Гортензия показала ему язык и, хохоча, побежала к розовом кусту. Эжен сорвался с места, но никак не мог её догнать. Гортензия называла его долговязым. Откуда она научилась этому слову - он не знает. Он не может быть долговязым, ведь ему почти пять лет! Он высокий, выше её, старший, старше её, но никак не долговязый. Глупое слово, глупая юбка, которая, казалось, никак ей не мешала быстро бегать. Он споткнулся о камень и со всего размаху рухнул на землю. И день тоже глупый. Он осмотрел свои штаны, те были измазаны в пыли. Здесь, в Фонтенбло всегда было пыльно, а это были его первые настоящие штаны. А Гортензия все заливалась громким смехом. Он сжал кулаки. И Гортензия глупая. Он попытался её передразнить, но она была настойчивее, её казалось, никак не волновало, что он тоже показал ей язык. Глупая, глупая Гортензия.
- Hortenze, tu es foux! (Гортензия, ты дура!)
- Qui est Foux? ( Кто здесь дура?)
Эжен выкрикнул слово, которое недавно услышал от садовника. Тот этим словом ругал собаку. Оно обязательно должно было быть таким взрослым, что его ни в коем случае нельзя произносить перед взрослыми. А потому Эжену надо было срочно найти оправдание перед мамой.
- Никто, никто, матушка, - Гортензия также быстро подошла к ним и, сделав вид, что ничего не случилось, стала отряхивать его штаны.
- Ну как же ты так не аккуратно бегаешь, Эжен, - вздохнула Мама и наклонилась тоже отряхивать его штаны.
- Это всё она. - проснулся в нём голос. - Она... Она! Она! - в горле у него заклокотало. - Матушка, накажи её, она мне язык показывает.
- А ты бегать не умеешь, долговязый, - сразу же ответила Гортензия.
У Эжена был козырь в рукаве, то самое слово, ругательство, но использовать его при Матушке он не решился. А потому из его рта посыпались только междометия и гласные.
- Накажи её!
Матушка стукнула веером по его плечу. Она неодобрительно покачала головой.
- Эжен, ты же старший.
- Во-во, - усмехнулась Гортензия.
- Гортензия, ты же девочка!
Эжен усмехнувшись посмотрел на неё.
- Вы брат и сестра.
- Я не хочу чтобы она была моей сестрой!
- Он мне не брат, он постоянно спотыкается!
Матушка вздохнула. Она взяла их обоих за руки и отвела в беседку.
- Вы мои дети.
- Это верно, - перебил её Эжен, - а ещё мы дети нашего отца, - он запнулся, потому что Эжен давно не видел отца и его имя вылетело из головы..
- Александра де Богарне, - опередила его Гортензия. Эжен надул щёки.
Матушка продолжила.
- Плоть от моей плоти, кровь от моей крови. - она показала им свою руку. - Как мои пять пальцев.
Эжену хотелось, чтобы он был бы самым хорошим указательным пальцем, на котором блестели самый красивый перстень.
- И когда вы ссоритесь как будто если отрезать палец. Разве это не больно?
Эжен падал с качелей, скатывался вниз холма (и не раз) и ранил руки о розы в саду, но отрезанный палец ему представлялся само страшную болью из тех, что могли с ним произойти.
- Вы у меня единственные остались. Никого больше кроме вас у меня нет.
Эжен хотел спросить про отца, но не осмелился.
- Но и меня рано или поздно не станет...
И Эжен, и Гортензия резко возмутились.
- Как ты можешь такое говорить, мама?
- Нет, ты не умрёшь! Никогда!
Мама наклонила голову набок.
- Когда-нибудь вы вырастите, Эжен, тебе скоро в пансион, ты станешь храбрым и достойным мужчиной, а ты Гортензия, прекрасной девушкой, женой и матерью. Я всегда буду рядом, но а когда меня не станет, единственное, что у вас будет, это вы у друг друга. Живите в мире, будьте опорой друг для друга и тогда ни одна опасность вас не сломает.
- Мама, - сказал ей, обнимая, Эжен, - А ты скучаешь по своим братьям и сёстрам?
Он посмотрел на нее сверху вниз, а она кивнула.
Этот разговор потерялся в веренице лет и лиц. Позади были Италия, Египет и Россия, позади был уже и отец, и, наверное, Наполеон. Позади была половина его жизни, насыщенная возможными и невозможными событиями. Судьба разбросала и его, и Гортензию дав в равной степени разные испытания, и собрала их обоих в одной комнате в Мальмезоне. В тот момент Эжен, наклонившись над постелью умершей матери, казалось, заглянул в бездну.
Как вдруг эти слова всплыли в его памяти. И хотя в комнате было много людей, врачей и даже сам российский император, в этот момент по настоящему рядом с ним была только Гортензия.