что он ощутил их глубже, чем ожидал.

— Ты всегда так философски настроен? — тихо спросил Джон, пытаясь скрыть нарастающее ощущение, что ему нужно сделать выбор, который он так долго избегал.

Саймон пожал плечами, продолжая смотреть в небо.

— Иногда все, что тебе нужно — это признаться себе в том, что не можешь жить без этого. И перестать пытаться бежать.

Джон опустил взгляд, ощущая, как слова проникают прямо в его грудь. Он чувствовал, как внутренняя борьба накатывает снова.

— Но разве это не слабость? — спросил Соуп, не в силах удержаться, — Зависеть от этого?

Саймон обернулся и посмотрел на него с лёгкой улыбкой, что виднелась из-за поднятой на нос маски.

— Слабость — это когда ты отказываешься от того, что важно. Когда пытаешься убежать, а на самом деле остаешься на месте, прячась от себя.

Саймон бросил окурок, потушил его ботинком и ушел не оборачиваясь. Джон остался в тишине, чувствуя, как что-то разрывается внутри. Слова Саймона — холодные и честные — звучали слишком лично. Его выбор не мог быть отложен еще на минуту. Соуп молчал, ощущая, как слова Саймона резонируют в его душе. Он знал, что пришел момент признания. Ему не нужна никакая операция. Жить без чувств не для него.

Решение далось ему с трудом. Но после стало легче, будто Соуп принял свою ситуацию. Он продолжить жить, активно участвовать в рабочей жизни, зная, что у него осталось не так много времени. Ему хотелось больше проводить с Саймоном, даже зная, что этим он укорачивает себе дни. А может, и часы.

Когда Райли заболел, он вызвался ему помочь. Лейтенант всегда был здоровым, но если болел, то редко и сильно. Правда, выздоравливал тоже быстро. Джон не смог оставить его, когда узнал о его состоянии. Он пришел к нему в комнату и постучал, но не услышал ответа.

Осторожно открыв дверь Мактавиш заметил Саймона закутанным в одеяло. В комнате была темнота, но уличные фонари освещали пространство. Джон тихо подошел к кровати. Райли не спал. Медленно моргая, он смотрел на Мактавиша. Видимо, ему было очень плохо.

— Ты как? — спросил Соуп, не услышав ответа, — Я проверю твою температуру?

Снова тишина. Саймон просто смотрел на него, будто не слышал. Джон завис. Как проверить его температуру, если тот в маске? Разок он уже видел его лицо, но то было давно, на операции. Можно ли было сейчас? По-хорошему нужно было сходить за градусником или позвать врача, но рядом с больным лейтенантом, мозг Соупа отключился.

Джон коснулся края балаклавы и начал поднимать. Саймон положил ему руку на запястье, молчаливо дав отказ.

— Я закрою глаза, — сказал Джон, — Просто проверю температуру.

Хватка на руке ослабла. Соуп кивнул, закрыл глаза и поднял маску. Он медленно коснулся щеки, легко проскользив по ней, положил ладонь на лоб. Горячий. Саймон вздохнул, видимо, почувствовав прохладу его руки, ощущая небольшое, но облегчение. Натянув балаклаву обратно, Джон открыл глаза, глядя на лейтенанта.

— У тебя жар. Я принесу лекарств.

И, возможно, Мактавишу просто хотелось так думать, но Саймон посмотрел на него так, будто не хотел, чтобы тот уходил.

— Я быстро, — сказал Джон с улыбкой и пошел за медикаментами.

Медсестра начала расспрашивать, кому и для чего это нужно, и когда Мактавиш ей рассказал, та решила пойти сама. И как бы Джон ни уверял ее, что справится, она была непреклонна. А ему так хотелось самому поухаживать за Саймоном. В комнату лейтенанта девушка его не пустила, побоявшись, что он заразится. Пришлось сдаться. Соуп ходил по базе, курил и много думал.

