В каждом человеке живёт музыка. Грустная, радостная, сентиментальная, эпичная, мрачная, агрессивная, мечтательная, крутая, красивая, спокойная, мистическая, энергичная - настроение меняется под стать ей.
И сердце каждого тоже звучит в соответствии с музыкой.
Чай в этом был убеждён.
Мята звучала спокойно с нотками агрессии. Иногда её звук уходил в радость, и это очень успокаивало. Чай понимал этот ритм, а значит - и Мяту. Она была действительно прекрасным другом, что мог и пинка для ускорения дать, и подсобить чем-либо.
Макарун звучал сентиментально с примесью мечтательности. Несмотря на его возраст, он легко впечатлялся, погружался в свои мысли с головой и просто жил своими разработками. Чаю нравился ритм этого дядьки - оттого они и нашли общую волну. И плевать, что разница у них больше двадцати лет - такая дружба имеет право на существование.
Корсика звучала круто и с такой же агрессией, как у Мяты. Только она направляла это в свою работу. Ответственность была для неё важна, однако никто не мешает и ей побыть немного хулиганкой. Этот ритм ей преподнёс непосредственно сам Чай - и от этого она ему благодарна. Быть вечно на взводе нельзя, а то нервы сдадут.
Восьмёрка звучала спокойно, под стать своей хозяйке. Даже если она - робо-кошка, подобно живому питомцу зверюшка перенимала настроения всех и каждого. Синергия с Чаем только усилила это.
КРДМН звучал неоднозначно. У роботов вообще очень странно звук идёт. Их настроение уловить всегда сложно, но можно. И Чай улавливал в КРДМН мечтательность. С его чувством прекрасного этого можно было ожидать.
Кейл... никак не звучал. Сплошь тишина, такая звенящая, что под кожей чувствуешь иглы. Это ощущение было как ножом по сердцу. Чаю это не нравилось. Он всячески пытался хоть как-то нащупать ритм его сердца. Ритм души. Но Вандалей не откликался, впиваясь иглами всё сильней и сильней.
Это ранило.
Но Чай не сдавался.
***
Перебирая струны на гитаре, парень играет что-то незамысловатое, спокойное. Петь он, конечно, не мастак, но что-то под нос себе мурлычет. Смотрит в табулатуры и играет, играет, играет.
Так же пролегает его путь к музыке Кейла. Там, глубоко внутри, под кучей металла, в мрачной броне закован маленький человек, которому не хватало любви. Иголки под кожу он выпускал неосознанно, не позволял никому приблизиться к себе. Чай продолжал перебирать табулатуры, дёргал струны, подбирал ноты к звенящей тишине. Упорно стирал в кровь пальцы здоровой руки, надрывал сустав до боли. И ждал. Ждал отклика.
Отклик не наступал. Кейл не позволял вырваться ему наружу. Дурацкая гордыня глушила звук в зародыше. А мальчишка всё играл и играл. Словно касался струн сердца, настраивал, подкручивал колки на грифе.
Только отзовись, прошу! Я хочу тебя понять! Хочу узнать! Услышать твой звук!
Призыв отбивался от пустот в голове, драл связки, тянулся к сердцу. Иглы втыкались в кожу Чая, не давали дотянуться. Но исход был предрешён.
Он коснулся их.
Кейлу даже неловко стало. Чай перебирал струны сердца, разбивал на табулатуры, касался с такой осторожностью, будто ему дали хрустальный бокал тонкой ручной работы. Рука, исколотая иглами, нежно притрагивалась, согревала, открывая замки доспеха. Тепло маленького человека тянулось, кричало навзрыд, до боли в горле. Чай обнимал, дышал куда-то в грудь. И ждал. Ждал звука.
И он его дождался.
Под доспехом маленького человека звучала нежная музыка.