здравствуй, друвис.
как у тебя дела?
незабудка вместе с выверенным знаком вопроса на бумаге оставляет чернильную кляксу вместо красивой завитушки первой буквы ее имени; Д превращается в виселицу, угловатая Р затягивает петлю, У рыдает навзрыд над опрокинутой B, пока И соединяет собой две прямые, которые никогда не должны пересечься, и пока с особой нежностью и теплотой обнимает С, которая никогда не будет считать себя завершенной.
друвис. друвис.
д
р
у
в
и
с
как дела, друвис? это же так просто – писать тебе письма; незабудка сминает бумагу в руках с исступленно-бережливой заботой, но в порыве отчаяния бросает ее в трещащий теплом камин – и друвис сгорает. друвис, созданная из обрывков памяти, склеенных в слова, друвис, оставшаяся легкой дымкой воспоминаний, друвис, с которой они больше не встретятся никогда.
незабудка пишет письма – снова и снова: он думает о том, что обязательно сходит на почту и отправит их в почтовый ящик, что обязательно украсит конверты высушенными цветами и диковинными марками из викторианской коллекции; он подбирает бумагу – специально для друвис, самую лучшую из возможных, он зажигает благовония и листы пропитываются древесным ароматом: дуб и сосна, немного сладости – от полевых цветов.
незабудка сжигает все письма в мягком пламени камина.
в языках огня он видит отблеск зеленого – как ведьминское проклятье, как шелест изумрудной листвы, как _твои глаза_, друвис. глаза друвис мерещатся ему везде, ее образ – постоянно – на периферии сознания: он видит друвис в толпе шумного лас-вегаса и в промозглом лондоне, видит в картинной галереи среди туристов и среди помпезно-гротескных стен высеченного нотр-дама. друвис видится ему всюду, и это – право слово – невыносимо злит: злость языками пламени облизывает его кожу, незабудка скребется ногтями по чешуе, пока на лондон опускается декабрь. он вычерчивает дрожащем листе бумаги буднично-короткое:
здравствуй, друвис–
и смятый клочок бумаги летит в урну.
***
когда друвис ушла – точнее, когда друвис покинула манус виндикате – все стало пустым.
до одури, настолько, что хотелось лезть на стенку, до хронической меланхолии, свойственной лишь декабрьским вечером. когда друвис ушла, все воспоминания стали ненужными – но незабудка помнит горько-склизкое отчаяние, и запах крови и леса, и бурлящую злость в общем котле с детским, непосредственным непониманием. друвис пригрела змею – пригрела на своей шее – позволила не забраться под кожу, но выслушать сердцебиение. друвис показала, что он не один, что их боль – одна на двоих: что она тоже, тоже из тех, кто так и не смог отпустить прошлое – и, наверное, незабудка влюблялся не в друвис, не в ее образ, не в ее глаза и не в аромат хвои от ее волос; незабудка влюблялся в разделенное на двоих страдание, и теплотой в груди отдавалось осознание того, что он не один.
они с друвис когда-то играли в две руки на фортепиано — в нотах и скрипичных ключах пытались найти утешение; его же незабудка пытался найти в сдержанных улыбках друвис, даже если они означали насквозь фальшивые манеры. друвис никогда не была слишком эмоциональной — но была всегда честной; и всегда понимающей. незабудка не знает, что пыталась найти в нем друвис, но в ней он постоянно искал причину быть.
они играли в две руки: моцарта и вивальди, мусоргского и бетховена; друвис при игре наклоняла голову в бок и прикрывала ресницы в умиротворении – а незабудка смотрел на нее. незабудка кончиками пальцев чувствовал клавиши, вкладывал в ноты, осыпающиеся на плечи, всю душу и даже немножечко больше, и думал, что друвис – такая друвис, без обязательств арканы и без огня в глазах — похожа на пейзаж; на заходящее солнце, на расчерченное алым и золотым небо, на поля пшеницы рядом с его родным домом – но спокойно ему не было.
признаться честно: он хотел ненависти. ему хотелось, чтобы друвис в ненависти утопала – и местью за мертвых родителей выскребла собственную эпитафию на сожженных телах обидчиков.
в этом было понимание незабудки.
и его успокоение.
***
после случившегося она навестила его – в последний раз.
навестила среди вороха писем, которые он так и не отправил, среди светло-голубых лепестков и скатывающейся по стенам безысходности. незабудка весь создан из меланхолии – был, по крайней мере, всегда — и из искрящегося пламени мести. подавляемая злость внутри него разрасталась черной дырой, ела, ела, ела его изнутри, сгрызая остатки рассудка. незабудка чертил ноты поверх писем, адресованных друвис: ее имя зачеркнуто четвертями, адрес – скрипичным ключом.
– растрачиваешь свой талант, куда не нужно.