Гоуст пришел в себя уже на следующий день. Он был бодр, как будто и не болел вовсе, что не могло не радовать. Тот сел возле Джона на обеде и тихо поблагодарил. Мактавиш улыбнулся. Он мог бы помочь ему еще больше, если бы медсестра не пришла. Давал бы ему лекарства, придерживал голову, чтобы тот попил, стирал бы пот со лба и говорил, что все будет хорошо.

Соуп почувствовал, как заходится в приступе кашля. Он быстро достал платок и постарался кашлять как можно незаметнее. Но всем вокруг было не до него. Один из сержантов рассказывал про последнюю операцию, кто-то вдали смеялся, да и вообще был какой-то шум в столовой. Джон вытерся, оглядываясь по сторонам. Никто ничего не заметил. Несколько лепестков он свернул в платок и убрал в карман.

Мактавиш продолжил спокойно есть, но заметил, что один из белых лепестков оказался на скамье возле Саймона. Нужно было как-то быстро забрать, но Райли сделал это первым. Тот, будто нервно скинул его на пол и придавил ногой, словно ему было это противно. Джон отвернулся, чувствуя, как боль в груди нарастает. Он не стал ничего говорить. Да и зачем? Соуп уже все решил.

Продолжая жить обычной жизнью за исключением приема аэрозоля, Мактавиш ездил на операции. Он всегда понимал, что когда-то одна из них станет последней, но теперь он это чувствовал. Скоро он не вернется. Боль стала сильнее. Белые лепестки появлялись все чаще, а крови было больше. Появился страх перед смертью.

Джон так устал от постоянной боли. Хотелось скорее покинуть этот мир. Он видел в этом спасение, освобождение. Ничего больше не чувствовать, не бояться. Просто исчезнуть. Это будет не просто уход — это конец боли.

Аэрозоль перестал помогать. Он вдыхал его, повышая дозу, чувствуя облегчение лишь на несколько минут. Соуп не отказывался от работы, исправно посещая все, что следовало, и в один день осознал: следующая миссия будет последней. Нет, он не намеревался прыгать под пули, просто знал, что ему немного.

Он собирался на новую операцию с этими мыслями. Не было сожалений, лишь предвкушение, что боль пройдет. Быстрый брифинг, вертолет, тряска, и вот он уже бежал плечом к плечу с лейтенантом, держа в руках оружие. Соуп закашлялся, когда послышались первые выстрелы. Утирая рукавом кровь с лица, Джон продолжал бежать, но ощутил слабость в ногах и упал.

Лейтенант один из немногих, кто остановился, приказывая остальным продолжать работу. Он сел рядом и начал осматривать Соупа.

— Ты ранен, Джонни? Где? — Райли смотрел на него, пытаясь понять, когда его успело зацепить.

— Я умираю, — произнес хрипло Соуп.

— Ни хрена подобного, — сказал Саймон, — Прошлый раз ты говорил мне то же самое. Куда ранило? — он все еще пытался осмотреть его, но Мактавиш взял его за руку.

— На этот раз это правда, — Джон закашлялся.

Лепестки вырывались наружу вместе с кровью, которая струйками стекала вниз по щеке. Лейтенант шокировано смотрел, как Джон давится в приступе кашля. Лепестки прилипали к небу, не давая вздохнуть. Было страшно. Неужели конец должен быть таким? Когда приступ прошел, Мактавиш посмотрел на Саймона. Не все было так плохо. По крайней мере, лейтенант был с ним. В его последние минуты.

— Как же так, Джонни? — спросил он, прислонив руку к своей груди, в глазах его была боль, — Кто?.. — Райли приблизился, положил ладонь Соупу на лицо, — Кто тебя отверг?

Мактавиш смотрел на него, думая, стоит ли говорить? Наверное, нет. Зачем портить ему жизнь чувством вины?

— Если узнаешь, что любишь кого-то, — прохрипел Соуп, — Не молчи. Скажи об этом. Не следуй моему примеру.

Мактавиш чувствовал слабость и как стало тяжелее моргать. Боль на время ушла, будто отпустила его, чтобы он смог сделать последний вздох. Саймон смотрел на него, обхватив ладонями лицо.

— Хорошо, — сказал Райли с болью в голосе, — Я люблю тебя, Джонни, слышишь? Люблю.

Мактавиш улыбнулся. Было ли поздно? Ужасно хотелось спать. Он закрыл глаза.

— И я, — шепнул Соуп, — Тебя…

Все звуки доносились до него будто через толщу воды. Он улыбался, слыша волнительное: «Джонни!»

Яркий свет и белые стены. Джон открыл глаза. Это был рай? Чистилище? Нет, это было не оно. Он осознал это, когда почувствовал запах медикаментов. Больница. Мактавиш ощущал легкую слабость, но в целом состояние было хорошим.

Повернув голову, Джон дернул бровями. Саймон сидел на полу, сложив руки и голову на его кровати и, спал. В груди вместо привычной боли появился трепет. Мактавиш потянулся и погладил Райли по макушке. Тот дернулся, устремляя на него взгляд.

— Джонни, — Он поднялся и сел на кровати, — Ты как?

Мактавиш улыбнулся, слыша тревогу в его голосе, и ответил, что все в порядке.

— Почему ты не сказал? Зачем так рисковал?

Соуп приподнялся, чтобы сесть, и нахмурился.

— А почему ты не сказал раньше? — решил он идти в нападение.

— Я не планировал… — произнес лейтенант, отворачиваясь к окну, — Хотел сделать операцию.

Джон опустил взгляд. Стало так грустно. Саймон был готов отказаться от своих чувств и остаться оболочкой. Райли коснулся его щеки и тепло посмотрел. Мактавиш порется о его ладонь.

— А как же гадалка и ее слова, что любовь тебя найдет?

Лейтенант усмехнулся:

— А ты не помнишь, что сказал мне в первую нашу встречу?

Джон задумался, а когда вспомнил, удивленно раскрыл глаза. «Наконец-то я тебя нашел». Он чувствовал, как внутри него происходит что-то невероятное. Сердце билось, с бешеной скоростью разгоняя по венам кровь, тепло разливалось по груди, растекаясь дальше. Подавшись к Саймону, Соуп прижался к нему, ощущая его руки на своей спине. Впервые за долгие месяцы боль ушла, оставляя только их двоих в этом моменте. Джон почти не дышал, вслушиваясь в ровное биение сердца лейтенанта.

— Тебе нужно отдыхать, — произнес Райли, отстраняясь, — Я позову врача.

Он встал и направился к дверям.

— Стой, — позвал его Джон, — А какие цветы у тебя?

— Белые камелии.

Когда Райли ушёл, Соуп остался наедине с собой. В пустой палате царила тишина. Тёплый свет проникал через жалюзи, ложась полосами на кровать. Мактавиш вытянул руку к тумбочке, взял телефон и вбил запрос.

«Белые камелии» — мелькнули картинки и статьи.

Среди них его взгляд задержался на строчке: «Я не могу жить без тебя».

Мактавиш закрыл глаза, сжимая телефон в руке. Всё стало ясно. Саймон, его преданный, сильный лейтенант, был готов отказаться от своих чувств, сделать операцию и стать оболочкой, лишь бы остаться рядом. В то время как сам Соуп боролся с болезнью, потому что боялся потерять близость с человеком, что значил для него все. Это осознание обрушилось на Джона, одновременно пробуждая боль и облегчение.

Дверь резко распахнулась, и Мактавиш вздрогнул. Саймон быстрым шагом направлялся к нему и присел на край. Его глаза были серьезны, а голос тихим.

— Я не хочу оставлять тебя, Джонни.

Он взял его ладонь и крепко сжал. Мактавиш смотрел на него, чувствуя, как внутри разрастается тепло, как в этом простом жесте растворяются все его страхи.

— И я не хочу, — прошептал он, — Больше не хочу.

Райли поднял его руку к своим губам и коротко поцеловал. Этот момент был наполнен чем-то невыразимо важным, как будто в мире существовали только они.

Всё остальное — боль, страх, даже смысл камелий — отступило, потеряв силу. Раньше каждый лепесток был символом боли и одиночества, но теперь они стали воплощением любви, которой они наконец позволили быть.