она поднимает с пола листок и пробегается взглядом по строчкам. друвис. Д превращается в виселицу, угловатая Р затягивает петлю, У рыдает навзрыд над опрокинутой B, пока И соединяет собой две прямые, которые никогда не должны пересечься, и пока с особой нежностью и теплотой обнимает С, которая никогда не будет считать себя завершенной. незабудка тоже ощущает себя незавершенным. незаконченным. он – произведение; его оборвали на середине, а продолжение сожгли в костре горящей мести.
– тебе ли об этом говорить.
он не говорит, что рад ее видеть – но очень хотел бы; незабудку, увы, не учили искренности: его учили выгрызать право на жизнь, его учили забираться паразитом под кожу, чтобы найти все самые уязвимые места: чтобы обличить чужие боль и страдания и слиться вместе с ними в одно. возможно, когда-то он все-таки смог забраться под кожу друвис — и даже дальше; но стать прежним собой так и не смог.
– я пришла попрощаться, – говорит она: вся такая чинно-чопорная, с собранными волосами — ее любимая маска. — мы не увидимся долго — очень долго; а потом встретимся, как враги.
– я бы хотел не видеть тебя вообще.
друвис хмыкает — ей это смешно? незабудка знает ее наперед, но сейчас отчего-то не может прочитать ни строчки. арканум проходится по чешуе прохладой зимнего леса, а за окном идет дождь вперемешку со снегом — и незабудка рефлекторно поправляет манжеты, пока совершенно буднично осведомляет:
— лучше бы ты убила меня.
и тогда, и сейчас. не пригревай змею, друвис, это плохо закончится — для тебя. свернуться бы вокруг твоей шеи, почувствовать пульс – почувствовать жизнь; и забрать бы ее, лишь легким усилием, укусом или удушьем — не важно. змеи славятся не только ядом.
друвис не отвечает — но вместо этого подходит на шаг ближе; цветение в истинном своем проявление, красота жизни и обманчивость природы в одном флаконе, и незабудка несколько раз представлял ее сломанную, ее озлобленную, ее слабую и нуждающуюся в помощи – но в реальности друвис никогда такой не была.
она не нуждалась в помощи.
не нуждалась в _его_ помощи.
и не нуждалась в нем – соответственно.
– давай сыграем? — спрашивает она – и проводит рукой по чернильному корпусу фортепиано. – на прощание. мне хочется что-нибудь тоскливое.
— этого не избежать?
– у нас разные пути – и однажды ты поймешь; однажды ты поймешь, что ненависть – не единственное, что есть внутри тебя. однажды ты поймешь, как много всего чувствуешь, что спектр эмоций не заканчивается на мести и тщедушной жажде справедливости; однажды и в твоем чернильном сердце найдется место для новых цветов, но – ты к этому должен прийти сам. без меня. как я – _тогда_.
тогда – когда головы невинных взрывались, стоило лишь произнести заклинание; тогда – когда все поле было усыпано синими лепестками цветов; тогда – когда она приняла одно из главных решений, покинув манус виндикате; тогда — когда она бросила его.
друвис садится рядом с ним и осторожно кладет пальцы на клавиши. делает вдох – и более нет в ней присущей чопорности аристократки; рыжие волосы спадают с плеч, самым настоящим ведьминским огнем горят ее глаза. таких, так друвис, раньше сжигали; сжигали как и всех арканистов. незабудку, правда, не успели, но ему вырвали позвоночник и растоптали в грязи. злые языки страшнее пистолета, и нет в мире жестокости греховнее, чем молчаливое безразличие.
незабудке кажется, будто бы он не дышит – но заносит ладонь над клавишами, и осторожно извлекает из инструмента ноту. игра — хирургическая операция, и только от пианиста зависит, как она пройдет. но с друвис всегда было приятно играть в четыре руки – с друвис он чувствовал единение, спокойствие и осознание, что он не один; с друвис он чувствовал себя ч е л о в е к о м, а не монстром – и с друвис он чувствовал себя понятым на ином, глубинном уровне.
может быть, друвис действительно его понимала намного лучше, чем он – сам себя; может быть, друвис действительно знает, что делает – и знает, как лучше. незабудка бы хотел в это верить, но совершенно обыденное, такие же исконно-человеческое желание быть не одному в нем пересиливает любое здравомыслие. когда мир умрет – когда умрут те, кто не достоин на этой планете жить — когда арканисты займут вершину пищевой цепи, когда восторжествует справедливость, когда окрасится кровью земля всех неугодных – ему кажется, что только тогда его бесконечная, всепоглощающая дыра в груди, наконец, затянется.
даже если рядом не будет друвис.
они играют лунную сонату в четыре руки – и это было их прощанием. в воздухе растворяется последний аккорд, и друвис обнимает его за плечи – это не утешение, но способ поддержки. в нос ударяет аромат хвои и далекой серебристой луны; незабудка давит в себе горечь, когда мимолетное касание растекается эфемерной дымкой. лишь совсем немного всколыхнут будоны цветов.
он сидит за фортепиано. вместе с лепестками незабудок – обрывки писем; те, что он когда-то писал. в комнате он один.
он был один.
он и останется – один.